Текст книги "Завод"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
Гмыря извлек из папки акты испытаний и тем же предупредительным движением положил их на судейский стол. Арбитр внимательно перелистала акты, чуть шевеля губами. Греков смотрел на ее выгоревшие на солнце брови, завиток соломенных волос, касающийся губ. Чем-то она неуловимо напоминала Татьяну Алехину. Чуть покатые узкие плечи, ямка на подбородке…
– Меня интересует такой факт. Первые два прибора были получены бакинцами, испытаны и забракованы. Спустя неделю они получили еще два прибора и тоже забраковали, – произнесла арбитр. – Неужели печальный опыт с первыми двумя приборами сразу же не насторожил бакинцев? Маловероятно. Значит, будучи уверенными в правильности своих действий, они надеялись, что хотя бы последующие приборы будут хороши. Что вы думаете по этому поводу?
– Надо было сразу же его уволить, – сказал Гмыря.
– Кого? – не поняла арбитр.
– Хлопца, что первые два прибора испытывай. Все было бы в порядке! – Гмыря перешел в наступление.
В его голосе слышалось и уважение к арбитру, и обида за подозрение в недобросовестности. Он извлекал из папки множество справок, доказывал, что в других городах приборы работают «как часы». Больше того, наши монгольские друзья получили приборы из той же партии и прислали на завод благодарственное письмо. А Монголия и Баку… это же через дорогу…
– Не совсем, – попыталась вставить арбитр.
– Может быть, не спорю. Вам лучше знать, – торопливо согласился Гмыря. – Но обидно! Завод выполняет план. На трех международных выставках получал медали. В тридцать стран экспортируем свои приборы…
– Погодите, Василий Сергеевич, – громко прервала арбитр. – Вы не то говорите. Кстати, вы у нас частый гость. И обычно в роли ответчика. Слишком часто стали вспоминать вашу продукцию. И отнюдь не добрыми словами.
Гмыря хлопнул себя по жирным коленям и в изумлении откинулся на спинку кресла.
– Теперь я вам скажу. В Херсоне у моих соседей сына посадили в тюрьму за растрату. Кроме этого сына, у них был второй сын – профессор физики, светлейшая голова, и третий сын – народный артист. И тем не менее все говорили о них: «Это те Браиловские, у которых сын растратчик!» Никто не вспоминал за второго и третьего ребенка. Это факт из жизни. Таковы люди, товарищ арбитр. – Гмыря скорбно умолк, поджав свои толстые губы.
Греков рассмеялся. Женщина строго свела выцветшие брови, но не выдержала и тоже улыбнулась.
– Назначим экспертизу. Подайте заявление. Вы ведь знаете, как это делается?
– Или! – поднял палец Гмыря.
Чтобы не затягивать дело, Гмыря решил составить заявление на экспертизу в соседней комнате. Тяжело дыша, он проводил Грекова до лестницы. При всей своей внешней неповоротливости Гмыря был выдающимся ловкачом и трудягой. Кроме отдела сбыта, он ведал еще и складом готовой продукции, обходясь тремя помощниками и дюжиной грузчиков. Правда, был у него заместитель, но тот занимался исключительно экспортом.
Множество шкафов в кабинете Гмыри хранили переписку чуть ли не со всеми городами страны, а постоянное присутствие суетливых, небритых командировочных – «толкачей» порой превращало его кабинет в нечто среднее между привокзальным залом ожидания и парикмахерской.
У Гмыри была своя, выработанная годами система. Придя в себя после легкого шока, вызванного реформой в промышленности, Гмыря быстро сориентировался. Если теперь все решает реализация продукции, то он, Гмыря, это использует, о чем речь? Надо лишь поддерживать добрые отношения с заказчиками. Тогда можно производить не только вполне пристойные операции с аккредитивными выставлениями, но даже заигрывать с такой скользкой, балансирующей на грани нарушения законности системой, как получение бестоварных счетов. И Гмыря ловко с этим справлялся, вызывая удивление даже у видавших виды инспекторов финотдела. Иногда, правда, на складе скапливалась морально устаревшая аппаратура, но Гмыря не унывал: страна большая, распихает.
У самой лестницы Гмыря остановился.
– Моя астма – это ваш завод. – Он привычным движением запахнул на животе полы широкого серого пиджака и добавил – Но говорят, что хорошо там, где нас нет.
Греков спустился на несколько ступенек и обернулся.
– Скажите, Василий Сергеевич, этого сына-растратчика вы сами придумали?
– Почему именно растратчика? – Гмыря насмешливо смотрел на Грекова. – А почему не сына-профессора? Или артиста?
С улицы сквозь стеклянную стену кафе Греков увидел своего главного конструктора. Лепин сидел один. Греков подумал, что в этой встрече нет ничего удивительного: суд находился в том же здании, что и арбитраж. «А вдруг он решит, что я за ним слежу», – мелькнула нелепая мысль, и Греков ускорил шаги.
В это мгновение Лепин тоже заметил главного инженера и, вскочив, замахал руками.
Зайдя в кафе, Греков попытался было объяснить причину своего появления в этих местах, но Лепин не стал его слушать.
– Как хорошо, что я вас увидел. Просто здорово, что я вас увидел, – приговаривал он, ведя Грекова под руку к своему столику, где на пятнистом пластике стыла чашка кофе, стоял пустой стакан и тарелка с нетронутым винегретом.
Усадив Грекова, Лепин убежал, но вскоре вернулся, принеся еще один стакан, тарелку с винегретом и бутерброды. Затем он задернул голубую капроновую шторку на окне, извлек из-под стола портфель и вытащил уже начатую бутылку водки.
В кафе распитие спиртного не поощрялось. Однако Лепин не скрывал своих намерений. Он налил треть стакана Грекову и столько же себе.
– Не пью, – сказал Греков, отодвигая стакан. Этот импровизированный банкет был ему неприятен.
– Я тоже не профессионал, – миролюбиво согласился Лепин. – Однако у меня серьезный повод. Разве вы не видите, как я счастлив, Геннадий Захарович?
– Пить я не буду, – вновь произнес Греков.
Лепин пожал плечами и выпил. Несколько секунд он крепился, но все же не выдержал – лицо и плечи его передернула судорога. Лепин торопливо подхватил с тарелки бутерброд и закусил.
– Алкаш. – Греков усмехнулся, попытался было подняться, но задел коленями о неудобную перекладину, и стол с грохотом дернулся. Шум привлек внимание немногих посетителей кафе. Это смутило Грекова, и он остался сидеть.
– Не уходите, Геннадий Захарович. Мне сейчас очень не по себе, – тихо попросил Лепин.
Еще никогда Греков не слышал от него подобного признания. Черт знает что такое! Он придвинул тарелку и ковырнул вилкой винегрет. Есть не хотелось, а сидеть просто так было неловко.
Лепин пригладил ладонью свои седеющие волосы я вновь потянулся к бутылке.
– Торопитесь. – Греков отодвинул бутылку на край стола.
– Я уже пять лет один, Геннадий Захарович. А до этого семь лет был с ней вместе. Семь лет… – Лепин покачал головой. – Какой мерзостью она поливала на суде моих родителей, меня! За все хорошее, что они сделали для нее. Построили нам кооперативную квартиру, а сами жили в коммунальной… А когда она уехала с этими шутами, с эстрадниками, на гастроли, какие письма ей писала моя мать, чтобы одумалась, вернулась…
– А почему она уехала?
– Подработать. Я тогда, увы, еще не был главным конструктором. Она играет на кларнете. И поэт. Словом, халтура. Так и осталась где-то в Латвии. Спуталась с барабанщиком.
– Вы ее очень любили?
– Никогда! – поспешно выкрикнул Лепин. – В том-то и дело. И женился дуриком. Пришел на день рождения к приятелю. Знакомит он меня с двумя девушками. А тут рядом какой-то тип стоял. Тоже руку тянет. Наши руки и перекрестились. Все загомонили к свадьбе, к свадьбе. Вы же знаете меня? Показушник, идиот. Говорю: встречаемся завтра в десять утра в загсе.
– Поступок мужчины. – Греков взял бутылку, налил в стакан и подтолкнул его к Лепину.
– Теперь можно? – серьезно спросил тот.
– Как хотите, – ответил Греков, взял свой стакан и опорожнил его.
– Умеете! – Лепин усмехнулся.
– Приходилось. – Греков мазал хлеб горчицей. Он любил хлеб с горчицей еще со студенчества. – Ну и что дальше?
– Ничего, – ответил Лепин. Казалось, он как-то обмяк, все ему вдруг надоело. И эта история с судом, и воспоминания. – Хочет квартиру делить, шлюха…
– Ну, ну, Семен…
– Шлюха, – повторил Лепин, словно радуясь. – И все они такие, каждая вторая – шлюха. За пять лет немало их повидал.
К столику подошла уборщица, повязанная замызганным сатиновым фартуком.
– Ресселиса, милые, – с хитрой ласковостью в голосе негромко пропела она. – Опорожняй бутылку-то, я отнесу. Пока хозяйка не усекла. – Женщина повела глазами в сторону буфета.
Лепин приподнял бутылку. Водка еще была.
– Угомонись, тетка. Мы сами сдадим. Для этого и опорожняем.
– Как знаете. – Уборщица фыркнула. – Только крикнет она дежурного, будет вам штраф.
Греков взял бутылку у Лепина, разлил остаток и отдал уборщице. Та сунула бутылку под фартук и отошла к другому столику.
– Собирается за день. – Лепин кивнул ей вслед. – Ставка хорошего инженера. Да? – Лепин развел руками и посмотрел на Грекова. – Я уже пьян?
– Близки к этому.
– Тогда пошли. Ненавижу пьяных. Допьем, и все, и пошли. – Он, морщась, выпил. – Во всех порядочных книгах мужчина в моей ситуации напивается. Не дома. В баре. Это был первый попавшийся мне бар. И никакой импровизации: водку я купил, когда шел в суд. Все по программе…
А Грекову вдруг расхотелось куда-либо идти.
– Еще по чашечке кофе, а? Сидите, я сам принесу.
Лепин покорно остался сидеть, подперев щеку кулаком.
Его близорукие глаза чуть помутнели.
– Знаете, Семен, у меня тоже все не так, – проговорил Греков, размешивая ложечкой темную жидкость. – Не знаю, кто из нас двоих более счастлив. Вероятно, вы. У вас все определенно, что ли…
– Тоже дуриком женился?
– Именно. Еще каким! И всю жизнь я люблю одну женщину. Прекрасную женщину, Семен Александрович. Вам этого не понять. Вас окружали эти…
– Шлюхи, – подсказал Лепин с удовольствием.
– Пусть так. Хотя, возможно, вы кого-нибудь и проглядели.
– Когда надо, я надеваю это. – Лепин вытащил из кармана очки и водрузил их на нос.
– Снимите, Семен. Без них вы мне больше нравитесь. У меня, к сожалению, зрение отличное. И всю жизнь я вижу ее, прекрасную женщину. И чужую…
– Жену, – в тон подхватил Лепин.
Греков промолчал. С чего это он разоткровенничался? Ни с кем никогда об этом не заговаривал. И вдруг – где, с кем?! Со своим главным конструктором, в каком-то кафе. Странно все это и ни к чему.
– Значит, вы ее любите, Семен?
– Кажется, да. Она сидела у стола судьи, закинув ногу на ногу. А я, как мальчишка… И эти дурацкие стекла! – Лепин рывком сорвал очки и швырнул на стол.
Когда покинули кафе, накрапывал мелкий осенний дождь, но Греков и Лепин шли не торопясь.
– Послушайте, как вы очутились возле кафе? – вдруг спросил Лепин.
– Был в арбитраже. Бакинцы предъявили иск на анализаторы.
– Правильно сделали, – одобрил Лепин. – И этот старый жук тоже был?
– Кто?
– Гмыря ваш. Маг и волшебник. Чародей торговли.
– Был. Что это вы против него ополчились? Он великолепно выступил в арбитраже. Рассказал случай из жизни. Плевако!
– Старый прощелыга! – мрачно ответил Лепин.
– Почему? Энергичный, деловой человек. На любом предприятии его, как говорится, оторвут с руками. – Греков рассмеялся.
– Вот и отдайте его любым другим предприятиям.
– Знаете, Семен, жизнь – мудрейший селекционер, – серьезно произнес Греков. – В итоге каждый приходит туда, куда ему предначертано прийти. Гмыря нужен нашему заводу. Просто необходим.
– Заблуждение, – резко и совершенно трезвым голосом оборвал Лепин. – Впрочем, не в нем дело. Подумаешь, пуп земли! Чепуха какая-то! Стоит ли говорить? Пожалуй, домой я не поеду. В семь лекция. Приехал Тищенко…
– Не валяйте дурака! Вам надо выспаться, – посоветовал Греков. Его разгоряченное лицо охлаждали капли дождя.
– Нет, нет! Я давно хотел его послушать, – запротестовал Лепин. – И вам рекомендую. Вы получили пригласительный?
Греков что-то смутно припоминал. Несколько дней назад и вправду он получил пригласительный билет на лекцию этого ставшего популярным в последнее время профессора. Его статьи о проблемах кибернетики печатались в газетах, выходили отдельными брошюрами. И послушать было бы действительно интересно. Но не сейчас, ведь…
Лепин ступил к краю тротуара и вытянул руку навстречу зеленому огоньку такси.
– В политехнический!
– Вы пьяны, Семен.
Лепин взглянул на Грекова и слабо улыбнулся.
– Я не пьян. Я печален.
Глава третья
1
Газеты он обычно просматривал тут же, у киоска. Распахнет листы и спрячет лицо. Это не всегда было удобно, его толкали прохожие. Но пока Иван Николаевич не пробежит глазами все четыре страницы, с места не сдвинется. Привычка. И покупал всегда несколько газет в одном и том же киоске, у бульвара.
– Загораживаете дорогу, людям не пройти, – не выдержала киоскер, молодая женщина с маленькими плутоватыми глазами. – И чего вы там все ищете?
Иван Николаевич удивлённо взглянул на нее и снова уткнул лицо в газетные крылья. Потом сунул газеты в карман плаща и стал прохаживаться, слегка прихрамывая на левую ногу.
– А вот и мы с Кириллом, – произнес рыжий Адька. – Итак, в нашем распоряжении тридцать две минуты, – и он тряхнул серый фирменный чемодан с замком, похожим на большое латунное ухо.
– Для деловых встреч вполне достаточно. – Иван Николаевич легонько подталкивал молодых людей. – За углом моя машина. Могу подвезти к вокзалу… Вам очень к лицу морская форма. Верно, Кирилл?
Кирилл посмотрел на глухо застегнутый китель, мичманку, спрятавшую рыжие Адькины кудри, и ничего не сказал.
– Мой тренировочный костюм. Надеюсь, я не испачкаю его в вашем кабриолете? – Адька сел на переднее сиденье, чемодан забросил назад, к Кириллу.
– Ваш друг, как всегда, мрачен. – Иван Николаевич аккуратно вывел машину на центральную магистраль.
– У моего друга на это есть веские основания. К тому же он огорчен моим отъездом, – ответил Адька. – Хорошая у вас машина.
– Не моя. Брата. По доверенности катаюсь.
Кирилл видел аккуратно подстриженные седые волосы Ивана Николаевича, стройную, совсем не старческую спину, а в зеркальном срезе – голубые живые глаза. И ему казалось, что он знает старика очень давно, и только по-хорошему…
– Куда моряк держит путь? – Иван Николаевич притормозил у перекрестка.
– В Таллин. Судно принимаем новое… И вроде в Амстердам идем, с пробкой и станками. Оттуда отфрахтуемся на Лондон… Теперь у меня к вам вопросы, сэр…
– Вопросов не надо. – Иван Николаевич переключил скорость, освободил правую руку, достал из внутреннего кармана пакетик и протянул Адьке. – Ровно сто двадцать целковых. И вот еще… Привези ты мне лекарство от гипертонии, а? Эти браслеты дерьмо собачье. Сколько обещаешь, а не везешь.
– Так ведь дорого, Иван Николаевич. Не то что у нас. Три шкуры за лекарство дерут капиталисты. – Адька похлопал Ивана Николаевича по плечу. – Привезу. Старому заслуженному компаньону привезу. Потом пересчитаем по курсу – один к шести. Название выписали?
Иван Николаевич кивнул и, не сводя глаз со светофора, подал Адьке листочек.
Серое массивное здание вокзала замыкало центральную магистраль. Иван Николаевич ехал медленно, примериваясь, где остановиться. Машин было множество, как перед ипподромом в день скачек.
– Ладно. Я тут быстренько. – Адька стянул с заднего сиденья чемодан. – Ну, Алехин, вернусь из рейса, чтобы свадьбу сыграл. Подарок за мной. – Адька торопливо пожал ладонь Кирилла. – Притормозите, сэр, я соскочу на мостовую.
– Сэр – это дворянский титул, молодой человек, – с неожиданной серьезностью произнес Иван Николаевич. – А в моем роду дворян не было.
– И, судя по обстоятельствам, не будет. – Адька попрощался и вылез из машины.
– Эх забыл! – Иван Николаевич включил зажигание. – Все хотел спросить у нашего моряка, как в его кругах относятся к тому, что дельфины между собой переговариваются. В газете прочел. – Иван Николаевич переждал и с любопытством взглянул на Кирилла в зеркало. – Что с вами, любезнейший? Молчите всю дорогу. Больны?
– Вы просили, чтобы я пришел с Адькой. Зачем? – спросил Кирилл.
– Вначале объясните свое загадочное поведение. Что с вами?
– Неприятности у меня, Иван Николаевич. – Кирилл положил локти на спинку переднего сиденья. И принялся рассказывать. И о станке. И о Сопрееве. И о Юрке Синькове. И об отце. И о Грекове. Рассказал и об отбракованных деталях, что хотят подлатать и пустить в месячную программу. И весь рассказ у него получился складный, все события переплетались между собой. Кирилл рассказывал и удивлялся себе, как гладко все получается. Оттого, что существует связь между ним и тем, что окружает его. Только почему он делится с этим стариком? Что старик понимает в его делах? Но удержаться не мог…
Иван Николаевич слушал внимательно, немного повернув голову, чтобы лучше слышать. И Кирилл понял, почему он разоткровенничался – ему было приятно рассказывать старику. Просто приятно. Оказывается, как это много значит.
На площади перед ипподромом Иван Николаевич сбавил скорость, ловко сманеврировал, подал машину к тротуару и выключил зажигание. Но из кабины не выходил…
– Я вот что думаю, Кирилл, дружок… В войну меня ранило в ногу. И я очутился в плену. Знаете, в трудных условиях человеческий организм иной раз напрягается и такое выдает, что в любом санатории руками разведут. Словом, перевезли меня во Францию, на рудники. Отмытарил я там два года. Закончилась война. Явились союзники. Стали предлагать работу и в Мексике, и в Аргентине, и в Европе… А я хотел одного – вернуться в Россию. Это была главная цель. Я писал в различные организации, протестовал. И меня отпустили. Зачем держать человека, если он не хочет? Не гладко сложилась моя судьба в дальнейшем, но не об этом речь. По главному я вроде успокоился – я вернулся. В любых обстоятельствах существует главное, чтобы душа не ныла. И мне кажется, главное для тебя сейчас – остаться на заводе. Никуда не рыпаться, прости меня за грубость…
Они вошли в зал – Иван Николаевич и позади него Кирилл. Три бесшумных потолочных вентилятора неторопливо вращали крыльями, словно перемешивая серую многоликую массу людей, снующих в огромном душном помещении.
Кирилл так и не успел выяснить, зачем он понадобился старику, и решил положиться на ход событий. Они проталкивались к центральному выходу на манеж, когда на дороге лиловой башней выросла Розалия Федоровна, грозно оглядывая с ног до головы Ивана Николаевича.
Старик засуетился. Его величественная спина обмякла, он искоса взглянул на Кирилла и передернул плечами.
– Я подожду у выгона, – Кирилл прошел вперед, отодвинув плечом лиловую тетку.
У выгона, как обычно, народу было немного. В основном детвора, чьи родители сейчас на трибунах занимались сложным раскладом достоинств лошадей по книжечке-программке.
Кирилл спрятал руки в карманы и привалился плечом к забору. На лужайке паслось пять лошадей. Изредка перебирая длинными сухими ногами, они склоняли свои широкие шеи к траве. Иногда какая-нибудь из них поднимала голову, к чему-то прислушиваясь, и, тряхнув аккуратно расчесанной гривой, снова опускала морду к траве. Пригасающий дневной свет отражался от лоснящейся, словно покрытой маслом кожи, и от этого лошади казались воздушными, тихими.
Рядом с Кириллом остановился парень лет двадцати. Он ел сливы и швырял косточки лошадям. Дети смеялись. Лошадь, которая паслась поближе, накрыла мягкими губами косточку и отошла в сторону.
– А, не нравится? – радовался парень. – Боишься подавиться?!
Кирилл оттолкнулся плечом от забора, сделал два шага и приблизился вплотную к парню, не вытаскивая рук из карманов.
– Я могу тебя побить.
– Чего? – удивился парень.
– Побью я тебя, пожалуй, – задумчиво произнес Кирилл.
Странный деловой тон озадачил парня.
– За что же? – поинтересовался он.
– Так просто… Вначале я тебе дам в правое ухо, мне так сподручнее. А потом, пожалуй, дам и в левое, для равновесия.
– Ты что, чокнутый? – парень заволновался.
– Скажи еще чего-нибудь. Разозли меня, для разгона.
– Пьяный, да, пьяный? – парень быстро оглядывался по сторонам.
– Не то говоришь, – вздохнул Кирилл. – Обругай меня как-нибудь. Только негромко, тут дети… Или лучше так, стукни меня ты, для затравки.
Дети, притихшие было поначалу, вновь развеселились. Им показалось забавным то, о чем так серьезно беседовали эти двое. Но тут подошел Иван Николаевич.
– Вы это что, петухи? – Он взял Кирилла за локоть.
Появление Ивана Николаевича успокоило парня. Он заносчиво не сводил, как он полагал, грозных своих глаз с Кирилла, приговаривая сквозь зубы:
– Не мешало б тебе накостылять, не мешало б.
Но Кирилл уже не обращал на него внимания. Сэр Джон увлекал его в сторону.
– У меня к вам просьба, Кирилл. Так, пустячок. Любезность… Не смогли бы вы получить в кассе выигрыш по двум билетам?
2
К институту Кирилл подъехал в начале восьмого. Перерыв между лекциями кончается в семь: жди теперь целый час. У деканата висело расписание занятий, из которого было ясно, что Лариса сейчас находится в тридцать второй аудитории.
Кирилл разыскал аудиторию в конце длинного коридора. Дверь была плотно прикрыта. Если бы чуть приоткрыть и посмотреть: вдруг Лариса сегодня не пришла? Простоишь целый час впустую. Кирилл, мягко пружиня пальцами, слегка потянул дверь на себя. Никакого результата. Он отошел и сел на подоконник.
Если бы не старик, он наверняка бы успел к семи. За то, что Кирилл погасил два билета, сэр Джон вручил ему пять рублей – за услугу. Кирилл отказывался. Подумаешь, услуга – пройти к кассам и получить выигрыш, даже очереди не было. Но старик настаивал. Правда, и выигрыш был по этим двум билетам, слава богу, пятьдесят рублей. Интересно, когда старик успел провернуть все это?..
На лестнице раздались шаги, кто-то спускался в коридор. Кирилл загадал: если мужчина, то Ларисы в институте нет, если женщина – все в порядке. Кажется, все-таки идет мужчина. Конечно, мужчина. Четкий и короткий пришлеп подошвы, ошибиться тут невозможно.
В коридор вошел молодой человек, и Кирилл сразу же узнал в нем Юрия Синькова. Вот так встреча. И Юрий был явно озадачен.
– Ты, что ли? – спросил он.
– Вроде я. Жду тут одну. – Кирилл повел подбородком в сторону аудитории.
– А я листы сдавал по сопромату, – сказал Юрий. – Зачет.
– Понятно, – ответил Кирилл. – А я вот жду.
– Ну жди, жди, – проговорил Юрий. – Пойду. Надо лаборанта разыскать. Говорят, в буфете. То одного ловишь, то другого.
– Слушай, Юра, возьми меня к себе, а? – неожиданно для самого себя сказал Кирилл.
– Куда? – не понял Синьков.
– Ну, в бригаду.
Синьков молча посмотрел на припухлые губы Кирилла. Потом взглянул в глаза – темные, с небольшой косинкой. Кириллу стало неловко. Он уже сожалел о том, что вдруг высказал свою просьбу, но ничего не поделаешь.
– Я не против. Подавай заявление Ивану Кузьмичу. – Синьков направился в буфет искать лаборанта.
«Молодец, что ни о чем не спросил. – Кирилл порадовался. – Правильно сделал. Расспрашивать – это значит остерегаться, как бы не оказаться в дураках».
Через несколько минут Синьков прошел обратно в сопровождении лысого толстяка в длинном синем халате. Толстяк держал в руках пирожок, завернутый в салфетку.
– Весь день сидишь, и ничего. И никому ты не нужен. А как уйдешь на минуту, на тебе! – возмущался толстяк.
Юрий молчал и улыбался.
– Давай-давай, – негромко приободрил Кирилл. – Зачеты-перелеты. На ночь есть вредно.
Толстяк не ответил и спрятал пирожок в карман халата. Прозвенел звонок. Кирилл соскочил с подоконника и оглядел себя в мутном, угасающем стекле. Не мешало бы причесаться, но так Ларисе больше нравилось, он знал.
Дверь-аудитории распахнулась, и в коридор стали выходить студенты. Лариса вышла почти последней. При виде Кирилла она не удивилась и сразу же протянула ему портфель.
– Подержи. Что-то в туфлю попало. – Опершись рукой о плечо Кирилла, она сняла туфлю и принялась вытряхивать. – Зачем пришел?
– Соскучился.
– Ври больше! Три дня не звонил, а тут соскучился. – Она надела туфлю и пристукнула каблуком. – Забыла, как ты и выглядишь.
– Нормально, – со скрытым довольством произнес Кирилл. Он знал цену своей внешности и в обиду себя не давал. – Говорят, в «Буратино» сейчас эстрадники играют. Из «Меридиана».
– Я домой хочу. Телевизор лучше посмотрим. Пошли? – Она сказала это вскользь.
– Ну вот еще! С чего это я к тебе пойду?
– А что особенного? Познакомлю тебя со Степаном.
– Нужен мне твой Степан…
Они вышли на улицу. Прохладный осенний ветер тормошил голые ветви кустов, и одинокие уцелевшие листья зябко подрагивали. Вот уже неделя, как вечерами нагоняло дождь. И сегодня, наверное, будет дождь. Луна ныряла в тучи и вновь выныривала, блестя умытой физиономией.
В ярко освещенной прихожей стоял огромный сундук, а на сундуке сидела старушка с белым вязаным платком на плечах. Она водила коричневым пальцем по странице книги. Не отрывая пальца от страницы, старушка посмотрела на молодых людей поверх круглых очков в проволочной оправе.
– Ты чего, бабуля? – Лариса поцеловала старушку в лоб, похожий на запеченный баклажан.
– Светло тут, вот и сижу. – Продолжая смотреть на Кирилла, старушка спросила в упор: – А этот чего пришел?
– В гости. Телевизор смотреть. Его зовут Кириллом.
Старушка отложила книгу и проворно слезла с сундука.
– Поди-ка сюда. – Она поманила Кирилла в глубь квартиры.
После яркого света прихожей темнота комнаты показалась особенно густой. И старушка растворилась в этой темноте, лишь платок светлел зыбкими бликами.
– Выключатель в моей комнате испортился.
– Это мы сёйчас. Это мы в одну секунду! – Кирилл обрадовался тому, что можно будет умаслить старушенцию. – Отвертка нужна. И свет какой-нибудь.
– Я сейчас свечку принесу, – сказала старушка и ушла.
Вскоре Кирилл услышал голос Ларисы, укоряющий старушку за то, что она эксплуатирует гостя:
– Не успел человек в дом войти, как тут же работа нашлась. Лучше бы чай поставила. И пирог испекла, что ли.
Кирилл стоял и улыбался. Ему было приятно слышать голос Ларисы, и старушка казалась смешной и доброй.
В комнате на стене задвигались тени, становясь четче, контрастней. Вошла Лариса со свечой.
– Такая подойдет? – Она протянула Кириллу отвертку. – А ты и рад стараться. Отец вернется из командировки и починит.
– И чему вас там обучают, в политехническом? – весело приговаривал Кирилл. – Встань сюда. Повыше свет. Так, так…
В бледном скользящем свете лицо Ларисы представлялось ему особенно прекрасным. В ее темных зрачках мерцало отражение свечи. Кирилл никак не мог попасть отверткой в шлиц винта, тени колыхались, и шлиц казался живым и гибким.
– Держи крепче свечу! – Кирилл пытался унять дрожь в пальцах.
– Не поддается винт? – почему-то шепотом спросила Лариса.
Кирилл сунул отвертку в карман, резко обернулся, обхватил ладонями лицо Ларисы и прижался губами к ее губам.
– Огонь ведь, сумасшедший, – шептала Лариса, приникая к Кириллу. – Пусти. Свечка упадет…
Кирилл молча целовал ее губы, лоб, глаза, шею. Свеча наклонилась, и матовые капли стеарина упали на пол.
– Псих ненормальный! Бабка идет, не слышишь? – Лариса попыталась отпрянуть.
– Ремонтируете? – спросила старуха, входя в комнату.
Кирилл ошалело смотрел на белый пуховый платок.
– Винт не поддается, – пробормотал он.
– С чего бы ему поддаваться-то? – Старуха взяла у Ларисы свечу. – А эта-то, эта! Смешно ей…
Лариса, уже не в силах сдерживать хохот, бросилась на диван.
– Ты не женат? – Старуха пытливо взглянула Кириллу в лицо.
– Куда винтики складывать? – спросил он, чувствуя, что краснеет.
– Да вроде не женат. А повадки-то опытные. – Старуха протянула ладонь, и Кирилл положил в нее винтики.
Лариса поднялась с дивана. Если не вмешаться, бабка еще многое может наговорить. Но в это мгновение Кирилла кто-то сильно толкнул под колени и что-то повисло тяжестью на брюках.
– Эй! – крикнул он испуганно. – Хватит дурачиться!
Пружина, с таким трудом посаженная на место, скакнула в темноту. Кирилл глянул вниз и увидел зеленые кошачьи глаза.
– А это наш Степан, Степанушка… – Лариса принялась отдирать от Кирилловой штанины кота.
– Порвет ведь, черт! – Кирилл злился, отстраняя ногу от острых когтей.
– Вот зараза! – Лариса стукнула кота по голове. Это помогло. Кот прижал уши и расслабил когти. – Возьми своего бандюгу! – Лариса посадила кота на плечо старухи и взяла свечу.
Потом они ползали по полу, искали пружину. Кирилл понял, что главным его врагом в доме будет Степан. «Угроблю подлеца или увезу куда-нибудь», – решил он и успокоился.
– Бабка у нас больная. Целый день одна. Вот и завела этого охламона. Тигр, а не кот, – сокрушалась Лариса, ощупывая паркет.
– Кот как кот, – буркнул Кирилл. – Даже симпатичный. – Эти слова он адресовал скорей бабке, чем Ларисе.
– Конечно, конечно, – залопотала старуха. – И я говорю. Только нервный он. Мышей-то нет, а с каши какая жизнь? – Она унесла кота в кухню.
– Наконец-то, – облегченно произнесла Лариса, и Кирилл не понял: то ли она радуется тому, что бабка ушла, то ли тому, что нашла пружину.
– Слушай, а как у тебя с отцом? – поинтересовался Кирилл. – Какие у вас отношения?
– Нормальные. Любовь и дружба. Только он часто по командировкам разъезжает. Женить его хочу. Шесть лет прошло, как мама умерла. Что ему за веселье с бабкой? Да и со мной тоже не очень.
Затем они пили чай с пирогами и брусничным вареньем.
– А меня, между прочим, Галиной Егоровной зовут, – доверительно сообщила старуха.
– Ну, Кирилл, расположил ты ее, раз она свое имя назвала! – Лариса засмеялась. – Верный признак.
– Ты парень ничего, – согласилась Галина Егоровна. – Только бабник, видать.
– Пироги у вас превосходные, – произнес Кирилл. Не спорить же со старухой, доказывая, что он вовсе не бабник и любит ее внучку по-настоящему. Телевизор в этот вечер они так и не включали.
3
В вечерние часы, когда людей на улицах становится меньше и зажигаются витрины магазинов, Павел Алехин любит пройтись пешком. Обычно, возвращаясь с работы, он выходит к площади Коммунаров и сворачивает направо. А Сопрееву надо налево, к Верхнему рынку, там у него собственный дом. Каменный, с палисадником. Алехин знает, что у площади Сопреев примется уговаривать его пройти дорогой, ведущей к Верхнему рынку.
– Упрямишься, Паша. Тебе ж все равно, – говорит Сопреев.
– А тебе? – спрашивает Алехин.
– Нет. Мне в гору подыматься.
– А мне потом с горы спускаться. – Алехин усмехается. – Не привык я спускаться. К тому же менять маршрут не хочу.
– Был такой Зйхман, военный преступник, – начинает эрудит Сопреев. – И поймали его потому, что в одно и то же время ходил по одной и той же улице. Поняли, что это немец. Где-то в Южной Америке дело было.
– На все у тебя примеры есть!
– А как же? Сопоставляю, делаю выводы. Не одними же руками работать. – Сопреев взял за локоть Алехина. – А пивка? На разлуку.
