Текст книги "Завод"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Они встали в конце длинной очереди к пивному ларьку. Несколько минут стояли молча – маленький, как подросток, Сопреев и высокий, не по годам стройный Алехин. Вообще-то Алехину не хотелось пива, но так получилось, что заговорил его Сопреев. Весь путь до площади они обсуждали поступок этого сопляка, Юрки Синькова. И теперь каждый про себя думал об этом.
С того памятного разговора с главным инженером, когда Синьков отказался доводить до кондиции бракованные детали, прошло несколько дней. Желающих подработать было достаточно, но поступок Синькова взбаламутил цех. Некоторые даже предлагали устроить собрание и «дать Юрке по мозгам», но нашлись и такие, которые восхищались поступком Синькова. И Стародуб решил замять этот неприятный инцидент. Разговоры приутихли, да и не до пересудов стало: работы с каждым днем прибавлялось. Бригады, выделенные на доводку датчиков, вскоре должны были выполнить задание.
Алехин получил свою кружку пива и шагнул в сторону. Следом пристроился и Сопреев. Он приноравливался, с какого края начать пить – мало ли кто пользовался до него кружкой, еще подхватишь заразу, не рад будешь. Моют-то посуду так себе, хорошенько помыть не успевают.
– Спешат из рабочего класса выскочить. В институты ходят, на курсы всякие. – Сопреев имел в виду Синькова. – А если хочешь знать, Паша, быть рабочим сейчас самая выгодная политика для того, кто вперед смотрит. Потому как он является у нас основой всего. Как же быть без основы, ерунда получится. – Сопреев, наконец, выбрал местечко и приложил к кружке свои тонкие, словно парафиновые губы.
– Значит, мы политику делаем? – Павел немного отпил.
– Ну, а что же ты думаешь? Неспроста мы больше иного инженера получаем! – Сопреев любил подобные разговоры. Он их всегда заводил и искусно поддерживал. – Политика, она везде. Возьми Юрку Синькова. И он ее делает. Но его политика – это мертвое дело. Обстановка не та. Людям главное – заработать.
Павел промолчал, они допили пиво, поставили кружки и перешли площадь. На углу высилась районная Доска почета. Там во втором ряду был помещен и портрет Павла Алехина. Крайний справа. Рядом со смазливой закройщицей. Это соседство поначалу смущало Павла: слишком несерьезно. Но потом привык.
В первое время Павел со стороны наблюдал, как прохожие реагируют на портреты. Однако большинство просто проходили мимо, словно и не было никакой доски. Это портило настроение, но вскоре он подметил, что и у фотографий киноартистов в городском парке не особенно задерживаются. Немного успокоился. Вот и сейчас. Хоть бы кто-нибудь голову повернул, скользнул взглядом. Алехин сказал об этом Сопрееву.
– Людям не до того, – откликнулся Сопреев. – Чтобы человек остановился, ему надо рубль показать.
– Тогда для чего фотографы трудились? – Павел прикинулся наивным.
– Для чего? Это же форма агитации. Правда, не очень-то эта форма срабатывает. Я читал: один президент фотографировался в обнимку с обезьяной. На контраст рассчитывал: сразу остановишься на обезьяну взглянуть. А то, что тебя выставили на обозрение, для нас, для бригады, неплохо. Ты на виду у начальства, и нам от этого навар. Кирпотину квартиру дали. Мне горсовет горячую воду во флигелечек провел. Тоже, считай, рублей четыреста сэкономил.
– Все у тебя на рубли! – Павел легонько шлепнул Сопреева по плечу.
– Так, а как же, Паша? Даже государство теперь все на рубли считать начало. – Сопреев тонко улавливал настроение своего бригадира и сейчас понимал, что его болтовня раздражала Павла.
– Выходит, Мишка, меня нарисовали, чтобы ты себе кусок пожирней отхватил? А то что я микроны кончиками пальцев уловить могу, что отдал заводу четверть века и что в деле своем считаюсь не последним, – все это коту под хвост? – Алехин повысил голос. – Много ты на себя берешь, Сопреев. Смотри, грыжа выскочит. – Не прощаясь, он резко прибавил шагу.
– Маленькому Сопрееву за ним не угнаться, это точно. Да тот и не старался догонять Алехина. Никуда он не денется. Завтра опять увидятся на заводе.
А Павел не мог отделаться от мыслей о Сопрееве. Не хотел Павел фотографироваться для Доски почета, однако Сопреев каждый день приставал: согласись да согласись. Надо, дескать, всем от этого польза, нечего скромничать. Как собрание, так Сопреев выдвигает его на разные должности – то в завком, то в состав товарищеского суда. Выкрикнет фамилию и примолкнет. На заводе Алехин известен, но главное – кандидатуру вовремя ввернуть. Сопреев умеет это делать незаметно. Как-то Сопреев сказал вроде бы в шутку, а получилось серьезно: «Жизнь, она незаметных бережет, не отпускает. Так я лучше поживу подольше, Паша. А тебе самой конструкцией предначертано в героях ходить. Жаль, умерла царица Екатерина, а то был бы ты, Паша, у нее в любовниках…» Правда, механик Сопреев неплохой. Пожалуй, и ему, Алехину, в мастерстве не уступит. Да вот мало кто уважает его на заводе. Недолюбливают почему-то. А его, Павла, любят? Иной раз неделями телефон молчит. Словно вдруг очутился в чужом городе.
Павел нахмурился – не мог он спокойно размышлять об этом. Что-то происходило с ним. А что – непонятно.
Павел привычно взглянул на окна в третьем этаже. Темно. Вероятно, телевизор смотрят. Он вызвал лифт и заглянул в почтовый ящик. «Вечерки» еще нет. Ладно, потом Кирилл сбегает.
В комнатах было темно и тихо. Телевизор не работал. Никого. Павел повесил куртку, прошел в ванную. Долго и тщательно мыл руки, словно врач. На кухонном столе поджидала записка: «Все в холодильнике. Ешь. Приду – расскажу. Татьяна».
В лотке аккуратно, словно на витрине, покоилась утка, обложенная картофелем. Кирилл, значит, еще не приходил, а то бы от этой витрины ничего не осталось. Последние три дня они виделись мельком и почти не разговаривали.
«Сам виноват, а еще нос воротит», – угрюмо думал Павел. Поведение сына огорчало и злило. И «вечерять» с бригадой Кирилл не оставался. По звонку уходил домой, не прощаясь.
Разогревать еду не хотелось. Павел выложил утку на тарелку, достал хлеб. В прихожей щелкнул замок.
– Мама? – спросил Кирилл.
Павел переждал, потом выдавил грубовато и резко.
– Это я.
Кирилл молча прошел в кухню.
«Женился бы он скорей, что ли», – подумал Павел, не глядя на сына.
Тот подошел к холодильнику и открыл дверцу.
– Есть будешь? – спросил Павел.
– А что? – сухо спросил Кирилл.
– Утку… Разговаривает, словно одолжение мне делает, – не выдержал Павел.
Ели молча. Утка хрустела тонкой коричневой кожицей. А картошка была розовой, сахаристой. Хорошо готовила Татьяна, а утку она запекала просто превосходно. От такой еды и настроение улучшается.
– Жалел я тебя в детстве, драл мало. – Голос Павла звучал добродушно. – А еще мою фамилию носишь.
– Дал бы мне девичью фамилию мамы. Все ты заранее знаешь, государственный ум, говорят, а это упустил. – Кирилл отодвинул тарелку и подошел к крану ополоснуть руки. – Рыжий я у тебя, батя.
– Кто рыжий? – Павел усмехнулся. – Ты, пожалуй, шатен.
– Нет, рыжий.
Павел отломил край спичечной коробки под зубочистку и с любопытством посмотрел на сына: что он еще скажет?
– Я в бригаду Синькова перехожу. – Кирилл вытер руки салфеткой. – Так будет лучше всем: и тебе, и твоему Сопрееву. – Не глядя на отца, Кирилл пошел в свою комнату.
Павел вскочил и тяжелым, широким шагом прошел следом за сыном. Он и сам не знал, для чего это делает. Распахнул дверь. Сын стоял у окна. Высокий, широкоплечий.
– Бить ребенка – последнее дело, – не поворачивая головы, произнес Кирилл.
– Сопляк ты. И негодяй!
4
– Ты не сердись, Паша, но я опять была в кафе. – Татьяна сняла плащ и повесила на вешалку.
Павел взглянул на часы. Двенадцать без пяти. Он молча вернулся в спальню. Татьяна заглянула в комнату Кирилла. Потом повозилась в ванной. Что-то делала на кухне, легонько звякая посудой. Наконец вошла в спальню и села на кровать.
– Ты не спишь? Я знаю, ты не спишь, Паша. Рассердился?
– А чего мне сердиться. Семейка… Муж дома, а жена ходит по кабакам. Я хочу спать! – Он резко повернулся, и кровать жалобно скрипнула.
Татьяна вытащила шпильки. Волосы рассыпались по плечам и спине.
– В восемь позвонила наш инспектор Мария Николаевна, сказала, что у нее именины. Собралось несколько человек. А в кафе официант нас узнал. Что это вы, бабоньки, говорит, веселитесь систематически? Недавно тут тоже девишник из галантерейного магазина собирался. А потом растрату обнаружили. Может, науськать на вас ревизора, пока не поздно? Любезный такой официант. Даже цветы мне подарил. Только я их потеряла.
– Странно, что ты голову не потеряла! – Павел сел на кровати и потянулся за сигаретами. Татьяна нашарила спички, зажгла. Он прикурил.
– Ну, не сердишься больше? Спроси завтра Марию Николаевну.
– К черту Марию Николаевну! Мало мне неприятностей с сыном, так еще жена алкоголичка.
Татьяна отодвинулась. Голос ее слегка задрожал.
– А что с сыном?
– Ничего. Негодяем растет! – Павел рассказал о том, что произошло.
Татьяна взбила подушку, откинула одеяло и легла. Несколько минут она лежала тихо, вытянув руки вдоль тела.
– Но ты ведь сам хотел этого, Паша. Говорил, сплетничают на заводе. А Сопреева и я недолюбливаю, ты же знаешь.
– При чем тут Сопреев? – закричал Павел. – При чем?
– А при том… За какую вожжу Сопреев дернет, туда ты и поворачиваешь. И сам не замечаешь. Потому что и ты в выигрыше оказываешься. Привык. Только кто из вас больше выигрывает, надо еще посмотреть.
– Мы не играем. Мы работаем. – Павел загасил сигарету. Упоминание о Сопрееве приглушило его негодование.
Широкие лучи автомобильных фар скользили по стене, высвечивая розетку, кусок шнура, горшочек с цветком.
– Знаешь, пусть идет. У Синькова ему лучше будет. Все-таки они почти сверстники, – сказала Татьяна.
– Выходит, опять прав Мишка Сопреев, – подумал Павел, но промолчал. Он следил, как яркий автомобильный луч отошел в сторону от обычной трассы и осветил большую фотографию, на которой много лет назад запечатлели свои улыбающиеся физиономии Татьяна, Павел и Генка Греков, нынешний главный инженер завод.
– Сколько нам было на том снимке? – спросил Павел.
– На каком? – удивленно произнесла Татьяна.
– На том, где Генка и мы с тобой.
– Мне двадцать… Чего это ты вдруг?
– Людьми уже были. – Павел вздохнул и прикрыл глаза, стараясь уснуть.
– А я перчатки в кафе забыла, – тихо проговорила Татьяна. – Хотела положить в сумочку и, видно, обронила. Жаль, если пропадут. Замшевые.
– Меньше надо пить, – буркнул Павел, не размыкая глаз.
Глава четвертая
1
На матовой рифленой перегородке фигура Всесвятского выглядела забавно, и тень напоминала причудливый пенек.
В отделе стоял обычный деловой шум. Перестук счетов прерывался треском арифмометра или подвыванием электрической счетной машины. Заканчивали квартальный отчет по трем цехам, и работы было невпроворот.
– Мужчина сейчас марку свою потерял. – Мария Николаевна покручивала арифмометр и выписывала цифры. – Так что замуж идти нет никакого смысла.
У Татьяны не было настроения поддерживать разговор. Утром она вновь говорила с Павлом о сыне. Конечно, Павел переживает его уход из бригады, но сам виноват.
– Возьмите меня, – продолжала Мария Николаевна. – Десять лет как осталась одна с дочкой. А живу так же, как и при муже-покойнике, пусть земля ему будет пухом. А он говорил: останешься без меня, Маша, хлебнешь трудностей. Вот бухгалтерию домашнюю он вел хорошо. Квартплата. За свет. За газ. Квитанции выписывал аккуратно.
В отдел ворвалась Аня. Стрельнув взглядом в рифленую перегородку, она произнесла негромко:
– Вы тут сидите, а Герасимова в бухгалтерии кофту продает.
Все разом обернулись к Ане.
– Вот. Сорок пять рублей. – Аня развернула сверток.
Розовая кофта из приятной мягкой шерсти блеснула черным бисером вышитых цветов.
– Велика она тебе, Анька. Я вижу, что велика кофта, – проговорила Мария Николаевна.
– Померить бы. Только очень толстое платье на мне. – Аня вновь посмотрела на перегородку. Всесвятский сидел на месте не шевелясь.
Мария Николаевна щелкнула задвижкой замка и махнула рукой Ане – переодевайся быстрей.
– Вдруг Шарик выйдет? – испуганно шепнула Аня.
– Мы его обратно загоним! – Марию Николаевну охватил азарт.
– Была не была! – Аня рывком стащила через голову шерстяное платье и осталась в синей комбинации.
Кофта и вправду оказалась велика. Женщины, едва сдерживая смех, разглядывали Аню. В дверь постучали.
Аня обмерла.
– За шкаф, за шкаф! – Татьяна затолкала Аню за шкаф и для маскировки распахнула дверцу.
Мария Николаевна отперла дверь. Вошел Греков.
– Производственные секреты? – спросил он, поздоровавшись.
Женщины промолчали. Главный инженер нечасто захаживал в планово-экономический отдел, поэтому растерянность на лицах сотрудниц можно было объяснить его внезапным визитом.
Греков прошел за перегородку, на матовом рифленом экране появилась его тень. Шевельнулся и поднялся ему навстречу Всесвятский. В это мгновение в отделе раздался громкий смех.
– Что это они? – поинтересовался Греков.
– Кофту примеряли, – ответил Всесвятский.
– Как это примеряли? – Греков с удивлением взглянул на Всесвятского, не разыгрывает ли тот его, и добавил: – Что ж вы тут сидите в таком случае?
– А куда же мне прикажете деться? – спокойно произнес Всесвятский.
Греков пожал плечами и оглядел кабинет главного экономиста. В простенке между окнами висел рукописный плакат. Греков подошел поближе и прочел: «Не надо обольщать себя неправдой. Это вредно. Это – главный источник нашего бюрократизма. В. И. Ленин, т. 45, стр. 46».
– Верно сказано, – произнес Всесвятский, перехватив взгляд Грекова. – Как вам понравилась лекция профессора Тищенко?
– И вы были на лекции? – спросил Греков.
– А как же? Видел вас с Лепиным. Хорошо читает этот Тищенко. Знаток. Новые методы управления производством, кибернетика. Только утопия это все, фантазии.
– Почему же? – перебил Греков. – Целые отрасли промышленности переходят на новую систему. И вам как экономисту известно это лучше, чем другим.
– Вот-вот. Переходят! – Всесвятский откинулся на спинку стула. – Знаете, как можно отозваться о плохом спектакле? Пессимист скажет, что зал был наполовину пуст, а оптимист – зал был наполовину полон. И то и другое – сущая правда. Мы с вами, вероятно, как раз и представляем эти две разновидности человеческого мировосприятия. А вообще, уважаемый Геннадий Захарович, все эти новации: математика и кибернетика – не для нас.
Греков чувствовал, как его бесит Всесвятский. Этот длинный, широкий нос. Лысина. Серый школьный костюмчик с аккуратными лацканчиками. Маленькие глазки… А ведь прекрасный экономист. Умный. Предприимчивый. Сколько полезного сделал для завода!
– Я не лекцию пришел обсуждать, – произнес Греков.
– Понятно. Вас интересует план, – подхватил Всесвятский. – Все нормально. Правда, пока шестьдесят процентов, но еще впереди неделя. Как говорят, будет полный ажур.
– А конкретно по «Радуге»? – вновь нетерпеливо перебил Греков.
– «Радуга» тоже играет всеми цветами. С нашими механиками не то что датчики, блоху подковать можно. Вот сводки. – Всесвятский протянул Грекову папку, но тот не взял. Всесвятский подержал папку на весу и положил на стол. – Серийные испытания они, конечно, выдержат. Никто в этом не сомневается. Ну, а типовые испытания, надеюсь, вы не предложите. Так что все будет в том же самом ажуре.
– А если вдруг я предложу и типовые испытания? – Греков встал.
– Нет. Не предложите, Геннадий Захарович. Их будут проводить наши дорогие заказчики, а потом уже присылать рекламации. – Мягкий голос Всесвятского звучал иронически.
– Прошу вас, Игорь Афанасьевич, пришлите мне отчеты отдела за три-четыре предыдущих года. – Греков пересилил желание резко одернуть главного экономиста.
– Для чего это вам потребовалось? – живо спросил Всесвятский.
– Нужно, – уклончиво ответил Греков. – И, пожалуйста, не откладывайте. Пришлите сегодня же.
Всесвятский молча наклонил голову, что означало: все будет сделано в лучшем виде.
– Кстати, в этой комнатенке станет значительно просторней, когда я отсюда уйду, – произнес он, не глядя на Грекова.
– То есть? – Греков остановился у двери.
– Хочу уйти с завода. – Всесвятский уперся локтями в стол. – Человек я немолодой. И здоровье у меня неважнецкое. Для чего мне эта нервотрепка? А местечко уже есть. Правда, теряю в окладе, зато интересно.
– А вы не пожалеете, Игорь Афанасьевич? – Греков вернулся к столу. – Вам ведь и до пенсии осталось немного.
– Ну и что? Может, я до пенсии не доживу? А я еще работать хочу. Я еще смогу поработать. Руки чешутся. Меня в институт приглашают. В отдел технико-экономических обоснований. Наукой займусь.
– Может, и защититься хотите? – съязвил Греков. – Кандидатом стать?
– А почему бы и нет? – спросил Всесвятский. – Смейтесь, смейтесь. У меня на десяток диссертаций материала есть. На одном анализе ошибок нашего завода можно стать доктором наук.
– Зачем же вы так часто ошибались? – Греков усмехнулся.
– В таком положении, в каком находится наш завод, ошибок не избежать. Вернее, мы и живем благодаря нашим ошибкам. Парадокс! Строгое соблюдение технико-экономических норм способно пустить весь наш корабль ко дну. Тут уже не до экспериментов. Поэтому мы и нажимаем, штурмуем, выкручиваемся. И смотришь – план дали. И не только план, а и премии и знамя получили. Но какой ценой? Так что ошибки, Геннадий Захарович, иной раз выгодны. – Всесвятский посмотрел на большие плоские наручные часы с римскими цифрами. Когда он волновался, то всегда смотрел на часы, но спроси его, который час, он не ответит.
– К этому вопросу, я думаю, мы еще вернемся, но отчеты за прошлые годы вы мне все-таки пришлите, – произнес Греков и добавил – Пока не уволились.
Выйдя из кабинета Всесвятского, Греков прикрыл за собой легкую пластиковую дверь. Аня повернула голову и улыбнулась. Он сдержанно кивнул ей в ответ и оглядел помещение. Но Татьяны в отделе не было.
2
В гостинице Греков поднялся на десятой этаж и вышел из лифта. Тихонечко жужжали лампы дневного света, освещая длинный коридор. Голубая синтетическая дорожка податливо принимала каждый шаг. На отделанных под дуб массивных дверях, державших четкий гвардейский строй, блестели латунные номера. В одну из таких дверей Греков постучал согнутым пальцем. Дверь распахнулась, и на пороге возникла высокая фигура профессора Тищенко.
– Заходите, заходите, – любезно произнес профессор и, посторонившись, пропустил Грекова в прихожую.
Греков, не выпуская из рук портфель, сел в глубокое кресло. Профессор расположился напротив, не сводя с Грекова серых глаз, упрятанных под припухшие веки.
– Весь день сегодня в бегах. С утра на металлургическом заводе. С двух читал лекцию в обкоме. И через час должен быть на комбинате. Люди интересуются проблемой. Разговор принимает конкретный характер.
Греков достал сигареты, но тотчас снова спрятал их в карман.
– Курите, курите, – сказал Тищенко. – Я открою форточку. – Он приподнялся и потянул за шнур. – Если сигарета помогает человеку сосредоточиться и лучше делать свое дело, то пусть он курит. Выгодней смонтировать хорошую вентиляцию, чем сковывать привычки и тем самым сковывать мышление. Итак, я вас слушаю, Геннадий Захарович.
– Как вам известно из нашего телефонного разговора, я главный инженер завода геофизической аппаратуры. – Греков принялся подробнейшим образом рассказывать о специфике предприятия. О номенклатуре, о плановых заданиях, о неритмичности, о браке, о настроении персонала, о возможностях завода. По ходу беседы ему казалось, что он недавно пришел на завод и видит все как бы со стороны. Конечно, Греков не совершил никакого открытия. Трудности, которые переживал его завод, были специфичны для подобных не очень крупных предприятий, но рано или поздно от них надо избавляться. Вот он и пришел посоветоваться с профессором и, если профессор не возражает, предложить ему деловое сотрудничество.
Тищенко слушал не перебивая, изредка делая пометки в толстой записной книжке.
– Поверьте, Геннадий Захарович, я давно ждал такого предложения. – Тищенко наклонился и дружески похлопал Грекова по колену. – К сожалению, добрые намерения руководителей предприятий зачастую так и остаются лишь намерениями. Трудности мало кого радуют, хотя поначалу многие энергично берутся за их искоренение. Институт делает все от него зависящее, но без энтузиастов-производственников нам ничего не решить. Сколько постановлений было скомкано и дискредитировано! Руководители боятся рисковать. Отлеживаются на печке, выжидают. Правда, я могу вам назвать не одно предприятие, где к проблеме подходят иначе. Но таких предприятий не так уж много в масштабе нашей страны. Мы сейчас внедряем новый метод деловых отношений. Вы принесли отчеты экономического отдела?
Греков извлек из портфеля несколько толстых папок.
– Очень хорошо. – Тищенко переложил папки на письменный стол. – Я их просмотрю. Цифры мне говорят куда больше, чем слова.
– В чем заключается этот новый метод?
– Пришлем к вам трех-четырех толковых экспертов. Молодых ребят. Пусть побродят по заводу, сколько найдут нужным. А когда вы ознакомитесь с их выводами, то и суть метода станет для вас понятной. Жизнь вам предстоит нелегкая, Геннадий Захарович, так что еще раз подумайте, дружище. Но игра стоит свеч. – Тищенко вновь доверительно дотронулся до колена своего гостя. – Марк Твен в свое время сказал: «Люди очень много говорят о плохой погоде, но мало делают для того, чтобы ее улучшить». Верно?
Кафе напоминало огромный стеклянный куб. В центре, на небольшой эстраде, подготавливал свое сверкающее хромом и блестками хозяйство оркестр. Официанты копошились у пустующих столиков, сервируя их перед вечерним наплывом посетителей. Бородатый швейцар в желтых галунах разговаривал с женщиной в сером коротком плаще.
Греков узнал ее мгновенно, хотя Татьяна стояла к нему спиной. С кем же она здесь? С Павлом? Трудно в это поверить. Павел и в молодости не был ходоком по кафе. К тому же его бригада сейчас «вечеряет» на заводе, настраивают датчики.
Греков понимал, что поступает неразумно, но ничего не мог с собой поделать. Конечно, лучше всего подождать, когда Татьяна пройдет в зал. Не прятаться же ему у входа. И какое, собственно, ему дело, с кем она пришла в кафе? А почему бы и ему, Грекову, не заглянуть вечером в кафе? Что в этом необычного?
– Геннадий? – удивилась Татьяна, когда он подошел к ней.
– Был в гостинице по делам и решил немного развеяться.
– А я, понимаешь, вчера перчатки тут обронила. Да вот беда: наш официант сегодня не работает.
– Он, может, и придет. Делать-то ему дома нечего. Завернет к товарищам, – прогудел в бороду швейцар.
– Давай подождем его, а? – Греков улыбнулся и повел подбородком в сторону зала.
Татьяну смутило это предложение. Она молчала, не зная, как к нему отнестись.
– Конечно, подождите, – поддержал швейцар.
Греков и Татьяна заняли двухместный столик. Встреча была слишком неожиданна и непонятна. Давно они не оставались наедине. В редких случаях, когда Татьяна приходила в кабинет главного инженера решать производственные вопросы, заменяя Всесвятского или Аню Глизарову, они говорили только о делах. Татьяна старалась поскорей уйти. Теперь трудно установить, с чего началось это отчуждение. Несомненно, определенную роль в их отношениях сыграл Павел. Возможно, все и началось много лет назад, когда Греков был назначен главным конструктором завода, а Павел так и остался механиком. Греков не хотел думать, что основной причиной разлада была Татьяна.
– Что же мы будем заказывать?
– Мне чашечку кофе, – заторопилась Татьяна.
– У вас есть сухое вино? – Греков повернулся к официанту.
– Да, мукузани.
– Так вот, сухое вино… Остальное на ваше усмотрение.
Официант не стал вдаваться в подробности, поправив и без того аккуратно разложенные приборы, он удалился.
Татьяна улыбнулась и спрятала зеркальце.
– Не трогает тебя время, Танюша, – произнес Греков.
– Трогает, Геннадий, трогает… Любопытно, какие дела у вас в гостинице, товарищ главный инженер?
– Битый час я беседовал о делах. Смилуйся надо мной, – шутливо ответил Греков. – Как живешь, Танюша?
Татьяна скользнула по лицу Грекова быстрым взглядом серых глаз.
– Ничего живу. Спокойно. Особых событий нет. Ну а ты, Гена?
– Я? По-разному… А здесь неплохо.
– Да. Уютно.
С эстрады доносились звуки пианино, им вторили настраиваемые скрипки. Официант принес вино. Греков приподнял бутылку и посмотрел на Татьяну.
– Только кофе, – Татьяна улыбнулась.
– Как хочешь. – Он налил себе вина.
– В прошлом году я была в Польше, по путевке, – вдруг сказала Татьяна.
– Знаю. Характеристику тебе подписывал вместо директора.
– В костел заходила, видела, как каются в грехах. Сидит ксендз. Перед ним стенка с дыркой. Он ухо к дыре приставил, а грешница с той стороны ему что-то нашептывает. Ксендз головой покачивает, понимает, мол… – Татьяна смолкла, казалось, она и сама удивлена, что вдруг вспомнила об этом.
– И тебе захотелось исповедаться?
– Мне не в чем, – быстро ответила Татьяна.
– С твоей-то внешностью? – шутливо произнес Греков.
Татьяна не улыбнулась. Она внимательно оглядела черные с проседью волосы Грекова.
– Постарел ты, Генка, – проговорила она.
– Время идет… – Греков почему-то смутился. Ему на мгновение показалось, что самое значительное, что могло произойти в его жизни, так и не произошло. Все, что было, представлялось неустойчивым и иллюзорным и, главное, пустым. Это чувство не было для него новым. Все годы он тянулся к Татьяне. Но сейчас, впервые за много лет оказавшись наедине с ней в непривычной обстановке, он ощутил прилив какой-то оглушающей, непонятной тоски.
Греков накрыл ладонью руку Татьяны. Она осторожно высвободила ее и поправила прическу.
Подошел официант. Ловко и бесшумно он принялся заставлять стол тарелками с закуской. Нежно розовели ломтики семги, обложенные глянцевыми камешками маслин. Тускнела мелкими пузырьками икра. Какая-то растрепанная зелень свисала через край тарелки.
– Вижу, вы постарались, – произнесла Татьяна.
Официант молча кивнул.
– Разве тут устоишь? – Татьяна вздохнула. – Но, видит бог, я просила только кофе.
Официант кивнул еще раз и объявил, что индейка в соусе «пикан» будет готова минут через десять.
– Давай все-таки выпьем, Танюша. За то, что мне так хорошо здесь сидеть с тобой, – проговорил Греков, наливая ей вина.
– И мне хорошо, Гена. Ты это здорово придумал: дела в гостинице. – Татьяна приняла бокал. – Ладно, будь здоров, Греков.
– Будь здорова, Танюша.
Словно вспугнутый бешеным топотом барабана, охнул саксофон, и звуки как бы заметались по ярко освещенному пустующему залу.
– А что, Танюша, потанцуем? – Греков встал.
Они танцевали одни. Саксофонист раскачивался, прикрыв глаза, поворачиваясь вслед за ними, словно локатор. Он был рад, что играет не просто так, а для кого-то.
– Ты чудесно танцуешь, Гена.
– Как всегда. А твой сын очень похож на тебя.
– Пожалуй. Но фигурой он весь в Павла, – ответила Татьяна и повторила – Вылитый Паша.
Они вернулись к столику. Греков ковырял вилкой в индейке и не мог сообразить, как ее едят: вилкой или руками? Что-то едят руками. Курицу, это он помнил наверняка, а вот индейку… И соус «пикан» напоминал жирный, перестоявшийся бульон.
– Кстати, и твоя дочка похожа на тебя. – Татьяна ловко расправлялась с индейкой. – Очень похожа.
– А фигурой в Шурочку. – Греков решительно ухватился за какую-то горелую косточку, и неудачно: капли соуса брызнули на пиджак. Татьяна подала ему салфетку.
К ним подошел молодой человек.
– Вы пришли? Очень хорошо. – Он положил на край стола коричневые замшевые перчатки.
– О, большое спасибо! – обрадовалась Татьяна. – Большое спасибо. – Она спрятала перчатки в сумку и еще раз оглядела себя в зеркальце.
– Ты меня, Гена, не провожай. Все было великолепно. Просто чудесно! – Она наклонилась и поцеловала Грекова в щеку.
– А кофе? – пробормотал Греков.
– Вот кофе тут неважнецкий. – Татьяна подхватила сумочку и направилась к выходу.
