Текст книги "Госпожа следователь"

Автор книги: Игорь Зарубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

15.30–18.53

– Алло, Федя, ты в магазин не ходил еще?.. Ну и хорошо. Не ходи никуда, я сама сегодня должна закупки сделать… Я тут грибов насобирала, буду пирожки печь. – Клава то и дело оглядывалась по сторонам, все время боясь, что, пока она будет разговаривать по телефону, у нее стянут из сумки кошелек. Странное дело, вроде следователь, а воров боится. Одно слово – вокзал. – Нет, в прокуратуре грибы выращивать не стали. Я в лесу набрала, ездили тут по делу. Видишь, работа в прокуратуре тоже приносит свои плоды… Вареники? А я обещала? Значит, будут и вареники…

Игорь стоял невдалеке и неловко переминался с ноги на ногу. Почему-то всегда жутко нервничал, когда она разговаривала с мужем.

– Быстро-быстро, поскакали! – Клава схватила Игоря под локоть и потащила ко входу в метро. – Мне еще запрос написать нужно по восьмому продмагу и послать в Кимры.

Все эти запросы как раз касались того самого «мерседеса». Сначала был взрыв в машине – здорово рвануло. И всех, кто в ней сидел, в клочки разнесло. Клавдии это дело поручили, поскольку она по убийствам. Но шумный террористический акт оказался обыкновенной мафиозной разборкой. Концы вывели на колбасных предпринимателей из славного города Кимры. Клавдия и Игорь увязли в бухгалтерских бумагах. Но беда была еще и в том, что Веня Локшин так «художественно» снял взорванный «мерседес», что взрывотехники отказались делать экспертизу. А самое печальное, что «мерседес» этот уже не получалось переснять. Его куда-то свезли. Москва чистоту любит…

– Хотите мороженого, Клавдия Васильевна? – Игорь попытался остановиться у лотка.

– Ну прямо как маленький, – хихикнула она.

– Я большой, – буркнул он и покраснел. – Просто жарко…

Игорь замолчал и уставился в свои анекдоты. Какой-то он странный временами бывает, чудной какой-то.

На Макса немного похож. Уши тоже торчат и словечки те же. Только Макс повиднее будет, девки, наверное, так и вьются, вон домой за полночь является. За Игорем так вряд ли будут виться. Хотя, кто знает, Черепец вон какой шпындик, а бабы к нему летят, как на мед. Клава бы к такому бегать не стала. Лысый, плюгавый, злой. Понятно, если бы еще машина какая шикарная или там в доме всего полно, так ведь нет.

А девицы все на машинах.

– Странно, – как будто подхватил ее мысль Игорь. – Они все на одинаковых тачках к нему ездили. Хотя, может, напутали бабульки.

– Потом, не здесь, – оборвала Клава. Профессиональная привычка – не разговаривать о работе в общественном транспорте.

Хотя это он правильно заметил. У всех одна марка машин. Если только действительно старушки не напутали. Напутали же про собачку. Хотя машина – не собака. Вон у соседей тоже пуделек живет. Веселый такой, приветливый, все в лифте гадил. Как гадить перестал, даже решили, что сдох. А прошлого дня гулял себе во дворе с хозяйкой. Отучили просто. Но машина – не пуделек, ее спутать нельзя, тем более в деревне.

– Выходить. – Игорь вежливо тронул ее за плечо.

– Да-да…

Эх, машина, машина. Скорее бы Федя свою починил. А то все свободные деньги на этот драндулет, колготок лишнюю пару не купишь.

– Который час? – спросила она на улице.

– Без десяти четыре. – Игорь глянул на часы.

– Хоть бы додумались в холодильник заглянуть, а то будут сидеть голодные.

– Дежкина, не рано на работу? – пошутил вахтер.

– А ты чего тут скучаешь? Шел бы себе домой футбол смотреть. Тут воровать нечего. – Она сунула пропуск в сумку.

– Вот и я говорю, что… – обрадовался было вахтер, что хоть с кем-то может перекинуться парой слов, но Клавдия Васильевна уже зашагала по коридору к своему кабинету. Игорь послушно бежал рядом.

– Дежкина, там на втором этаже распродажа! – закричал кто-то ей в спину.

Распродажа. Нет более верного способа сорвать рабочий день в каком-нибудь учреждении, чем устроить в нем пусть даже самую никчемную распродажу. Это будет лихорадить работников с утра до вечера. На таких распродажах покупают даже то, что в магазине никогда не купят, – еще бы, прямо под носом, идти никуда не надо, да еще с двухпроцентной скидкой.

Клава, конечно, резко затормозила и сунула Игорю в руки все пакеты, сумки, папки. Только кошелек выдернула.

– Ты иди, а я скоренько. Только посмотрю, что там.

В голове крутилось: «Феде рубашку бы неплохо, Ленка стрейчи просила. Правда, может подождать. Макс трусы все износил, пары две-три не помешают. Нет, колготки подождут, у меня еще старые не сносились. Что еще?.. Ах да, «Блендамед»…

И Клавдия, забыв о том, что весь день мысль о безработице, а стало быть – безденежье, сжимала ее решимостью жить экономней, помчалась вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, – распродажа!

Народу было немного, и то в основном женщины. На трех столах был разложен товар – духи, лак для ногтей и помада. Были еще модные зимние шляпки, но кому они сейчас нужны, летом-то. Ни трусов, ни стрейчей, ни рубашек не было. Были, правда, колготки.

Быстрым наметанным глазом Клава пробежалась по ассортименту.

– Ага, мне один «Блендамед». А это что?

Продавщица, молодая накрашенная девица, ухмыльнулась, смерив взглядом тетку.

– Краска для волос. Всех цветов и оттенков, экологически чистая и совершенно безвредная. Если вы захотите перекрасить волосы, допустим, в черный цвет, то вам всего лишь…

– Нет, спасибо. – Клава сунула пасту в карман и грустно вздохнула. Всегда хотела быть жгучей брюнеткой, но к этому еще неплохо бы годков десять скинуть, ноги подлиннее и талию потоньше. Да и Федя не поймет.

А краски было действительно много, сортов двадцать. И все какие-то естественные, как у людей, не то что родная отечественная хна, от которой волосы красные, как утренняя заря.

– Клавдия Васильевна, они тут все пирожки без нас слопали, только два осталось, – пожаловался Игорь, как только она подошла к кабинету.

– А ты чего тут, в коридоре?

– Да там Чубаристов кого-то принимает. – Игорь пожал плечами. – Просил не мешать.

– Ладно, пойдем в тридцатой посидим.

В тридцатой комнате запросто можно было уединиться и поработать. Это была как бы нейтральная полоса. Что-то тут собирались все время соорудить, но никак руки не доходили.

Клавдия достала термос и пакет с пирожками.

– Ешь, у меня диета. Худеть пора. – Она села за стол и стала рыться в папке: где распечатка по поставкам в продмаг?.. – Вот похудею, выкрашусь в жгучую брюнетку, прическу сделаю. Все бандюги повлюбляются. Представляешь, как легко допросы вести будет.

– А вы и так красивая. И совсем даже не толстая, – пробубнил Игорь с набитым ртом.

– Ага, вот она, родная. – Клава нашла распечатку. – Это ты на мне тренируешься?

– В смысле?

– Комплименты делать? Так, что тут у нас по сосискам? Ага, вот они… – Клавдия углубилась в цифры, только шевелила губами от усердия. – Поел, Игорек?

– Угу, – сыто отозвался тот.

– Сходи-ка распечатай мне на компьютере все поставки по сосискам и отправь это дело в Кимры. – Она протянула Игорю бумагу. – Пусть к завтрашнему утру сделают. Добро?

– Ничего я на вас не тренируюсь, – тихо сказал Игорь. – Вы правда не толстая.

– Ну хорошо, хорошо – тростинка. Давай беги, а то там все уйдут, еще день потеряем.

Игорь кивнул, схватил бумаги и убежал. Ну все, можно идти домой. Еще по магазинам пробежаться надо, стирального порошка купить, мяса. Мясо она Феде покупать не доверяла. Один раз попросила, так он таких костей домой притащил, что только на суп и сгодились.

Дверь неожиданно распахнулась.

– А-ага-га! Кто тут у нас в такой поздний час с преступностью борется?

Это был, конечно, Левинсон. Вкатился в кабинет эдаким калачиком и взгромоздился на стул.

– А ты чего не у себя в кабинете? Сидишь тут, как бедная родственница.

– Там Виктор с кем-то уединился, попросил не мешать.

– Скажите, какой важный. Хохму новую слышала? – потер Левинсон руки от удовольствия.

– Про Ульянова, что ли? Так ты еще утром рассказывал.

– Да нет! – Он вдруг захохотал и замахал на нее руками. – Ульянов твой протух уже давно. У меня свежачок.

– Ну давай, только быстро. А то мне домой пора.

Зазвонил телефон, и Клава схватила трубку.

– Следователь Дежкина. Говорите.

– Алло, Клавдия Васильевна? А ты че тут, не у себя? – Это звонили с вахты. – Клавдия Васильевна, заскочи к Чубаристову. Тут его водитель обыскался.

– Так он уже домой, наверно, смотался. – Дежкина посмотрела на часы.

– Нет, не смотался. Ключи не сдавал, и телефон все время занят. Ну загляни к нему, не в службу.

– Ладно, сейчас. – Она повесила трубку.

– А пирожков не осталось? – понюхал воздух Левинсон.

– Так вы ж их днем и спороли, – развела руками Клавдия.

– Спороли. – Левинсон заулыбался. – Нужно мне тебя у мужа отбить, ты такие пирожки печешь – даже моя бабушка не умела, царство ей небесное.

– Перебьешься. И так весь рабочий день мои пироги трескаешь, вон уже со стула свисаешь! – рассмеялась она и выскочила из комнаты.

Чубаристова в кабинете не оказалось, хотя дверь была не заперта.

– Виктор Сергеевич, ты где? – позвала она, заглянув в соседнюю комнату. – Ой, а вы кто?

В кресле сидела какая-то блондинка и читала журнал.

– Да это я, Дежкина! – блондинка засмеялась. – Ты что, не узнала?

– Тю! Люся…

– Ну как мне? – И секретарша поправила прическу.

– Не знаю, русые больше шли. И такое впечатление что голову высушить не успела.

– Ничего ты не понимаешь, – Люся надула губки и уставилась в журнал. – Это мокрая завивка. Сейчас все так носят.

– А Виктор Сергеевич?..

– Он свидетеля пошел провожать, – ответила секретарша, не отрываясь от «Cosmopolitan».

– А почему телефон занят?

– Не знаю. Я сама только вошла…

Трубка лежала на столе. Видно, Чубаристов снял ее, чтоб не мешали.

Клавдия положила трубку на аппарат и крикнула:

– Его там водитель на вахте ждет!

– Так Виктор Сергеевич туда и пошел! – донеслось из-за стены.

Левинсон никуда не уходил. Когда Клава вошла, они с Игорем как раз покатывались от смеха.

– Отнес? – Клава и сама начала улыбаться, даже не зная почему.

– Отнес, отнес. – Игорь смахнул слезу. – Завтра утром отправят – и копию вам на стол.

– А чего веселитесь?

– Да тут один… – Левинсон звучно высморкался. – Представляешь, приходит в суд мужик, подает заявление на Мосэнерго. Говорит, что его током долбануло и теперь у него в темноте голова светится. Ночью по улице ходить не может – его все боятся. Просит возместить моральный ущерб в размере пяти миллионов долларов.

– Ну и что, возместили?

– Конечно! Завели его в темную комнату и спрашивают: «А почему же сейчас не светится?» А он отвечает: «Потому, что я на резине стою».

– И что?

– Ну его, конечно, выперли, а на следующий день приходит другой мужик и говорит, что хочет подать в суд на Мосэнерго. Его током долбануло, и после этого он не может ничего в руках держать, все тут же загорается. А пришел в резиновых перчатках. Попросил моральный ущерб в три миллиона долларов. Все аж обалдели. Взяли документы, а фамилия та же, что и у предыдущего. Он, оказывается, парик нацепил и усы наклеил. Да так аккуратненько, что и не заметили. Ну его выперли, конечно, а назавтра он опять приходит. Подает в суд на…

– На Мосэнерго? – засмеялась Клава.

– А-ага-га! Мимо! – радостно воскликнул Левинсон. – На городскую АТС.

– А эти что?

– Говорит, что у него телефон по утрам сам разговаривает, за него. Если кто звонит, то телефон просто отвечает, что его нет дома и всех матом кроет. Но, что самое интересное, его опять не узнали. Только когда документы проверили. Он бороду нацепил и лысину накладную, представляешь! Тогда вызвали дежурного милиционера и сказали, чтобы тот его больше на порог не пускал. А этот дед как закричит: «Я на вас в суд подам, прокурору!» Гримером старым оказался с киностудии.

Опять зазвонил телефон.

– Следователь Дежкина. Говорите.

– Клавдия Васильевна, это опять я. Ну где там Чубаристов? – Это опять вахтер.

– Так он же к вам пошел, еще минут десять назад.

– Не было его.

– Странно. – Клава пожала плечами. – Мне Люся сказала, что он пошел свидетеля провожать.

– Не выходил никто.

– Но я в любом случае Люсе сказала, она передаст.

Клава повесила трубку. Уходить из тридцатой теперь не хотелось – разложилась она тут основательно.

– А вот еще случай был, – начал Левинсон, но Клавдия вдруг как-то странно посмотрела на него. Левинсон стушевался. – А впрочем, в другой раз. Пойду…

В комнате после ухода «пресс-секретаря» повисла какая-то странная тишина. В таком случае говорят или «милиционер родился», или «тихий ангел пролетел».

Игорь сортировал и подшивал к папке бумаги по продмагу, а Клава решила еще раз просмотреть дело об этой идиотской собаке. Хотела сделать пометки о беседе с Черепцом, даже достала чистый лист бумаги и ручку, но вдруг поняла, что писать ей нечего. Абсолютно нечего. Все это уже есть в деле, кроме разве что сплетен старушенций.

– Чем больше думаю, тем меньше понимаю, – пробормотала она, скорее даже не Игорю, а себе самой. Просто забыла о его присутствии.

– Вы про собаку?

– Ну да, про нее. Что-то здесь странное.

– А что странного?

– Ну вот представь, ты работаешь в Доме моды, ты там самый главный, а вещи покупаешь в уцененке. Разве не странно?

– А при чем тут уцененка? – не понял Порогин.

– Ну как же. Он ведь какая-то там шишка у собаководов. И мужик вроде не бедный. Мог бы попородистей щенка взять. Ну там сенбернара или бульдога какого-нибудь. Ну я понимаю, четвероногий друг лучше двуногих двух, но все равно ведь дворняжка. И воровать ее незачем. Если эти бабы хотели ему насолить, так просто отравили бы. Хотя черт его знает…

– Вот именно.

– Да и не похож он на бабника…

– А кто похож? – улыбнулся Игорь.

– Тоже – черт знает. Вот ты сам посуди, раз к нему столько женщин бегает, значит, он бабник?

– Ну так получается.

– Так получается. А если он бабник, то почему же ко мне не приставал? Разговаривал, как будто я его за нос укусить хочу.

– Ну-у, может, у него нет вкуса, – тонко польстил Игорь.

– Нет вкуса… – Клава задумалась. – Блондинки, брюнетки, серо-буро-малиновые в крапинку… Что же у него за вкус такой? Может, он их по машине подбирает? По красной «девятке»?

– И чтоб ругаться умели.

– В смысле? – не поняла Клава.

– Ну они же все по-одинаковому ругались. И голос у них одинаковый. Помните, бабки говорили?

– Да-да-да, помню! – воскликнула Клава.

– Ну и что это все значит?

– Что это все значит? А то, что ты сейчас посиди тихонько минут пять, а потом я тебе скажу. Или, если хочешь, можешь вообще домой идти. Утро вечера мудренее.

– Да нет, я посижу. – Игорь затаил дыхание. Он ждал чуда.

А никакого чуда не ожидалось. Что делать, Клава просто не знала. Ей это новое дело не просто досаждало, оно ее жутко раздражало, даже бесило. Ну что это такое, в конце концов?! Ну ладно, поручили следовательнице прокуратуры искать собаку. Но вокруг этого еще и какие-то странные тайны мадридского двора. Самохин объяснять ничего не захотел, Черепец что-то скрывает, да и вообще он какой-то странный. Бабки какую-то ерунду плетут. Из всех фактов за сегодняшний день – только какая-то красная машина и голос. И то – один на всех многочисленных девиц. Ну еще коврик. Кстати, попросить Игоря отдать его на экспертизу, что ли?

Мотивы, мотивы, вот что самое главное. Мало того что тут никаких мотивов нет, но все это и преступлением-то назвать можно только с большой натяжкой.

– А знаешь что, – вдруг сказала она – так неожиданно, что Игорь, который только Клавдиного слова и ждал, все равно вздрогнул, – сколько у нас в городе театров?

– Не знаю, а зачем вам театры? – Игорь удивленно смотрел на начальницу.

– Да, ты прав, театры тут не нужны. Киностудии или салоны красоты…

Игорь решительно ничего не понимал.

– Вот что, узнай, сколько в Москве салонов красоты. Дорогих, хороших салонов, – произнесла она задумчиво.

– Зачем?

– Постой, не сбивай, – Клава замахала руками. – Так, и потом узнай, у скольких парикмахерш, да, скорее всего парикмахерш, ну черт с ним, заодно и массажисток, хотя это вряд ли, есть красные «девятки». Им должно быть лет тридцать или что-то около того.

– Кому, «девяткам»? – Игорь наморщил лоб, стараясь влезть в мысли Клавдии Васильевны.

– Нет, женщинам, – Клава посмотрела на него и улыбнулась. – Не старайся, все равно не поймешь. Я и сама пока не понимаю, только догадываюсь.

– О чем? – Игорь начал нервничать. Неприятно чувствовать себя идиотом.

– Это может быть одна и та же женщина. Голос один, выражения одни, машина одна. Волосы можно перекрасить, прическу поменять. Но так часто этого себе позволить не может ни одна женщина, если только она сама этим не занимается. Понял?

– Теперь понял, – разочарованно вздохнул Игорь. Чуда не произошло. – Можно, конечно, попробовать, но мне кажется, что это глухой номер. Мало ли женщин могут иметь одинаковые тачки и одинаковый голос. Потом, по поводу голоса – это бабки надвое сказали. Ведь они слышали через стены.

– Ну, не знаю, не знаю. – Клавдия встала и начала складывать документы в папку. – Мне просто так кажется.

– Кажется? – Игорь попытался скрыть ухмылку.

– Именно. И не смейся. Слышал о таком понятии – женская интуиция?

19.40–22.10

Оптовый рынок кишмя кишел.

Клавдия с трудом протискивалась сквозь галдящую толпу и на ходу изучала ценники. При этом еще надо было запомнить, в каком киоске или контейнере встретился товар подешевле.

С некоторых пор это занятие стало для Клавдии своеобразной тренировкой памяти. Цифры выстраивались в голове в столбцы, самое главное – вовремя выудить нужную информацию.

К примеру, самые дешевые сосиски из курицы нынче продавали в ларьке номер 1650, а сметану – в угловом, номер 2407.

Это означало, что всего лишь одной ходкой по рынку Клавдия сэкономила себе на теплые импортные колготки.

– Пропустите девушку-инвалида! – гаркнули сзади, и Клава едва успела отскочить в сторону.

Мимо нее промчалась груженная всяческой снедью тележка, причем снеди было – в человеческий рост; толкала же тележку пухленькая старушонка с кудерьками и выдающейся вперед вставной челюстью.

– Пустите девушку-инвалида, кому говорят! – вновь выпалила она, блеснув металлическими зубами, и исчезла в людском водовороте.

Отовсюду струился запах пережаренных шашлыков и масла. Над палатками вдруг разом вспыхнули огни, сумерки разрезал острый электрический свет, и рынок, словно пробудившееся существо, забурлил пуще прежнего.

Пристроившись в небольшую очередь за голландскими куриными окорочками, Клавдия от нечего делать наблюдала за снующими покупателями.

Забавное это было зрелище, если честно. На лицах отпечатался единый общий восторг, и имя этому восторгу было: «Э-эх, сэкономим!»

– …А я вам говорю: это лед! – услыхала Клавдия упрямый голос.

У прилавка с окорочками стоял крепенький дедок в линялой шляпе, и на лице его было написано злое неудовольствие и отчаянная решимость идти до конца во что бы то ни стало.

– А я говорю: заморозка! – отвечала продавщица, прищурив левый глаз.

– А вы пощупайте! – настаивал дедок.

– Я тут вам не щупать поставлена, а торговать товаром, – огрызнулась продавщица.

– Товар у вас, между прочим, дрянненький, – не унимался дедок.

– Не нравится – не берите!

– А я хочу!

У продавщицы выразительно сузились губы, и было видно, что лишь присутствие изрядного числа покупателей мешает ей высказаться по существу.

– Слушай, дед, – сказала она ласково, – шуруй-ка ты отсюда… подобру-поздорову!

– Она мне угрожает! – догадался дедок, и сморщенное личико его озарилось счастливой улыбкой. – Граждане, прислушайтесь: она мне угрожает! Слыхали?! При коммунистах – обижали, при демократах – обижают… где ж правду искать человеку?!..

– А в чем, собственно, дело? – спросила Клавдия, протискиваясь вперед. Вокруг уже галдели, обсуждая происходящее и разделяясь на два непримиримых лагеря.

– В магазинах обвешивают, на рынок придешь – и тут то же самое! – голосила дамочка в легкомысленной шляпке с фиалкой из голубенькой материи.

– Да он же к ней приставал, разве вы не видели? – не соглашался мрачного вида тип с горящими глазами.

– Я закрываюсь! – вдруг озарило продавщицу. – Расступитесь, я закрываюсь!!!

Вдохновленная идеей о столь иезуитской мести, она принялась швырять гири в ящик.

Все на мгновение онемели, а затем завопили с тройной силой. Сторонники продавщицы обвиняли защитников старика, а сам дедок тем временем мертвой хваткой вцепился в обледенелые окорочка и молча сопротивлялся, покуда продавщица пыталась вырвать товар из его сухощавых рук.

– Я тебе покажу – лед! – злорадно приговаривала продавщица, по одной отколупывая синеватые куриные ляжки и отправляя их обратно в корзину. – Ты у меня еще попляшешь!..

– Послушайте, – сказала Клавдия, словно и не заметив закипания страстей, – это не вы на прошлой неделе на этом же самом месте индюшатиной торговали?

– А если и я, то что? – выпалила продавщица. – Купленный товар обратно не принимается!

– Замечательная была индюшатина! – сообщила Клавдия. – Я теперь только у вас индюшатину покупать буду. А окорочка чьи, голландские?

– Ну, – неопределенно откликнулась продавщица, заинтригованная поведением покупательницы.

– Хорошие окорочка, – оценила Клавдия, и дедок, вырвав из рук опешившей торговки добычу, принялся запихивать ее в сумку. – Из таких окорочков отличный плов бы получился.

– На сегодня торговля окончена! – отрезала продавщица.

– Да? – соболезнующе произнесла Дежкина. – И куда ж вы теперь, с эдакими-то коробками?..

Она кивнула в сторону нераспроданного товара.

– А что?

– Я думаю, мы бы смогли разобрать все в два счета. И вам удобно, и нам выгодно. Вот я б, например, килограмма два-три взяла. Семья большая, и всех накормить надо…

– Куда это вы без очереди?! – взвизгнула очкастая девица с иссохшим лицом, по всему видно, студентка. – Мне тоже три кило нужно, а я перед вами стояла!..

Тут все загалдели, выстраиваясь в прежнюю очередь, и продавщица, не успев толком осознать, что произошло, уже швыряла на весы обледенелые куриные ноги, высчитывала сдачу и кричала: «Следующий!»

– Правильно вы с ней, – заговорщицки шепнул дедок, протискиваясь мимо Клавдии и прижимая к груди, как самое ценное, кулек с покупкой, – с ними со всеми так и надо, с торгашами. Я сам тридцать лет в торговле работал, я их как облупленных знаю!..

И, гордый собою, он прошествовал к выходу.

Час спустя, обвешанная авоськами и полиэтиленовыми пакетами с по-пляжному обнаженными грудастыми девицами, Клавдия входила в подъезд своего дома. Как заслуженная награда за урегулированный рыночный конфликт, из тяжеленной сумки стыдливо выглядывали синюшные голландские окорочка.

– Вечер добрый, Клавочка, – приветствовала ее бабулька с балкона второго этажа, имени которой никто не знал, но зато она знала не только всех, но и про всех. – А твои уже все дома. Леночка минут двадцать как пришла, ее до угла кавалер провожал. Симпатичный, но с сигаретой. Зачем молодежь курит, а?..

Клавдия кивнула и поспешно юркнула в дверь. Заговаривать с бабулькой было делом чреватым.

– А, это ты, мать? – полувопросительно-полуутвердительно произнес Федор Иванович, взглянув на жену поверх очков. – Нет, ты подумай, что на белом свете творится!..

Федор Иванович восседал на кухне в своей привычной позе – нога на ногу, спиной опершись о подоконник, и занимался не менее привычным делом: изучал прессу.

Кто-то может решить, что изучать прессу было для Федора Ивановича чем-то вроде хобби. Ничего похожего. С некоторых пор изучение прессы составляло цель и смысл жизни мужа Клавдии Васильевны.

Когда за Федором Ивановичем, слесарем-инструментальщиком высшего разряда, всю сознательную жизнь оттрубившим на родном предприятии, вдруг нежданно-негаданно захлопнулись двери завода и, едва разменяв полтинник, то есть – в самом что ни на есть цветущем мужском возрасте, он оказался человеком без определенного рода занятий, «не пришей кобыле хвост», как однажды он сам в сердцах сказал о себе, Федор Иванович выбрал радикальное средство для обоснования своего нынешнего существования: он начал читать газеты.

Ежеутренне Федор Иванович направлялся к ближнему киоску «Печать». Сухонький киоскер, уже знавший его в лицо и по имени, ни о чем не спрашивая, выдавал Федору Ивановичу его любимые газеты.

Вооружившись очками – да-да, с некоторых пор зрение Федора Ивановича оставляло желать лучшего, и Клавдия заставила-таки мужа приобрести «стариковские», как сам он ворчал, очки, – так вот, вооружившись очками и наточенным карандашом, Дежкин впивался взглядом в газетную страницу, вскрикивал, хлопал себя ладонями по коленям, причмокивал губами в знак крайнего осуждения, а когда становилось совсем уж невмоготу, вскакивал со скрипящего табурета и кругами ходил по кухне, дожидаясь, пока закипит чайник и можно будет хлебнуть приятно-обжигающего и успокаивающего чайку с мятой.

Наблюдая за мужем вечерами, Клавдия тихо вздыхала. Всю жизнь она пыталась противостоять собственной обыкновенности и бабьей заурядности; она ведь и в следователи подалась для того, чтобы изменить предначертанную скучную судьбу, чтобы разомкнуть этот порочный круг: готовка, стирка, пеленки, муж, уткнувшийся в газету. Однако все сложилось именно так, как не желалось.

Федор Иванович потер лысеющую макушку и с видимой неохотой отложил газету в сторону.

– Как дела? – спросила Клавдия.

– Дерьмократы наступают, – сообщил муж. – Но и коммуняки, не будь дурак, не сдаются. – Он с интересом заглянул в набитую до отказа авоську, которую Клавдия плюхнула на стол. – О, – обрадовался Федор Иванович, увидав мокрые пакеты с обезжиренным творогом, – кажись, на ужин варенички будут!..

– Если поможешь тесто раскатать, – охладила его аппетит Клавдия. – Слушай, что там с Ленкой происходит – ухажер у нее, что ли, завелся?

– У кого? – удивился Федор Иванович.

– У дочери твоей.

– Разве?

Клавдия со вздохом опустилась на табурет.

– Горе вы мое. Весь день крутишься как белка в колесе, домой придешь – никто ничего не знает, только от соседей новости про собственную семью и узнаешь…

– Ленка! – крикнул Федор Иванович, сурово насупив брови. – Ну-ка, сюда иди!..

– Ладно, Федя, не надо, – только и успела сказать Клавдия, но муж отмахнулся и упер руки в колени.

Клава отлично разбиралась в позах Федора Ивановича. К примеру, если он читал газету, подавшись вперед и ссутулив спину, можно было безошибочно сказать, что газета эта называется «Правда». Для демократической прессы была уготована другая поза – вразвалочку, донельзя снисходительная. Если Федор Иванович злился, он начинал мелкими движениями пальцев пощипывать виски, время от времени выдирая слабенький волос. Откинутая назад голова и блуждающий по потолку взгляд означали: оставьте меня в покое, как мне все надоело.

Ну и так далее.

Нынешняя же поза на изготовку объяснялась просто: сейчас вы у меня все попляшете!..

Клавдия вздохнула и принялась разгружать авоську.

– Привет, ма, – услыхала она за спиной голос дочери.

Лене не так давно исполнилось тринадцать. Возраст барышни, намекающим тоном говорили соседки.

Из маленькой белобрысой куклы, смышленой и обаятельной, наделенной обезоруживающе открытой улыбкой и длиннющими черными ресницами, Лена за какие-то полтора года превратилась в долговязого подростка с длинным лицом, мальчишечьи худыми плечами и желчной ухмылкой бледных губ. Бедра у девочки оставались узкими, а вот грудь быстро развилась, и такое странное сочетание вызывало в душе Клавдии ей самой непонятный страх. Была в этом какая-то несоразмерность, бестактность юности.

Дочь становилась взрослой. Странное дело, с Максимом все было иначе, и его взросление только радовало Клавдию. В свои двадцать он ей нравился куда больше, чем, скажем, в шестнадцать, и кадык на горле не торчал столь беззащитно-некрасиво.

...Лена тоже вполне успела изучить Федора Ивановича. Подбоченясь, она замерла в дверном проеме, предчувствуя бурю и готовясь к немедленному отражению атаки.

– Ты долго над отцом измываться будешь? – не мудрствуя лукаво, поинтересовался Федор Иванович.

– А что? – Вид у Лены стал демонстративно вызывающим.

– Почему ничего не рассказала?

Дочь пожала плечами.

– Подумаешь, пару схлопотала!.. Тоже мне, трагедия.

– Что-о?! – изумился Федор Иванович, и лицо его пошло бурыми пятнами. – Ты еще и двоечница?..

– А сам как учился? – в свою очередь воскликнула Лена. – Видали мы твой дневник!

– Лена! – встряла Клавдия. – Ты как с отцом разговариваешь?..

– А чего он!.. Тоже мне, золотой медалист!..

Клавдия только покачала головой.

Беда в доме произошла месяц назад, когда в глубине старой антресоли Максим случайно обнаружил школьный дневник родителя. Федор Иванович и сам не догадывался, что где-то хранится столь чудовищный компромат, сбереженный, как видно, его покойной матерью. Ольга Григорьевна была женщина сентиментальная, она умудрилась оставить на память детские рисунки, тетрадки и дневник успеваемости любимого Феденьки, ученика седьмого класса «Б». Так много двоек и «неудов» по поведению Федор Иванович не видал с давних лет. Он залился краской – ничуть не менее яркой, чем чернила его классной руководительницы, испещрившей страницы дневника множеством замечаний и обращений к родителям.

Федор Иванович немедленно реквизировал дневник у ликующих чад, но его репутация была уже безнадежно подмочена.

– Будем мы ужинать в конце-то концов или нет?! – взревел Федор Иванович, и это означало перемену темы семейной ссоры.

– А как же, – подхватила Клавдия и немедленно вручила ему скалку. Мужскую отрицательную энергию, как не раз говаривала покойная Ольга Григорьевна, надо направлять в выгодное русло.

Делать нечего – Федор Иванович вздохнул и покорно принялся раскатывать тесто для вареников.

Когда все четверо – включая и Максима, наконец-то соизволившего покинуть свою, обклеенную плакатами со Шварценеггером комнатку, но так и не снявшего маленьких плейеровских наушничков и теперь дергавшего головой в такт одному ему слышимой мелодии, – так вот когда все четверо уселись за стол и Клавдия взяла в руки дымящееся блюдо с грудой вареников, раздался звонок.

– Вот тебе и привет из Африки, – сердито сказал Федор Иванович.

Клавдия пошла отворять.

На пороге стоял сосед Илья Николаевич.

– О, – обрадовался он, не здороваясь и заглядывая хозяйке через плечо, – вы собрались поужинать? Какая прелесть! А у меня ничего нет…

Илья Николаевич был холостяк, который ужасно не любил готовить, но обладал, на беду свою, отменным нюхом. Клавдия одно время даже считала, что нюх соседа – это своего рода Божий дар… ну, скажем, как редкостной красоты голос или способности к рисованию, – пока не поняла, что их кухонная вытяжка сообщается с вытяжкой Ильи Николаевича.

Впоследствии она тоже, бывало, вздрагивала, учуяв, что сосед жарит яичницу на подсолнечном масле, по запаху больше походившем на машинное.