Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Глава девятая
АВГИЕВА КОНЮШНЯ

«Поклон тебе, мой друг Тарас Скотинин,

Дай руку мне!

Свинюшник твой далек, брат, до упадка,

В нем тьма свиней…»

(В. С. Курочкин)

Утро выдалось погожее. Дом пронизывали пыльные солнечные лучи, на кухне гремела посудой дворня. Григорию удалось реабилитироваться: сооруженный им завтрак, впрочем, весьма нехитрый, оказался не так уж и дурен. Фроська с Танюхой, хотя и бродили заспанными, но накрыли стол со всей возможной проворностью. Сергей отлично выспался, и настроение его с утра было куда лучше вчерашнего.

Позавтракав, он сделал необходимые распоряжения, велел дядьке Терентию присматривать за людьми, Катерину предоставил самой себе, не зная чем бы этаким занять девушку. Сам же отправился навестить родителей. Степан, вооружившись обломком косы, поплелся вслед за ним. До места шагали почти с версту.

Могила находилась на старом сельском кладбище, обнесенном выгоревшей на солнце изгородью из серых жердей. Холмик под которым покоились родители Сергея, весь заросла бурьяном. Пришлось изрядно повозиться, борясь с сорняками и поправляя покосившийся крест. Степан и Сергей, оба раскрасневшиеся и взмокшие от пота, присели на скамью. Нарышкин достал склянку с водкой. Крякнули на помин души Валериана Сергеевича и Марии Ивановны, незабвенных и дорогих родителей. Сергей всплакнул и долго сидел в задумчивости, поддавшись нахлынувшим чувствам и воспоминаниям.

Обратно возвращались молча. Но когда шли заросшим, одичавшим парком, Нарышкин нарушил молчание:

– А знаешь что, Степа? Все это начинает меня занимать, – оглядевшись вокруг, заговорил Сергей. – Я ведь, когда известие о смерти Петра Кузьмича получил, решил, что как ни крути, а в имение съездить надо. А тут ты как раз объявился с кладом. Аглая, будь она не ладна, с квартиры погнала…

Сергей сорвал травинку, повертел ее в руках.

– Петушок или курочка? – неожиданно улыбнувшись, спросил он Степана.

– Вы это об чем, Сергей Валерианович?

– Да нет, это я так, детство вспомнил. Мы в детстве играли здесь в парке с дворовыми ребятами. Бывало, этак вот, сорвешь былинку и угадываешь – петушок или курочка, – Сергей провел пальцами вдоль стебля, показал собравшийся в перстах пучок. – Видишь, хохолок небольшой, стало быть, курочка.

– Не пойму я, сударь, об чем Вы толкуете, – Степан поморщил лоб.

– А я толкую, Степа, вот о чем. Я ведь поначалу тебе не поверил. Съезжу, думаю, в имение. Могилу родителей навещу, с делами, глядишь, разберусь да и, пожалуй, развлечение выйдет – лекарство от Петербургской хандры. А клад… что ж, забавно, но не более того…

– А теперь, стало быть, поверили?

Нарышкин оглянулся по сторонам, внимательно посмотрел на Степана.

– Стало быть, теперь, любезный мой Степан Афанасич, я склонен относится ко всему этому всерьез. Что-то есть во всей этой истории… Что-то есть.

Нарышкин понизил голос:

– Смерть моего управляющего, твое явление, карета черная, человек этот в Москве, мельница, камень, в меня брошенный. Что-то и впрямь за этим кроется. Что-то кроется. Ты мне, Степушка, вот что поведай: почему это Петр Кузьмич перед смертью именно тебе открылся? Что это, у него ближе тебя никого не нашлось?

Степан вздохнул:

– Так ведь я же Вам рассказывал. Мы с Петром Кузьмичом – давние знакомцы, можно сказать, сродственники. Катерина крестницей ему приходится. Стало быть, кумовья мы с ним были. Упокой господи его душу…

– Ты давай, брат, не темни, – оборвал Нарышкин. – Рассказывай, как есть. Тоже мне, «кум» сыскался…

Степан тяжело засопел, оглянулся вокруг. В аллее никого не было. Сквозь густую листву заросшего парка кое-где пробивались солнечные лучи, пятная золотом таинственную изумрудную сень.

– Ну, дела у нас были с Петром Кузьмичом… – неохотно пробормотал Степан.

– Какие такие дела?

– Ну, как какие… всякие дела. Я для него продавал кой-чего… помаленьку.

– Что продавал? – Сергей нахмурил брови.

– Ну, там разное… все разве упомнишь.

– Что продавал? – повторил вопрос Нарышкин, пристально глядя в глаза собеседнику.

– Ну, что Вы меня, сударь, пытаете! Прямо с ножом к горлу приступили, – попытался обидеться Степан.

Нарышкин не дал ему договорить, он сделал быстрый выпад и ухватил «компаньона» за бороду.

– А ну говори, каналья, или я из тебя дух вышибу! Добро мое распродавал?!

– Да откуда же мне было знать! Вещи как вещи, на них не написано. Продай, говорит, я и продавал. Пустите, сударь, больно… – Степан, схваченный крепкой рукой, трепыхался, словно рыба на крючке.

Нарышкин ослабил хватку, однако все еще придерживал щепотью растрепанное окончание бороденки компаньона.

– Вот, значит, как! – с расстановкой произнес Нарышкин. – Пока хозяин в отъезде, вы с Петром Кузьмичом имущество мое наследное потихонечку спускали и разживались на этом.

– Не губите, Сергей Валерианович, – запричитал Степан. – Бес попутал. Жить как-то надо. Все так делают. Только я вот что скажу: коли у Вас в имении еще добро осталось, так это его, Петра Кузьмича заслуга. Он ведь и брал-то по-божески. Так кой-чего, из негодного. За эти вещи никто цены настоящей не давал. Сами видите, не больно-то я и разжился…

– У-у, ворье! Дать бы тебе в рыло, – мечтательно сказал Нарышкин. И тут же осуществил желаемое, несильно, впрочем, двинув Степана по физиономии, отчего тот кубарем покатился в кусты.

Сергей постоял некоторое время, рассматривая зажатый в левой руке приличный клок волос из бороды Степана, помолчал, прислушиваясь к пению птиц и трепетанию листвы. В кустах трещал ветками и всхлипывал Степан.

– Ладно, вылезай оттуда, – смягчился Нарышкин. – Кому говорю, вылазь. Ворюга!

– Бить станете? – хлюпал носом Степан. – Что за жисть такая пошла! Чуть что, все сразу кроворазлитие норовят учинить. Тут никакие мордасы сопротивляться не в силах!

– Ладно, не бойся. Иди сюда. Поговорить надо.

Степан нехотя выступил на аллею, старательно размазывая кровь, капавшую из расквашенного, распухшего носа.

– И ладно бы еще в морду, а бороду-то драть за что? – обиженно прошепелявил незадачливый «компаньон» Нарышкина.

– Ладно, хватит причитать. Получил ты, брат, за дело. И довольно об этом. Теперь ты мне расскажи, как Петр Кузьмич помирал. Только все доподлинно, без фортелей! На вот, – утрись, – Нарышкин подал Степану шелковый платок.

– Благодарствую, – Степан утер нос рукавом, незаметно сунул барский платок себе в карман и стал рассказывать:

– Петр Кузьмич незадолго перед смертью вроде как сам не в себе стался. Похоже, боялся он чего-то сильно. Из имения не выезжал. А он сидел у себя во флигеле, точно сыч в дупле, и прикладываться стал.

– Куда прикладываться? – не понял Сергей.

– Известно куда, сударь. Понятное дело, что не к святым иконам. К зелью зеленому прикладывался. Весь сделался нутряной. Мне про Татенка с Пуденей рассказывал, про злодейства ихние, только я тогда не понимал к чему. А теперь знаю, кладовика он боялся, нечистого, значит!

– Ну, опять понес околесицу. Вот что, любезный, хватит мне про кладовика сказки плести, – взметнулся Нарышкин. – Я в эту чертовщину не верю и тебе не советую. Но чего-то он, говоришь, боялся, или кого-то? А вот кого? Это вопрос. Что дальше-то было?

– На масляной неделе заехал я к нему ввечеру – про дела наши посудачить. Гляжу – батюшки, а двери-то нараспашку и прям со двора в сени след кровавый.

– Как же ты кровь углядел, если вечером это было? – прищурился Нарышкин.

– Так ведь, батюшка, на снегу как не углядеть. Я, значит, зашел осторожно в комнаты. Свечу засветил. Гляжу, а он, Петр, стало быть, Кузьмич, лежит, как есть при последнем издыхании. Сами знаете, он мужик здоровый, подковы гнул… Да, видать, на силу всегда другая сила найдется. Я к нему, а он мне тихо так говорит: «Возьми, Степан Афанасич, бумаги эти и держи их у себя»… Ну, и про клад мне все рассказал, и про Кудеяра, и как Татенка с Пуденей казаки обложили, и про отца своего, который клад разбойный потревожил, через что теперь беда и к сыну его явилась в образе злодеев лихих. Хочу, говорит, грехи свои и отцовы замолить перед Богом. Употреби сокровища эти на благое дело, а где искать их рассказать не успел, там, говорит, все в карте обозначено…

– Так и сказал?

– Точно так. Мне, говорит, от клада этого, видать, только горе и страдания. Может, он хоть тебе впрок пойдет. Сказал так и глаза закрыл. Помер, значит.

– Ну, а ты?

– А что я? Бумаги подхватил да и бежать кинулся. Сами знаете, судейские какие. Начнут пытать – не отмоешься. Так в Сибирь и упекут ни за что ни про что.

– Это ты верно подметил. И все-таки, много в твоем объяснении, Степан, прямо скажу, пространного.

– Ничего тут странного нету. Человек перед смертью мне открылся. Камень с души своей свалил.

– На тебя, стало быть, свалил? – недобро усмехнулся Сергей, вспомнив недавнюю сцену с брошенным в него валуном. – И тут ты, Степан Афанасич, про меня вспомнил. В Петербург помчался, дабы со мной поделиться, так?

– Получается, что так, – согласно кивнул Степан.

– А сам ты найти клад не пытался, верно? – Нарышкин сверлил «компаньона» взглядом.

– Да я ведь, сударь, грамоте не шибко обучен. Как же мне во всех этих бумагах разобраться?

Сергей зло рассмеялся.

– Опять ты темнишь, Степан! Я же тебя просил правду рассказывать. Или тебе снова бороду трепать, каналья ты этакая? Ты хочешь сказать, что из-за того, что читать не умеешь, деньгами с хозяином имения делиться вздумал?! Или тут в округе никто грамоты не разумеет? Так я тебе и поверил!

Степан неожиданно сдался, заметно смутившись:

– Правда, Ваша, сударь. Ходил я тут к одному кабатчику, просил посодействовать, да, видать, зря я ему открылся. Худой человек оказался, – Степан потупил взор и стал переминаться с ноги на ногу.

– Ты показывал ему карту?

– Нет… то есть показывал, но в руки не давал, уж больно он побелел. Аж в лице изменился…

На этих словах Сергей шикнул на собеседника, замер и стал к чему-то принюхиваться.

– Что такое? – спросил Степан шепотом и тоже попытался втянуть воздух ноздрями, при этом его расквашенный нос производил изрядное хлюпанье.

– Снова тот запах, – пробормотал Нарышкин, оглядываясь вокруг.

– Какой такой запах? – Степан, вытянув шею, завертел головой.

– Показалось, наверное, – махнул рукой Сергей. – Мне в последнее время все что-то мерещится. Ну так что кабатчик? В лице переменился, говоришь?

– Точно так, сударь. Затрясся весь. И глазищи прямо такие алычные стали.

– Алчные, – поправил Нарышкин, невольно улыбнувшись.

– Ну, тут я, сударь, нутром почуял – дело неладно. Подхватился, бумаги в охапку и тикать.

– Экий болван, – беззлобно заметил Нарышкин.

Степан, пропустив замечание мимо ушей, продолжал.

Смекнул я, что в одиночку поклажу мне не сыскать. А ежели и сыскать, то дворня заметит непременно. Покумекал, покумекал, да и, не откладывая, поехал Вас в столице найти, чтоб, значит, все по закону было, честь по чести.

– Ну да, он еще про честь говорить будет, – Нарышкин ненадолго задумался. – Презанятное дельце выходит, Степан Афанасич. Как думаешь, успел этот твой кабатчик карту запомнить? Где, кстати, она?

– Не думаю, чтоб успел, – Степан, оглянувшись, достал из-за пазухи и подал Сергею листок. – Я ведь, сударь, ее из рук не выпускал.

Сергей повертел карту так и этак, поднес к глазам, посмотрел через нее на свет.

– Ну, что же, Степа, – сказал он, улыбнувшись. – Я думаю, пора наконец приступать к поискам разбойничьих сокровищ.

– Пора, сударь. Давно пора! – ощерился в улыбке Степан.

– Так, что мы тут имеем? – Нарышкин вновь принялся рассматривать карту. – Очень напоминает детский рисунок. Хотя все изображено тщательно. Вот это, я полагаю, сама усадьба, вот эта загогулина – каретный сарай. И верно, видишь, тут приписка под ней – «сарай».

Степан ткнулся глазами в карту, пытаясь изобразить на лице умственное напряжение.

– Пожалуй, что похоже на «сарай», – согласился он.

– Вот эти веники на карте, – продолжал Нарышкин, – это очевидно парк. То есть, мы в нем и находимся. Судя по всему, карту он нарисовал заранее… Но вот зачем? Неужели память подводить стала?

– Боялся он, сударь. За душу свою боялся. Чувствовал, что в гиене ему гореть придется, если богатства эти в земле пропадут и на доброе дело не обратятся. Знал, что смерть близко ходит!

– Ну что ж, пожалуй, это похоже на правду. Будем искать. Судя по всему, начинать нужно от каретного сарая. Насколько я помню, сарай у нас находился вон там, – Сергей указал рукой направление. Компаньоны свернули с аллеи, и пошли напрямик, продираясь сквозь густой кустарник.

– Черт, – разозлился Нарышкин, – заросло-то как все! Чем он здесь занимался, этот Петр Кузьмич. Прямо джунгли какие-то!

Каретный сарай обнаружился там, где и должен был быть – у южной опушки парка. Вид он имел плачевный: крыша над строением наблюдалась лишь фрагментами, так как она, по всей видимости, прогнила и обвалилась. Массивные ворота лежали поодаль в грязи. На них предавались любви две замызганные собаки, чрезвычайно этим делом увлеченные и не обращающие внимания на кладоискателей.

Из груди Нарышкина издался горестный вопль:

– Вот она, мерзость запустения!

Он схватил камень и швырнул его в собак. Те с отчаянным визгом бросились в стороны.

Нарышкин разразился очередной тирадой ругательств в адрес покойного Петра Кузьмича, из которой следовала главная мысль о том, что управляющий отправился на тот свет как раз во время.

– Иначе я бы ему самолично башку отвертел, – заявил Сергей, раскрасневшись от досады. – Разорил имение, как есть разорил. Ведь какой сарай был! Шесть экипажей могло вместиться!

– Давайте уж, сударь, клад сыщем, глядишь, там хватит, чтобы усадьбу в божеский вид привесть, – изрек Степан, пряча глаза от гневного взора Сергея.

Нарышкин еще раз тщательно осмотрел карту. Возле фигуры, обозначающей сарай, была приписка: «Три … шагов вправо». Запись после слова три перекрывалась бурым пятном.

– Сколько же шагов вправо? – раздраженно буркнул Сергей. – Тринадцать? Тридцать? Три сотни шагов?

Степан развел руками и поскреб затылок.

Они двинулись вправо от руин сарая, считая шаги. Тринадцать шагов оборвались посредине зловонной лужи, тридцать пришлись на старый хомут, одиноко валявшийся в лопухах.

– Это что, черт возьми, вешка? – поинтересовался Нарышкин, пиная хомут ногой. – Может быть, тайный знак?

Он снова заглянул в карту, пытаясь разобраться в иероглифах экс-управляющего.

– «Идти вдоль забору», – прочитал он и усмехнулся. – Да уж, изящно пишет наш Петр Кузьмич. Ну, и где здесь забор?

– Нету, – оглядевшись, произнес Степан. – Давайте, сударь, далее посчитаем.

Триста шагов вывели искателей сокровищ на крутой, обрывистый берег реки. Внизу под кручей неспешно несла свои воды Ока, лениво серебрясь на солнце. Отсюда открывался великолепный вид на заливные луга и убегающие к горизонту дали. На противоположном берегу, бредя бечевником, волокла баржу ватага бурлаков. Однако Нарышкина, похоже, не умиляла вся эта пастораль.

– А не мог он сыграть с тобой злую шутку, этот самый Петр Кузьмич?

– Какие шутки, сударь, на смертном-то одре! – Степан воздел глаза к небу.

– Ну, ты это брось. Опять за свое. Я тебя спрашиваю, дальше-то что делать? Продолжать считать шаги до трех тысяч?

– Погодите маленько, сударь, – Степан осмотрелся, – должон быть какой-никакой знак. Как там в карте прописано?

– Там прописаны одни канальские каракули! Вот видишь? Видишь, что это, по-твоему, такое?

– Должон быть знак, – убежденно сказал Степан и, отворотясь от карты, заходил кругами.

– Ну и где этот знак?

– То-то и оно, – философски заметил Степан и стал сужать круги. – Вот оно, глядите-ка, сударь. Трава, вроде как, тут меньше растет.

Нарышкин пригляделся и, на секунду задумавшись, хлопнул себя по лбу.

– Как я мог забыть?! Здесь же раньше стояла большая скамья. Отсюда маменька любила любоваться далями. Видишь, вот тут она и стояла, где трава пониже.

Они подошли к обрыву. Деревянный остов скамейки обнаружился у самой воды.

– А вон и забор! – Степан указал на серые доски, прячущиеся в зарослях бурьяна.

– Ну точно, скамья стояла как раз у границы усадьбы.

Продираться вдоль забора было трудновато. Все вокруг заросло колючим кустарником и крапивой. Кроме того, местами сам забор отсутствовал, и движения приходилось все время корректировать.

– Должно, на дрова потаскали, – выдвинул версию Степан. – Далеко еще идти-то?

– Идти, судя по карте, примерно столько же, сколько шли от каретного сарая до обрыва. То есть шагов триста-четыреста. Видишь ли, Степа, у покойника, по-видимому, было пренебрежительное отношение к масштабам, – Нарышкин яростно оторвал прицепившийся к одежде колтун сухих репьев. – Во всяком случае, идти следует до места указанного на карте как «Дуп». Ты видишь «Дуп», Степа?

– Не вижу, покамест, – Степан повертел головой.

– «Дуп», Степа, это такое дерево, – пояснил Нарышкин и, набрав воздуху в легкие, загремел, слегка перевирая мелодию:

 
«Среди равнины ровныя,
На гладкой высоте
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.
 
 
Высокий дуб развесистый
Один у всех в глазах.
Один, один бедняжечка,
Как рекрут на часах!»…
 

– Тише, сударь, – с тревогой одернул Степан певца. – Что это Вы, как диакон вопите. Не услыхал бы кто!

– Ищи дерево, Степан, – высокопарно велел Нарышкин. – Развесистое дерево, которое цвело-росло бы в могучей красоте. Есть подходящее растение?

– Покудова нету.

– Странно, что я в детстве мало внимания уделял деревьям. Проморгал исполина, – пояснил Нарышкин.

– А это не дуб ли? – воскликнул Степан, когда они прошли еще полсотни шагов. Унылое, невысокое древо, замеченное им, было похоже на торчащую из земли растопыренную пятерню.

Нарышкин со скепсисом осмотрел дерево от корней до кроны и недоверчиво усмехнулся:

– И, по-твоему, это дуб?

– Пожалуй, что дуб, – кивнул Степан.

– Степа, по твоему мнению, это растение находится в состоянии «могучей красоты»? Только какой-нибудь литератор от ботаники смог бы опоэтизировать эту метлу… – Сергей обошел дерево кругом. – Не знаю, не знаю, – пробормотал он в нерешительности. – Если это дуб, то должны быть желуди какие-нибудь… Хоть какое-то подтверждение.

– Желудей, сударь, о сю пору не бывает, – резонно заметил Степан. – Не сумлевайтесь, дуб и есть.

– Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Что мы имеем далее?

– А далее нам велено: «стать спиною к забору и идти полста шагоф чуть более». – Куда идти? – поинтересовался Степан, тупо заглядывая в карту.

– По всей вероятности туда! – Нарышкин указал рукой. – То есть в глубь усадьбы.

Они отсчитали полсотни шагов. Заросли чуть расступились, и компаньоны уткнулись в низкую каменную кладку какого-то строения.

– А это что еще такое! – воскликнул Нарышкин.

Они обошли постройку. Судя по крыше, состоявшей из рам без стекол, тут должна была располагаться оранжерея. Однако внутри никаких следов посадок экзотических растений не обнаружилось.

Наверняка, они и были, но определить это не представлялось возможным, потому как все внутреннее пространство оранжереи было завалено навозом, подножие кучи которого начиналось у входа, а вершина была вровень со стенами.

«Гроза морей» сверился с картой и внимательным образом осмотрел благоухающее сооружение.

– Вот где жила золотая. Добра-то сколько! Я тебе, Степан, пятую часть обещал? Так и быть, бери половину, а хочешь, все забирай!

– Об чем это Вы, сударь? – Степан сделал брови домиком.

– Как о чем? Об этом? Вот он, клад твой! Видал, злата-серебра сколько навалено? Забирай!

– Вы, сударь, шутить изволите, – попытался улыбнуться Степан.

– Какие уж тут шутки! А вот Петр Кузьмич, похоже, шутку с тобой сыграл. Да и со мной тоже.

– Почему это?

– Да потому что на карте так и написано: «Рыть тута». И Крест жирный стоит: «+».

– «Тута» рыть, ты понял, Степан? Вот в этом самом дерьме, на два аршина вглубь, – Нарышкин даже повеселел от такого оборота событий.

– Да не может быть, чтоб Петр Кузьмич перед смертью шутки шутить стал, – Степан выглядел растерянным.

– А ну тебя, Степа. Тут же и так все понятно. Ройтесь в дерьме, кладоискатели! Всех уел покойничек. И тебя, и меня, и братца своего, и прочих до золота охотничков. Пойдем отсюда!

– Нет, Вы, сударь, как хотите, а я этого так не оставлю.

– Рыть что ли станешь?

– И стану. Нам оно не привыкать!

– Ну-ну, бог помощь. Велю дворне тебе лопату и тачку выдать. Только ты ж смотри, навоз на огород вывози. Хоть какая-то польза будет, – Нарышкин повернулся и зашагал по направлению к дому.

Степан поспешил за ним.

– Ну не верю я, сударь, что все наши хлопоты впустую были! Может, это он, Петр Кузьмич, специально сделал, чтоб глаза отвести. Сергей Валерьянович, велите людям навоз расчистить, а там уж посмотрим…

– Экий ты, Степан, неугомонный! Ну хорошо, кучу эту, конечно, нужно вывести и по огороду раскидать. Действительно, что за манера такая – росить, не достроить, да еще и загадить! Вот Россия-матушка!

– Нет, Сергей Валерианович, неспроста это тут навозом нагажено. Ой, неспроста! Я так думаю, немедля приступать надо. Вы сами то, сударь, посудите: зачем это покойнику навоз сюда валить. Коровник-то вона оно где, с версту будет. Что за шутки такие!

– А ведь верно, Степан! Что-то тут не так. Точно под навозом, не иначе, золотишко припрятано… Ты глянь, никак блестит что-то! А? Ты тут пошуруй пока! А меня уволь. Я все-таки – дворянин, а не «золотарь обозный», – Нарышкин повернулся на каблуках и в раздражении зашагал к дому.

– Барин! Барин! К Вам гости приехали, – навстречу Нарышкину, потряхивая телесами, бежала Фроська. – Мы Вас обыскалися, с ног сбилися! – выпалила она, тяжело дыша.

– Кого там нелегкая занесла? – Нарышкин ускорил шаг.

– Навроде как, сосед Ваш и с ним барынька изячной канплекции. Чистая Калюпатра! Вся из себя такая, ну прямо мед, – при этом Фроська даже плотоядно облизнулась.

– Сосед? Нехлюдов Алексей Петрович пожаловали! А скажи Ефросинья, что, раньше он частенько сюда заезжал?

– Допреж ни разу, истинный крест, – заверила барина Фроська, щепотя лоб.

«Ну посмотрим, что там за „мед“ такой», – подумал Нарышкин и вошел в дом с черного хода. Поднявшись к себе, он принялся приводить свое платье в порядок, отряхиваясь и обрывая налипшие колючки. Осторожно выглянул в окно. Так и есть! У парадного подъезда стояло знакомое ландо, а чуть поодаль по тропинке, ведущей к усадьбе, прогуливались и о чем-то мило беседовали Анастасия и Алексей Петрович Нехлюдовы.