Текст книги "Тыквенное семечко"

Автор книги: Инесса Шипилова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Шипилова Инесса Борисовна
Тыквенное семечко

Глава 1. День весеннего равноденствия

Маленькое королевство Изельвиль затесалось среди цепи Северных гор и было так далеко от дорог и караванных путей, что постепенно другие королевства начисто о нем забыли. А зря. Не то чтобы там жизнь била ключом, но иногда происходили такие удивительные события, о которых соседи понятия не имели.

Изельвиль хоть и был крошечным, однако вмещал в себя немало ливнасов, моркусов, леших, водяных с кикиморами и даже парочку кентавров. Кроме того, все в королевстве совершенно точно знали, что в мрачном неприветливом лесе, который раскинулся на обочине государства, обитают странные существа. Идти с ними знакомиться не больно-то хотелось – все, кто отважился в тот лес пойти, оттуда не возвращались. Так тот лес в народе и прозвали – Сгинь-лес.

Выходит, что жители королевства и сами-то толком не знали, кто в нем проживает. И хоть большинству из них любопытство было не чуждо, они предпочитали не удаляться далеко от своих жилищ – у каждого на свой лад.

Вот, например, ливнасы-древесники жили в Мшистом лесу в деревьях, а ливнасы-холмовики – в холмах, расположенных на восточной долине. Древесники на холмовиков поглядывали свысока, и в буквальном, и в переносном смысле. Подойдут к краю обрыва, посмотрят вниз на разбросанные по долине дымящиеся холмы и недоуменно пожмут плечами: дескать, как могут уважающие себя ливнасы жить как кроты в земле?

А холмовики тоже в долгу не останутся. Посмотрят на чернеющий на западном склоне лес да плюнут через плечо. Каждый холмовик знал, что в лесу древесников происходит всякая чертовщина, которую холмовицкий ум, как ни силился, понять никак не мог. К тому же холмовики боялись высоты и даже если бы внезапно воспылали любовью к соседям, просто не смогли бы попасть в лес – уж больно крутой склон их разделял.

О странностях и особенностях жителей Изельвиля можно рассуждать долго, ведь этих странностей великое множество. В таком случае проще посмотреть самим. Плюнуть на всякий случай, как холмовики, через плечо, и начать с леса древесников…

* * *

Старый леший Шишел сидел на своем пне и дымил трубкой. Его васильковые глаза неподвижно смотрели вдаль, туда, где терялась главная тропа. Лицо его, несмотря на почтенный возраст, было почти без морщин, с обвислыми щеками, покрытыми седой щетиной. Нос, похожий на крупную каплю, ярко блестел на солнце, словно отполированный.

Он с гордостью посмотрел на свою лошадь, запряженную в небольшую деревянную повозку, сбоку которой большими кривыми буквами было написано 'Зеленый дилижанс'.

– Ну, Марфутка, нонче набегаемся – праздник вечером. – Леший развернулся всем корпусом к лошади и весело ей подмигнул.

Шишел вспомнил сентябрьский день, когда у него началась совершенно другая жизнь.

Он вот так же сидел на пне, уткнувшись носом в газету 'Вечерний сход', и мучительно пытался понять печатное слово. Без очков он в газете прочесть ничего не мог, разве что крупные заголовки, поэтому решил ограничиться просмотром изображений и в десятый раз разглядывал три фотографии на первой полосе, на которых запечатлелись деревья с отпиленными у самого низа ветками. Заголовок сверху кричал: 'Вот те раз! . Леший никак не мог взять в толк, почему раз, если тут явно три – его так и подмывало спросить об этом Флана Эйче, который сидел недалеко на поваленной березе и читал какую-то книжицу. Но делать этого было никак нельзя.

Флан Эйче был ливнасом-древесником, что жил неподалеку от него в высоком дубе. Был он в лесу фигура видная – мало того что руководитель небольшой типографии, да еще и глава лесного схода. Собственно, ради него этот спектакль с газетой Шишел и затеял.

Узнал леший накануне, что в сходе есть вакансия, стало быть, надо Флану на глаза попасться, а вдруг он его пригласит туда? Ведь это была его самая сокровенная мечта! И не старый он совсем, всего-то четвертую сотню разменял, еще хоть куда! Вот он этого Флана с самого утра и выслеживал: прятался за пнями, крался согнувшись в три погибели вдоль кустов, а как выследил, так мотнул ему приветственно головой да плюхнулся на ближайший пень, развернув перед носом газету. Времени у него свободного много, может, измором его возьмет. Но Флана целиком захватила его книжонка, свой текст он явно видел хорошо, так как то и дело переворачивал страницы, а один раз даже громко смеялся.

Леший вперил свой взгляд в опостылевшие фотографии, досадуя в душе, что в этом номере ограничились лишь тремя, и громко кашлянул.

Флан вдруг внимательно посмотрел на него и крикнул:

– Эй, Шишел! А почему бы тебе не заняться извозом?

Леший так и подпрыгнул на своем пне, быстренько свернул газету, торопливо засунул ее в карман телогрейки и чуть ли не бегом пустился к поваленной березе.

– Как ты там сказал, повтори? – напряг он свой слух, склонившись вперед.

'Должно быть, так теперь место свободное в сходе называют', – грянуло в его душе подобно фанфарам.

Флан поднес ему под нос раскрытую книгу.

– Вот, – ткнул он пальцем в страницу. Шишел до рези в глазах пытался вглядеться в буквы в той книжке, но они были куда мельче, чем в газете, и он смог разобрать лишь цветную иллюстрацию. На ней был изображен важный господин, сидящий почти на такой же, как у него, повозке. Только сверху был сколочен какой-то домик. В повозку были запряжены две вороные лошади, подтянутые и стройные.

'Моя Марфутка красивше, – подумал леший, глядя на заморских лошадей. – Энти вон какие худющие'.

– А чтой-то у него на голове? – Он ткнул пальцем в котелок и стал раскуривать трубку.

– Шишел, это – кучер, он развозит пассажиров на дилижансе. А это у них такой специальный головной убор. Смотри, какая у нас длинная центральная тропа! – Флан вышел на середину широкой тропинки. – И тянется она с одного края леса до другого, – он махнул рукой на восток. – Вот и возите с Марфуткой пассажиров от озера до восточного обрыва! А они тебе деньги платить будут!

Ливнас захлопнул книгу и внимательно посмотрел на лешего.

– По-моему, это куда лучше, чем сидеть целыми днями на этом пне, – добавил он.

Шишел вытащил трубку изо рта.

– Как ты там сказал, его повозку кличут?

– Дилижанс, – ответил, улыбаясь, Флан.

– Слово-то какое пригожее. Тольки надо записать на бумажке крупными буквами, – проворчал он, попыхивая трубкой.

Он зашел в свой пень и подошел к зеркалу. На его лице была смесь разочарования и любопытства.

'Извоз – ясное дело, не сход. А ежели с другой стороны посмотреть, то тоже должность важная', – его отражение сделало умный вид и оптимистично сверкнуло носом.

– Ну, и чаво ты там не видал? – сердито пробурчала его старуха, натирая ногу мазью.

– Ты, старуха, ничего не понимаешь, – важно заявил леший. – Я теперича… – он поморщился, пытаясь вспомнить слово, которым назывался тот почтенный господин в необычном головном уборе, – генералом буду, – он повернул голову набок, пытаясь рассмотреть свой профиль, похож ли он на того господина.

– И кто ж это такой? – проворчала старуха, заматывая ногу шерстяным платком.

– Это очень важная шишка, – серьезно сказал Шишел, изучая себя в зеркале. – Он распределяет народ по лесу, тебе, стало быть, там нужно быть, а тебе – там, – он взмахнул выпрямленной ладонью. – И ему за это, – он поднял вверх указательный палец, – деньги дают. Только надо, – он снова подошел к зеркалу, – шляпенку какую-нибудь: так лучше голова работает.

Леший подошел к шифоньеру и вытащил оттуда старую помятую шляпу. Торжественно надел ее, и, обращаясь к отражению в зеркале, произнес:

– Думается мне, так будет лучше.

ЗЕЛЕНЫЧ

Водяного все в лесу звали Зеленыч, как-то так само получилось. Это все из-за длинной зеленой бороды да кожи нежно-оливкового цвета.

– У нас, у водяных, такой оттенок кожи редкость, – говорил он частенько своим клиентам, что приходили к нему в сапожную мастерскую 'Дно'. – Оливковые водяные рождаются раз в тысячу лет и становятся самыми вредными из них, это и пиявке понятно.

Что и говорить, безусловно, Зеленыч лукавил: если и была в нем какая-то доля вредности, то она была изрядно приправлена таким юмором и талантом, что не вылезала на первый план.

В день весеннего равноденствия, как только просветлело небо, Зеленыч вынырнул из озера, ухватился, как всегда, за ветви ивы, вылез на берег и поспешил к своей сапожной мастерской, оставляя за собой мокрый след. Мастерская была небольшая, но втиснуто в нее было столько всего, что все только руками разводили.

Он торопливо открыл дверь и, отодвинув рукой занавеску из сушеных водорослей, шагнул внутрь. Жаба Дульсинея, увидев его, вся встрепенулась и радостно заквакала, преодолевая расстояние до двери большими неровными прыжками. Жила она здесь уже давно, в специальном 'зеленом уголке', сооруженном в ее честь. Было в этом уголке искусственное болотце в старом корыте, которое водяной старательно обложил камушками. Конечно, на настоящее оно смахивало с большой натяжкой, но Дульсинее оно пришлось по вкусу, а самое главное, там разводились настоящие комары.

Рядом с 'зеленым уголком' высился почти до самого потолка аквариум с крохотными черепашками, разноцветными рыбками, диковинными водорослями, ракушками причудливой формы и всякой другой всячиной. Другую стену занимал массивный стеллаж, полки которого ломились от обуви и всевозможных редких материалов для нее, ведь обувь водяной делал непростую. Рядом с рабочим столом Зеленыча стоял каменный бюст очень известного водяного-философа Болтуция, лысина которого зачастую служила Дульсинее смотровой площадкой.

У самой двери висело большое зеркало в облупленной позолоченной раме. Поверхность зеркала была мутноватой, а по краям и вовсе проглядывало прозрачное стекло. Это зеркало водяной нашел на дне озера, когда нырнул туда за очередной порцией синих водорослей для чая. Озеро вообще любило преподносить всевозможные сюрпризы и вело себя как капризная дама: то подарит что-нибудь уникальное, то наоборот – отберет последнее, да еще водой забрызгает.

Водяной подошел к зеркалу, дыхнул на него и протер рукавом. Его отражение в этот момент стояло посреди комнаты с толстой книгой в руках и, судя по выражению лица, напряженно о чем-то размышляло. Потом там открылась дверь и в мастерскую зашла Мимоза Буше, древесница, что живет в старом буке.

– Утро доброе, благодетель наш! – крикнула она с порога.

Зеленыч отошел от зеркала и пригладил бороду.

– Что же я такое увидел в той книге? – спросил он самого себя, направляясь к столику, чтобы взять из решета очки, дужки которых связывала резинка. Он надел очки и направился к книжному шкафу, что громоздился между стеллажом и аквариумом и был до отказа забит. Тут стояли в основном рукописные труды различных мудрецов, и даже одна толстенная книга, написанная задом наперед. Ее-то и взял водяной, раскрыв наугад.

– …Он будет первым из холмов, в сосне открыть подвал готов… – медленно прочел Зеленыч и наморщил лоб. – Ну и загадку ты мне сегодня подкинула, – проворчал он, поставив книгу на место, и задумчиво посмотрел в окно.

В нем он увидел, как по тропинке вдоль озера к мастерской подходит Мимоза Буше. Она то и дело поправляла шляпу с широкими полями и прижимала к глазам носовой платок. Вскоре Мимоза распахнула дверь и, запутавшись в занавеске, оказалась прямо перед ним.

– Утро доброе, благодетель наш! Что-то не спалось, вот и пришла к тебе в такую рань, – сказала она, тяжело дыша, и покосилась в зеркало. – Ой, что-то сегодня в твоем зеркале у меня красный нос и малюсенькие глазки, – недовольно проворчала она и вытащила из сумочки пудреницу.

– Ну, не такой уж он и красный, скорее розовый, – сказал Зеленыч, усаживаясь за рабочий стол.

– Ну да, а глазки не малюсенькие, а просто маленькие, – госпожа Буше огорченно махнула рукой и подошла к столу. – Мой заказ готов? – с нетерпением спросила она.

Водяной молча достал из-под стола тапочки с загнутыми вверх носами. Каблуки у них были низкие, а нежный оранжевый бархат украшали разноцветные камушки.

– Святой Хидерик, какая прелесть! А вот эта золотая нитка, что по краю идет, она из чего? – воскликнула Мимоза, подойдя с тапочками к окну.

– Это 'стальной жгут', так водоросль называется. Она в озере на самой глубине растет – не всякий туда доплыть может, – ответил Зеленыч и снял очки.

– Стальной, говоришь, – Мимоза пристально разглядывала обувь, – а выглядит, как чистое золото.

– Часто обувать их не надо, только когда уже так тоскливо, что хоть волком вой. – Водяной достал бумажный пакет, на котором большими зелеными буквами было написано 'Дно', и протянул его Мимозе.

– А если выть хочется часто? – Она аккуратно положила тапочки в пакет и вопросительно уставилась на собеседника.

Водяной озадаченно посмотрел на Мимозу и почесал затылок.

– Я так понимаю, что ты все по теплому саду тоскуешь, где раньше жила. Понятное дело, что здесь у нас и мороз, и ветер холодный. Да и бук, в котором ты живешь, не похож на твой бывший гранат. Это и пиявке понятно. Но все-таки это твой родной лес, и раз судьба так распорядилась, что ты сюда вернулась, нужно к этому привыкнуть. Я вот тоже здесь целыми днями сижу, хотя в озере как рыба в воде. Вот я и сделал свою мастерскую на озеро похожей. Ты смекнула? – Он наклонился вперед и выжидающе замер.

Мимоза застыла с пакетом в руках и на несколько секунд задумалась.

– Святой Хидерик! Мне просто нужно все поменять в моем магазине! Ну конечно! Завтра же закажу новую вывеску. Будет он у меня 'Теплый сад'! И внутри все переделаю, – радостно воскликнула госпожа Буше, подмигнув своему отражению в зеркале. – Сегодня ко мне приезжают родственники покойного мужа, очень кстати, помогут с перестановкой.

Дульсинея прыгнула на голову Болтуция и громко заквакала.

– Ах, милый Зеленыч, у меня начнется новая жизнь, не так ли? – Мимоза смотрела на водяного горящими глазами.

– Ну, это и пиявке понятно, – ответил тот, погладив жабу.

** ** ** ** ** ** ** ** ** ** **

Гомза, маленький ливнас-древесник из Северо-западного леса, весь день думал о предстоящем празднике. Он в задумчивости ходил по поляне вокруг дуба, в котором он жил с родителями, и вертел в руках глиняного солдатика. Это было в день весеннего равноденствия, который в этом году пришелся на пятницу. А пятницу Гомза просто терпеть не мог! Именно в этот день с ним всегда случались всякие неприятные вещи. И сегодня, когда все ливнасы в лесу будут отмечать праздник Большого дерева, ему ой как не хотелось попасть впросак.

'Да к тому же мне не хватает всего одного года, чтобы получить дар от короля Хидерика', – с досадой подумал он и пнул ногой сухой желудь. Желудь пролетел со свистом и попал в растущий рядом дуб, где жила соседская семья Эйче. Когда Гомза посмотрел на этот дуб, то вспомнил, что Зак Эйче, которому в этом году уже исполнилось четырнадцать лет, получит меч ливнасов Ингедиаль.

Вот везет, думал Гомза, делая вокруг дуба очередной круг. У Зака будет настоящее оружие из рук самого короля! Гомза посмотрел внимательно на глиняного пучеглазого ефрейтора, которого он сжимал в руке, словно хотел услышать от него утешительные слова. Но тот лишь таращился на него, сложив губы в тонкую полоску.

– Эй, Гомза! – Мама распахнула дверь. – Пора обедать! Поднимайся быстрее, мы тебя ждем!

Гомза тяжело вздохнул и, запихнув ефрейтора в карман, пошел домой. Несмотря на то, что дуб снаружи был самым что ни на есть обычным, внутри него располагались три спальных комнаты, кухня, столовая, рабочий кабинет, чердак и подвал.

В столовой уже накрыли стол к обеду. Как и весь дом, она ломилась от всевозможного антиквариата: старинные картины в пышных рамах, прялка прабабушки, напольная фарфоровая ваза с влюбленной парочкой. Свое наследство мама трепетно оберегала, вздыхая над каждой вещью и бесконечно переставляя туда-сюда.

В руках у мамы Гомза увидел отглаженный плащ, который она приготовила ему на праздник. Он непроизвольно скривился – идти на праздник он хотел в куртке с вышитым на рукаве рыцарем.

– И не спорь, Гомза! Тебе непременно нужно надеть этот плащ! – Мама Гомзы нежно разгладила складки плаща рукой. – Посмотри, какая красота!

Плащ был действительно красив: сшит из торкса (ткани из древесного волокна) и украшен сложным бисерным узором. Гомза представил, что он заявится на праздник в одежде, которая расшита темно-зеленым бисером, да к тому же распространяет аромат кедра, ну как девчонка какая-то. Зак, небось, весь вечер будет над ним издеваться.

– Ну большой он! Я в прошлом году из-за него все время спотыкался. – Гомза поставил ефрейтора рядом с тарелкой и, сморщившись, посмотрел на плащ.

– Ну так то было в прошлом году! – рассмеялась мама. – Ты же вырос! Астор, ты только посмотри на него!

Она набросила на Гомзу плащ. Гомза прошелся по столовой широкими шагами – плащ был впору. Мама стала громко сетовать, что ливнасы не одеваются в нарядную одежду каждый день, как это было во времена ее родителей.

– Вот лесные карлики – молодцы! Они до сих пор ходят в высоких цилиндрах и бархатных кафтанчиках каждый день! Вот бы древесникам у них поучиться! – назидательно добавила она и недовольно посмотрела при этом на мужа.

Астор сидел в кресле и читал.

– Я думаю, Фло, что они просто комплексуют из-за своего крошечного роста, – выглянул он из-за газеты.

– Кстати, о карликах. Нужно не забыть разложить под корнями гостинцы для них. Астор, хватит читать газету, иначе мы ничего не успеем! – Фло суетилась около стола, раскладывая салфетки чуть наискосок от тарелок.

Астор резко встал с кресла, свернул газету и бросил ее на журнальный столик.

– Кто-то стал спиливать ветки с родовых деревьев, – мрачно сказал он, сложив руки на груди.

Фло так и застыла с крышкой от супника в руке.

– Святой Хидерик! Что же такое творится в лесу? Это что же, наш дуб теперь круглосуточно охранять надо? – она с грохотом закрыла супник и села на стул, всем своим видом показывая, что не начнет кормить семью, пока эти безобразия в лесу не прекратятся.

– Мне кажется, это как-то связано с теплицей Протта… – сказал Астор, садясь за стол.

Протт был обладателем четырех теплиц. Был он ливнасом-холмовиком и жил в долине в самом большом холме. Он, так же как и большинство холмовиков, продавал поначалу овощи в крошечном магазинчике. Постепенно его дела пошли в гору, он построил теплицы, пекарню, а совсем недавно – огромнейший магазин, в котором просто глаза разбегались.

– Да уж, не зря наши предки говорили: от холмовика можно не ждать радости, а уж если холмовик богат – жди от него всевозможной гадости, – язвительно сказала Фло и стала наливать суп в тарелки.

Часы мелодично пробили два часа. Гомза посмотрел на них и прикинул, что ждать ему меч еще целый год плюс пять часов. От этих подсчетов ему стало не по себе, даже аппетит пропал.

– Ждать меча еще так долго! – тоскливо сказал он, гоняя ложкой кусочек картошки.

– Не грусти, дружок! Что такое год по сравнению с вечностью! – улыбаясь, произнес отец, придвигая тарелку поближе.

– Кстати, насчет вечности, – нахмурила брови мама. – Астор, эти твои эксперименты со временем мне порядком надоели! – Она с грохотом надела на супник крышку. – Что вы вчера с Греллем устроили в кабинете?

Отец смущенно опустил глаза и стал ломать хлеб на кусочки – верный признак, что он нервничает.

– Фло, милая, ты же понимаешь, что слово 'эксперимент' предполагает, что результат может быть каким угодно… – робко произнес он, выстраивая на столе из хлебных крошек пирамиду.

– Каким угодно! – Лицо Фло покраснело от негодования. – Так значит, в следующий раз ты со своим другом можешь нас оставить без дома? В этом дубе живет уже седьмое поколение моего рода! Я вчера полдня потратила, разгребая твой кабинет. И прекрати крошить хлеб, какой пример ты подаешь сыну!

– Нет, нет, нет! Только не сейчас! – Гомза замахал над головой обеими руками. – Только не перед праздником! Сейчас же помиритесь! – Он лукаво сощурил глаза. – А то плащ не одену!

Фло и Астор рассмеялись.

– Нужно говорить 'надену'! Читай побольше книг, дружок. В твоем возрасте ливнасу полагается разговаривать грамотно, – Астор назидательно поднял вверх указательный палец.

– Ему просто нужен учитель словесности, такой же, как был у нашего главы леса Тилиана, – Фло зачерпнула ложкой суп и шумно на него подула.

– Так разговаривать, как Тилиан, я никогда не научусь, – сморщил нос Гомза, вспоминая красноречивого Тилиана, которого можно было слушать бесконечно. Как можно было заливаться соловьем при такой толпе, Гомза просто представить не мог. Когда его маленького на день рождения мама поставила на стул перед многочисленной родней и попросила рассказать стишок, который у него обычно от зубов отскакивал, он почувствовал в горле удушающий ком и не смог выдавить из себя ни звука.

– Выше голову, сынок! Ливнасы не любят слово 'никогда'. У тебя все получится. Тилиан рано потерял отца, и им с матерью пришлось перенести многое. Хлебали одну баланду из крапивы. Он тогда и предположить не мог, что станет главой леса, а его знаменитую речь на поваленном дереве увековечат на десятках картин, – Астор смахнул рукой пирамиду из хлебных крошек и отправил в рот.

В дверь громко постучали.

– Тетя Фло, это я! – раздался голос за дверью.

– Шима! – Гомза вскочил со стула и побежал открывать дверь.

Шима жила в том самом соседнем дубе. Она была в семье Эйче самая младшая и все время сравнивала себя со старшей сестрой, сильно переживая, что не так хороша, как Олесс. Шима была и впрямь не красавица: глазки-точечки, остренький нос и жиденькие косички, которые она маскировала увесистыми бантами. Они с Гомзой дружили очень давно, несмотря на то, что Шима была девчонкой. Она зашла в столовую и приветственно помахала всем рукой.

– Вот, тетя Фло, это бабушка передала вам, – с этими словами она протянула Фло пучок травы с мелкими фиолетовыми цветами.

– Бог мой, да это же мильверис! – Фло всплеснула руками, – Где она его раздобыла?

– Вчера она ходила на Северную гору, – сказала Шима, усаживаясь на стул.

– В такую даль? – Астор удивленно вскинул брови.

Шима в ответ кивнула.

– Сегодня утром выпила из него настой и говорит, что сил стало столько, что теперь хороводы будет водить наравне с молодыми. Это правда, дядя Астор? – Она повернула голову к отцу Гомзы.

– Сущая правда, дружок, – ответил Астор. – Мильверис – удивительное растение. Раньше он рос почти под каждым деревом, но как только ливнасы стали срывать его без особой нужды, он исчез совсем. – Мой отец мне рассказывал, – он наклонился к ребятам и перешел на шепот, – что в годы великой засухи мильверис и молоко крылатого Авриса помогли ливнасам выжить. Когда в лесу не осталось ни одной ягодки, он пошел на север, в сторону болот. На полпути он совсем выбился из сил, упал в овраг и подумал, что пришел его смертный час. Но тут в небе что-то засверкало, и он увидел крылатого Авриса, о котором столько слышал! Аврис напоил его молоком и вытащил из оврага!

Шима и Гомза сидели с широко раскрытыми глазами.

– И он был точно такой же, как на открытках, что на празднике продают? – спросила Шима тоже шепотом.

– Ну да – крылатая лань. И вся переливалась серебряным светом, даже смотреть больно глазам. Говорят, кто хоть раз попробует молока Авриса, никогда уже не будет прежним.

– Никогда уже не будет прежним… – завороженно повторила Шима, теребя большой бант в руке.

Тут в столовую зашла Фло, держа в руках большое блюдо с печеньем.

– Подвигайтесь к столу, мои дорогие, – она поставила блюдо и стала наливать черпачком травяной чай в деревянные стаканчики.

– Шима, дружочек, в вашей семье в этом году двойной праздник, не так ли? Сегодня и твой брат, и сестра получают дары!

Шима закивала головой и откинула косички назад.

– Да, у Олесс и Зака сегодня важный день. Только вот Олесс… – Она опустила глаза и стала вертеть в руках стаканчик.

– А что с Олесс? – Фло положила черпачок и внимательно посмотрела на Шиму.

– Неделю назад мама узнала, что она встречается с холмовиком… – Шима тяжело вздохнула. – Был большой скандал… Мама сказала, что она опозорила весь наш род. Надо же этому случиться прямо перед праздником! Никто дома не сомневается, что шкатулка ей достанется пустая…

Над столом повисла тяжелая тишина. На празднике Большого дерева не только ливнасы-мальчики получали подарки. Королева ливнасов одаривала девушек, которым исполнилось семнадцать лет. Но для девушек это был скорее экзамен. Королева внимательно смотрела девушке в глаза, а потом дарила ей шкатулку. В шкатулке могло быть что угодно. Если увидит королева свет в глазах девушки, то найдет та после праздника в шкатулке или ожерелье из жемчуга, или кольцо с драгоценным камнем. Но это будут не простые украшения, а обладающие волшебной силой. Вместе с этим украшением девушка получает магические способности. Если же девица эти семнадцать лет растрачивала себя попусту, то и шкатулка будет пустой.

– Бог мой, Шима, я понятия не имела, что у вас такое случилось! – сдавленным голосом проговорила Фло, прижав руки к груди. – Так из-за этого бабушка ходила за мильверисом?

Шима в подтверждение кивнула и вся словно съежилась.

– Вот что, милочка, давай-ка я схожу к твоей маме.

Фло, громко вздохнув, поднялась и, набросив на плечи шаль, торопливо вышла. Когда за дверью стихли ее шаги, Шима вдруг громко разревелась.

– Мне так жалко Олесс! – рыдала она, размазывая слезы по щекам. – Она уже три дня ничего не ест и все время сидит в своей комнате! А вдруг она умрет?

Гомза и Астор одновременно вскочили со стульев и подбежали к Шиме. Астор достал из кармана платок и стал вытирать мокрое от слез лицо Шимы. Гомза схватил ее за руку и многозначительно сказал:

– Я знаю, что тебе поднимет настроение! – и пулей вылетел из столовой.

– Как ты думаешь, он побежал заваривать мильверис? – улыбаясь, спросил Астор, вытирая покрасневшее лицо девочки.

– Нет, ловить Авриса, – Шима перестала плакать и тоже улыбнулась.

Гомза забежал в свою комнату и вытащил из стопки альбомов самый большой, с голубой тисненой обложкой. Гомза и Шима вместе собирали открытки. У него коллекция была намного больше и, конечно же, в ней были редкие экземпляры. Он торопливо перевернул несколько листов и бережно достал одну открытку. Каждый раз, когда они с Шимой сидели здесь со своими альбомами, она всегда подолгу любовалась ею. На ней была изображена любимая рок-группа Шимы – 'Червивый орех'. В центре, с поднятыми вверх руками, стояла рыжеволосая солистка Ле Щина. Глаза ее были густо подведены яркой зеленью, в ушах болтались деревянные сережки в виде улыбающихся червячков. С разных сторон из-за нее выглядывали музыканты – Фун и Дук. Они строили забавные рожицы, стоя на одной ноге.

Войдя в столовую, Гомза торжественно вручил открытку Шиме. Лицо Шимы засветилось от счастья.

– Это мне насовсем? – пролепетала она, прижимая открытку к груди.

– Нет, на семь минут и десять секунд, – сердито пробормотал Гомза. – Конечно, насовсем, на веки вечные.

– Они же сегодня на празднике выступают! – забыв про слезы, Шима широко улыбнулась. – Пойду, покажу открытку Олесс!

Девочка вскочила со стула и, прижимая ценный подарок к себе, побежала к двери. Было слышно, как она налетела в прихожей на ведро, в котором Фло хранила кедровые шишки, потом запуталась в занавеске у входной двери, и, наконец, в доме воцарилась тишина.

– Ну что, сынок, выпьем еще травяного чая? – Астор налил в стаканчики ароматную жидкость. – Подумать только, – произнес он, глядя на пучок травы, лежащей на столе. – Как рано в этом году зацвел мильверис…

– Пап, а почему встречаться с холмовиком так ужасно? – спросил Гомза, откусывая печенье.

Астор задумчиво почесал подбородок.

– Видишь ли, сынок, древесники и холмовики всегда жили раздельно, уж слишком мы разные. Мне тоже трудно понять ливнасов, которые почти все время проводят в своих огородиках, выращивая морковку и бобы, и впадают на зиму в спячку. Хотя, думаю, и среди них есть хорошие ливнасы. Герика, из южной части леса в прошлом году вышла замуж за холмовика, хотя вся ее семья была против. Поговаривают, несладко ей живется, да и разве сравнишь ее березу с холмом? А в лесу муж ее жить не смог, сколько ни пытались его на обрыв затащить, все напрасно!

Гомза вспомнил огромную возвышенность на востоке леса, которая заканчивалась резким обрывом. За этим обрывом простиралась долина холмовиков, усеянная холмами, в которых они жили. Холмовики очень боялись высоты, поэтому в лес попасть не могли.

– Старые ливнасы говорят, что за все время существования леса холмовиков, которые здесь были, можно было по пальцам перечесть, – продолжил Астор.

– Надо же! – удивленно сказал Гомза. – Мне трудно себе представить, что можно не уметь лазить по скалам и деревьям!

– Поговаривают, что у них ноги трясутся от страха, даже когда им приходится подстригать траву на крыше своего холма! – воскликнул Астор, размешивая чай в стаканчике.

– А фигурки у них здорово получается делать, – сказал Гомза, посмотрев на ефрейтора, что стоял напротив тарелки.

– Безусловно, они прекрасные мастера. Говорят, неделю назад в городке холмовиков, чуть ниже центральной площади, открылся огромный магазин 'Зеленые холма'. Чего там только нет! Конечно, их еда тяжеловата для наших желудков, но говорят, что очень вкусно!

У Гомзы загорелись глаза, он заерзал на стуле.

– Знаю, знаю, что ты сейчас скажешь. – Астор встал из-за стола. – После праздника, когда поеду в долину, я возьму тебя с собой, и мы обязательно туда зайдем.

Гомза от радости чуть не поперхнулся печеньем. Астор стал подниматься по лестнице, направляясь в свой кабинет. Гомза, подпрыгивая, последовал за ним. Он просто обожал кабинет отца. Там было много интересных книг, которыми он зачитывался.

Астор открыл дверь, на которой висела круглая табличка с его инициалами: 'А. О. – Астор Оэкс, и они вошли внутрь.

Прямо напротив двери на стене висел пергамент с изображением генеалогического древа рода Фло, который начинался от начала времен. Справа от входа, у окна, стоял рабочий стол отца. На столе аккуратной стопочкой лежали бумаги, стояла чернильница с пером, песочные часы и фарфоровая статуэтка короля ливнасов Хидерика VII. В центре стола лежала книга с длинным названием: 'Все настои и отвары трав, известные с прошлого века'. Из книги торчала большая закладка с изображением пожилого ливнаса в очках, склонившегося над раскрытой книгой. Рядом на стене висела огромная карта звездного неба, карта Изельвиля, и в углу стоял телескоп. Дальше шли большие стеллажи, набитые книгами, а самый последний был заставлен разнокалиберными пузырьками, банками, коробками с травами, всевозможными порошками. Ковра с длинным ворсом на полу не было, видимо, мама его постирала, и теперь он сушился на солнышке на втором ярусе. На противоположной стене висело три картины в позолоченных рамах. На одной был изображен сход ливнасов на большой поляне, на другой – красивый еловый пейзаж. А третья была портретом дедушки. Он был в развевающемся плаще, с мечом Ингедиаль, на вершине скалы. Усы у него были лихо закручены, а глаза возбужденно блестели.