Текст книги "Завод"
Автор книги: Илья Штемлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Вы давно, Греков, отступили от темы, – проворчал Смердов. – Цель нашего визита – исполкомовское письмо. А вы расфилософствовались!
– Почему, Рафаэль Поликарпович? – Греков усмехнулся. – Сессия исполкома выделила нам триста квадратных метров жилья. Решение сессии – закон! Однако произошло нарушение закона. Вот мы и приехали в горком. А тут, оказывается, поддерживают отступление от закона. Повторяется то, что случилось с нашим бракованным прибором.
– Ну, нет! – возразил Коростылев. – На последней сессии было решено разгрузить городскую очередь частично за счет ведомственных распределений. Вы просто не знаете об этой поправке к закону.
Греков сел и резко хлопнул себя по коленям.
– Значит, все по закону! А мы думали, злая воля. Думали, хотят усмирить нашего строптивого Рафаэля Поликарповича.
– Усмирить? Зачем же так? Мы можем поладить и методом убеждения. – Коростылев отошел от Грекова к столу и приподнял за угол коричневую папку. – Отважились забраковать некачественный прибор?
– Есть обстоятельства, при которых исполнение своего прямого долга требует решительности и воли. Я имею в виду не какие-либо исключительные ситуации, а обыденные и простые. Разве у вас подобного не бывает, Сергей Сергеевич?
– Бывает, Геннадий Захарович, бывает.
Они разговаривали таким тоном, словно встретились на дне рождения или на семейной вечеринке. Два старых приятеля, знавшие друг друга много лет. Лишь подчеркнутое обращение друг друга на «вы» вносило в разговор незначительный, но вполне определенный оттенок, исключающий ложную доверительность, когда собеседники так нравятся друг другу, что походя прощают мелкую сладенькую лесть, за которой прячется взаимное равнодушие.
Глазок селектора торопливо замигал. Секретарша сообщила, что вновь звонят с мясокомбината.
– Сейчас не могу. Я им сам перезвоню, когда освобожусь. – Коростылев нетерпеливо положил трубку и обернулся к Грекову. – Жаль, мы с вами редко встречались. Мне нравится наш разговор.
– Думаю, что не очень. Ведь в наших неприятностях отчасти есть и ваша вина, – сказал Греков. – И вполне может быть, что в дальнейшем на мою голову посыплются всевозможные шишки, происхождение которых я не сразу и пойму.
– Знаете, Геннадий Захарович, мне действительно было интересно с вами разговаривать, но, оказывается, вы все время думали о себе, что вы герой. И даже втайне восхищались собой. – В голосе Коростылева звучало огорчение.
– Извините, – смущенно проговорил Греков. Он чувствовал стыд. Какие у него были основания не доверять Коростылеву? Никаких. Да он и не подумал о том, что именно так могут быть истолкованы его последние фразы.
– Да чего уж там! Пожалуйста. – Коростылев поднял коричневую папку: – Можно ознакомиться?
– Прошу вас, – торопливо сказал Греков. – Буду рад. Это экономические и отчасти социологические рекомендации.
Коростылев переложил папку на свой полированный стол.
Пора было и уходить. Первым молча поднялся со своего кресла Смердов. Края его плотно сжатых губ были приспущены, придавая лицу директора брезгливое и обиженное выражение. Поднялся и Старостин, озабоченно сунув в карман свой блокнот; он так и не раскрыл его за все время разговора.
Однако Коростылев, казалось, не замечал этих сборов. Он что-то искал среди бумаг, сосредоточенно нахмурив брови.
– Так мы пойдем, Сергей Сергеевич, – нарушая неловкость обстановки, проговорил Старостин.
– Одну минуточку. Кажется, нашел. – Коростылев выбрался из-за стола и подошел к Грекову. – Я все думал, показать вам или нет? Решил, что надо показать. Возьмите с собой и распорядитесь, как вам будет угодно.
Греков в недоумении скользнул взглядом по голубому конверту и спрятал его в карман.
4
Очередь продвигалась быстро. Смердов взял винегрет. Спросил полпорции солянки. Антрекот. Кисель. Расплатившись с кассиром, направился к свободному столику.
Следом подошел и Греков.
– Разрешите присоединиться?
Смердов молча и подчеркнуто недовольно подвинулся, не переставая жевать и глядя в слепое, затянутое морозцем стекло.
Греков поглядывал на Смердова. Тот отодвинул пустую тарелочку из-под винегрета и принялся за солянку.
– Так и будем молчать? – произнес Греков.
– А о чем нам говорить? Наговорились, – помедлив, угрюмо ответил Смердов. – Дураком своего директора выставили. О чем же еще говорить?
– Напрасно вы так, Рафаэль Поликарпович.
– Молодцы. Ничего не скажешь, молодцы. – Смердов с ожесточением впился крепкими зубами в мясо. – А ведь уговорились. Обо всем уговорились!
– Вы неправильно жуете. По науке надо жевать и вертикально и слегка перетирая. Глядите как… – Греков начал жевать, как рекомендует наука.
Смердов искоса посмотрел на Грекова.
– Будто корова, – произнес он серьезно.
– Вот-вот, – Греков кивнул. – Укрепляет десны. Только не надо торопиться.
– И жуйте себе по науке. А мне и так удобно. – Смердов вновь отвернулся к матовому зимнему стеклу и вздохнул. – А где Старостин?
– На завод уехал.
– И меня не предупредил, – недовольно сказал Смердов.
– Оробел, видно, – Греков насмешливо прищурился.
– Оробел! Там, в кабинете, небось не оробел. Даже Форда вспомнил. Ну и прыткий оказался, не ожидал.
Греков не мог понять, осуждает директор парторга или нет.
– А он молодец.
– Кто?
– Старостин, конечно. Не казенная душа.
– Это вы на меня намекаете? – Смердов повернулся к Грекову.
– Да уж не знаю на кого. – И вдруг Греков заметил у одного из столиков Кирилла Алехина в компании какого-то старика и молодого человека в морской куртке. Греков уловил скользящий взгляд Кирилла, хотя Кирилл и сделал вид, что не узнал главного инженера… – Недавно мне один человек по телефону рассказывал, как побывал на каком-то заводе. Экскурсантом. Слюнки, говорит, текли от зависти. И главное, поставщики у нас одни и те же. А вот работают люди, умеют. Не вы ли мне об этом рассказывали?
– Так ведь им внимание какое! – загорячился Смердов. – А мы что? Экспериментальный завод…
– Вот именно! – Греков говорил ироническим тоном. – Нам сам бог велел экспериментировать.
– Но что они хотят, ваши молодцы из Москвы?
– Хотят использовать преимущества, которые дает социалистический строй, – резко ответил Греков.
– А нельзя ли поконкретней?
– Пожалуйста. Они предлагают связать в единую систему всех наших смежников. И в Москве, и в Магадане! Никакой отсебятины. График – закон! План выпуска и план поставок – закон! – столь же резко продолжил Греков.
– И все? – прервал Смердов. – Единая система? Прекрасно! И когда это будет?
– Ну, это зависит во многом и от нас. Предстоит большая работа. По реорганизации структуры, подбору кадров.
– И все это было в той папке, которую вы оставили Коростылеву? – Смердов вопросительно смотрел на Грекова.
– Нет. Там кое-какие выводы по нашему заводу. А работа по этой теме проводится в Институте кибернетики уже много лет. Почему же вы не спрашиваете, что за конверт передал мне секретарь горкома?
Смердов пожал плечами, мол, это касается вас, я не имею к этому ни малейшего отношения.
– Вот ознакомьтесь. – Греков сунул руку за борт пиджака и извлек конверт, на котором аккуратным круглым почерком было выведено: «Первому секретарю горкома товарищу Коростылеву С. С. В личные руки». Обратного адреса не было.
Смердов принялся ощупывать карманы в поисках очков.
– Ладно. Я сам вам прочту, – сказал Греков, вытаскивая из конверта листок. – «Заботясь об интересах нашего родного социалистического государства, обязан сообщить о безобразных делах, творимых главным инженером нашего завода Грековым. У вышеназванного Грекова сильно пошатнулся авторитет в коллективе. И, всячески стараясь удержать авторитет, Греков творит эти безобразия. Завод не выполняет плана, занимается приписками, доводкой сданных приборов. А в прошлом месяце вообще сплошное безобразие. Греков пустился на авантюру. Он приказал собрать датчики из бракованных. Люди работали как патриоты своей страны и собрали датчики. Но Греков прибор „Радуга“ забраковал. Специально, чтобы поднять свой пошатнувшийся авторитет. А при чем тут наши советские рабочие? Разве они виноваты, что Греков приказал собирать датчики из хлама? Нет, не виноваты, товарищ секретарь. Тогда почему им не хотят оплачивать их труд согласно договоренности? Работа была сверхурочная, люди не покидали цех несколько суток. Кроме всего прочего, Греков, стараясь поднять свой авторитет, окружил себя подхалимами и приспособленцами. Это главный конструктор Лепин и другие. А также ведет себя аморально и развратничает. У него внебрачная любовь с экономистом Глизаровой Аней. А у Грекова семья, и он член партии. К тому же он эту Глизарову назначил на должность уволенного им честного человека Всесвятского, который не стал мириться со всеми безобразиями. Вообще, честных людей травят. Так, начальник сбыта Гмыря, бывший фронтовик, лежит с инфарктом…»
– Хватит! – Смердов хлопнул ладонью по листу.
– Здесь и о вас есть. – Греков сдвинул ладонь директора и расправил лист. – Где ж это? Ах, вот… «Директор завода Смердов, опытный производственник, попал под влияние Грекова и надел на глаза розовые очки…» И в конце: «Сердце переполнено радостью за успехи наших других предприятий, и оно же обливается кровью за безобразия у нас на заводе…»
– И никакой подписи? – проговорил Смердов.
Греков сложил письмо, спрятал в карман и оглянулся.
Молодой человек в морском бушлате что-то рассказывал, энергично жестикулируя. Кирилл подпер виски сжатыми кулаками, не сводя взгляда с морячка. А старик посмеивался, утирая губы салфеткой…
– Я вот думаю, с какой стати Коростылев передал мне это письмо?
– Хотел показать, что не сердится на ваше хамство. Да и что ему делать с этим письмом? Ведь это навет, безобразие какое-то, – проговорил Смердов.
– Почему? – Греков придвинул к себе кисель какого-то лимонного цвета. – Например, история с Всесвятским? Или, допустим, история с датчиками. Кстати, за проделанную работу, Рафаэль Поликарпович, надо платить. Бригада сделала все возможное.
– Я не могу оплачивать брак.
– Авторитет руководителя?
– Вот и платите из своего кармана, Геннадий Захарович. Ваша была идея, если не ошибаюсь. – Смердов волновался и не скрывал этого. – Поднимайте свой авторитет. – Смердов кивнул на карман Грекова, в который тот спрятал письмо.
– Это уж вы зря вспоминаете, Рафаэль Поликарпович.
– Не зря. Все это ваши новации, эти ваши социологи. Столько лет выполняли и перевыполняли план! И все было хорошо. Надо энергичней работать, уважаемый Геннадий Захарович.
Они работали вместе много лет. Бывали и разногласия, и взаимное недовольство. При этом Смердов, случалось, кричал на Грекова. Тот частенько отвечал ему тем же. Но сейчас было нечто иное. И не спор, а негромкий и в чем-то совершенно необычный для них разговор.
Они одновременно покинули столик и, лавируя между посетителями, двинулись к выходу.
Поравнявшись с Кириллом, Греков остановился и тронул его за плечо. На него глянули продолговатые, с едва заметной косинкой, синие глаза Татьяны – до чего ж он все-таки похож на свою мать…
– Что, Алехин? Говорят, ты неплохо поработал в институте полимеров?
– Здравствуйте, – выражение лица Кирилла было настороженным и выжидательным. – Кто говорит?
– Да говорят, – Греков заставил себя улыбнуться.
– Вроде ничего. Температурную держит, – а глаза Кирилла все ждали, о чем еще вспомнит главный?
– Молодец, Алехин, молодец, – Греков с любопытством взглянул на красивого старика в довольно заношенном черном костюме. Старик улыбался, словно ему очень нравилось, что хвалят Кирилла… – Жми, Алехин, жми, – добавил Греков уже через плечо.
Смердов, одетый в тяжелую длиннополую выворотку, стоял в гардеробе и озабоченно натягивал перчатки. Казалось, он не замечал отсутствия Грекова – только вот справится с перчатками и уйдет.
– Знаете, кто это? Сын Алехина, Кирилл.
Смердов прекрасно уловил значение тона главного инженера. Нет, голубчик, распустил я тебя не в меру. Повременим с перемирием…
– Парню за пьянку в цехе выговор влепили, а вы его по головке… Именно дешевый авторитет. Именно…
Греков на весу перенял от гардеробщика пальто и, продевая на ходу руки, выскочил на улицу.
Сумерки плотно облепили дома сизой прозрачной дымкой. И дома, вероятно боясь растеряться, семафорили друг другу освещенными окнами.
На рекламном щите были расклеены плакаты с изображением лошадиной морды. Жокеи в пестрых камзолах, в стремительном скоке приподнялись над седлами. В воскресенье – открытие зимнего сезона на ипподроме. Большие конные испытания. Работает тотализатор. Участвуют питомцы пятого и восьмого конных заводов – победители многих союзных и международных скачек. Среди участников – чемпион Спартакиады народов, мастер спорта Юсуф Юсуфов и его сыновья – Атарбек, Теймураз и Женя.
Свернув за угол, Греков глухо застегнул пальто до самого воротника и пошел медленней, вдыхая холодный липкий воздух, неуловимо пахнущий свежими огурцами.
5
Спустя минут двадцать из того же кафе вышли Кирилл, Адька и Иван Николаевич.
Старик закутал шею шарфом и, заронив в него подбородок, старался надышать тепло в ворсистую мякоть шерсти. Он прихрамывал сильнее обычного. То ли боялся поскользнуться, то ли наступило обострение.
– Так нельзя, я должен вас чем-то отблагодарить, – старик тронул Адьку за рукав: – Если вы не берете денег, давайте условимся о другом.
– О чем? – Адька надвинул козырек на переносицу, так он себе казался более мужественным: – О чем? Вы старый больной человек. Могу я позволить себе жест – подарить бывшему компаньону лекарство? К тому же в нашем государстве лечение бесплатное.
– Но вы еще далеко не государство.
– Я его частица… И все же, почему вы оставили коммерцию?
– Не ваше дело.
Кирилл шел молча, не вслушиваясь в разговор своих спутников. Его мысли занимала неожиданная встреча с Грековым. Расположительный тон главного инженера, признаться, его озадачил. Выходит, его пребывание в институте полимеров не прошло незамеченным…
Старик остановился перед рекламным стендом.
– Дилетанты! Господи, ну и дилетанты… Намалевали.
Молодые люди разглядывали разноцветных жокеев с улыбчивыми цирковыми лицами. У Юсуфа Юсуфова было усатое лицо Карабаса Барабаса. Что это так возмутило старика? Обыкновенный плакат…
– Как обыкновенный?! Открытие зимнего сезона. И кого они изобразили? Жокея! Это зимой-то? Безграмотно… В зимних соревнованиях участвуют только наездники в колясках. А не жокеи…
– Халтурщики, – подначил Адька.
– Именно, – возмущенно подтвердил старик. – Послушайте, Арнольд. Я знаю, как вас отблагодарить, хоть и не верю в лекарство от гипертонии. – Старик обернулся к Зотову. Даже в вечернем освещении было видно, как поблескивают его маленькие глазки: – Я покажу вам, как работают лошадей. У меня там связи. Нас пропустят… Идемте, идемте. Это очень интересно…
– У него свидание, – Адька указал пальцем на Кирилла, словно тот был на противоположной стороне улицы.
– Ну и что? – воодушевился старик. – Это с той милой девушкой?
– У вас отличная память, сэр, – усмехнулся Адька.
– Я вас однажды уж предупреждал, Арнольд: сэр – звание дворянское, – обиделся старик и тут же заторопился: – И девушку возьмем с собой. Это очень интересно, уверяю вас. Очень…
Трехъярусное легкое здание манежа было по-вечернему затемнено, лишь тусклая лампочка раздвигала сумрак над узенькой дверцей служебного входа.
Иван Николаевич попросил своих спутников подождать, а сам заторопился к вахтеру. Залысины на его пальто как-то необыкновенно выпячивались, словно спина старика сейчас существовала отдельно от его длинной торжественной фигуры… Поравнявшись с вахтером, Иван Николаевич наклонился и что-то проговорил. Женщина замахала руками, точно отгоняя комара.
– Через вас одни неприятности, – громко сказала она.
Теперь молодые люди услышали и голос старика.
– Ну, пропусти, Зинаида, пропусти. Я и лошадок осмотрю. Польза ведь.
– Начальство запретило пропускать вашего брата, тотошника, – все повышала голос вахтер: – Мало вам трибун, так сюда проникаете.
– Какой же я тотошник, Зинаидушка? – старик старался говорить тихо, но голос в пустом узком коридоре усиливали бетонные стены: – Я и на бегах уже, поди месяца два не был.
Вахтер молчала. Старик легонько постучал пальцами по деревянной перекладине.
– Я тебе шоколадку принесу, честное слово. Завтра и занесу.
– На кой мне ваш шоколад?! – вахтер повернулась к старику спиной.
Лариса махнула рукой к выходу. Кирилл вопросительно взглянула на Адьку. Но тот как ни в чем не бывало рассматривал развешанные на стене газеты… Скрипнула входная дверь и мимо молодых людей развалистой наезднической походкой прошел человек. Старик обернулся, вытягивая шею и всматриваясь.
– Юсуф? Юсуфушка, – засуетился Иван Николаевич. – Здравствуй, Юсуфушка.
Человек приятельски похлопал старика по спине.
– Что, не пропускают? – обратился он к вахтеру. – Пропусти ты, Зина, Ивана Николаевича.
– Велено не пускать, – послабевшим голосом ответила вахтер. – Вчера к Спиридонову из милиции приходили. Сезон, говорят, начинается…
– Какой же он букмекер? Он фельдшер, правда, Иван Николаевич? А Спиридонов все равно у себя в кабинете чай пьет.
– Какой же я букмекер? Я фельдшер, все знают, – загомонил старик. – Вот внукам хочу работу показать… Ведь ты работаешь сегодня лошадок, а, Юсуфушка? – И, не дожидаясь ответа, старик радостно прокричал: – Лариса, мальчики. Идите сюда… Что вы там застряли?
Голос Ивана Николаевича звучал непривычно, с ласково-деревенским окончанием фразы, словно старик всю жизнь прожил вдали от суетливого города.
– Так это вы, Юсуф Юсуфов? – проговорила Лариса. – А где ваши усы?
Мужчина весело взглянул на девушку и рассмеялся. И все рассмеялись.
– У меня их сроду не было. Эти художники друг дружку рисуют. – Юсуфов все смотрел на Ларису и улыбался, при этом золотые коронки его зубов как бы выползали из-под толстых влажных губ. И очень не вязались его имя и фамилия с типично русским лицом.
– Ладно. Идти так идти, – Кирилл решительно придвинулся к барьеру.
Вахтер откинула планку и ворчливо предупредила, чтобы не особенно там задерживались, – чего доброго нагрянет Спиридонов да пришьет ей, что тотошники взятки подсовывают и проходят на манеж.
Старик торопливо семенил следом за наездником, пригибаясь, чтобы не казаться таким высоким рядом с крепышом Юсуфовым.
– Так мы в конюшню заглянем, а, Юсуфушка? Можно?
– Можно, можно… Ты пощупай мне одного жеребца. Неделю его работаю, – не оборачивался Юсуфов.
– Ну и как? – Старик искоса мазнул взглядом спешащих рядом молодых людей и незаметно так, молодцевато, выправил вперед тощую грудь.
– Как?! Неработанный шел полуторную без десять.
– Ну?! – искренне воскликнул Иван Николаевич и причмокнул в удовольствии: – Классный жеребец… Чей же он?
– От Гегемона и Змейки.
– Это какой же Змейки? – старик приостановился. – Не Анафемы ли с Вандалом?
– Ну, – Юсуфов толкнул фанерную дверь конюшни.
Длинный, сыпанный влажным песком коридор плетью рассекал призовую конюшню на две половины. Высокие решетки денников выглядывали подобно дверям номеров гостиницы. На расчищенной площадке были свалены несколько сломанных американок, ржавые спицы которых раскинулись в стороны от ободка, будто застывшие взрывы. Валялись резиновые башмаки для копыт, рваные ногавки. Воздух был свежий, с запахом соломы.
Пожилая женщина мыла в раковине металлические скребницы, постукивая ими о кран. В глубине коридора хрипловато и коротко заржала лошадь.
Женщина повернулась к Юсуфову и покачала головой.
– Узнал, а? Узнал вас Поплавок, а, Степан Петрович?
– Узнал, стервец, – порадовался Юсуфов.
– Учуял, значит, – поддержал Иван Николаевич.
– Учуял, учуял. – Юсуфов снял широкое ворсистое пальто и повесил в шкафчик, приглашая и молодых людей. – Меня зовут Степан Петрович, – проговорил он, ни к кому не обращаясь в отдельности, но так, словно специально для Ларисы. – Юсуф Юсуфов – псевдоним. Разрешите? – Он ловко снял с Ларисы пальто и задержал его в руке, выбирая крючок. – Псевдоним. Я раньше работал в цирке…
– Это чувствуется. – Кирилл перехватил Ларисино пальто и накинул на гвоздь. – А ваши сыновья там, на афише… тоже цирковой фокус?
Прозвучало грубовато. Лариса шагнула в сторону и повертела у виска указательным пальцем. Юсуфов вновь выдавил из-под верхней губы золотые коронки, так и не удостаивая Кирилла ответом.
Темные денники выглядели сиротливо – их обитатели работали сейчас на манеже. Юсуфов шел быстро впереди. И Кириллу казалось, что его маленькая головка есть просто часть могучей спины, непостижимым образом выдавленная вверх. Вдруг Юсуфов остановился у двери какого-то денника, прислушался и резким толчком отбросил дверь. Пахнуло густым, теплым духом.
В глубине денника на перевернутом ящике сидели два человека. Появление Юсуфова, да еще в сопровождении незнакомцев, их явно озадачило. Один из мужчин проворно смахнул с ящика бутылку.
Юсуфов молча переносил взгляд с одного на второго.
– Ей-богу, Степан Петрович, – захныкал, поднимаясь, долговязый узкоплечий дылда с бесцветным, заросшим светлыми волосами лицом, – мы так, в общем… За Поплавка. Ведь полуторную без десять выдал. Это ж для кого угодно рекорд. А он сразу – и на тебе…
– Ай-яй-яй, Вася. Классный ты, Вася, конюх. А вот балуешься ты, Вася, балуешься…
– Дак ведь повод, Степан Петрович, – горестно ответил дылда. – Если б не этот рекорд, разве я б себе позволил?
– Позволил бы, Вася, позволил.
– Эх… Не такой я человек, Степан Петрович, чтобы за просто так в конюшне водкой баловаться, – дылда опустил глаза и рассматривал свои огромные красные ладони. – Я ведь что? Я ведь уважение имею… И стаж у меня безупречный… Санаторием награждали…
– Собирай, – коротко прервал его наездник.
Из глубины денника донеслось ржание. Лариса прильнула к решетке и шепотом позвала к себе Кирилла.
В слабо освещенном деннике стояла лошадь. Она по-птичьи склонила голову набок, разглядывая большим глазом Ларисино лицо. Темные волосы спадали по шее лошади глубоким завитком. Маленькие острые уши чутко дрожали, будто стрелки компаса, выбирая точное положение. Изогнутая шея, замершая на взлете морской волной, переходила в спину и, словно обессиленная, стекала темным блеском по тонким длинным ногам, брезгливо переступающим по некрашеным доскам денника. А морда узкая, стремительная. Четко очерченные ноздри, словно два слепых зрачка…
Лошадь вздернула голову, заслышав скрежет засова, и нетерпеливо стукнула передними копытами.
– Поплавок… Мальчик мой, – проговорил Юсуфов. Он достал квадратик сахара.
Медленно взмахнув ресницами, жеребец потянулся к угощению.
– Ну что, Иван Николаевич, как он с виду?
Старик, не отвечая, задрал рукава пиджака, обнажая тонкие белые руки, и подошел к жеребцу. Лицо его было серьезно.
– Ой, ударит, – испугалась Лариса.
Конь повернул в ее сторону голову и тряхнул гривой… Все рассмеялись.
Старик точным скользящим движением пригладил круп жеребца, по-особенному, тыльной стороной ладони прощупал ребра, почку, заглянул в зубы.
– Хорошего порядка жеребец, – заключил Иван Николаевич. – Чем растираете?
– Флюидом, – торопливо ответил конюх Вася, вытягивая по-солдатски свои длинные руки.
– С зеленым чаем?
– Нет, – растерялся Вася. – На опии. Сахар свинцовый кладем.
– Чай зеленый настаивай. Хорошая штука… И повыше забирай, когда трешь…
Вася промолчал и принялся готовить Поплавка к запряжке. Он по-хозяйски сложил весь приклад у коня, чтобы сподручнее было обряжать, и ловким движением принялся обматывать бинты. Это нравилось жеребцу. Он сам попеременно подставлял конюху свои скульптурные ноги.
– Добро-то, а? – хмельно бормотал Вася. – Мне б такие… Я бы в ансамбле песни-пляски такое выдавал…
Кирилл следил за всем этим внимательно и восторженно. Ему хотелось погладить коня, дотянуться до нетерпеливо подрагивающей кожи или угостить сахаром. Он незаметно взглянул на Юсуфова – попросить, что ли, кусочек?
– Ногавки, – командовал Юсуфов. – Чек… Ты, Вася, готовь шарабан.
Долговязый конюх повернул к наезднику небритое лицо, удивленно вытаращив маленькие плутоватые глазки.
– Шарабан, шарабан, – повторил Юсуфов. – Покатаем гостей… Не платить же фельдшеру за визит.
– Дак ведь конь-то, Степан Петрович… Старшего класса жеребец… Можно считать, весь сезон чистый крэг, а вы… унижение ему такое вправляете…
– Сказал – шарабан, – оборвал Юсуфов и повернулся к старику: – Не забыли, как вожжи держать, а?
Иван Николаевич взволновался. Он потер ладонями о брюки и задвигал тощими плечами. Острое лицо его напряглось и порозовело. И, переводя взгляд с наездника на коня, он не знал, что и ответить.
– Не забыл, не забыл, – проговорил за него Юсуфов, следя за работой конюха.
– Власть употребляют, – довольно громко бормотал Вася, заканчивая обряжать. – Крэгового жеребца в шарабан, как паршивого лошака… Полюбовницам удовольствие, а жеребцу нарушение режима. Ясно дело… А ишшо за водку отматерил… Порядочки на конюшне, куда там…
– А что это такое? – громко произнесла Лариса, пытаясь заглушить Васино недовольство.
– Чек, – ответил Юсуфов и провел взглядом по тонкой фигуре девушки. – Чтобы лошадь морду вниз не опускала. Резвость падает, – и, повернувшись, он бросил конюху: – Не ворчи. Тоже, умник… Пусть дистанцию пройдет под нагрузкой, – однако в тоне наездника звучала виноватость.
Конюх ничего не ответил, лишь движения его стали короткими и злыми.
Все пространство ипподрома, похожее на овальное блюдо, освещалось ртутными лампами, и бледно-сиреневая ледяная дорожка казалась выложенной мириадами драгоценных камешков, каждый из которых переливался своим особым оттенком. А пустующие ярусы трибун подчеркивали эту острую неестественную красоту.
По беговому кругу проносились рысаки в легких одноосных американках. Обычная вечерняя работа лошадей… Поплавок, вытянув морду, тревожно встречал и провожал остренькими ушами проносившихся лошадей.
– Подбери вожжи-то, распустил, как сопли, – проворчал Вася. То, что ездку будет вести старик фельдшер, было для конюха неожиданной глубокой обидой. И он, не стесняясь Ларисы, длинно и запутанно выматерился.
Шарабан мягко присел под тяжестью четырех человек, спрямляя рессоры. Было тесновато. Лариса прижалась к Кириллу. Ее глаза нетерпеливо блестели в предвкушении езды…
– Большую резвость не задавайте, – Юсуфов улыбнулся Ларисе. – Так. Пусть согреется жеребец… Трогайте.
Шарабан резко дернулся вперед, завалив седоков к спинке сиденья. Все мощнее отхлестывая задними ногами, Поплавок набирал резвость. Он чувствовал непривычность коляски и чужие руки наездника. Однако старик вел себя все уверенней, и это передавалось жеребцу, успокаивая его, выравнивая легкую рысь – тротт в энергичный мах.
Сделав четверть круга, Иван Николаевич принял жеребца на вожжи, и Поплавок, требуя свободы, высоко задрал голову и часто заработал ногами, переводя мах в резвую. При этом голова его казалась неподвижной, лишь равномерно покачивался горизонт, изломленный крышей манежа. Воздух свистел в переплетах шарабана. Блики ртутных ламп мелькали тоннельными огнями метрополитена…
– Дает! – восхищенно произнес Адька.
– А что такое крэг? – спросила Лариса.
– Лучшая лошадь на ипподроме, – торопливо пояснил Адька, боясь, что Кирилл его перебьет.
Но Кирилл молчал, прикрыв глаза, весь отдаваясь скорости и глотая тугой зимний воздух остывающими зубами.
– Ну? Молодец, Поплавочек ты мой, – покрикивал Иван Николаевич, прижимая жеребца к бровке. – Молодец, сынок! Отличный ты рысак, Поплавочек… Молодец, граф! Ох ты и молодец, граф! Прославил Русь, граф, хвалю! Алексей Григорьевич, граф Орлов-Чесменский…
Старик все восхищался ходом жеребца. И голос его из певуче-деревенского, так привычно звучащего на конюшне ипподрома, где он мог быть сразу принятым «за своего», голос этот превращался в обычный холодновато-вежливый, из-за чего старик и был когда-то прозван сэром Джоном…
За финишным столбом старик сбросил резвую, чтобы успокоить жеребца до конюшни. Поплавок был этим недоволен, он крутил из стороны в сторону головой и заводил недоуменный глаз назад, к наезднику…
– В русско-турецкую кампанию граф Орлов в битве под Чесмой пленил семью турецкого генерала, – рассказывал старик, ни к кому не обращаясь. – А после окончания кампании он доставил семейство генерала в целости и сохранности, за что и получил в подарок от султана табун чистокровных арабских жеребцов. Среди них и был знаменитый Сметанка, предок орловских рысаков…
Иван Николаевич обернулся, слушают ли его молодые люди или нет? Вроде слушают… Он еще погасил резвость. Теперь Поплавок шел ленивым троттом, покачивая в такт движению головой, словно здороваясь со встречными рысаками…
– Искусство. Истинное искусство… И стыдно его осквернять грязными делами. Грех. И никакого достоинства, – спина Ивана Николаевича обмякла, убаюканная троттом. – Мелкие людишки, поправ прекрасное, разменивают свое достоинство на потные мятые рубли… Грех! – Старик ткнул рукой в пустые траншеи ярусов манежа, словно манеж был заполнен многотысячной орущей толпой.
– Что-то не замечал я раньше за вами святости, сэр, – проговорил Адька, ерзая на стертом жестком сиденье.
– Вы были близоруки, дружок, это точно…
Лариса запрокинула голову и рассматривала медленно отступающие пронзительные капли ртутных ламп на фоне неподвижных далеких звезд. Разговор Ивана Николаевича с Адькой сливался в набор слов, ускользающие от внимания. В сравнении с только что пережитой сказкой слова эти были пустыми, прозрачными… Она положила щеку на плечо Кирилла, втягивая холодный запах его шеи.
