Текст книги "Завод"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
– Часть дам. – Смердов вздохнул. – Но только часть. Остальное, Игорь Афанасьевич, уж как-нибудь найдите, дружище…
– Так ведь датчики два раза выбраковывали. – Всесвятский укреплял свой тыл. Его слова означали: те узлы, которыми вы хотите подлатать месячную программу, – сплошной хлам, я вас об этом предупредил.
– Посадим людей за перемотку. Подгоним. Надо всего шестьдесят датчиков, – произнес Греков. – Как говорят, схимичим. А там, может, придет из Ростова этот чертов контейнер.
– «Схимичим». Взрослые люди. Баки друг другу заливаем… – Всесвятский взглянул на Смердова и осекся. Лицо директора с брезгливо опущенными уголками губ было строго и пасмурно. Такое выражение лица ничего хорошего не предвещало. – Конечно, деньги я постараюсь найти, – забормотал Всесвятский, испугавшись своей откровенности. Ну, прорвало, что поделаешь? Он торопливо вышел из кабинета.
Смердов попросил еще одну сигарету.
– Вы же бросили курить, – напомнил Греков.
– Бросишь тут! – Директор глубоко затянулся. – Один визит в горком чего стоит.
– Послали бы парторга.
– Скажете… Давненько у нас не было крепкого парня.
– Почему? А Киселев? А Шапошник, Шапошник… – оживился Греков. – Это были самостоятельные люди. Шапошник сейчас в первых секретарях где-то в Сибири.
– И еще вот что. Киселев – прекрасный слесарь. Шапошник был отличный инженер. Они не боялись за себя. Человек должен не бояться за себя, только тогда он может действовать самостоятельно… А нынешний? Освободи его от этой должности, кем он будет?
– Ну а вы? – перебил Греков.
– Что я? – встрепенулся Смердов.
– Вы отличный хозяйственник. Хороший инженер. Вы ведь молчали сегодня там, в отделе. Оробели. – Греков наблюдал в стекле книжного шкафа глянцевый профиль Смердова. На мгновение он вспомнил Лепина. С каким удовольствием тот мальчишка выговаривал ему приблизительно то, что сейчас он высказывал Смердову. В этом была томительная сладость. И невозможно себе отказать, невозможно. – Робеем. Боимся. Просто физически боимся.
– Ну, хватит, хватит. Храбрец нашелся. Посмотрел бы я на вас там. – Смердов вышел из-за стола и потянулся во весь свой огромный рост. Сцепил пальцы рук, вытянул над головой и сделал два резких наклона вправо и влево.
– Помогает? – тем же озорным тоном спросил Греков.
– Отвлекает. – Директор зашагал по кабинету.
Белые шелковые гардины закрывали окна, словно застывшие облака. Смердов взялся за шнурок. Гардины ожили и, собираясь в складки, поползли вверх.
– О чем думаете, Рафаэль Поликарпович? – Греков наблюдал, как солнечный луч скользит по полу. Если он доберется до ног, все сложится удачно в этом месяце.
– О том же, о чем и вы. – Смердов оставил шнурок. – Как Всесвятский выразился? Баки заливаем друг другу? Из головы не выходит.
– Он не совсем прав. Подлатаем датчики. Все будет нормально, – сказал Греков. Солнечный луч не добрался, присмирел.
В селекторе зажглась сигнальная лампочка, донесся голос секретарши:
– Рафаэль Поликарпович, в три совещание в исполкоме. Напоминаю.
– Спасибо. – Смердов взглянул на большие, полные достоинства кабинетные часы. Латунный блин маятника важно покачивался за толстым стеклом. – Через полчаса. А в четыре арбитраж. В шесть тридцать семинар директоров. Буду дома часиков в девять. Причем если заболеет лектор по социологии. А завтра в восемь тридцать комиссия по делам несовершеннолетних. И все сначала. Так-то, брат Геннадий Захарович. Инфарктный режим. А когда управлять заводом? С двенадцати до часа, в обеденный перерыв. Ну, беги, беги, а я еще посижу над бумагами.
Греков встал. Надо зайти в цех, договориться со Старо-дубом о сверхурочных работах. Хорошо бы с завтрашнего дня посадить людей за наладку дважды отбракованных датчиков. Не успеешь и моргнуть, как месяц кончится.
– Послушайте, Геннадий Захарович, вы не сможете вместо меня пойти в арбитраж? – вдруг произнес Смердов, когда Греков был уже у двери. – Боюсь, не успею. Как попадешь в исполком, не скоро выберешься. Пойдете? Вот и прекрасно.
3
За стеной живут какие-то чудаки. Весь день у них тихо. Лишь утром, ровно в шесть пятнадцать, раздается приглушенный голос: «Подъем! По коням!» И тотчас что-то с грохотом падает, слышится суетливая дробь босых ног. Потом вновь тишина в течение суток. И так каждое утро, даже по субботам. Хоть часы проверяй.
Из-за этих чудаков Кирилл просыпается на пятнадцать минут раньше, чем нужно, и каждый раз проклинает расположение своей комнаты. Ни в гостиной, ни в спальне родителей подобного не слышно. «Ну, орут в четверть седьмого, черт с ними. Но что у них там грохает? – удивляется Кирилл. – Лошадей, что ли, из стойла выводят?»
Однако сегодня Кирилл проснулся до «побудки». Сколько же он спал? Да и спал ли вообще, непонятно. Пришел около трех часов ночи. Выпил молока и лег. Уснул, вероятно, в половине четвертого.
Он медленно перебирал в памяти последнюю встречу с Ларисой. Поначалу сидели в скверике у дома. В подъезде еще стояли около часа, прощались. Он старался говорить шепотом. А Ларисе было все равно. Она громко смеялась, откидывая голову назад, на согнутую в локте руку Кирилла. Только вот о чем они говорили, Кирилл совершенно не помнил. О какой-то чепухе.
С улицы донеслись шаги прохожего. На вокзал спешит, – наверно. Куда же еще в такую рань? И он бы с удовольствием куда-нибудь уехал. Хоть сейчас. Если бы не холецистит, наверняка бы в армию взяли. А на вид самый здоровый парень в цехе… Кирилл повернулся на спину. Нет, не уснуть. Встать, что ли? Пойти на завод. В цехе – никого, повозиться со станком, вдруг отремонтирую? Кирилл в возбуждении даже поднялся и сел. А что? Возьму и отремонтирую. Соберется бригада, а со станком полный ажур… Кирилл представил, как этот старый сплетник Сопреев подойдет к станку и отца подведет, чтобы поплакаться еще разок. Включит, а станок пошел. Кирилл даже засмеялся, когда представил, какую рожу состроит Сопреев.
– Подъем! По коням! – раздался за стеной знакомый бодрый голос. Как обычно, что-то грохнуло, простучали босыми пятками. И все стихло.
«Четверть седьмого», – подумал Кирилл.
В коридоре послышались шаги отца, Кирилл натянул одеяло на голову. Но отец в комнату не вошел. Остановился в коридоре.
– Когда он явился? – спросил отец.
– Поздно. – Голос матери звучал тише, вероятно, она была на кухне. – Пусть поспит еще с полчасика. Успеет…
Отец покряхтел, что-то поворчал с минуту и ушел.
Кирилл надел майку и отправился на кухню.
Мать резала капусту. Работа у нее начиналась с девяти, и мать успевала сварить обед.
– Шляется черт знает где до трех часов ночи, потом глаза не продерет, – сказала она, не глядя на Кирилла.
Кирилл молча прошел в ванную комнату. Веки пощипывало, не выспался. И лицо бледное. Душ принять бы, но лень возиться. И побриться бы не мешало. Да ладно, сойдет. Вечером побреюсь.
– Опять сосиски? – недовольно пробурчал Кирилл, усаживаясь за стол.
– Не нравится? Женись. Пусть жена с тобой нянчится.
– Я еще молодой. – Кирилл поддел вилкой сосиску. – Ты когда замуж вышла? Я интересуюсь в порядке обмена опытом.
– В двадцать лет.
– Видишь? А меня в девятнадцать выпихиваете. Я, может, многого еще не понимаю.
– С Ларисой был вчера?
– С ней.
– В дом бы привел. Стены в подъездах обтираешь. Пиджак весь в мелу.
«Маху дал. Надо было проверить», – подумал Кирилл и потянулся к чайнику.
– Отец чего так рано ускакал?
– Станок какой-то тип сломал.
– А это я загнал станок. – Кирилл плеснул в чашку кипяток.
Мать скосила глаза на сына, не переставая резать капусту.
– Я. Честно. Хотел одну штуку проверить… Сам не знаю, как произошло.
Мать поставила на стол кастрюлю и принялась соскребать капусту с доски.
– Расскажи отцу. Только наедине, а то съедят тебя в бригаде.
– Уйду я от них.
Минуту назад Кирилл и не думал об уходе. Мысль возникла неожиданно. Точнее, вначале он произнес эту фразу, а потом подумал о ее значении.
– Дурак. Где найдешь такого мастера, как отец?
– Уйду, – упрямо повторил Кирилл. – В тягость я им…
И уже потом, по дороге на завод, он все размышлял о том, что действительно уходить из бригады отца было бы глупостью. И место удобное – у окна, в сторонке, и заработки хорошие, и поучиться есть чему. Каждый механик в бригаде дело свое знает. Люди семейные, серьезные, почти непьющие.
Сложилась бригада Алехина давно. Никого они к себе не брали, и только Кирилл был зачислен по второму разряду. Правда, и у Сопреева был сын, и у Кирпотина, однако им Павел отказал, а тут – раз, и взял своего. Возможно, он рассчитывал, что в цехе посплетничают и забудут. Но не забывали. И при каждом удобном случае укоряли: семейственность, дескать, развел, один карман…
На втором этаже у входа в цех уже стояло несколько парней. Они курили возле железной урны. Кирилл поздоровался со всеми за руку и вытащил свои сигареты.
– Ну что, Лиса, дело-то продвигается? – обратился он к Лисицыну, худолицему рыжему парню с длинным, острым носом. – Когда рыбалить отправимся?
– Фига два! – Лисицын был не в духе. – На складе говорят, не положено рейки продавать частным лицам. Гады.
– Пойди к директору. Скажи, так и так, хочу, мол, построить катер. Рейки нужны, – посоветовал Кирилл.
– Тут и директор не поможет. Инструкция! – рассудительно пробасил синеглазый Машкин по прозвищу Вторник.
– Гады, – повторил Лисицын и глубоко затянулся.
В коридоре появился начальник цеха.
– Кончай смолить! Ишь, раскурились! Организм травят! – громко крикнул Стародуб. – А ты-то, Вторник! Бригада блоки грузит, а он себе смолит.
– Кому Вторник, а кому Машкин, – огрызнулся Вторник, но сигарету бросил.
– Давай кончай, – беззлобно выговаривал Стародуб. – И ты, Алехин, кончай. Батя-то где?
– Не знаю. Он рано ушел.
– Иди в цех. Ваши у станка колдуют. Это ж надо, такой станок запороли!
– Между прочим, у нас на заводе человеку в душу плюнули, – произнес Кирилл. – Он рейки попросил продать, а ему отказали на складе. Вот какие дела, Иван Кузьмич.
– Дачу строит? – спросил Стародуб.
– Катер.
– А где плавать-то? У нас плавать негде, – заключил Стародуб и поспешил в диспетчерскую.
– Вот так все они торопятся, – обронил Лиса и вытащил новую сигарету.
Отдохнувшие за ночь верстаки вытянулись вдоль цеха. По-утреннему неторопливые люди расхаживали между ними, словно зрители в кинозале, занимающие свои места. Отпирали ключами шкафчики, доставали инструменты, детали, затрепанные листы чертежей. Каждый приступал к работе по-своему. Одни просматривали эскизы, соображая, как половчее начать, чтобы избежать лишней потери времени. Другие принимались шпарить по чертежу не раздумывая и при любой неувязке вызывали конструктора или технолога. Пусть и они ломают голову, им деньги за это платят. А третьи, вроде Юры Синькова, начинали работу с раскладки инструмента. Бригада Синькова расположилась с краю, и Кирилл обычно проходил мимо, направляясь на свой участок.
Сегодня, как всегда перед работой, Юра неторопливо протирал замшей инструмент, находя всему свое место. Лерки, надфилечки, метчики, спокойно поблескивая сизой сталью, ложились рядком. В этом порядке была своя красота, профессиональное мастерство и нечто такое, что заставляло Кирилла всякий раз придерживать шаг, разглядывая темно-зеленое сукно верстака, словно витрину.
На участке отца никого не было. Бригада собралась у сломанного станка. Там шел большой совет, хоть и присутствовали только двое: Сопреев и Кирпотин. Полуразобранный станок имел какой-то сконфуженный вид, словно больной в рентгеновском кабинете.
– Отец-то скоро придет? – спросил худой и маленький Сопреев.
Кирилл молча пожал плечами и чуть наклонил голову. Сопреев переждал немного, раздраженно хмыкнул и повернулся к Кирпотину, продолжая разговор.
– Сознается! Дурак он, что ли? Вот в Нюрнберге главных фашистов судили. Им и документы предъявляли, и фильмы, и свидетелей. А они от всего открещивались. Человек сознаться не может. Потому как человек всегда сам себя прощает, что бы ни сотворил.
Сопреев слыл в бригаде эрудитом и философом.
– Ну и даешь! Сравнил тех молодчиков с простым хулиганом! – Кирпотин был старым оппонентом Сопреева. – Вот в кино «Преступление и наказание» старуху парень кокнул и сознался.
– Тю! – Сопреев в негодовании присел на табурет. – Так главное-то не в этом. Главное, что он оправдание себе нашел. Что есть, мол, люди, которым все дозволено. И признался не сам, а следователь припер. Так бы он и признался, держи карман шире. Вот ты скажи, только по совести, ты бы признался?
– Если бы старуху убил? – уточнил Кирпотин.
– Если бы станок сломал. И свидетелей не было бы никого.
– Признался! – с маху ответил Кирпотин. – А чего не признаться?
– Врешь! – Сопреев покачал плоским коричневым пальцем. – Врешь ведь. А вот ты признался бы, а? – Он повернулся к Кириллу.
– Да, – резко ответил Кирилл.
– Кто? Ты? – Голос Сопреева звучал негромко и насмешливо. – Уж кто бы признался, да только не ты.
– Это почему же? – с обидой произнес Кирилл.
– Слишком ты себе на уме. И дорожка отцова вроде тебе не узка. Знаешь, что к чему.
– Вы меня отцом попрекаете! – взорвался Кирилл. – Были б вы помоложе, я бы с вами не так побеседовал!
– Отвяжись ты от парня, смола, – вступился Кирпотин.
– Это я станок сломал! – Кирилл хлопнул ладонью по станку. – Ясно?
Сопреев мельком взглянул на Кирпотина. Видно, они уже высказывали такую догадку.
– Ты на себя не клепай, – проговорил Кирпотин.
– Я не клепаю. В обед зашел. Хотел одну штуку попробовать. А как случилось, не пойму.
Оба механика молчали.
– Эх ты! Меня бы попросил. Или Михаила Михалыча. – Кирпотин вздохнул.
Сопреев нагнулся, поднял кусок ветоши и стал тщательно вытирать руки. Кирилл на него не смотрел, но знал, что Сопреев сейчас скажет что-то неприятное.
– Мы отца твоего, Кирилл, уважаем. Но пойми и ты нас. У всех семьи. Что заработал, то и принес. А работа тонкая, искусство, можно сказать. Черновых операций почти нет. Тут с твоими руками только вред один. Тебе нужна бригада, где молодежь, а у нас что? – Сопреев с силой швырнул ветошь в кучу и сплюнул.
Кирпотин смотрел в сторону и молчал.
«Так. Ясно. Они заодно. Ну и черт с ними! – подумал Кирилл. – Ведь сегодня утром и без того решил уйти. Значит, все правильно». Он повернулся и торопливо зашагал прочь.
И почему всегда встречаешь тех, кого меньше всего желаешь встретить? В длинном коридоре Кирилл увидел отца. Тот, заметив сына, сощурил зеленоватые глаза.
– Почему не на участке? Или еще не выспался?
В коридоре были посторонние люди, но Павла это не смущало. Наоборот. Он даже прикрикнул на сына громче обыкновенного. Кирилл остановился. Затем круто повернулся и пошел обратно.
– Ты куда? – Павел догнал сына и взял его за плечо.
– Ну вас всех! – Кирилл сбросил руку отца и рванулся вниз по лестнице.
Павел озадаченно огляделся. И дернуло же кричать, теперь пойдут чесать языками. Перешагивая через расставленные в проходе ящики, заготовки, Павел добрался до станочного участка.
– Кирилл был? – спросил он у Сопреева.
– Был. – Сопреев, не разгибаясь, взял отвертку. – Это, оказывается, он сломал станок.
– Как он? – Павел обеими руками схватил Сопреева и легко, как ребенка, развернул лицом к себе.
– Сам признался, – вступился Кирпотин. – Говорит, штуку какую-то хотел попробовать.
– Так-так, – перебил Павел. – Ну и что?
– А ничего. Я ему сказал, чтобы другую бригаду подыскивал, – произнес Сопреев.
– Как другую? – Павел в замешательстве даже отступил на шаг. – Кто тебе дал такое право?
– Тихо, Паша, тихо. – Лицо Сопреева побледнело. – Не испугались. Мы друг дружку, Паша, знаем лет двадцать. Нечего тут театр ломать. Определи его к Юрке Синькову, пусть подучится. А тут у нас вроде академия, а не школа.
– Да как же я ему в глаза посмотрю, ты себе представляешь? – растерянно сказал Павел.
– Все будет в порядке. Делай вид, что не отпускаешь его из бригады, – обычным своим тоном посоветовал Сопреев.
– Ну и пройдоха ты, Мишка. Ох и выжига! – Кирпотин ухмыльнулся. – Сколько тебя знаю, а все удивляюсь. Тебе бы в министерстве иностранных дел работать.
– Мне и тут ладно, – серьезно ответил Сопреев.
4
Греков размышлял о том, что значительную часть своего дня он тратит на всевозможные компромиссы, а само слово «компромисс» порой представлялось ему в виде здания, в которое можно войти или не войти. Чаще всего он входил. Так было спокойнее. Когда-то он бунтовал, сопротивлялся. И о нем возникло мнение как о принципиальном человеке: волевой, энергичный, умница. Но существует, вероятно, грань, достигнув которой, человек устает.
Вот и сегодня утром жена объявила, что надо достать тете Поле газовую плиту. Греков ненавидел тетю Полю. Еще в молодости, давно, ему пришлось уйти из общежития, чтобы освободить комнату для Пашки Алехина, поскольку тот женился. Подвернулась тетя Поля с ее деревянным домиком. Грекова она называла «Ганадий», носила кирзовые сапоги, торговала жареными подсолнечными семечками и материла соседей. Племянница ее, Шурочка, училась в медицинском институте. Вскоре эта Шурочка стала женой Грекова. А связав свою судьбу с Шурочкой, Греков связался и с тетей Полей. Молодожены получили квартиру от завода, но тетя Поля прикладывала все усилия, чтобы не оказаться в забвении. Греков построил забор, отремонтировал дом. Иногда он пытался бунтовать, но совместными усилиями Шурочки и тети Поли бунт подавлялся и в наказание сваливалась еще какая-нибудь просьба. Компромиссов тетя Поля не признавала. И если требовалась газовая плита, то только четырехконфорочная, с терморегулятором. «Вам же все останется. Дача. И цены ей не будет. Не для себя стараюсь», – твердила она. Эта фраза придавала новые силы Шурочке, и обе женщины брали Грекова в оборот.
– Сколько ей лет? – спросил Греков, разыскивая в записной книжке номер телефона приятеля, директора завода бытовой техники.
– Семьдесят пять, – ответила Шурочка.
– Бессмертная старуха! – Греков вздохнул, найдя нужный телефон.
Послать бы подальше назойливую родственницу. Но готов ли он выдержать дни, полные упреков, скандалов, многозначительных намеков, когда и на заводе хватает неприятностей? К тому же рано или поздно тетя Поля возьмет свое. Напрасная трата энергии.
Или взять предысторию последних рекламаций. Несложный при сборке прибор начал хромать от дефектов датчиков. Приходилось пожинать плоды компромисса с ростовским заводом. Не прояви он тогда мягкотелости, не подпишись под условием, что качество датчиков можно проверить только в сборке, все было бы иначе.
Начальника сборочного цеха Греков застал за обработкой нарядов. Вместе с ним трудились две нормировщицы.
– Солдатские щи хлебаешь, генерал? Молодец! – насмешливо похвалил Греков. – И без всякого материального вознаграждения, как я понимаю.
Стародуб задержал палец на кругляшке счетов, чтобы не сбиться, записал цифру на бумаге и поднялся.
– Так ведь не успевают люди. Сорок наименований подбить надо. Не генерал я, а лейтенантик. Вот вы, верно, генерал. – Чуть склонив набок голову, Стародуб настороженно разглядывал Грекова. Неспроста же тот пришел.
– Есть работа, Кузьмич, – проговорил Греков.
– Без дела вроде и не сидим, – осторожно ответил Стародуб.
Нормировщицы оставили ручки арифмометров: очень уж интересно было послушать разговор начальников.
– Надо, Ваня, потрудиться, – озабоченно сказал Греков. Со стороны глядеть, он будто кот, легонько пробующий лапой мышь: и знает, что та не убежит, да приноравливается, как половчей сцапать.
– Так ведь я не отказываюсь. – И Стародуб, словно мышь, притворившаяся мертвой. Понимает, что положение ее безнадежно, но надеется, что авось удастся выкрутиться. Спектакль, да и только. И хоть конец известен, да смотреть любопытно.
– Датчики надо подогнать! – В тоне Грекова обозначились резкие нотки.
– Людей нет, – равнодушно ответил Стародуб.
Греков обвел взглядом помещение. Нормировщицы разом склонились над бумагами, завертели ручки арифмометров.
– План сорвать хочешь, Кузьмич? – с легкой угрозой произнес Греков.
Стародуб прислушался – нет, рано еще отступать, можно поволынить, вдруг что-нибудь нужное для цеха и выторгуешь.
– Людей нет, Геннадий Захарович, – захныкал он. – Самому, что ли, к верстаку становиться?
– Что у тебя Юрий Синьков делает?
– Он магнитную станцию налаживает. В конце недели облет.
– А чем Алехин занимается? – не отступал Греков.
– У него станок сломали. К нему сейчас не подходи.
Греков перебрал еще несколько бригад, внимательно прислушиваясь к ответам начальника цеха. Можно уловить, когда Стародуб говорит правду, а когда ловчит, чтобы не брать лишних забот на цех.
– Ну а если сверхурочно?
Вот и начался второй акт спектакля. Конечно, Греков мог бы сразу предложить сверхурочную оплату, но так дело не делается. Не первый год Греков на заводе.
– Кому предложить сверхурочные? Кто деньги у тебя любит?
– А кто их не любит? – Стародуб наморщил лоб, как бы соображая, кому дать заказ. На самом деле с приходом Грекова он уже все решил и прикинул. – Надо, чтобы люди не обиделись.
– У Синькова в бригаде восемьдесят рублей недобрали, – подсказала нормировщица.
– Не ваше дело! – осадил Стародуб. – Сидите и считайте. – Он и сам подумывал, что сверхурочную работу надо предложить Синькову. Уж очень невыгодный заказ достался бригаде в прошлом месяце. Станция новая, несерийная. Заранее было известно, что подведет. – Ладно, поговорим в цехе. А то пойдут обиды, сплетни. Хотите, я один поговорю, хотите – вместе.
Греков взглянул на часы. Арбитраж в четыре, времени еще предостаточно. Стародуб подобрал со стола какие-то бумажки, детали, распихал их по карманам, чтобы не с пустыми руками идти в цех. Забот-то всяких много.
Часто семеня, он обегал Грекова то слева, то справа. В зависимости от того, у какой стены были свалены грудой заготовки, чтобы заслонить их от взгляда главного инженера. Мелочь, конечно, да неизвестно, за что тебя будут песочить на очередном совещании. Все надо предусмотреть.
У автомата с газировкой собралось несколько человек. Из рук в руки передавали металлическую кружку на длинной собачьей цепи.
Кирилл стоял в середине очереди, но его высокая фигура была приметна издали, даже в жидком свете сквозного коридора.
– Не тебя ли я встретил на ипподроме? – Греков похлопал его по плечу.
Кирилл с ответом не торопился. Он смотрел на светящееся окошечко с надписью «бесплатно».
– С ним разговаривают, а он… – вступился Стародуб.
– Ну.
– Что ну?! – Стародуб даже подпрыгнул от возмущения. – Баранки гну!
– Погоди ты, Иван Кузьмич, – раздосадовано осадил Греков. По-видимому, не стоило спрашивать парня об ипподроме. При всех. И отойти как-то неловко. – Значит, показалось мне.
– Значит, показалось, – в тон произнес Кирилл и придвинулся к автомату. Подошла очередь.
– И кончай прохлаждаться-то… Отец небось и в глаза тебя сегодня не видел. То курит, то пьет, – загомонил Стародуб.
Кирилл, не отстраняя кружки ото рта, махнул рукой. Жест был дерзкий, нахальный.
– Совесть имей, сопля. Начальник цеха ведь, – вступился стоящий позади рабочий.
Греков резко повернулся и отошел. Стародуб расстроенно погрозил пальцем, вздохнул и заторопился вдогонку.
– Извинись, Алехин, – все не успокаивались за спиной Кирилла.
Кирилл допил, лениво с затягом плеснул остаток в сторону, поставил кружку на место и, не обращая внимания на взбудораженную очередь, не торопясь направился к бледному высвету двери… А на душе у Кирилла стало прескверно. Побежать бы. Извиниться. Сорвался, мол. Все это глупое пижонство…
С появлением главного инженера нарушался установившийся ритм работы цеха. Греков видел, как поднялись головы над верстаками. Сейчас рабочие начнут подходить к нему с требованиями, жалобами, предложениями. Лишь Павел Алехин никогда не пользовался визитом главного инженера. Если ему что-то и было нужно, он всегда решал через начальника цеха. Не помогало, шел сам и в литейку, и к механикам, и к оптикам. Танк, а не человек. Встретившись глазами, Греков и Алехин только сдержанно кивнули друг другу. Зато Юрию Синькову Греков был рад. Он пожал сильную ладонь парня.
– Что нового в институте?
– Как сказать, Геннадий Захарович. Есть и новости. – Юрий пытался сдержать улыбку, но это ему не удавалось. – Вот. Первый вариант. – На ленте, которую он протянул главному инженеру, четко проступал рисунок замысловатой детали. – А это копия. В конструкторском чертили несколько дней. – И Юрий показал лист ватмана, где была изображена точно такая же деталь.
Греков взял ленту и повернулся к Стародубу.
– Видишь, Кузьмич, что вытворяет на электронной машине твой механик?
Стародуб скользнул взглядом по ленте.
– Фантазии всякие, – без энтузиазма произнес Стародуб. – Нам это ни к чему.
– Дайте эти деньги конструкторам, они не только нарисуют, но еще и одеколончиком спрыснут, – послышался голос Алехина.
– А, Павел Егорович! Здравствуй! – словно они и не перекинулись взглядом, проговорил Греков.
– Привет, Геннадий Захарович. – Алехин властным движением взял ленту у Стародуба. – Чисто. Где же такую выпекли?
– В институте кибернетики, – сухо ответил Юрий, не глядя на Алехина. – Приятель у меня там.
– Чисто, – любуясь, повторил Алехин. – Что же конструкторам делать остается? – Алехин вернул ленту Грекову и отступил в сторону.
Стародуб нетерпеливо оглядывал собравшихся вокруг механиков – столько дел, а они чепухой занимаются.
– Вот что-, надо остаться. Повечерять, – наконец сказал Стародуб.
Оживление, вызванное разглядыванием ленты, поубавилось.
– Начало месяца, а уже вечерять? – раздался чей-то голос.
– Надо, ребята. Вот главный инженер подтвердит, – Стародуб заморгал белесыми ресницами, словно что-то в глаз попало. – Подводят нас поставщики.
– Датчики, что ли, перебирать? – догадливо спросил все тот же голос.
– Они самые, черт бы их побрал! – не выдержал Стародуб.
– Так их уже два раза отбраковывали. – Юрий недоуменно посмотрел на Грекова.
– Полагаю, из трехсот бракованных можно смонтировать шестьдесят штук для плана. – Тон Грекова был нетерпелив и категоричен.
– А кого подрядите? – спросил подошедший Сопреев.
– Давайте решать сами. Надо по совести. – Стародуб улыбнулся и тряхнул льняными волосами. – Во-первых, бригаду Синькова. Они в прошлом месяце недобрали. Во-вторых, Алехина. У него со станком – сами знаете. Выручать надо. Ну и еще пару бригад. Думаю, достаточно. В два вечера и управитесь.
Механики нерешительно молчали. Конечно, все не прочь подработать. Сборка, правда, нелегкая, кропотливая, но и оплачивается хорошо. К тому же после смены все равно делать нечего, на рыбалку, по грибы среди недели не отправишься.
– Давайте еще две бригады, – поторопил Стародуб.
– Три, – поправил Юрий. – Мы отказываемся.
Все с любопытством повернулись к Синькову: чудак человек, кто же отказывается, если деньги сами в руки плывут?
– Институт мешает? – спросил Греков.
– Да, институт, – нерешительно ответил Юрий. – Но не в этом дело.
– А в чем? – поинтересовался Греков.
– В том, что это бракованные датчики. Собрать их как надо мы не сможем, нет испытательного стенда. Опять получится тяп-ляп, лишь бы заказчику всучить.
Греков, прищурившись, посмотрел на Синькова. Ничего хорошего этот взгляд не предвещал. А кому захочется озлить против себя главного инженера? Но Юрий этого не замечал, он отвернулся, склонив голову.
Павел Алехин негромко кашлянул, что у него бывало признаком особого раздражения.
– По-твоему, мы халтурщики, а ты чистый? Ты это хочешь сказать? Говори, да не заговаривайся, научный наш работничек.
– Ничего я не хочу сказать! – Юрий с трудом выдавливал слова. – Ведь нет стенда? Нет!
– Мне плевать на стенд. У меня вот стенд! – Павел протянул руки к Синькову. – Не хочешь, твое дело. Только других не унижай.
– Я и не унижаю, – растерянно пробормотал Юрий.
– Выходит, мы за деньги на что угодно пойдем? – подбавил Сопреев. – Он, видишь ли, честный, понял, что плохо делать нельзя. Геннадий Захарович этого не понимает…
Греков резко обернулся к Стародубу.
– Разберитесь тут. – И пошел к выходу.
5
На пересечении Пушкарской улицы с Александровским проспектом возвели многоэтажный стеклянный параллелепипед. Вечером он светился изнутри всеми своими четырьмя стенами. В здании разместились многочисленные учреждения, в том числе и арбитраж. Красные синтетические дорожки, декоративные растения, двери лифта, отделанные под дуб, – все это создавало приятное впечатление.
Греков решил пройти на второй этаж по лестнице, но начальник отдела сбыта Гмыря словно приклеился к двери лифта, хотя лифт второй этаж не обслуживал. Гмыря поднялся на третий, а затем по лестнице спустился этажом ниже. Тут он был своим человеком: почти каждый месяц возникала какая-нибудь тяжба в арбитраже. И редкий случай, когда Гмыря проигрывал. Он справлялся один, без юриста, но сегодня арбитр вызывал руководство завода: сумма иска была значительной.
Греков поджидал Гмырю у доски объявлений. Дело завода рассматривалось вторым. Сумма иска – двенадцать тысяч! А рядом значится сумма иска в двести тысяч. Вот это штраф! Королевский. Ответчик – машиностроительная фирма.
– Красиво живут, – сказал Греков, почувствовав за спиной тяжелое дыхание начальника сбыта. – Вот где вам развернуться, а, Василий Сергеевич?
– Совершенно верно. На такой фирме и штраф выплачивать удовольствие, не то что у нас! – Гмыря старался унять одышку.
Едва он успел закончить фразу, их вызвал арбитр, моложавая женщина с загорелым лицом. Видно, недавно из отпуска. Поздоровались.
– Директор не смог прийти. Вместо него главный инженер, – вкрадчиво пояснил Гмыря, усаживаясь в кресло. – Греков, Геннадий Захарович.
Арбитр кивнула: мол, все равно. Нужно квалифицированное пояснение, почему не работают отправленные в Баку четыре прибора. По чьей вине? Истец – бакинский трест – утверждает, что приборы были неисправны. Вот акты испытаний. И если истец прав, почему ответчик не хочет вернуть бакинцам стоимость приборов. Со стороны истца представителя не будет, вопрос надо решать с особой объективностью.
Арбитр перелистала подколотые к делу документы, освежая в памяти детали, и выжидательно посмотрела на Грекова.
Тот принялся объяснять. В возвращенных из Баку приборах был общий дефект: нарушена работа датчиков. При вскрытии транзисторов обнаружили оплавленные электроды. Гадать тут не приходится. Бакинцы допустили электрические перегрузки. Датчики получены из Ростова. На них есть сертификат…
Гмыря раскрыл папку, похожую на грелку, из которой слили воду, и мягко положил на стол сертификат.
– Скажите, какие испытания проходит прибор у вас? – воспользовалась паузой арбитр.
– Лабораторные. Все, что предусмотрено техническими условиями, – ответил Греков.
