Текст книги "Завод"

Автор книги: Илья Штемлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава шестая

1

Павел Алехин заглянул в диспетчерскую. Никого, все разбрелись по цеху. Он направился к телефону и набрал номер. Трубку поднял Всесвятский. Павел изменил голос и попросил позвать к телефону Татьяну Григорьевну. Он слышал, как Всесвятский громко окликнул Татьяну, и лишь после этого осторожно опустил трубку на рычаг, и вышел из диспетчерской. Теперь он был уверен, что Татьяна на работе. «Слежу, как сыщик, – мрачно подумал Павел. – Что же она со мной делает? И Кирилка тоже…»

Он был убежден, что ничего дурного Кирилл себе не позволит. Ладно, все утрясется. И Татьяна перебесится.

Павел пытался успокоить себя. Неприятности – штука проходящая, правда, давно что-то они не наваливались все разом.

«Буря», пронесшаяся по цеху, когда подбивали годовой план, наконец утихла, оставив на верстаках сверкающие свежей краской готовые приборы. Девушки-контролеры просматривали комплектацию, вкладывали в ящики инструкции и паспорта. Щелкали пломбиры.

Рабочих в цехе было немного. Да и те уже собирались по домам. Подобревший по случаю удачного выполнения годового плана Стародуб ходил рядом с начальником АХО: надо сдать цех на два новогодних дня.

– Что, Иван Кузьмич, скинули годик? – спросил Павел. Неловко было молча проходить мимо.

– Скинули, Павел Егорович. Теперь два дня отсыпаться буду. А ты чего домой-то не идешь? Или место прибираешь? – Иван Кузьмич видел, как Сопреев и Кирпотин прибирали инструмент, аккуратно укладывая в шкаф.

Павел подошел к своему верстаку, достал наряды и принялся подбивать бригаде заработок.

– Есть такие острова, где люди переговариваются свистом. По радио рассказывали. – Сопреев произнес это, ни к кому не обращаясь, в пространство.

Никто не поддержал его затравку.

Врут, наверное. Это ж надо, свистом! Понимаю, если что-то простое передать, к примеру, поди сюда или есть хочу. А если какую историю, то как же? Тут и словами не всегда объяснишь… – Сопреев поднял остренькое лицо и хитро ухмыльнулся.

Кирпотин вытряхнул из чемоданчика мусор и принялся перекладывать в него из шкафа инструмент. Алехин обратил на это внимание, однако промолчал.

– Вот что, Паша, хочу уйти из бригады. – Кирпотин произнес это негромко, как бы между прочим.

Павел прицелился в него зелеными глазами.

– Объяснять тебе, Паша, ничего не буду и не хочу. Только вместе с тобой работать нет у меня желания. Понимай как знаешь. К Синькову перехожу с нового года.

– Что ж так, Саня? Поди, двадцать лет вместе отработали?

– Да так, Паша… Не хочу я тебя судить. Каждый себе хозяин. Точно душно у тебя в бригаде. А я человек в летах, мне воздухом под старость надышаться хочется. Не обессудь…

– Иди. Если приперло. – Павел отвернулся к нарядам. Он даже взглядом не проводил удаляющегося Кирпотина.

– Ладно! Найдем человека, – тихо сказал Сопреев, искоса присматриваясь к Павлу. – Правда, Санька хоть и дурак, да дело свое знал отлично.

– Ты больно умный, – прервал Павел.

– Конечно, я умный. И ты это знаешь. Иначе давно бы меня турнул из бригады за вздорный характер.

Павел недобро усмехнулся и отодвинул бумаги. Что-то путались цифры, уже три раза записывал одну и ту же сумму. Он знал, что Сопреев каким-то хитрым ходом повернет разговор с выгодой для себя. И даже если в чем-то признается, только лишь для того, чтобы в итоге оказаться в выигрыше.

– Бес ты, Мишка! Ну и бес. Каждый раз удивляюсь.

– А ты не удивляйся, Паша, учись. Не просто ведь я горло деру – науку тебе преподаю, а ты учись. При твоих данных можно шагнуть вперед, если учиться будешь у меня. К тому же ты человек партийный, не в пример мне.

– А по шее? Вдруг я тебе дам по шее, Мишка? Ведь не ждешь. И все твои карты перетасую.

– Не дашь, Паша. Если промолчал насчет тех писем, что я в народный контроль посылал, то промолчишь и впредь.

Павел всего мог ожидать в разговоре с Сопреевым, но это было уже слишком. Выходит, Сопреев знал, что ему, бригадиру, все известно.

– Из коридора-то все видно, – продолжал Сопреев. – Да и когда я вернулся, заметил, что вы оба словно в воду опущенные. Тут ума большого не надо, чтобы санализировать. Понервничал я на собрании, но ты, Паша, оказался человеком головастым, смекнул что к чему. Понял, что шум поднимать – вроде выгоды никакой… Действительно, чего шуметь-то? Разве я писал клевету? Нет. Подсказал людям, как вернее дело свое делать. Коллектив предал? Ерунда. Коллектив – это часть общества. А раз я старался услужить обществу в целом, то, выходит, и коллективу помог, только они этого сознавать не хотят. Мелкими своими выгодами занимаются. А если бы ты, Паша, вдруг и вякнул что-нибудь против меня, так ведь я бы тебя, Паша, в порошок стер. Как же так? При всех твоих заслугах в местничество ударился? Честь мундира блюдешь? Я ведь слова-то знаю… Я б тебе показал, Паша, кузькину мать. Все разом сбил бы. И куда писать – знаю. Так что ты, Паша, мудрость тогда проявил и дальновидность. – Сопреев все говорил ровно, однообразно. Но казалось, что в каждую новую фразу он вставлял стальной прутик для прочности. Голос его твердел. – А ведь мне, Паша, многого не надо, мне надо, чтобы я до конца дней своих работал потихоньку-полегоньку. Без всяких шурум-бурумов. Нам с тобой, Паша, переучиваться поздно. И другой завод искать поздно. Тут вроде мы в родном доме. Пусть уж Греков где-нибудь в другом месте свои эксперименты ставит. И не наивный я, Паша, все понимаю. Плетью обуха не перешибить. Однако время-то, глядишь и оттяну немного. А там пусть делают что хотят. Сколько мне еще осталось? Уже пятьдесят четыре. Годков несколько протяну в пересудах разных. И в мире сойду. Так-то, Паша. Ведь не только на себя работаю, на тебя тоже. Мы с тобой честно хлеб свой зарабатываем, без всяких там мудростей. Так нечего под старость позориться. Кому охота в свой гроб гвозди заколачивать?

Павел в смятении саданул кулаком по нарядам. Сопреев смотрел на него без улыбки, как бы сочувствуя.

2

Смердов и Старостин прибыли в горком ровно в час. Первый секретарь горкома Коростылев не любил нарушений в графике приема. День и так был расписан чуть ли не по минутам. Коростылев установил в кабинете новинку – «электрический секретарь». Когда исчерпывался регламент, срабатывал тоненький, настойчивый звонок.

– Что, подкрутили хвост вашему Грекову? – Коростылев не встал из-за стола, как в прошлый раз, а лишь приподнялся, упершись ладонями о подлокотники кресла. – Сижу, любуюсь протоколом комиссии. Ну и ну! Что же сообщат нам директор и парторг? Придется слушать на бюро горкома. – В голосе Коростылева звучали сожаление и досада. – Как у вас с планом?

– Порядок, – с готовностью ответил Старостин. – Все в ажуре. Сто два процента. Предварительно.

– Ну и то хорошо. – Коростылев поднялся, нахмуренный и недовольный, прошелся по кабинету. Остановился напротив Смердова. – А где именинник?

– В Москве, в командировке, – отозвался за директора Старостин.

– А вам что, нездоровится? – обратился к директору Коростылев.

– Нет, нет. Я абсолютно здоров. – Смердов выпрямился и замолчал. Под лопаткой тягуче ныло. Но не станет же он распространяться по этому поводу.

– Часа два назад тут сидела жена Грекова. – Коростылев провел рукой по спинке кожаного стула. – По-видимому, у них серьезный разлад. А к тебе в партком идти не решилась, чтобы слух не проник на завод. Репутацию бережет. Приструните, говорит, мужа моего. Приструните! – повторил Коростылев, прислушиваясь к звучанию слова.

– Кто бы мог подумать? Такой был семьянин, – произнес Смердов.

Коростылев обернулся. Рыжеватые брови его изогнулись.

– Действительно, кто бы мог подумать? Странно все, Рафаэль Поликарпович, – сказал Коростылев. – Такой уравновешенный человек, ваш Греков, здравомыслящий и вдруг ударяется в какую-то юношескую авантюру. Пытается перестроить завод. Проделывает огромную работу, налаживает контакты с социологами, экономистами-кибернетиками. Выдвигает оригинальные предложения по реорганизации. Расчеты, выкладки. И все на высоком экономическом уровне. Я ведь кандидат экономических наук, между прочим. И с превеликим любопытством ознакомился со всем этим вопросом. Чудак он, ваш Греков. Заявляет при всех, что завод-де похрамывает, что ряд изделий вынужден выпускать с отклонением от техусловий. И главное, – в кусты не прячется, ни на кого не валит. А ведь знал, что подобное заявление без внимания не оставят. Чудак, да и только! Действительно, Рафаэль Поликарпович, кто бы мог подумать.

Смердов сидел с непроницаемым лицом. Старостин уткнулся в свой блокнот и не смотрел на секретаря горкома.

– А тут еще эта история! Допустил, чтобы жена пришла в горком жаловаться. Ну куда это годится, Рафаэль Поликарпович? Кто бы мог подумать? Может, он и впрямь психически не уравновешенный? Вы в прошлый раз обратили на это внимание, Рафаэль Поликарпович, помните?

Смердов не ответил. Старостин встал, поискал что-то в карманах, захлопнул блокнот.

– Я полагаю, что произошло это не от хорошей жизни, – сказал он. – А что касается заводских дел, то Греков вел себя верно. Конечно, есть у него недостатки. Но прижимать его к этим бумажкам? Я лично напишу особое мнение. И думаю, что на заводе меня поддержат.

Старостин сел и искоса взглянул на директора.

– Ну вот, мнение парторга завода нам ясно. – Коростылев достал из ящика стола папку и положил перед Смердовым. Ту самую, которую оставлял секретарю горкома Греков. – Не откажите в любезности, передайте Геннадию Захаровичу. Кое-что я пометил на полях. Но это частные замечания экономиста. Их немного. В основном по вопросу поставок. – Коростылев взглянул на «секретаря». До звонка оставалось пять минут.

Старостин перехватил взгляд и забеспокоился. Но Коростылев опередил его вопрос:

– Хотелось бы думать, что за нарушения технических условий бюро горкома ограничится выговором главному инженеру. Однако полагаю, что комиссия народного контроля будет ходатайствовать перед министерством о применении и административных мер.

– С министерством мы как-нибудь бы договорились. – Старостин чувствовал, что секретарь горкома на стороне Грекова.

– Что же, я был бы рад. – Коростылев наклонился к «секретарю» и прислушался – Не пойму, работают, нет?

И Старостин наклонился к часам.

– Не слышно. Электричество.

Коростылев щелкнул пальцем по хромированному ободку, и часы зазвенели.

– А что, Сергей Сергеевич, как с заявлением жены Грекова? – спросил Старостин.

Коростылев промолчал.

– Ты Грекова хорошо знаешь?

– Вроде бы… – Старостин пожал плечами.

– И я, кажется, распознал. А вот жена его так и не поняла. Я ей об этом сказал. Обиделась. Обещала жаловаться выше…

И каждый из них подумал о том, как нелепо все это выглядело бы, если бы они предложили Грекову в кратчайший срок наладить свои семейные отношения и об исполнении доложить.

Глава седьмая

1

Греков взбил подушку и прильнул к ней щекой. Приподнялся. Сидя, стянул пиджак, швырнул его на спинку кресла и вновь повалился на постель.

В гостиничном коридоре приближались и удалялись чьи-то шаги. Монотонно подвывал пылесос.

В который раз Греков протягивал руку к телефону, даже набирал несколько цифр, но вновь опускал руку. Правда, в новогоднюю ночь не так-то легко дозвониться по междугородной, – оправдывался он сам перед собой. Несколько минут лежал неподвижно, потом опять сел, заложил за спину подушку и поставил телефон на колени.

С каждым оборотом диска его движения становились все медленнее. Еще теплилась надежда, что телефон занят. Нет, не занят.

Он сразу узнал голос дочери, хотя в последний год часто путал его с голосом жены.

– Папа?

Греков обрадованно кивнул и умолк, словно разговаривал не по телефону, а с глазу на глаз.

– Куда же ты подевался? – крикнула Оленька.

– Да, да! – спохватился Греков. – С Новым годом тебя!

Дочь поблагодарила. Но сдержанно и суховато. Греков спросил, где она встречает праздник. Оленька ответила, что с классом. А мамы сейчас нет дома. Она в парикмахерской.

Греков с облегчением потянулся к сигаретам и, прижимая трубку плечом, зажег спичку. Прикурив, спросил, где мама встречает Новый год. Оленька, помолчав, ответила, зачем же он спрашивает, если ему это все равно неинтересно.

– Как ты разговариваешь с отцом? – Греков поморщился, недовольный собой. Столько раз готовился поговорить с дочерью, а вот не получается.

Оленька демонстративно молчала.

Греков лихорадочно искал, как бы разрядить этот разговор.

– Что ты делаешь?

– Стою.

– А ела что?

– Борщ.

– Что ты наденешь на Новый год?

– Платье.

«Вся в меня, – с горечью подумал Греков. – Такая же упрямая».

– Все? – вдруг спросила Оленька.

– Если тебе нечего сказать отцу под Новый год…

Молчание.

– Что ты притихла?

Молчание.

– Что ж, желаю тебе в новом году хорошо учиться.

– Спасибо.

– А мне что ты желаешь?

Молчание.

– У нас родительское собрание. Третьего, – сказала дочь.

– Я приеду, если справлюсь с делами. У меня важное совещание. Ладно… Поздравь маму с Новым годом.

– До свидания, папа.

Греков еще несколько секунд смотрел на трубку. Думая, как торопливо и облегченно Оленька прервала разговор. Он успокаивал себя тем, что в общем-то, ничего страшного не произошло. Дети обычно становятся на сторону матерей, в этом, вероятно, и есть мудрость природы. Лишь когда вырастают, на смену инстинкту приходит личный опыт.

Греков переставил телефон на кровать, встал и прошелся по комнате. Он старался не размышлять о том странном своем положении, которое называлось семейной жизнью. Была ли любовь?

– Не знаю! А что тогда было, что? – вслух спросил он сам себя.

Сейчас ему казалось, что женщина, которая носила его фамилию, была безликим, аморфным существом. Столько лет фальши, притворства и жалости… Ох, эта проклятая жалость! Сколько раз Греков давал себе слово порвать совсем, уехать куда-нибудь: работа ему везде нашлась бы. Но не мог. Жалость. Но почему он должен расплачиваться всю жизнь за один-единственный опрометчивый шаг в молодости? А ведь Шурочка знает его отношение к себе.

И считает подобное справедливым. Он страдает. Она спокойна. А если наоборот?

– Нет! Нет! – вновь сказал он и повернул к себе телефон. Просовывая палец в отверстие диска, Греков прокрутил все восемнадцать цифр междугороднего набора, одновременно занося над рычагом ладонь, чтобы сразу прервать тысячекилометровую связь, если вновь подойдет не она. Пи-и-ип, пи-и-ип…

Греков резко надавил на рычаг. Опять он! Низкий уверенный мужской голос на этот раз звучал раздраженно.

А может быть, и Татьяна ушла из дома, как две недели назад ушел и Греков? Нет, Татьяна бы ему об этом сообщила. Но почему? Ведь он ей ничего не сказал… Они смогли бы встретить Новый год вместе. Теперь он будет встречать Новый год с Аней Глизаровой в малознакомой компании Олега Шатунова.

Греков взял со стола часы. Уже восемь. Договорились, что Аня зайдет к нему в гостиницу к одиннадцати. Удобней было бы встретиться на улице. Но он опять не подумал о бестактности своего предложения. И Аня торопливо согласилась.

Вообще день был сумасшедший. Четыре часа обсуждений и споров в кабинете у Шатунова. Участвовали три человека. Двоих Греков знал, третий – старший экономист министерства, долговязый субъект с трудной восточной фамилией. Он-то и нападал больше всех на проект, но самое странное – Грекову нравились его доводы, в них чувствовалась заинтересованность. Была возможность хоть в какой-то степени подготовить себя к разговору на коллегии. Часа два ушло на консультацию с Тищенко. Старик собирался в отпуск и не мог не присутствовать на коллегии.

Греков прошел в ванную комнату, щелкнул выключателем. Сиреневый свет молнией мазнул черный кафель, слегка пригас и через секунду сочно улегся на стенах и потолке, довольно жужжа в матовых длинных баллонах.

Греков оглядел свою усталую физиономию. Утром брился, а уже вновь пора. Он соображал, как лучше добраться до Шатунова. Такси? В новогоднюю ночь? Надо было заранее заказывать. Метро, конечно, неплохо, но две пересадки и еще автобусом минут пятнадцать. Теперь он думал о Шатунове, почему тот, по его словам, так «прикипел к грековским планам»? По долгу службы этого от него не требовалось. И еще. Перед уходом, в пустом министерском коридоре, Шатунов опять почему-то спросил о результатах проверки группы народного контроля. Греков ответил, что группа еще работает, а Шатунов лишь, странно пожал плечами.

Греков перекрыл душ. Капли хитрыми зигзагами сползали по стене. Хорошо. Что нужно ему сейчас для полного спокойствия? Многое, конечно. А главное…

Он вернулся в комнату и снова набрал длинный междугородный номер. То же самое! Трубку снял Павел. Его «алло!» прозвучало непривычно глухо. Греков сдерживал себя, чтобы не разъединиться, и вдруг подумал, что Павел может передать трубку Татьяне. Но Павел заговорил: «Ведь слышу, как дышишь. Почему ты молчишь? – робко произнес он. – Я жду тебя. Сижу дома и жду. И никуда не пойду. Хватит дурачиться. Ведь я тоже человек». Греков осторожно положил трубку. Ему сделалось не по себе. Он все понял. Только где она? Куда ушла? К матери? К подругам? Нет, тогда бы Павел не так просил, не так… И впервые за все время Греков подумал о Павле. Ведь тот ничего не знает об их отношениях с Татьяной. Эта мысль словно буравила мозг, и он искал утешения в самых невероятных и наивных доводах. «В конце концов, – думал Греков, – здесь простая арифметика: нас двое, а он один. – Свою жену Греков и в счет не принимал. – Но ведь я люблю ее всю жизнь. Поэтому я имею на нее такое же право, – как и он. Пусть она выбирает сама».

Он положил голову на матрас и накрылся подушкой. Мягкая, жаркая тишина обволакивала мозг. Раздались глухие, точно по воде, удары. «Ведь это кто-то стучит в дверь», – подумал Греков и сбросил подушку. За дверью раздался голос Ани.

– Да, да! – крикнул Греков. – Минуточку! – Он торопливо начал одеваться. Было только десять часов.

– Новый год проспите, соня! – сказала Аня, входя в номер. В руках у нее был коричневый баул.

Греков приподнял с тумбочки часы.

– Вы слишком торопитесь жить.

Аня сняла пальто и оказалась в костюмчике, пригнанном по талии.

Правда, не макси, но ничего, сойдет. – Аня повернулась на каблуках. – Ну как? У сестры одолжила.

– Превосходно, Анечка.

Греков был рад ее приходу. Кончилось это изнурительное одиночество.

Аня поставила баул на тумбочку. В нем тренькнули бутылки. Греков повязывал галстук и улыбался, глядя на ее отражение в зеркале.

– Тетя заявила, что у вас голова маленькая. Смешно. Вы же не слон, правда? Дело не в величине. Я ей так и сказала.

– Конечно, конечно. Я же не слон, – поддержал Греков. – Мне идет этот галстук?

Аня взглянула в зеркало. Отошла в сторону и взглянула еще раз.

– Вам идет этот галстук. Сегодня все женщины должны влюбиться в вас.

– Ас кем встречает Новый год Мария Кондратовна?

– Ой, не говорите. Столько родственников.

Греков взял пиджак, достал щетку и направился в прихожую.

– Кстати, что у вас в бауле?

– Ничего особенного. Домашние грибы. Три бутылки вина. Маринованные миноги… – Аня рассмеялась, всплескивая руками. – Знаете, я ведь неспроста явилась к вам так рано. Мне хотелось посидеть с вами вдвоем. И выпить немного шампанского.

– С удовольствием, Анечка, – весело согласился Греков.

Не переставая болтать о какой-то ерунде, Аня сдвинула в сторону сваленные на столе бумаги, извлекла из баула бутылку, кулек слив, яблоки, коробку конфет.

– Вы можете открыть шампанское, чтобы бабахнуло в потолок? Я это очень люблю. – Она придвинула к Грекову бутылку, заткнула пальцами уши и зажмурилась.

Греков раскрутил проволоку и, сдерживая большим пальцем пробку, опустил ее до половины. Секунда – и пробка радостно выстрелила в потолок. Аня подставила стакан.

– За Новый год, Геннадий Захарович, за Новый год…

В дверь постучали.

Греков поставил бутылку и в недоумении взглянул на Аню.

– Войдите! – крикнул он, но, вспомнив, что дверь закрыта на защелку, встал и вышел в прихожую.

– Ты? Неужели это ты? – Греков сделал шаг назад.

Боковой свет из коридора бледным глянцем покрывал левую половину лица Татьяны.

– Ты не один? – спросила она.

Греков скорее догадался, чем расслышал ее слова.

– Один, конечно, один! – Лишь в следующее мгновение он подумал, что слишком уж громко это произнес.

Татьяна шагнула в прихожую.

– Не ожидал, Греков?

– Ожидал.

– Так поцелуй меня! Ведь ради этого я сюда добиралась!

Дед-мороз стоял на макушке в своей мохнатой шапке. И снегурочка летела вниз головой. Перевернутое новогоднее поздравление напоминало замысловатый восточный орнамент.

– Анна Борисовна, как вы держите газету? – Греков шутливо щелкнул пальцем по странице.

Страница сморщилась, переломилась и бессильно упала с тихим шорохом. Лицо Ани было бледным.

– Анька, лапонька! – Татьяна уже справилась с замешательством и улыбнулась. – Надо же, сидит и молчит.

Аня не улыбалась. И даже не пыталась улыбнуться. Она сидела серьезная, как на экзамене. Она, конечно, слышала все, что происходило в прихожей, и Греков клял себя за то, что не прикрыл дверь. Но ведь и он растерялся. Да и сейчас не совсем еще в себе. Он суетился, болтал о какой-то чепухе.

– Не надо, Геннадий Захарович, – вдруг прервала его Аня. – Мне все понятно. И никто тут ни в чем не виноват. Правильно, Татьяна Григорьевна?

– Анечка… – выдохнула Татьяна.

Аня встала, подошла к баулу. Пистолетным выстрелом щелкнул замок.

– Представляю, как обрадуются мои родственники… Только вы меня не провожайте, Геннадий Захарович, я ведь сама пришла. Сама и уйду. – Она вяло потянула за собой баул, и тот тяжело скользнул вниз. Сняла со спинки стула пальто…

– Я почему-то больше всего сейчас боялась, что ты начнешь упрашивать Глизарову остаться, – сказала Татьяна. – Весь отдел знает, что она к тебе неравнодушна. Эта история с народным контролем…

– Что еще за история?

Как, ты ничего не знаешь? – Татьяна рассказала ему обо всем, что произошло на совещании в кабинете директора. – На заводе до сих пор об этом говорят.

– А я даже и не знал, что было такое совещание. И она мне ничего не сказала, – проговорил Греков.

Потом Татьяна рассказывала о том, как летела. Как сидела полдня в Куйбышеве: Москва не принимала. Такая суматоха в аэропорту. Одним самолетам разрешают, другим почему-то нет. В буфете очередь, в зале ожидания негде присесть. Все волнуются, спешат.

Греков смотрел на отражение Татьяны в зеркале. И мысли его возвращались к осторожным фразам Шатунова, выстраивались в цепь вопросов и ответов. Он вел диалог сам с собой, разбирая те пункты обвинения народного контроля, о которых вспоминала Татьяна в своем рассказе.

– Напрасно я тебе это рассказала! – с досадой произнесла Татьяна. – Я решила, что тебе все известно. Какая-то грустная у нас встреча.

– Что ты, что ты! – воскликнул Греков. – Все превосходно. Главное, что мы вместе. Такая неожиданность, поверить не могу. Останемся здесь? К черту Шатунова с его компанией!

– С удовольствием, Гена. Радио есть? Не прозевать бы куранты.

Греков пошел к дежурной взять еще одну вилку и тарелку, затем позвонил Шатунову и предупредил, что не придет.

Шатунов заохал.

– Глупо! – крикнул он в трубку. – Будут нужные люди. Другой бы специально выискивал такую ситуацию.

– Не ори, Шатун. Коллегию проведем в министерстве, – ответил Греков. – А нужный человек уже со мной.

– Ты не стратег! Ладно, черт с тобой. С Новым годом!

Шатунов еще раз напомнил, что второго в двенадцать ноль-ноль, без опозданий.

А Татьяна в это время делала какие-то знаки руками. Греков положил трубку.

– Одевайся! Быстрей! – потребовала она.

– Зачем?

– Одевайся без разговоров. В нашем распоряжении двадцать минут. Успеем. Благо, тут рядом! – Она схватила сетку, опустила в нее бутылку и два стакана.

Купола Василия Блаженного напоминали разноцветные стратостаты. А кирпичные стены Кремля под блестками снежинок казались гигантским мозаичным панно. За стеклянными витринами ГУМа напряженно застыли манекены, привычно глядя на эту сказочную картину.

Греков и Татьяна направились через площадь. Солдаты, стоящие в карауле у Мавзолея, не шелохнутся. А мороз двадцать градусов, с ветерком.

– Какая я умница, а? Это ж надо придумать!

– Да, ты это здорово придумала.

Видно, не многих осенила идея встречать Новый год под часами, что узорным чеканным блюдом распластались на Спасской башне – народу на площади, казалось, было мало.

Над круглым куполом ветерок перебирал алое полотнище, словно из-за холма приближался отряд конников с красными лентами на папахах. И вот-вот покажется. И станет слышен цокот копыт. Надо только подождать. Надо только прислушаться.

– Замечаешь, как сходятся стрелки? Мне кажется, что Новый год материален. Что он сейчас выйдет из ворот или спустится с неба. – Татьяна достала стаканы. Греков, поглядывая на часы, принялся откупоривать бутылку.

И в это мгновение вздрогнули первым перебором малые колокола. Звуки повисли на зубьях стены, сползли вниз, перекатываясь, прошлись по пустым гостевым скамейками и поплыли вдоль площади. И следом, толчками, догоняя эти перекаты, раздались гулкие неторопливые удары большого колокола.

– Скорей, Гена, скорей! – Татьяна нетерпеливо постучала по стакану.

Греков, проливая вино, плеснул в стакан Татьяны.

– С Новым годом, Танюша! – Греков легонько пристукнул бутылкой о ее стакан.

– И тебя с Новым годом!

А площадь вдруг стала приходить в какое-то странное движение. Люди группами и парами, а кто и в одиночку спешили в разные стороны. Оказывается, их было очень много, просто Греков сразу и не приметил, поглощенный созерцанием полночного Кремля. Теперь все эти люди торопились к стоянкам такси, к метро, чтобы успеть к себе под теплые крыши, к наряженным елкам…

– Господи, куда они так бегут? – Татьяна засмеялась. – Ведь год только начался.

– По инерции, – ответил ей какой-то бородатый парень с гитарой в чехле.

Через несколько минут площадь опустела.

– Будет забавно, если меня не впустят к тебе в номер. После двенадцати в гостиницах комендантский час, – сказала Татьяна.

– Под Новый год впустят, – серьезно ответил Греков.