Текст книги "Завод"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Четыре человека в бригаде, и проглядели? – Татьяна расчесывала длинные волосы.
– Три. От четвертого толку мало. Одни сплетни, сына к себе в бригаду пристроил, семейственность развел. А мне марать себя ни к чему. Ведь пользы от него никакой. Руки ватные. Ума в руках нет. И в голове не очень чтобы заметно.
– Слава богу, хоть не урод, – иронически заметила Татьяна.
– Не урод, это точно, – с гордостью согласился Павел.
– Выбьется, вспомни себя в его возрасте.
– Себя?! – Павел задохнулся от обиды. – Тебе говорить? Даже Генке я очки вперед давал. Самые тонкие заказы получал.
– Зато Генка сейчас главный инженер. – Татьяна выговаривала слова медленно, ей хотелось позлить Павла. И причин-то особых не было, так, из озорства.
Не первый раз дебатировался вопрос, кто более удачливой судьбы человек: он, Павел, известная в городе личность, первоклассный мастер, или Генка Греков, обыкновенный главный инженер завода.
– Что же ты за него замуж не вышла? Ведь бегал он за тобой. – Павел уперся локтями в колени и положил подбородок на сцепленные пальцы.
– Дурой была.
Они ссорились не часто. И с каждым годом все ленивей, хорошо зная, что это пустое. Правда, было время, когда скандалы возникали чаще, и не раз после очередной ссоры Павел не приходил домой или Татьяна уходила ночевать к своей матери, в старую квартиру у Верхнего рынка. В таких случаях Павел с шести утра прятался в каком-нибудь подъезде, откуда виден был дом тещи, и выжидал. Лишь при появлении Татьяны он, успокоенный и повеселевший, шел на завод, а потом беззлобно упрекал жену, мол, неизвестно еще, где ты ночь провела.
Повод для ссор почти всегда был один: редко кто проходил мимо, чтобы не обернуться Татьяне вслед, вызывая бурное негодование Павла.
«Ты восточный деспот! – кричала ему Татьяна. – Тебе жить бы на необитаемом острове!»
«Но почему на меня никто глаза не пялит?» – допытывался Павел.
«Никому не интересно», – отвечала Татьяна.
«Просто я не даю повода», – наступал Павел.
«А ты дай повод. Посмотрим, кто его возьмет! – не унималась Татьяна. – Радоваться надо, что на твою жену обращают внимание, а не орать!»
Особенно натерпелся Павел после рождения Кирюши, когда Татьяна еще больше похорошела. Ей приходилось целыми днями гулять с сыном, а Павел не находил себе места: отпрашивался с работы, брал отгульные дни, предварительно нарабатывая вечерами сверхурочные. Он любил появляться неожиданно, из-за кустов, пугая молоденьких мам. Угомонился Павел лишь после того, как Кирюша подрос.
Приступы ревности превратились в тихое брюзжание. Да и скучно было бы без этого – привычка. И как ни странно, именно эта привычка и связывала их крепче всего между собой, заполняя пустоту, что возникала довольно часто, – уж очень они были разными людьми. Павел искренне полагал, что ссора, замешенная на ревности, – признак истинной любви.
– А Шарик был в кафе? – спросил Павел. Так на заводе прозвали Всесвятского за его лысину.
– Нет, конечно, у него дела поважней. Хотят план увеличить.
– Склады приборами забили, теперь на крыше хранить будут. – Павел поднялся. – Директор завода называется! По шее крепко не били. И главный инженер тоже хорош…
– Тебя бы на их место. – Татьяна принялась аккуратно укладывать вещи Кирилла в шкафу.
– А, черт с ними!.. Мое дело маленькое. – Павел наблюдал, как ловко Татьяна складывала сорочку. У него так не получается, обязательно выпадают рукава.
– Маленькое, да удаленькое, – ответила Татьяна. – Кстати, сегодня у тебя был «судный день». Интересно?
– Интересно. – Павел усмехнулся. – Степанов из девятого цеха. Пьет. И молодой еще, главное. Я ему говорю: «Почему ты, Степанов, о себе не думаешь? Пришел на работу пьяный. А если травму получишь, кто отвечать будет?»
– А он что?
– «А ты, говорит, поработай в моей бригаде, не так запьешь. Небось к себе меня не взял. Своих только пристраиваешь». На Кирилла намекает.
Татьяна подобрала с пола оброненный галстук. И еще одна была сегодня удача: Всесвятский послал ее к главному инженеру с бумагами на подпись, а Грекова не оказалось на месте. Татьяна оставила бумаги секретарше. Действительно, день удач. Она избегала приходить к Грекову в кабинет и делала это лишь в самых крайних случаях, когда невозможно было отказать, а точнее, если с Аней что-то случалось. Деловые визиты к Грекову были исключительным правом Ани. Такие дни бывали для нее праздником.
– А Кирилл желтый надел? – Татьяна прикладывала галстуки один к одному, словно собирала букет.
– Я не обратил внимания. – Павел обиделся и умолк. Он старается, рассказывает, а она думает о какой-то чепухе.
4
Если запрокинуть голову и смотреть в небо, а затем обернуться вокруг самого себя, то кажется, звезды валятся друг на друга, как в игрушечном калейдоскопе.
Лариса, правда, этого не нашла. Глупости. Все это Кирилл придумал. Только голова закружилась. При этом она потеряла равновесие и налетела на какого-то мальчишку лет пяти. Мальчишка с готовностью заревел, точно ждал подходящего момента. И все вокруг обратили на это внимание и принялись осуждать Ларису. Да так, словно у людей других дел не было…
– Тихо, тихо. Ничего не случилось! – закричал Кирилл. – А мальчику я дам шоколад. Ведь ты чапаевец, да? Чапаевец?
Мальчик кивнул, взял шоколад, спрятал в карман и пошел как ни в чем не бывало.
– И совсем ему не было больно. Притворялся, – сказала Лариса. – Противный мальчишка.
– Черт с ним. – Кирилл подумал. – Мороженое с коктейлем? Самый раз.
– Очереди везде. Стоять не хочется.
– Куда спешить?
– Тебе хорошо, а мне через три дня курсовую сдавать. – Лариса замедлила шаг и остановилась в конце длинной очереди.
Кирилл встал на ступеньку повыше. Отсюда видна стеклянная дверь кафе. Швейцар показал четыре пальца и приоткрыл дверь. В щель протиснулось четыре человека. Очередь оживилась и вновь притихла в ожидании. Кирилл только собрался было соскочить со ступеньки, как его внимание привлекла перебранка где-то впереди, у самого входа в кафе.
Конечно, Адька! Интересно, с кем он там…
Кирилл прошел вдоль очереди. И как раз вовремя, Адька уже приподнимался и опускался на носках – признак того, что он страшно обижен. Во рту у него нахально торчала длинная тонкая сигаретина.
Кирилл тронул его за плечо. Адька резко обернулся, готовый за себя постоять.
– Что, воспитывают? – Кирилл многозначительно оглядел молодого человека, стоящего за Адькой.
– Воспитывают, – подбодрился Адька. – Друзья природы. Курю, видишь ли, в строю.
– Так ты ведь не затягиваешься. – Кирилл все поглядывал на молодого человека.
– Дайте им по шее, кто поближе, – выкрикнул из очереди мужской голос. – Разговаривают еще с ними.
Неизвестно, чем бы все кончилось, если в этот момент не подошла Лариса.
– Я ухожу. А вы как хотите. Дураки! – Лариса повернулась и побежала через дорогу.
Кирилл забежал вперед и остановился, преграждая ей путь.
– Адька! Расскажи про Сингапур или Гибралтар. Только быстрей… Как там женщин за людей не считают. А тут разбаловали их.
– Не Гибралтар, а Гибралторг. Темнота! Всемирная барахолка. И твой галстук оттуда. – Адька потянул за канареечный галстук приятеля. – У поляков покупал. В магазине «Аврора».
– Ладно, слышала. Не развиваешься ты, Адька. Хоть бы книги читал, что ли, в рейсе-то. – Лариса смирилась.
– А зачем? Я и так все на свете знаю. – Адька дурачился и строил рожи.
– А толку что? – проговорила Лариса. – Гибралторг… Вот опиши его, опиши… Гибралтар ночью. Опиши.
– Бордель.
– Так и знала.
– И днем бордель. Круглосуточно.
– Конечно. Кто что хочет видеть, то и видит… Баран ты, Адька.
Адька начал нервничать и приподниматься на носках.
– Все воспитывают. Просто эпидемия какая-то. Воспитатели…
– Когда преобладает спинной мозг, это заметно, – перебила Лариса.
– Уйми ее. Или покончу с собой. – Адька повернулся к Кириллу.
Несколько минут они шли молча. Разглядывали витрины, афиши, фотомонтаж «Лучшие люди района».
– Батю твоего еще не сняли? – Адька отыскал знакомую фотографию Павла Егоровича, в самом центре. – Тут. На приколе. – Кажется, что Адька очень доволен этим фактом.-^ Слушай, за это платят, что люди ими любуются? Как киноартистам?
– Думаешь, им с фото легко на тебя смотреть? На такого серого типа, как ты? – не успокаивается Лариса.
– Нелегко, – торопливо соглашается Адька. – Идея! Махнем к сэру Джону. Профессор будет рад… Приглашал даже как-то.
Старика они застали на улице. Он навешивал замок на руль машины.
– Познакомьтесь, это Лариса, – представил Адька.
– Очень приятно. Иван Николаевич Сыромятин. Смею думать, что вы направлялись ко мне в гости. Очень рад.
Они поднялись на третий этаж по широкой лестнице с потертыми и надломленными мраморными ступеньками. Миновали галерею и остановились перед дверью, обитой коричневым дерматином. Старик достал огромную связку ключей, штук десять, не меньше, однако дверь была заперта на один-единственный плюгавенький замочек. Иван Николаевич, чуть припадая на левую ногу, прошел вперед и включил свет.
Комната была огромная. Два широких венецианских окна, высокий потолок, покрытый росписью на библейские темы. На стенах – картины в тяжелых рамах, потемневшие от времени. Всюду старинные тарелки, подсвечники, статуэтки. Щербатый паркет с замысловатым узором тускло блестел, отражая роскошную бижутерию люстры. У дальней стены, в нише с откинутой занавесью, стояла неубранная кровать. Иван Николаевич извинился и сбросил занавесь, на которой золотистыми нитями были вышиты павлины.
Усадив гостей в кресла, Иван Николаевич вытащил толстенные яркие журналы, чтобы молодые люди не скучали, пока он приготовит кофе.
Несколько минут молодые люди рассматривали картинки. Затем Адька бросил свой журнал на столик и отправился на кухню, к старику.
– Слушай, он и вправду профессор? – спросила Лариса.
– Вроде бы, – ответил Кирилл.
– А откуда вы его знаете?
– Познакомились. На ипподроме. – Кирилл отложил журнал. Надоело. И на сердце было неспокойно. Никак не вздохнуть всей грудью. Эта неприятнейшая история со станком. Конечно, он признается. И чего ему пугаться? Ведь он ничего плохого не хотел, задал большие обороты, и вдруг треснуло, вылетела зубчатка. Хорошо, его не задела, стой он чуть левее, и убить бы могла. Скорость будь здоров, пуля…
Кирилл поднялся и подошел к окну. Ночная улица вытянула свою темнеющую спину. Изогнутые дугой фонари словно ребра на этой костлявой спине. Посередине полз трамвай, громыхая на стыках-позвонках.
На подоконнике лежал раскрытый альбом с прекрасной фотографией головы лошади. Большой черный глаз полуприкрыт мохнатыми ресницами, уши слегка прижаты, ноздри напряжены и даже кажутся влажными, стоит только потрогать. Кирилл перевернул страницу – еще одна лошадь, только в беге. Разметала ноги, вытянула хвост. Вероятно, та же самая, что и на первой странице. Кирилл с удовольствием переворачивал листы. Вот и сам Иван Николаевич с незнакомым жокеем у главного входа ипподрома. Вот он у барьера. Вот он рядом с лошадью, поглаживает ее по шее… Кирилл уже собирался захлопнуть альбом, как из него выпали две фотокарточки. Пожелтевшие, утоненные в краях, с выцветшими пятнами. На одной был изображен худощавый мужчина в гимнастерке, с медалями на груди. Он стоял подле повозки с красным крестом. На второй – генерал в мохнатой папахе пожимал руку военному в гимнастерке перед кавалерийским строем. Несомненно, военный в гимнастерке был не кто иной, как Иван Николаевич в молодости…
Кирилл сунул фотокарточки в альбом и отошел к двери, ведущей на кухню.
– А даму-то оставили, – суетился старик. – Я сейчас, сейчас. – Он убавил газ под жаровней с песком, в которой стояла кофеварка, и принялся размахивать картонкой, разгоняя по кухне пряный кофейный запах. – Секрет фирмы. Кофе на песке.
Иван Николаевич достал бутылку рома, конфеты, четыре рюмки, четыре чашки. Все это водрузил на тележку.
– Да. Главное-то чуть и не забыл. – Старик снял с полки вазочку с двумя розами – желтой и красной и поместил в центр тележки. – Теперь все в порядке.
И они двинулись в комнату. Впереди – торжественный, слегка прихрамывающий Иван Николаевич, справа улыбающийся, рот до ушей, рыжий Адька, слева смущенный столь необычной церемонией, Кирилл.
– «Я ненавижу всех святых, они заботятся мучительно о жалких помыслах своих, себя спасают исключительно». – Иван Николаевич подкатил тележку к креслу Ларисы, вынул розы из вазочки и стряхнул капли воды.
– Спасибо. – Лариса поднялась с кресла, приняла розы и с любопытством оглядела тележку. – Ваши стихи?
– Бальмонт. Константин Дмитриевич Бальмонт.
Кофе был изумительным. С резким запахом и слегка горьковатый. Вся прелесть в ощущении после глотка, когда во рту еще держится привкус выпитого. И еще этот ром. На чашку кофе чайная ложка рома.
– Признайтесь, Лариса, вы не очень огорчены, что попали в бунгало к древнему старику? – Иван Николаевич лукаво улыбнулся, кивая на кофе. – И конфеты берите. Берите, берите. Не стесняйтесь. Как это прелестно – сидеть в уютной комнате и слушать живописные рассказы бывалого моряка о дальних заморских странах. – Иван Николаевич легонько подтолкнул Адьку.
Лариса поставила чашку, чтобы не расплескать.
– Живописные… Гибралторг… Спросите, может, он вам расскажет, где желтый галстук для Кирилла покупал?
Адька отставил чашку, вытянул сигарету и закурил, всем своим видом показывая, что он ни в грош не ставит Ларисино презрение, что он себе цену знает. И не продешевит.
– А что? Можно и рассказать, если общество изволит слушать. – Он откинул голову, с наслаждением выпуская в потолок дым маленькими упругими кольцами. – Представьте себе нежно-перламутровое небо. И вода от этого (Адька пощелкал пальцами, чтобы передать, какая вода)… Да. Когда к вечеру море успокаивается, это что-то, знаете?! Если я свободен от вахты, то обязательно торчу на палубе. Судно словно и не плывет… Слева Танжер, справа – Гибралтар. Танжер так себе, ничего особенного А Гибралтар… Скала. Городок сам небольшой, у подножья скалы. А по скале фуникулер тянется. Там, на верхотуре, обезьяний питомник. С пресной водой в Гибралтаре паршиво. И в скале устроено водохранилище. Главная улица – Майн Стрит, узенькая-узенькая. И вся в магазинчиках. Торговля там беспошлинная, вот и раздолье морякам. Каждое судно старается войти в Гибралтар, отовариться. Еще и якорь не закреплен, как шлюпки спускают и гонят. За два часа – полные кубрики, личная заинтересованность, надо понимать…
Лариса слушала, подперев подбородок ладонью и не сводя с Адьки глаз.
Кириллу это не понравилось.
– А вы воевали, Иван Николаевич? – громко спросил Кирилл, бросив взгляд на альбом со старыми фотографиями.
– Было. В кавалерии. Всю войну с полевым госпиталем, – торопливо ответил старик и повернулся к Адьке. – Рассказывай, рассказывай…
Кириллу показалось, что ему неприятен был вопрос. Странно. И ведь неплохо воевал, должно быть, раз генерал перед строем его поздравлял. И хромает, видно, от ранения…
Адька обиженно молчал – рассказывает, старается, а тут… Но постепенно вновь разошелся.
Потом они вспомнили о сегодняшней удаче Кирилла на ипподроме, и Иван Николаевич взял телефон Кирилла, приговаривая, что и ему Кирилл принес удачу. Кирилл диктовал номер и думал о том, что у старика билеты были куплены заранее, при чем же тут он, Кирилл. Но все равно, ему тут было хорошо, в этой комнате. И Ларисе, видно, тоже.
Поднялись часов в двенадцать. Адька с Иваном Николаевичем о чем-то шептались на кухне. Лариса и Кирилл вышли. Адька их догнал на лестнице.
– Ну и жук этот лорд, – проворчал Адька. – Не дай бог иметь дело со старым лордом.
– Ты о чем? – Кирилла разбирало любопытство.
– Так, – буркнул Адька. – Мысли вслух.
– Попадешься когда-нибудь. Коммерсант, – произнесла Лариса.
Адька выскочил на улицу первым и закружился под какой-то собственный мотивчик, расставив руки.
На улице было прохладно. И столбы с потухшими фонарями словно остывали.
– Нам туда. – Кирилл взял под руку Ларису.
Адька кивнул и, не прекращая своего кружения, двинулся вниз по улице. Издали это было очень смешно. Лариса рассмеялась, прижала локтем руку Кирилла и заторопилась.
Глава вторая
1
«В Западной Украине прошли небывалые весенние паводки… В Дагестане землетрясение в семь баллов. Вся страна шлет помощь дагестанским братьям…»
Греков отодвинул газету.
Перепалка между Всесвятским и Стародубом обострялась. Правда, говорил начальник цеха, а Всесвятский лишь изредка вставлял слово. Всегда одно и то же: комплектация, дефицит, неритмичность…
Лепин что-то рисовал в углу. Наверняка Всесвятского. Трудно найти более подходящую натуру для карикатуры… Земцов, главный технолог, тихонечко посапывал.
«Спит. С открытыми глазами наловчился спать. Это же надо! Человек ко всему привыкает», – подумал Греков и окликнул:
– Тихон Алексеевич!
Главный технолог не шевельнулся, только зрачки засветились, постепенно принимая осмысленное выражение.
– А в Дагестане землетрясение. Семь баллов. Представляете?
– Не может быть, – бодро, с готовностью ответил Земцов.
– Почему не может? – Всесвятский повернулся к Земцову. – Когда я работал в Ашхабаде, например…
– Мне плевать на землетрясения, – Стародуб сгоряча дернул Всесвятского за пуговицу пиджака. – Ты мне декаду по номенклатуре засчитывай, ясно? Куда это годится?! – Иван Кузьмич жалобно посмотрел на Грекова. – Все, понимаете, в ажуре. Люди из кожи лезут, а из-за механического…
– Обижают Ваню, – проговорил Греков.
– Нас не обидишь. Мы зубастые. – Иван Кузьмич повернулся к Всесвятскому, словно примериваясь, куда его почувствительнее куснуть. – В землетрясение, говорите, попали? Оно и видно.
Все лениво рассмеялись. Лишь Лепин недовольно нахмурился: Всесвятский переменил позу, а он не закончил рисунок.
– У меня междугородная заказана, с Москвой. А тут конца не видно. – Всесвятский привычно вскинул руку, обнажая часы, и недовольно вздохнул: —Мое мнение – лишить сборочный цех на пятьдесят процентов, за неритмичность, – и он покинул кабинет.
Греков встал и прошел вдоль стола. Так получалось, что люди работали на одном заводе, встречались редко. У каждого свои заботы. А вот на балансовую комиссию старались прийти все: не придешь – пожалеешь, потом бегай, доказывай.
Греков остановился рядом с креслом, в котором сидел главный технолог Земцов.
– Вы считаете, что приспособление к магнитометрам уже готово? – сдерживая раздражение, произнес Греков.
Земцов дернулся, попытался встать, но Греков придавил ладонью его плечо.
– Приспособление передано в цех? – вновь спросил Греков.
Земцов молчал. Не будет же он в который раз повторять, что шлифовщики подводят.
– Так вот, ведущую группу лишим прогрессивки. И всему отделу срезать наполовину. Я вас предупреждал. Что по отделу главного конструктора? – Греков повернулся к Лепину.
Главный конструктор Лепин снял очки и принялся вертеть их в руках.
– Закончили рабочие чертежи? – спросил Греков.
– Не успели, – помедлив, ответил Лепин.
– Причина?
– Большой объем. Еще недельки две возиться.
– А лишу-ка я и вас премии, мой друг, чтобы Земцову не было обидно.
– А ему и не обидно. Правда, Земцов? Вам не обидно? – Лепин улыбался, близоруко щурясь.
Греков взорвался. Больше всего в Лепине его бесили улыбочки и этот тон. Мальчишка! Воображает черт знает что, а второй месяц не может сдать чертежи по счетчикам. Когда же они попадут к технологам?
– Вы просматривали рекламационные акты? Советую просмотреть! Большинство актов по вине вашего отдела.
– Именно, – добавил Гмыря астматичным, с тяжелым придыханием голосом. – Стыдно в глаза людям смотреть.
– А зачем в глаза? Отдел сбыта должен в карман смотреть, – огрызнулся Лепин. С Гмырей у него была давняя вражда.
– Цинично, молодой человек. Я вам в отцы гожусь. – Гмыря запахнул на животе свой просторный пиджак.
– Не годитесь вы мне в отцы, Василий Сергеевич! – не удержался Лепин.
Греков постучал ладонью по спинке стула.
– Это стенографировать? – тихо спросила секретарша.
– Да! Дословно! – выкрикнул Лепин.
– Тут пока я распоряжаюсь. – Греков прошел на свое место. – Не нужно стенографировать.
– А жаль. – Гмыря выдохнул. – Покрываете, а они на голову садятся. – Он встал и, тяжело ступая, направился к двери.
– Совещание еще не закончилось, – остановил его Греков. – Вы правы, Василий Сергеевич, покрываю. И напрасно.
«Не забыл „выручальников“, – забеспокоился начальник цеха Стародуб. – И дернуло этого козла, Гмырю, влезть. Неужели главный на скандал пойдет? Ведь сам неприятностей не оберется. Получится, что месячный план не выполнили. Липа одна…»
– Да, да, Иван Кузьмич, покрываю, – повторил Греков, посмотрев на Стародуба.
В кабинете стало тихо. Все понимали, на что намекает главный. А это уже серьезно. Особенно для сборщиков. Это не Всесвятский со своими придирками.
Стародуб пожал плечами, умоляюще глядя на Грекова.
– Не знаю, Геннадий Захарович, – пробубнил начальник цеха, часто моргая белесыми ресницами. – Вам виднее…
Греков потер пальцами лоб, пригладил волосы.
– Придется тебе, Иван Кузьмич, согласиться со Всесвятским. Неритмично работает цех. И дефицит у тебя, Ваня, большой висит, – произнес он каким-то другим, блеклым тоном.
Все в кабинете заулыбались, словно в кино при неожиданном и приятном конце. Только Лепин сидел по-прежнему со злым лицом и рисовал чертиков.
– Согласен, согласен, – махнул рукой Стародуб, думая в то же время по-хорошему о главном. Как это он ловко повернул. И наказал за «выручальников», и все без большого скандала – подумаешь, неритмичность. Когда ее не было? Хоть шерсти клок, да оставил. Все же пятьдесят процентов – не баран чихал, тоже деньги…
Вскоре балансовая комиссия закончилась, и все разошлись, кроме Лепина, которого Греков задержал.
– Все собираюсь поговорить с вами. – Греков достал из сейфа бутылку минеральной воды, налил полстакана, отпил глоток и сел, не выпуская стакана из рук. – Неинтересно стали работать, Лепин. И дело не в большом объеме. Нет. Понимаю, оригинальные мысли по заказу не появляются. Но у вас и стремление к этому пропало. Раньше оно было, и вы всех увлекали. А сейчас по избитым тропинкам бродите. Это скучно. Кризис?
– При плановом хозяйстве кризис исключен. – Лепин усмехнулся.
– Значит, тенденция, – прервал Греков. – А это мне не нравится.
– Знаете, в чем ваше достоинство, Геннадий Захарович? Вы никогда не скажете: «Нам не нравится». Вы говорите: «Мне не нравится».
«Смеется надо мной, что ли?» Греков отпил глоток воды и усмехнулся.
– Подхалимничаете?
– Конечно, – согласился Лепин. – Надо компенсировать плохую работу отдела.
– Что-то вы рано поседели, Семен, – неожиданно для себя произнес Греков и поморщился: надумал было вести серьезный разговор и вдруг вильнул.
– Наследственность, – ответил Лепин.
Разговор не складывался. Конечно, Греков мог коротко изложить суть дела и потребовать точного исполнения. Тогда дальнейшая дискуссия свелась бы не к препирательствам, а к различным уточнениям. Но Греков чувствовал, что ему не хочется говорить на производственную тему. Лень. С каким удовольствием он поговорил бы о делах совсем не заводских!
– Разрешите мне сегодня уйти пораньше, – попросил Лепин.
«Конечно. Ему еще и Не хватает свободного времени», – раздраженно подумал Греков и резко спросил:
– Сверхважные дела?
– Да. Архиважные. Суд. Моя бывшая супруга после пятилетнего тайм-аута решила узаконить развод.
– Что ж, детей у вас нет. Все просто, – пробормотал Греков и махнул рукой: мол, иди, чего уж там. Главный конструктор вышел.
Среди старших руководителей завода, пожалуй, один Лепин отпрашивался по своим личным делам открыто. Большинство придумывали всевозможные предлоги: то вызывают в райком, то в НИИ, то надо ехать к смежникам. После очередного приказа самовольные уходы прекращались на недельку-другую, но потом опять все шло по-старому. Многие в этом не видели особого зла: раз нет работы, можно и уйти по неотложному делу. В конце месяца сутками пропадаешь на заводе. И без всяких сверхурочных да отгульных.
Греков вернулся к столу и включил вентилятор. Важно кланяясь из стороны в сторону, вдохновенно жужжа, словно гигантский шмель, вентилятор потащил ветерок в дальние углы кабинета.
– Заходите! – пригласил Греков, увидев мелькнувшее в проеме двери лицо Глизаровой.
Аня вошла в кабинет. Она принесла листки с цифрами. Греков прекрасно знал, что это такое. Обычно разговоры Всесвятского с министерством заканчивались длинными поправками к плану, ничего хорошего эти поправки не сулили. Иначе Всесвятский явился бы сам, а не посылал Глизарову. Старая тактика. Аня примет удар на себя, затем появится Всесвятский для согласования деталей. Греков к тому времени поостынет.
Аня молча положила бумаги. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять: уступки, сделанные министерством, были незначительны. Все «Радуги» надо реализовать в этом квартале.
– Говорят, нашему заводу изменят план по номенклатуре. Будем выпускать мясорубки. – Аня слегка постукивала пальцами по столу.
– Кто говорит?
– Слух такой. Даже говорят, что нас объединят с соседями.
– Не знаю. – Греков поднял голову в недоумении, скользнув быстрым взглядом по лицу Глизаровой. – А что это вы так со мной разговариваете, Анна Борисовна? Мясорубки какие-то, черт знает что! Объединение, слухи всякие.
Глизарова пожала плечами, не переставая постукивать пальцами по столу. Обычно Греков предлагал ей сесть.
– Мне можно идти?
– Да. Идите.
Аня направилась к двери не торопясь, словно взгляд Грекова притормаживал ее обычно стремительные движения.
– Говорят, недавно вы были именинница?
Она обернулась.
– Да. Тридцать два года.
– Совсем вы еще юная. – Греков выдвинул ящик и достал авторучку. Обогнув свой громоздкий стол, он шагнул навстречу Глизаровой. – Японская. Шариковая.
– О, спасибо, Геннадий Захарович. – Аня взяла ручку. – Неожиданный подарок.
– Почему неожиданный? Вы так часто приходите в этот кабинет, что я подумываю – не взять ли вас в секретари? Шучу, конечно, шучу.
– Я бы не отказалась.
Аня покраснела и торопливо вышла.
«Хам я, хам, – расстроился Греков. – Шуток не понимает она, что ли?» – пытался он себя успокоить. Хотя и определенно знал, что Глизарова на него не обидится. И завтра вновь придет с каким-нибудь поручением Всесвятского.
Тем не менее настроение Грекова улучшилось, это точно. И не объяснить отчего – просто стало хорошим настроение. Он даже подмигнул лежащим на столе бумагам, сгреб их в кучу и пихнул в кожаную папку.
2
У директора завода Смердова было необычайное сочетание имени и отчества: Рафаэль Поликарпович. Поговаривали, что его мать была испанкой и настояла на том, чтобы сыну дали такое звучное жаркое имя.
Высокий, полный, в просторном сером костюме, Смердов выглядел весьма представительно. А долгие годы работы директором наложили отпечаток властности на его широкое лицо. Но когда он улыбался, опущенные вниз уголки губ придавали лицу доброе выражение.
Правда, сейчас Смердову было не до улыбок. Он только что вернулся из горкома, где вел не совсем приятные переговоры в отделе промышленности.
– Этот заведующий отделом слишком много на себя берет. Поговорите с первым секретарем, – произнес Всесвятский. Он сидел за столом для заседаний, между двумя огромными бронзовыми пепельницами. Его лысая голова была освещена солнцем и, казалось, составляет со сверкающими пепельницами единый ансамбль.
– Вы ребенок, Игорь Афанасьевич. Неужели вы считаете, что отдел выдвинул такое предложение самостоятельно, ни с кем не посоветовавшись? Все идет через него. – Смердов ткнул оттопыренным пальцем в потолок. – У вас есть сигареты? Ах да, вы же не курите. – Смердов выдвинул ящик стола, пошарил в глубине. – Нет, нету. Кончились. Возможно, у Геннадия Захаровича найдутся, – произнес он, видя входившего Грекова.
– Что? – Греков кивнул директору, придвинул стул и сел.
– Сигареты.
– Извольте. – Греков протянул Смердову пачку.
– Как вам это нравится? Нас хотят объединить с заводом бытовых аппаратов. Пылесосы, электрические мясорубки, – заторопился Всесвятский и смолк под неодобрительным взглядом директора.
– Знаю. – Греков усмехнулся, вспомнив Анну Борисовну.
Смердов удивленно поднял брови. Достал из пачки сигарету и принялся неторопливо разминать.
За многие годы совместной работы Греков хорошо изучил директора. Главный инженер не подлаживался под настроение Смердова, отнюдь нет. Греков чувствовал себя на заводе достаточно самостоятельно. Авторитет главного инженера был высок. Когда-то давно между ними случались конфликты, но продолжалось это до тех пор, пока Смердов не убедился в превосходстве Грекова-инженера и, не желая оказаться в глупом положении, по существу, отошел от технического руководства заводом, занимаясь лишь хозяйственными делами. А вообще-то они ладили, и это был тот слаженный руководящий дуэт, когда любые нападки против одного вызывают незамедлительный отпор другого.
– Новый метод решения вопроса нехватки рабочей силы. Не слышали? Есть такой. – Смердов выпустил сизую струйку дыма. – Объединение предприятий.
– По какому признаку? – Греков закинул ногу на ногу, рассматривая свои новые туфли.
– Территориальная близость. Один трамвайный маршрут. Реформаторов стало много. Вот где избыток рабочей силы, – буркнул Смердов. – Их бы в цехи, реформаторов этих! – Он надел очки и принялся листать лежащие на столе бумаги. Серый стручок пепла переломился и упал на листы, заполненные рядами цифр. Смердов сдул пепел и отодвинул бумаги. – Как быть, Геннадий Захарович? Это же черт знает что!
Всесвятский молчал. И он и Смердов были уверены: Греков что-нибудь придумает. И даже точно знали что. Для этого не надо особенно мудрить. Есть выход из положения. Но пусть его предложит все-таки Греков. Он главный инженер, ему и карты в руки. Но и Греков понимал, что к чему. Вместо того чтобы отделаться общими словами, а потом в своем кабинете отдать необходимые распоряжения, он «потянул» за собой директора и главного экономиста.
– Из каких фондов собираетесь платить сверхурочные? – спросил он Всесвятского.
– У меня платить нечем. – Всесвятский мотнул головой: мол, я не желаю участвовать в подобных делах.
Греков посмотрел на Смердова. Пусть не думает, что его, директора, оставят в стороне.
– Надо, Игорь Афанасьевич. – Смердов снял очки и тщательно сложил дужки. – Вы же не ребенок.
– Ребенок не ребенок… У меня нет денег! – Всесвятский отчаянно всплеснул руками. – Платите из своего фонда. Как премиальные.
Смердов нахмурился. Всякий раз, когда ему напоминали о директорском фонде, он хмурился. Сколько надежд было на этот фонд! И благоустройство двора, и детский сад. А футболисты? Два десятка здоровенных молодцов с тренером сидят на шее завода. И не выгонишь – престиж.
