Текст книги "Завод"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Глава восьмая
1
Министр и шесть заместителей размещались на четвертом этаже. Узкий коридор был устлан серой синтетической дорожкой с длинным мягким ворсом. Приемная министра была в самом конце. Грекову же надо было к одному из замов. В центре коридора и налево. Он толкнул дверь и вошел в приемную. В огромном помещении среди незнакомых людей уже сидели Шатунов и эксперт с восточной фамилией, которую невозможно было запомнить. Греков поздоровался. Шатунов официально кивнул, словно и не приглашал его к себе встречать Новый год. Греков отошел в сторону, но и тут было слышно, как Шатунов обсуждал достоинства буфета второго этажа перед буфетом при столовой.
Над дверью кабинета заместителя министра висела табличка: «Заседание коллегии». Греков знал, что коллегия началась с десяти. И перед очередным вопросом будет объявлен перерыв минут на пятнадцать. Тищенко все же выбрал время и предупредил, что приедет ровно в двенадцать.
На просторной, искусно сделанной из цветных металлов контурной карте страны были обозначены места расположения предприятий министерства. Греков отыскал и свой завод. Флажок обозначал, что этот завод – один из лучших в министерстве.
Курить вроде не запрещалось: неспроста же выставлены пепельницы. Греков достал сигарету и принялся ее разминать. У него было достаточно причин волноваться. Приезд Татьяны нарушил его планы. Он хотел составить тезисы, просмотреть расчеты. Но все полетело кувырком. Весь день они не расставались.
И сейчас Греков был во власти тех волнений и не мог отойти, забыться. Он перебирал подробности их встречи. Еще и еще раз пропускал в памяти, точно в замедленной проекции, обрывки фраз. Блеклый свет ночи тихо шарил по стенам комнаты. И тени ее ресниц то удлинялись, то пропадали, когда горела спичка. Они много курили, и пепел, похожий на пемзу, сыпался на подушку. Приходилось его сдувать и стряхивать.
– А мы с тобой, Генка, еще совсем молоды, – Татьяна притягивала к подбородку простыню. К утру стало прохладно, хотя и хорошо топили в эту новогоднюю ночь.
– Подумаешь, каких-нибудь сорок четыре.
– Как это, как это? Мне только сорок два.
– Зато мне сорок шесть.
– Вот еще. Я осредняться не хочу…
А в коридоре то и дело раздавались чьи-то шаги, разговоры, смех. Ночные стены, как мембраны, перекачивали все эти звуки в комнату. Татьяна улетела вчера ночным рейсом. Надо было успеть на работу. Оказывается, она все эти дни жила у матери…
В поле зрения Грекова возникли элегантные черные туфли с модными бронзовыми пряжками.
– Ну, Грек, держи хвост пистолетом! – весело, однако гораздо тише обычного, произнес Шатунов, подсаживаясь к нему.
Из распахнувшихся дверей кабинета стали выходить люди. Шатунов принялся комментировать их появление, правда, многих Греков знал не хуже, чем сам Шатунов.
– Крылов. Это наш человек. Уважает порывы. Хотя и быстро охладевает. Член коллегии. А рядом – Абросимов. Голова. Консультант по линии СЭВа. Холерик. И рассуждает, и действует. Трижды женат. На достигнутом не останавливается…
Греков перевел взгляд на худого высокого Абросимова с лицом Мефистофеля.
– Следующего ты знаешь. Наш высокочтимый Леонид Платонович. В английском языке есть форма глагола – будущее в прошедшем. Тот самый случай. Но пути господни неисповедимы.
Греков увидел коренастую фигуру, напоминающую трапецию с большим основанием внизу.
– Шульгин. Отличный мужик. Любит кричать: «Факты! Где факты?!» А когда есть факты, огорчается, ибо не о чем кричать…
Шульгин был маленького роста и лыс. Чем-то напоминал Всесвятского…
– Христофор. В отличие от Колумба носит фамилию Курицын. Никогда ничего не открывал. А закрывать закрывал. Опасен. И влиятелен.
Греков хорошо знал Курицына. И часто с ним сталкивался. С переменным успехом. Курицын был доктором наук. Защитился по совокупности каких-то работ в начале пятидесятых. И с тех пор работал в министерстве. Член коллегии…
– Под рукой у Курицына – Скокальский. Безлик. Вследствие этого – многолик. Обожает министра с десяти до без четверти семь, пять раз в неделю. Оратор, когда свыше точно задан курс. Среди сотрудников кредитом не пользуется…
И Скокальского знал Греков. Вместе отдыхали когда-то в санатории. Правда, по работе не сталкивались, Скокальский курировал другие предприятия.
– Прохоров. Сильный человек. И личность. Не обидно.
Греков знал и Прохорова, начальника одного из главков.
Полагали, что в ближайшее время он станет заместителем министра…
А из кабинета выходили и выходили все новые люди. Они о чем-то громко переговаривались. Смеялись. Просматривали протоколы.
– Говорят, свита делает короля, – произнес Греков. – Тут не понять. Слишком разношерстная свита.
– Как сама жизнь! – иронически воскликнул Шатунов. – А вот и король. Точнее, вице-король. – Шатунов смотрел в сторону, будто вел совершенно посторонний разговор.
Заместителю министра на вид было лет пятьдесят. Высокий, спортивного склада мужчина с короткой стрижкой. Бледный шрам на щеке нисколько не уродовал его лица, наоборот, придавал мужественность. Шрам был результатом одного из восхождений Викентия Назаровича Лужского в горах Центрального Кавказа. В министерстве все об этом знали.
Замминистра о чем-то спросил начальника главка Прохорова, тот ответил, и они оба рассмеялись, направляясь в коридор, но в дверях столкнулись с Тищенко. Греков заметил, что Лужский радушно поздоровался с профессором, обменялся с ним несколькими фразами, потом они оглядели приемную.
«Меня ищут», – подумал Греков и зачем-то отвернулся к окну. Он был рад, что профессор приехал. Пунктуален.
Часы в стеклянном пенале принялись отбивать двенадцать ударов.
На длинном столе, покрытом зеленой скатертью, стояли бутылки с минеральной водой. Против каждого кресла – набор шариковых ручек и блокнот.
Греков развешивал свои схемы на специально отведенном стенде, по соседству с выставкой миниатюрных макетов, среди которых он видел и несколько своих приборов. Кнопки держали слабо, и листы то и дело срывались. Греков их крепил вновь и нервничал. Наконец он справился с этой работой и, осторожно ступая, чтобы вдруг не задеть какой-нибудь лист, отошел.
Лужский предложил Грекову сесть поближе. Пришлось кому-то подвинуться, следом передвинулись еще человек пять.
Лужский потер ладонью шрам.
– По представлению референта Олега Макаровича Шатунова наша коллегия должна рассмотреть сообщение главного инженера геофизического завода. Признаться, меня несколько смутила поспешность представления. Однако референт полагает, что сообщение того заслуживает. К тому же ближайшие заседания коллегии уже регламентированы, а сегодня, так сказать, новогодняя пауза. Сколько времени продлится ваш доклад?
– Минут сорок, – поспешно ответил Греков.
– Постарайтесь уложиться в полчаса.
– Мы к этому долго готовились, Викентий Назарович, – возразил Греков и указал на диаграммы. – Стоит ли спорить о десяти минутах?
Головы сидевших по периметру длинного стола казались Грекову головами пловцов на дорожке бассейна при массовом заплыве.
И вдруг в самом конце этого дорожки он увидел Смердова.
Это было неожиданно, как взрыв.
– С приездом, Рафаэль Поликарпович, – поздоровался Греков.
Сидевшие за столом будто разом нырнули в воду, показывая свои затылки.
«Ненормальный, нашел время здороваться», – подумал Смердов, кивая в ответ. «Какого черта он прискакал? – удивился Греков. – Впрочем, хорошо. Для него и буду излагать, так все же лучше». И, дождавшись, когда все вновь «вынырнут», начал говорить:
– Каждое поколение людей считает свое время исключительным. Однако наше поколение имеет, по-видимому, наиболее серьезное основание думать, что именно конец двадцатого века является особо замечательным. Это эпоха научно-технической революции. Этот самый бескровный в истории переворот произошел внутри каждого из нас, определил наш образ жизни, хотя многие и не представляют достаточно четко, что же происходит на самом деле.
– Боюсь, что десять минут его не спасут, – вставил кто-то.
В кабинете зашевелились. Лужский побарабанил по столу пальцем. Греков взглянул на Тищенко. Профессор одобрительно прикрыл припухшие красноватые веки: мол, продолжайте.
– В нашей стране научно-техническая революция является самым серьезным оружием в достижении еще более высокой ступени развития общества. Именно ей сегодня уделяется огромное внимание. Именно она заставляет чувствовать особую ответственность каждого перед обществом. И как всякая революция, обостряет конфликты между людьми, живущими старыми нормами и новым поколением людей. Я имею в виду не возраст… – Греков вышел из-за стола и сделал несколько шагов к развешанным схемам. – Не замечать этого явления – значит обрекать дело, которым ты занимаешься, на гибель. Лично я это почувствовал. Мне стало неинтересно заниматься тем, чем я занимаюсь.
– Странная манера выступления на коллегии, – обронил Шульгин.
– Нельзя ли ближе к делу? – поддержал Курицын. – Сколько требуется денег, чтобы вам было интересно заниматься своим делом?
Грекову не хотелось начинать разговор с конца. Черт бы взял этого Христофора.
– Разрешите прежде объяснить, для чего заводу нужны средства. И как решается проблема… К тому же я выступаю на коллегии министерства. Извините.
– А не на рынке, – Прохоров укоризненно взглянул на Курицына. – Продолжайте, Геннадий Захарович! Очень интересно…
Греков украдкой взглянул на часы. Прошло ровно сорок минут.
– В заключение я хочу поблагодарить профессора Тищенко и его коллег по институту, – сказал Греков и направился к своему месту.
– Это мы поняли! – воскликнул Крылов.
– А вам я попеняю, – Тищенко строго взглянул на Крылова. – Вероятно, Викентий Назарович не знает, что член коллегии Крылов уже месяц не посещает курсы прогнозирования.
– Профессор, зачем вам электронные машины при такой памяти? – Крылов рассмеялся.
– Память у меня плохая. Но я готовился к коллегии и собрал досье на некоторых членов. Опыт у меня на сей счет большой. А между тем, – продолжал Тищенко, – тут поднят вопрос огромной государственной важности. Проделана значительная работа…
– И не впервые, – вставил Прохоров.
– Да. Не впервые. Я весьма благодарен Грекову, что он не отступил.
– Пока не отступил! – уточнил Курицын и откинулся на спинку кресла. – Мы еще не списали деньги, которые заморожены в Перми. Первоклассные электронно-вычислительные машины загружены на пять процентов. А тут вообще предлагают бог весть что. Добровольно ликвидировать важнейшие службы завода. И ходить с протянутой рукой… С жиру бесятся.
– Именно, – подхватил Леонид Платонович.
Лужский призвал высказываться организованней. Первым взял слово Шатунов. Направляясь к стенду, он мимоходом о чем-то спросил Грекова, но тот не расслышал. Тон Шатунова был холоден, официален, словно это не он восторженно кричал в трубку: «Привет, Грек». И вид какой-то брезгливый.
– Мы с Гасаном Махмудовичем детально ознакомились с запиской главного инженера…
Эксперт с восточной фамилией согласно кивнул.
– И пришли к выводу, что министерство не должно оставлять этот вопрос без внимания… – Шатунов говорил уверенно. В то же время с величайшей почтительностью ко всем, включая и явных противников проекта. Он умело выделял те места доклада, о которых не было спорных мнений. В итого получалось, что Греков на верном направлении. – Совет Министров и Госплан должны поддержать проект, если составить толковую записку с должным обоснованием.
«Какой умница, какой политик этот Шатунов!» – подумал Греков.
После Шатунова выступил Гасан Махмудович. И он говорил горячо, заинтересованно…
Сосед справа передал Грекову записку. Кривые буквы едва касались друг друга, удерживаясь, должно быть, за счет молекулярных сил – почерк Шатунова. «Грек! Все пока идет нормально. Еще два-три выступления в плюсе, затем жди осложнений. Платоныч точит зуб – причина угадывается смутно. Надо выбить положительное решение коллегии. Целую, Шатун».
Наконец-то решил выступить и Тищенко. Старик взглянул на Лужского. Тот улыбнулся и назвал его фамилию. Профессор поправил широкий галстук, потрогал торчащий из кармана уголок платка и встал.
– С самого начала хочу предупредить, что кое-кого из присутствующих я не люблю. Больше того, ненавижу. Хотя сами по себе они, возможно, и неплохие люди…
По кабинету пробежал легкий смешок.
– И на это есть причины, – продолжал профессор. – Одна из самых серьезнейших проблем, которой занимаются сотрудники нашего института – это преодоление инерции консерватизма, привычности мышления. Проблема номер один! Правда, успехами мы пока хвалиться не можем. Когда в сороковых годах была создана электронно-вычислительная машина, мало кто предполагал, что человечество стоит на заре качественно новой фазы. Я экономист. И буду выступать как экономист. Известно ли вам, что вычислительный центр автозавода в Горьком заменяет три тысячи человек управленческого аппарата?
– При чем тут автозавод? У Грекова всего полторы тысячи вместе с вахтерами, – прервал Курицын.
– В этом и новизна нашей системы, что она пригодна для небольших предприятий. Она обеспечивает выход на внешнюю связь с поставщиками, – Тищенко заметно волновался. – Разработана качественно новая система в отличие от существующих во Львове, в Тольятти. А таких заводов, как тот, на котором работает главным инженером Геннадий Захарович, у нас в стране очень много. И, думаю, нет надобности подчеркивать важность эксперимента…
– Но зачем? Завод и так справляется со своим делом. Выберите какую-нибудь артель и экспериментируйте на здоровье! – воскликнул Курицын. – Еще свежа в памяти подкаменская кампания.
– Я понимаю, неудача в Подкаменске насторожила. Но для эксперимента нужен завод, а не артель, где подвизаются зачастую малограмотные и равнодушные люди. Вот и подсунули нам в Подкаменске то, что себе негоже. Кстати, не без вашей помощи, товарищ Курицын, – отпарировал Тищенко.
– Хорошее и так хорошее. Вы плохое нам исправьте, – разозлился Курицын.
– Мы не ремонтная бригада, Христофор Парменович! – Тищенко потерял контроль над собой и пристукнул кулаком по столу. – Безобразие! Никакого представления!
– Напрасно вы так, Станислав Михайлович! – Прохоров дотронулся до рукава Тищенко. – И представление у нас некоторое есть. Но не обо всем.
Прохоров встал и чуть ослабил галстук. Крахмальный воротничок оставил на шее красную полоску.
– Я хочу сделать лишь замечание, не более. Меня всегда привлекали идеи вашего института. Но есть у меня некоторые соображения. Так называемое гибкое звено, в которое вы предлагаете слить несколько предприятий, требует и соответствующих кадров. А на что мы уповаем при выдвижении человека? На анкету! Образование – высшее. Политически грамотен. Морально устойчив. Вот три кита, как говорится. Согласен, вполне достойные параметры. Но, признаться, после такой аттестации специалисты кажутся лично мне похожими друг на друга, как близнецы. Заслуги человека измеряются не его деловыми качествами, а тем, что он не совершил ошибок. Поэтому кое-кто и старается сложить с себя ответственность: лучше ничем не выделяться, чем рисковать и ошибиться. Уклонение от своевременного решения иной раз наносит больше ущерба, чем даже ошибочное решение. Вот какой вопрос, Станислав Михайлович, меня волнует больше технической стороны. Сейчас модно считать, что техника – панацея от всех бед. Но техникой управляют люди. И если вы предложите достаточно эффективный метод подбора кадров, лично я вам поклонюсь… А что касается сути предмета, то мне она кажется убедительной. Предложенная система из двух КБ и трех заводов-смежников представляется мне началом серьезного дела. Вроде единой энергетической системы. Кстати, как мне известно, идея образования подобных звеньев стоит на повестке дня Совмина.
Прохоров сел.
– После категорического выступления товарища Прохорова мне как-то трудно собраться. Упредил он меня, – громко произнес Курицын. – Возможно, я отношусь к людям, которые боятся ответственности. Но тем не менее я хочу подчеркнуть: за неудачи и срывы идей Института кибернетики отвечают не машины, а мы с вами. – Курицын поклонился Тищенко. – И скидок на эксперименты нам не делают. Мы производственники. И рисковать хорошим заводом, уводить его в сторону от задач… Не знаю… Пусть скажет Леонид Платонович: завод в его подчинении…
Греков и не взглянул в ту сторону, где шумно отодвигал кресло Леонид Платонович. Он и так прекрасно знал, как выглядит его начальник, напоминающий стареющего борца. Выпяченный подбородок обтянут дряблой, сероватой кожей, плоский нос, большие выцветшие глаза. В прошлом он был известным приборостроителем, но со временем заметно поугас. Леонид Платонович был решителен и смел, когда направление, которое он выбирал, соответствовало его точке зрения, когда он до тонкостей знал вопрос. Не изучал, а знал… Он тогда проявлял и гибкость, и ум, и такт. Но если случалось наоборот? Если он не понимал?! Он уже и не пытался понять. В это он уже не верил. А с годами все чаще и чаще возникали ситуации, которые Леонид Платонович не понимал. И чтобы не потеряться в столь быстро изменчивом мире, Леонид Платонович преданно берег свою верную, неоднократно испытанную тропку – дисциплину. Дисциплина в управлении была превосходная. Это Леонид Платонович пронес через годы. Именно за счет дисциплины управление выглядело в министерстве респектабельно. Отчеты, письма, инструкции – кровь, что циркулировала на всех уровнях управления, наводила трепет на сотрудников, заставляя идти на проступки во имя основной цели – дисциплины… Главная крамола, которую Леонид Платонович узрел в деятельности Грекова, это ревизия основы основ его мироздания – сомнение в целесообразности того, что свято чтил начальник управления. Новая система разносила в пыль старый порядок. Он не понимал новую систему… К тому же он верил в непреложную истину факта – раз он «жив», значит, кому-то он нужен. Во имя каких-то высших целей. Это Леонид Платонович прекрасно чувствовал. Несмотря на решительные постановления и приказы, газетные статьи и фельетоны…
Леонид Платонович втянул голову в маленькие плечи. Точно спрятался в яму и выглядывал оттуда своими красивыми глазами.
– Я не стану долго распространяться, – предупредил Леонид Платонович. – Разговор с Грековым у нас впереди. Так сказать, в служебном порядке. Хочу лишь отметить, что увлечение новациями уже изрядно сбило с толку хорошего главного инженера. Увело его в сторону от основных задач…
– А не считаете ли вы, Леонид Платонович, что Греков немного сбился с траверса, оказался в критическом положении? Почувствовал кислородное голодание? – Лужский попытался разрядить обстановку шуткой.
– Нет. Не считаю, Викентий Назарович, – веско проговорил Леонид Платонович. – Я не силен в вашей альпинистской терминологии. Но тут иная основа.
Многие переглянулись. Внешне грубая отповедь заместителю министра была со стороны начальника управления искусной лестью. Лужскому импонировало, когда подчеркивалось его увлечение этим мужественным спортом.
– Иная основа, – повторил Леонид Платонович. – Самоуспокоился наш Греков. Почил на лаврах. Вот и пошел на нарушение дисциплины.
– В чем нарушение? – возмутился Гасан Махмудович. – Хороший работник. Убедительные расчеты. При чем тут альпинисты-кавалеристы? В старую бочку нельзя лить молодое вино.
Леонид Платонович терпеливо переждал, поджав плоские пергаментные губы.
– Надеюсь, вы понимаете, что столь ответственное и серьезное недовольство высказано мною не без оснований. Верно, Геннадий Захарович? – Леонид Платонович посмотрел на Грекова.
– Факты! Где факты? – крикнул Шульгин и вытер лысину платком.
– Фактов хоть отбавляй, – Леонид Платонович извлек из папки толстую стопку бумаг. – Протоколы группы народного контроля. В них требуют привлечь Грекова к ответственности. Вплоть до отстранения от должности. Оснований для этого, должен сказать, предостаточно. Я уже докладывал об этом Викентию Назаровичу, и он разделяет мое беспокойство.
– Свое мнение я выскажу сам, – нетерпеливо произнес Лужский. – Мы обсуждаем вопрос первейшей государственной важности. Первейшей. Особенно хочу подчеркнуть значение системы управления при слиянии небольших предприятий. Мы обязаны подойти со всей серьезностью, а не смешивать два разноплановых вопроса. – Лужский помолчал. – С Грековым разговор особый. К тому же я заметил тут и директора завода.
– Бывшего директора, – произнес Смердов. – Хочу просить, чтобы на пенсию отпустили. С этим и приехал…
2
У «Детского мира» женщина продавала надувные шары. Смердов достал кошелек. Женщина отсчитала ему двадцать разноцветных баллончиков.
– Как гора с плеч. А то все думаю, что внучатому племяшу подарить. Я у сестры остановился: гостиницу не забронировал, – сказал Смердов.
– Можете взять мой номер. Я вечером улетаю. – Греков повернулся к продавщице – И мне десяток. – Получив холодный, негнущийся пакетик, он протянул его Смердову. – От моего имени подарите. Пусть надувает.
Смердов принял пакетик и сунул его в карман.
– Мне в метро… Не нравится мне ваш вид, Геннадий Захарович.
– Радостного мало, Рафаэль Поликарпович.
– Знаете, о чем подумал один чудак во время авиационной катастрофы? – спросил Смердов. – Хорошо, что Земля круглая. А то на угол падать было бы больней. Так что в каждой ситуации возможен худший вариант. Пусть еще раз вернутся к этому вопросу. Это даже солидней. Да и Тищенко злей станет.
Греков проводил Смердова до входа в метро. Механические контролеры с тупым равнодушием отсекали от общей толпы обладателей пятаков.
– Я никогда еще так не дорожил своей должностью, – сказал Греков.
– Не тронут вас, не волнуйтесь. Кто же останется тогда на заводе?
Смердов шагнул на ступеньку эскалатора, качнулся, торопливо ухватился за перила, обернулся и помахал Грекову рукой.
