Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Купчиха сдавленно хрюкнула и зажмурилась.

– Катенька, закройте ваши уши, – попросил Нарышкин. – Мне надо кое-что сказать Аглае Тихоновне.

– Я тебя, корова старая… – почти ласково начал Нарышкин, а затем принялся вполголоса делиться с мадам Завынкиной своими обширными познаниями кабацкого лексикона, время от времени нависая над ней и капая оплывающей свечей на платье купчихи.

Обучающий эффект превзошел все ожидания, когда Нарышкин со словами «надеюсь Вы меня поняли, сударыня» разжал пальцы на горле вдовы.

Побелевшая Аглая Тихоновна, вжав по-черепашьи голову в дородные плечи, часто и быстро моргала редкими ресницами. Постояв мгновение в совершенном оцепенении, она стала, пятясь толстым, как у холмогорской телки, задом, отступать по коридору, а затем с шумом метнулась вниз по лестнице.

– За полицией побежала, – печально констатировал дядька Терентий.

– Это вряд ли, – спокойно возразил Нарышкин, опять устраивая возню с дверным ключом. – Она в такую пору на улицу и нос сунуть побоится.

– Не больно ли Вы ее, сударь, того? – поежился Степан Афанасич.

– Ничего. У нее была хорошая выучка, да вот, видать, немного подзабылась. Муж ее покойный, Сила Тимофеевич Завынкин, царствие ему небесное, бывало, только так с ней и обращался. Иную аргументацию не признавала…

Нарышкин покосился на полутемный коридор, в котором маячили белесые пятна лиц приличных людей, и громко объявил:

– А ну-ка, господа, всем спать! Ступайте по койкам! Считаю до трех. Кто не спрятался, я не виноват!

Тут же послышался шум закрываемых дверей, лязг запираемых засовов, и спустя минуту «приличных людей» словно метлой вымело – весь дом погрузился в тишину.

– Прошу вас, входите, – Сергей открыл наконец свою дверь и впустил всю компанию в квартиру.

Глава третья
УГОВОР ДОРОЖЕ ДЕНЕГ

«И надо же случиться на беду,

Что он тогда лишь свой заметил промах,

Как уж вошел. „Ну, – думает, – уйду!“

Не тут-то было! Уж давно в хоромах

Народу тьма – стоит он на виду…»

(А. К. Толстой)

Первым в квартиру вошел Терентий. Он затеплил еще несколько свечей, и в комнате стало светлее.

– Ну вот, располагайтесь, – Нарышкин указал гостям на продавленный диван. – Терентий, голубчик, принеси-ка воды, пусть Степан кровь обмоет, ну и полотенца там какие-нибудь. Да, вот еще что, еда у нас найдется?

– Поищем, – коротко ответил Терентий и удалился.

– Сделаем так, – поразмыслив, решил Нарышкин. – Час уже поздний, поэтому заночуете у меня. Потолкуем с тобой о деле. А завтра, как говорится, утро вечера мудренее…

– Век бога молить буду, – потупился Степан.

– Вот и славно. Заморим червячка. А засим и побеседовать можно.

Через несколько минут Нарышкин сидел, удобно развалившись в кресле, потягивал принесенное дядькой из дворницкой хлебное и с удовольствием наблюдал, как горемычная компания уписывала за обе щеки нехитрый поздний ужин.

Степану на вид было около пятидесяти лет. Умное, хитроватое, слегка рябое лицо. Рыжая борода «помелом» и шевелюра оставались всклокоченными даже после того, как он смыл кровь и привел себя в порядок, надев старый сюртук, с хмельной щедрости подаренный Нарышкиным. Сюртук сидел хотя и мешком, но все же рукава на нем были целы. Впрочем, Катерина извлекла откуда-то иголку с ниткой и, быстро закончив трапезничать, принялась деловито чинить старую одежду отца.

Нарышкин почувствовал, что невольно залюбовался ею – так хороша показалась она ему при свете свечей. Сосредоточенное, серьезное и вместе с тем очень милое живое лицо, слегка вздернутый носик, глубокие серые глаза, тяжелая коса до пояса.

Степан перехватил взгляд Нарышкина, созерцающий прелести девушки, и едва заметно нахмурился:

– Сергей Валерианович, дозволь спать отпустить Катюшу. Намаялась она.

– Конечно, Терентий, приготовь ей постель!

Катерина отложила шитье, молча встала, поклонилась и проплыла почивать.

Полуночники еще раз выпили и закусили. Нарышкин понюхал табаку. Предложил Степану.

– Прощения просим, мы к энтому делу не привычные, – Степан оглянулся на дверь и произнес, понизив голос:

– Дельце у меня к Вам, Сергей Валерианович, серьезное имеется. Не откажите теперь выслушать. Открыться я Вам, сударь, желаю. Потому-то Вас и искал. Засим и сюда, в столицу, с дочкой приехал. Последние, можно сказать, сбережения поистратил. Одежду, какую ни есть, всю изорвал…

– Ну, полно, Степан, Лазаря мне петь, а то и впрямь, как в сказках получается, – семь пар железной обуви поизносил, в чем дело-то твое? – нетерпеливо произнес Нарышкин и громко чихнул, сотрясаясь всем телом. – Хорош, зараза, турецкий табачок! Ну, давай, не канителься, рассказывай!

– Я давеча Вам, Сергей Валерианович, неправду сболтнул, будто бы не знаю, за что на нас злодеи эти накинулись…

Степан говорил тихо, поглядывая на дверь.

– Открыться я Вам, сударь, желаю. Потому как, ежели б не Вы, может, и не сидел бы я живой сейчас здесь.

– Ну, полно, полно, – Нарышкин поморщился и утер слезящиеся от табака глаза.

– Хотели они у меня, сударь, про место вызнать, где много добра схоронено! – Степан, выпучив глаза, понизил голос до шепота.

– Какого такого добра? – не понял Сергей.

– А такого добра, которое разбойник Татенок награбил!

– Что это еще за Татенок такой? – Нарышкин тоже перешел на шепот.

– А такой… – Степан придвинулся ближе. – Вы про Кудеяра слыхали?

– Кудеяр… Кудеяр… Постой. Что-то такое вертится в голове. Уж не тот ли это, который:

 
Жили двенадцать разбойников,
Жил Кудеяр-атаман.
Много разбойники пролили
Крови честных христиан?..
 

– Тише, тише, Сергей Валерианович. Он самый этот Кудеяр и есть! Страшный, говорят, человек был. Да и не человек вовсе. Оборотень! Дух нечистый, кладовик.

– Кладовик?

– Точно так. Дух, который клады заговоренные стережет!

– Этак ты мне еще, пожалуй, сказки на ночь рассказывать станешь! – Нарышкин усмехнулся и отхлебнул вина из почти опустевшей бутылки.

– Ну, это Вы, сударь, хотите – верьте, хотите – нет! – Степан пожал плечами. – Но только были у Кудеяра два помощника. Самые, что ни на есть прелютые злодеи во всей его шайке-атаманстве. А звали их Татенок и Пуденя.

– Хорошие имена, – усмехнулся Нарышкин, – ласковые.

– Да только дела у них не ласковые были, лихие да злохитрые! Сказывают, показалось им как-то, что мало они душ христианских загубили. Вот и порешили меж собою, что можно и поболе награбить. Удрали из Кудеяровой шайки и стали сами по уездам шерстить. И в такую лютость вошли, столько народу православного порезали да поклали, что сам Кудеяр головой только качал, когда про дела их черные прознавал.

– Ну-ну, рассказывай, – Нарышкин потянулся и сладко зевнул. – Мне в детстве на ночь Терентий тоже много чего рассказывал. И про Агафонушку и про Щелкана Дуденьтьевича и про Козу-дерезу.

– Ну, это Вы, Сергей Валерианович, зря на меня напраслину возводите, – Степан заморгал глазами. – Я Вам как на духу все рассказать хотел… Как Вы есть мой спаситель…

– На вот, вина хлебни, сказочник! – Нарышкин подал стакан. – Что дальше-то было?

– Вы же мне, сударь, не верить изволите, что ж я зазря распинаться стану? – Степан обиженно надул губы, но от своей порции вина, однако, не отказался.

– Ладно, допустим, я верю, валяй дальше.

– Ну, дык вот, – продолжил Степан. – Те окаянные разбойники, Татенок и Пуденя, много добра награбили и попрятали в землю, чтобы денежку на черный день пасти. Долго – коротко, наконец обложили их царевы войска в одном овраге. Они, значит, лиходеи окаянные, порешили в руки казакам не даваться. Отбивались до последнего из пистолей. Да и то сказать, от Татенка любая пуля отскакивала – не брала. Видать, заговоренный был! Покудова его один ливенский поп, который при казаках был, насмерть-то и не убил!

– Чем же он его убил, коли тот заговоренный был?

– Известно чем, сударь! – Степан допил вино и утер мокрую бороду. – Поп тот пулю отлил из пуговицы от своей рясы. Той пулей его и ушибли, Татенка, значит.

– Ну, а что ж стало с этим… как его, вторым?

– Пуденя, после того как Татенка убили, долго еще отстреливался, а потом убег и схоронился в пещере. И никак его оттудова взять не можно было. Тогда казаки вход в пещеру взорвали порохом. Там в этой пещере Пуденя без воздуха и пищи издох!

– Собаке – собачья смерть, – философски констатировал Нарышкин. – Очень занимательный рассказ, Степа. Право же, ради этого стоило тащиться в Петербург. И что же – это все?

– Нет, сударь, не все, – Степан зашипел пуще прежнего. – Я знаю место, где схрон их разбойничий запрятан!

– Кто запрятан?

– Схрон… ну, поклажа, то есть, зарыта.

Степан встал и подошел к двери. Из комнаты доносилось только мерное сопение спящей Катерины.

– Никому не сказывал, даже ей, а Вам так и быть скажу! Только я знаю, где он, клад этот, обретается.

– Да ты сам-то откуда знаешь? – разговор начал забавлять Нарышкина.

– Да уж знаю! Мне перед смертью один человек открылся. И карту передал, где все обозначено.

– Какой такой человек?

– А вот какой… Его сродственник, он и был ливенским попом этим самым, что с казаками разбойников обкладывал. Татенок, перед тем как дух испустить, успел все попу исповедать про сокровища. Поп от службы церковной в скором времени в мир ушел. Обженился. Нанялся к болярину одному, на чьей земле схрон был зарыт, чтоб деток его грамоте обучать. Поклажу разбойничью он вырыть не успел. Бог его прибрал, видать, в наказанье. Однако же указку поп оставил – где искать. Прописал все обстоятельно, что к чему и помер – «наг, яко благ, яко и нет ничего»! Через многое время записи кладовые, случаем, попались на глаз правнуку поповскому. А может статься и к праправнуку. Как разберешь, кто он ему доводился? Ведь с той поры годов-то сколько прошло! Тьма тьмущая!.. Ну, дык вот. Правнук поповский управляющим стал в тех краях, на барской земле. Клад он сыскал и перепрятал. Только тратить сокровища до поры, знамо дело, опасался…

– Что же он сразу богатеть не стал?

– Да ведь человек был осторожный! Ежели сразу забогатеть, а ну как донесут?! Где взял? Откудова? С каких блинов такие залишки? А так никто и не докумекал. Он даже мне только опосля открылся, когда уж при смерти был. Боялся! И я теперь опасаюсь тож! Степан тревожно покосился на входную дверь.

– Вот, извольте видеть сами, – он извлек из-за пазухи засаленный и грязный, свернутый вдвое листок пожелтевшей политурной бумаги.

– Что это?

– Это она самая, запись кладовая и есть!

Нарышкин взял листок.

– Черт знает что, ничего не понять… будто куры набродили!

Он придвинулся ближе к свету и, с трудом разбирая замысловатые каракули, прочел:

«…Копать два аршина вглубь …поклажи сей котел малый пивной денег татарских, серебряных. Осемьнадцать брусков литых золота. Да еще перстней золотых и иных мелких статей золотых и серебряных без счету. Да рукавица жемчугу, образа старинные в окладах дорогих… (дальше стояло пятно, скрывающее под собой часть записи)… лжица церковная золотая, каменьев разных мало неполная, да с рухлядью… два сундука, да посуды церковной два пуда, да серебряных денег около пуда с половиною…(заканчивался же этот список весьма странной фразой)……а сундуки те трогать не моги… …знахарь… …заклятье…»

Далее запись обрывалась, окончательно похороненная под большим бурым пятном.

– Вот это да! – Нарышкин присвистнул и тут же сам себя одернул, оглянувшись на входную дверь. – Хорошо. Все это очень заманчиво. Возможно даже, что все это так, и ты не врешь…

– Помилуйте, сударь, только Вам вздумал открыться. – Степан укоризненно покачал головой.

– Ну а те, на улице, они откуда узнали?

– Сам не понимаю, сударь! Ей богу ведать не ведаю. Только управляющий этот, что мне доверился, не своей смертью помирал. Прибили его шибко! Может стать, как раз те, кто его жизни лишил, и нас с Катенькой выследили, чтобы тоже того… ухайдокать.

– Постой, постой, – Сергей отодвинул штору, пристально вгляделся в черный провал двора. Шел дождь, и капли серебристыми стрелами, высверкивая возле освещенного окна, стремительно таяли в сырой темноте дворового колодца.

– Говоришь, прибили?… Прямо беда с этими управляющими. Мрут, как мухи. – Нарышкин снова взял в руки листок с кладовой записью. – Два аршина копать… – он помахал листком перед носом Степана. – Где копать? В каком таком месте копать?

– В усадьбе, – Степан настороженно посмотрел на разгорячившегося Нарышкина. – В усадьбе, сударь, где же еще?

– Черт побери! – взвился Сергей. – В нашей необъятной Матушке России тысячи помещичьих усадеб. И даже у меня есть, будь она неладна!

– Так ведь я, сударь, о чем Вам и толкую? – удивился Степан. – Ваша усадьба эта самая и есть!

– Как это, моя? Постой, постой… погоди, дай сообразить… – Сергей прошелся по комнате. – Так ты хочешь сказать, что клад спрятан у меня в имении, верно?

– Точно так, – согласно кивнул Степан.

– Но все это как-то… как-то… – Сергей пытался подобрать нужное слово. – Ну, в общем, все это как-то необычно… Почему же именно у меня?

– Так уж оно, значит, вышло, – пожал плечами Степан. – Ничего уже тут не попишешь. У Вас, стало быть, все и зарыто!

Нарышкин прищурился:

– Постой-ка, это что же тогда получается? Это, стало быть, мой управляющий Петр Кузьмич, он и есть тот самый человек, который тебе перед смертью все рассказал?

– Он самый, Петр Кузьмич и есть! – хлопнул себя по колену Степан. – То есть был, царствие ему небесное…

– Так почему же мой управляющий, этот хитрован, тебе, прощелыге, открылся?

– А я так думаю, сударь, что деваться ему, стало быть, некуда. Одна дорога – на тот свет. А богатства туда с собой не заберешь.

– Ну так и что ж. Ты-то тут при чем?

– А при том, сударь, что Катерина-то моя Петру Кузьмичу – крестница. Видать, хотел он ее перед смертью облагодетельствовать. Своих-то деток бог не дал… А еще, говорит, «на храм толику того золота положи, Степа, мне на том свете послабление выйдет…».

– Ну и дела! – Сергей развел руками. – Петру Кузьмичу конечно земля пухом и все такое. Но где же копать ее, эту самую землю, чтоб до клада дорыться? Имение мое, хотя и не очень в смысле доходов, однако же, землицы будь здоров. (Он подлил себе хлебного.) Жизни не хватит все перелопатить. Где именно искать, Степа?

– Карта, сударь, у меня имеется…

– Ну? – Нарышкин в нетерпении протянул руку.

– У нас с Катюшей, Сергей Валерианович, окромя карты этой и нет ничего.

– Боишься, что я себе все присвою? Ну, так и есть, боишься!

– Боюсь, сударь, по миру пойти, – Степан почесал всклокоченную шевелюру и снова потрогал скулу. – Вы, Сергей Валерианыч, понятие тоже иметь должны. Нам с Катей и малой толики может хватить – такое богатство…

– Ну, это еще как сказать. Во-первых, не такое уж и большое, судя по записи. Дворцов не настроишь. А во-вторых, может, там уже и нет ничего!

– Как это нет? – обиделся Степан.

– А так и нет. Может, уже кто-нибудь взял да и выкопал.

– Как это выкопал? С каких таких блинов?

– Да почем мне знать, – взвился Нарышкин. – Экий ты, Степан Афанасьич, право, бестолковый, – Нарышкин огляделся. – Дьявол, хлебная закончилась! Больно не хочется тащиться к Терентию еще просить. Там вдова эта… черти бы ее прибрали… Людишки те, которые управляющего моего пришибли, может, они все уже и выкопали?

Степан выглядел слегка подавленным, сидел, точно двинутый рюхой.

– Это, конечно… может, так оно и есть, может статься, и выкопали, – он горестно засопел и почти совсем уже уронил голову. Но в последний момент вскинулся.

– А может, и не выкопали! Шалишь! Точно не выкопали! Иначе, посудите, сударь, какая надобность была б за нами охотиться?

– Ну, а от меня ты чего сейчас хочешь, Степан?

– Я? Смилуйтесь, благодетель, Сергей Валерианович! Ничего я от вас не хочу! Я было подумал… Скажу, вот, барину, откроюсь ему. Глядишь – мы этот клад вместе и отыщем… А тогда и богатство поделим по справедливости.

– А как это – «по справедливости»?

Степан замялся, сконфузился, принялся теребить пуговицу старого сюртука, отданного ему Нарышкиным.

– Ну… я так разумею… Коли нас трое, то и делить надобно на троих. Оно так будет по-божески.

– По-божески! – вскипел Нарышкин. – А себе, значит, с доченькой малую толику! И всего-то на всего каких-то две трети! А мне ты «по-божески» целую треть отвалишь? Да что за бог у тебя такой, Степан? Ты, может быть, иудей или мормон какой? – усмехнулся Нарышкин.

– Что Вы такое, сударь, говорите, – Степан истово перекрестился. – Я как есть христианин православный…

– Ну, а коли ты христианин, то и поступай по-христиански. – Сергей усмехнулся. – Позволь тебе, любезный, напомнить, что землица моя и коли в ней что-нибудь есть, то это тоже мое!

Степан опустил глаза и согласно кивнул.

– Однако же, сударь, карта у меня. Кабы я Вам не открылся, так Вы и не знали бы ничего вовсе…

– Не скряжничай, Степан Афанасьич, а то ведь я и отобрать твою карту могу. Что делать станешь?

Степан сразу же пришел в сильное волнение. Он весь подобрался, натянулся, как струна на балалайке, при этом рябь на лице его пришла в хаотичное движение, обнаруживая бурную игру страстей.

Он отшатнулся к стене и быстро сунул бумагу за пазуху.

– Помилуйте, сударь, за что?

– Ладно, ладно, шучу, не щетинься, – Нарышкин весело засмеялся.

– Я Вам душу выворотил, открылся, наизнанку вывернулся, а Вы потешаетесь…

– Да ты же мне, сукин кот, авантюру предлагаешь. Мне – дворянину! Ну, вот что, драгоценный Степан Афанасьич, сделаем так: десятую часть, пожалуй, уступлю тебе за красивые глаза твоей Катерины. Я же, так и быть, согласен поступиться своей дворянской честью и влезть в это сомнительное, темное дельце за остальную, как ты выразился, толику.

Выгоревшие на солнце брови Степана взлетели вверх.

– Помилуйте, сударь! Нешто можно так. У нас с дочкой, окромя этой карты…

– Слышал я уже твои стенания. Так и быть! Восьмую часть – крестнице моего покойного управляющего, остальное – мне как землевладельцу!

– Помилосердствуйте, сударь… Пополам оно будет вернее!

– Не помилосердствую! Да знаешь ли ты, иудейская твоя душа, что мы, Нарышкины, меньше чем за три четверти в такие авантюры не встреваем! Надо было бы мне самому прибить тебя.

Нарышкин поднялся и развернулся во всю свою медвежью стать.

– Ну что, прибить мне тебя? Или как? Прихлопну, пожалуй, как муху. И никаких тебе пополамов! Что на сей счет думаешь?

В атмосфере возникла предгрозовая пауза. Стало слышно, как в соседней комнате заскрипела пружинами дивана крестница покойного управляющего.

– Не убьете, – втянув голову в плечи, тихо, но, однако, твердо сказал Степан.

– Это еще почему? – заинтересовался Нарышкин, слегка покачиваясь на носках.

– Потому, – опасливо отодвигаясь, объяснил Степан. – Потому как Вы, сударь Сергей Валерианович, благородный. Стало быть, прибить меня не можете. Я про Вас вызнал кой-чего. Сказывали, барин добрый, жалостный, не обидит… третью долю, пожалуй, от своей барской милости даст!

Сергей от души рассмеялся.

– Ну и каналья же ты, Степан. Упрямый, как хохол! Ладно, покажи карту. Да не бойся, не отниму!

Степан молча достал из-за пазухи и протянул Нарышкину еще один пожелтевший вдвое сложенный листок. Сергей несколько брезгливо взял его в руки и, саркастически усмехаясь, стал изучать содержание этого любопытного артефакта.

– М да… Вообще-то я несколько иначе представлял себе карты кладоискателей. Это кто-то нарисовал или просто клопы наползали?

– Должно, покойник Петр Кузьмич срисовал все сам. И запись кладовую, должно, он переписал набело… А что? Не так что-то?

– Нет, все так! Набело… – Нарышкин вспомнил полутемные классы Академии художеств, куда он год проходил вольнослушателем, бесчисленные отмывки архитектурных планов, ордеров, колонн, капителей…

– Недурно исполнено… для покойника, – похвалил он рисунок. – Как будто есть черты некоторого сходства с моей усадьбой. Так… каретный сарай… ракитки… флигелек…дуб… а это еще что за фигура такая с загогулиной?.. Непонятно. М-да! Как ни верти, а разбираться в этих каракулях видно придется на месте… Стало быть, надо брать этот, так сказать, план и отправляться в имение… тем более, мне все равно нужно туда съездить, дела разгрести да и управляющего нового подыскать.

– А мы как же, Сергей Валерианович? – Степан заискивающе заглянул в глаза Сергею. – Как же мы с Вами порешим?

– Шут с тобой! Со мной поедешь.

– А дочка? Я Катю не брошу…

– Возьмем и дочку. Только раз уж дорожные расходы, судя по всему, мне придется брать на себя, получишь пятую часть! Это двадцать процентов! И не гроша больше, а то и впрямь прибью.

– А это как…ежели по чести… Ваше последнее слово?

– Да ты, Степан, в своем-то уме? Ты что же в моей чести сомневаться вздумал?

– Никак нет, это я так… Ведь, честно признаться, я, сударь, едва ли на десятую часть рассчитывал! – рябая физиономия Степана озарилась плутоватой улыбкой.

– Ах ты бестия, каналья, мошенник! Обул меня, как Филю в лапти!.. Ладно. Добр я сегодня без меры. Сколько сказал, столько и получишь. Хотя, к слову сказать, сильно сомневаюсь я во всей этой тайнописи, – Нарышкин с пренебрежением помахал картой покойного управляющего.

– Ну что, по рукам? Уговор дороже денег!

– По рукам, Сергей Валерианович! – обрадовано воскликнул Степан и с готовностью подставил Нарышкину грубую, плохо вымытую ладонь.