Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)

Глава десятая
НАД ВЕЧНЫМ ПОКОЕМ

«У врат обители святой

Стоял просящий подаянья

Бедняк иссохший, чуть живой

От глада, жажды и страданья».

(М. Ю. Лермонтов)

Шхуна уверенно неслась по волнам, удаляясь от плотно севшего на мель парохода.

– Теперь им нас не почем не взять! Баста, голавлики, отплескались! – торжествовал Терентий. – А то ишь чего удумали, бакланы, потопить хотели, а вот «накося выкуси»! – он показал убедительную дулю покренившемуся на бок незадачливому судну.

Однако радоваться было еще рано, с враждебной стороны раздался первый выстрел, а потом пошло-поехало, свинец засвистел рядом с лодкой, несколько пуль с противным причмокиванием вошли в борт и мачту.

– Ложись! – заорал Нарышкин.

Все за исключением Терентия и Аскольда попадали на дно лодки.

Дядька, мужественно пригнув голову, продолжил править, уходившей от преследователей шхуной, а развенчанный «базилевс», будто ничего не замечая вокруг, встал во весь рост на носу шлюпа и что было мочи надрывно завопил:

 
«О-о-о, трижды проклятое время!
Жестокое и злое племя!
Но брошенное в лоно семя
Ужо растет и сбросит бремя!»
 

– Ложись, дурак, убьют! – закричал ему Сергей.

Но декламатор, закатив глаза к небесам, простер длань над Волгой. На лысине его резвились солнечные зайчики. Не обращая внимания на свист пуль, он продолжал вопить:

 
– Огнями смрадными пожаров я изничтожу этот край.
Все вывернется наизнанку, и адом обратится рай!
Подайте меч мой и кольчугу, подайте трубный, верный рог!
Я покажу вам, негодяи! Я – червь! Я – раб! Я – царь! Я – Бог!
 

– Сбрендил! Окончательно затмился! – Нарышкин вскочил и, ухватив извивающегося, как уж, обезумевшего актера в охапку, повалил его на дно.

Впрочем, шхуна уже вышла из-под обстрела. Пули вяло шлепали по воде за кормой в паре десятков саженей от цели.

– Отбой! Суши весла! – объявил дядька Терентий.

На всякий случай команда Нарышкина еще некоторое время полежала, хоронясь от выстрелов, а потом все разом зашевелились.

Севший на мель пароход таял вдали, а впереди широко, пожалуй, на несколько верст, от берега до берега раскинулась Волга. Связанный по рукам и ногам антрепренер на время затих. Он лежал на вонючих рыбацких сетях, хлюпал носом и угрюмо косил налитым кровью глазом в сторону Нарышкина.

– Ну вот, насилу убегли! – оглядываясь по сторонам, удовлетворенно крякнул кормчий.

– А что толку?! – хмуро отвечал Сергей. – Клад все равно остался у Трещинского! И заполучить его будет куда как сложнее. Мерзавец Левушка знает, что мы выследили его. Он теперь, пожалуй, изменит курс, и только мы его видали!

– Ну, это уж, сударь мой, навряд ли! На пароходе могли сразу курс поменять и не ворочаться. Или в туман бы ушли, и поминай, как звали! А они, однако же, за нами погнались, будто настеганные! Спрашивается: из-за чего? Уж не из-за того ли мешка с провизией, который я на камбузе у них к рукам прибрал?

– Постой, там ведь были бумаги какие-то; ну, те, что я сгреб со стола Трещинского.

Сергей запустил пятерню в мешок с продуктами и вытряхнул из него пожелтевшие рукописные листки.

– Может быть, он возвращался вот за этим?

Нарышкин осторожно разложил листки на колене, прикрывая их от ветра.

– Не разобрать ни бельмеса! Тут все не по-нашему! Иоганн Карлыч, может ты сумеешь докумекать?

– Осторошнее! – немец бережно принял рукопись у Сергея, приблизил ее к лицу, всмотрелся в замысловатую вязь букв.

– Это есть гретшеский почерк… но не совсем обычный… что-то тут есть не так. Мне нужно время, чтобы читать. Документ очень старый… – он протер пенсне и, углубившись в изучение бумаг, позабыл, казалось, обо всем…

Вскоре пристали к одному из берегов, над которым на высокой круче белел монастырек. К воде сбегала деревянная пристань, портомойня, клети с рыболовными снастями и судовыми принадлежностями. На берегу кверху свежепросмолеными глянцево-черными днищами лежало несколько лодок.

– Вот отсюда будет удобно следить за рекой. Упускать Трещинского нам никак нельзя! – объявил диспозицию «Гроза морей». – Клад этому негодяю с его бандой я не отдам!

Команда сошла на твердую землю, чтобы привести себя в порядок. Аскольд выскочил из шлюпа, как ошпаренный, и сразу чесанул в гору, да так прытко, что его еле удалось изловить и связать, при этом он умудрился укусить Терентия за ногу. Кое-как бывшего «монарха» успокоили. Он забился под огромный лопух и сидел там молча, только зыркал по сторонам безумными злыми глазками, да временами судорожно всхлипывал.

– Совсем, видать, повредился, бедолага! В мерихлюндию впал. Пусчай посидит, оклемается; глядишь, и возвернется в умственную жисть! – посочувствовал Рубинову ранее не замеченный в подобной снисходительности Степан.

– И то верно, батюшка, – поддержала отца Катерина. – Жил себе человек, в тиятрах представлял, а тут на тебе – и пожар, и потопление, и стрельба кругом. Этакого не всякий сдюжит!

Аскольд услышал реплику Катерины и жалобно заскулил, испустив жирную, как смола, слезу.

– Оно и к лучшему, – заметила Катерина. – Пускай его поплачет. Глядишь, похондрия-то наружу и выльется! Не надо человека теребить.

– А ведь и правда, – смягчился «Гроза морей». – У Аскольда, ко всему прочему, по-видимому, водная боязнь. Я про такое слышал. Вон, как из лодки убегом дунул, аж пятки задымились.

Команда оставила безумца в покое, приставив следить за ним дядьку Терентия, который, поглядывая одним глазком за Аскольдом, принялся развешивать на прибрежных кустах верхнюю одежду для просушки.

Заубер, уединившись, присел на продырявленный рыбачий челн и, что-то бормоча себе под нос, продолжил изучение манускрипта. Остальные решили подняться к монастырю.

Вид на Волгу от древних, беленных известью монастырских стен открывался изумительный. У подножия крутобокого холма голубой лентой расстилалось беспредельное, казалось, водное пространство. Сергей должен был признаться себе, что это, пожалуй, один из лучших виденных им пейзажей во всей необозримой матушке России. Под стенами монастыря шелестела, обдавая прохладой, аллея молодых лип.

– Вот где бы лежать, – с неожиданной дрожью в голосе произнес Степан, когда часть команды, запыхавшись, взобралась на холм. – Вот она где – манность небесная! Хорошо! Отдохновенно!

Нарышкин утер разгоряченное лицо, огляделся и заметил:

– Вид, Степан Афанасьич, не спорю – преизрядный, однако я бы предпочел уж ежели и лечь, то по ту сторону ограды.

Массивные ворота с покосившейся церковью над ними были заперты и, пройдя приземистой калиткой, в которой Нарышкин едва не застрял, наши герои оказались у собора, окруженного кованой решеткой монастырского кладбища. С трех сторон к нему подступали кельи, трапеза, деревянные службы и прочие строения. У самой ограды в траве лежало несколько позеленевших, внушительного вида стволов старинных пушек. Братии не было видно, кроме тщедушного малого в грязном подряснике. Инок ползал на коленях между могильными плитами и был, казалось, целиком поглощен выпалыванием сорняков.

– Эге, да у них тут, как я посмотрю, своя артиллерия имеется! – прицокнул Сергей, глядя на пушки и как будто что-то смекая.

Услышав фразу, брошенную Нарышкиным, послушник выпрямился и отложил ножницы.

– Дык это… В прежние времена ватаги у нас тут по берегам шалили, – пояснил он. – Вот оно и приходилось антилерией оборон держать.

– Ну так, то когда было… – усмехнулся Сергей. – Сейчас-то пушки уже, поди, ни к чему.

Будущий монах ощерился и покачал головой:

– На светлой седмице митрополит наезжал. Так ему братия ферверьх устраивала. Так пальнули, что только господи помилуй! Воздуся уж больно сотрясались – паче грома небесного!

– Хорошо тут у вас! – похвалил Нарышкин, продолжая разглядывать пушки.

– И впрямь, – подхватил Степан, во все стороны вертя худой гусиной шеей. – Такое нутряное упоение, такая сладость елейная на душу нападает, что вот, казалось бы, так и лег вон под тем камушком!

Послушник поправил скуфью и посмотрел на разлившегося соловьем Степана неодобрительно.

– Камень эвтот есть реликвь от преподобного отца нашего Макария, который обитель сюю основал. В стародавние времена Господь сподмог ему от татарского полону скрыться. Вышел отец Макарий на Волгу, сел на эвтот камень и поплыл на ем чудесным образом вверх по реке от Казани к Нижнему. А покудова плыл, вышел тута на бережок; дай, думает, поставлю обитель Божию… Поплевал на ручки, тяп топориком, глядь – монастырь наш уж готов изделался! Перекрестился отче, поблагодарил Господа и дале себе поплыл.

– На чем же он поплыл, раз камень тут остался? – поинтересовался было Нарышкин, но внезапно покой и тишина обители были нарушены. Тревожно и часто ударил колокол. Из чрева храма черной массой выплеснулась стоявшая службу братия.

– Что случилось? – поинтересовался Нарышкин у спешивших мимо келейников.

– Пожар, говорят, на пристани! – фальцетом выкрикнул на бегу один из монахов, по-бабьи подбирая края рясы.

Предчувствуя неладное, Сергей метнулся за ворота.

…Выпростав столб черного дыма, клубами поднимающегося к небу, у воды горели клети, близко друг к другу стоявшие на сваях. Охваченный пламенем, никем не управляемый шлюп медленно дрейфовал вниз по течению реки. На крыше занявшегося огнем сарая приплясывал невесть как освободившийся от своих пут Рубинов.

– Прыгай, баклан ты этакий! – орал ему Терентий, мечась в дыму. – Прыгай, черт тебя дери, сгоришь!

Сошедший с ума антрепренер выкрикнул в ответ что-то патетическое и, закашлявшись, воздел руки к небесам. Ветер отнес его слова в сторону, и Сергей не смог разобрать содержание речи бывшего «императора Византии». По берегу суетились монахи с ведрами и баграми.

– Я, сударь, только на минуту отвернулся, глядь – а этот оглашенный уже шкуну нашу запалил и за монастырское добро принялся! – в отчаянии крикнул Терентий. – Вона, как занялось! Потому – смола там! Сгорит все как есть! Дурацкое-то дело, оно нехитрое!

– Все! – тяжело дыша от быстрого бега, выдавил Нарышкин, глядя вослед уплывавшему вниз по Волге факелу, который еще недавно был шлюпом.

– Прощай, наш кораблик!

Сергей хотел, было, броситься на помощь Рубинову, но у него на руке повисла подоспевшая Катерина:

– Сергей Валерианович, куда Вы! И его не спасете и себя погубите!

– Ах ты, горе-то какое! – причитал Степан. – Спалил! Как есть спалил себя, раскольник окаянный!

Заубер тер пенсне, удивленно наблюдая за происходящим. В руках он все еще держал манускрипт.

– Aut Caesar, aut nihil*… – пробормотал он растерянно.

– Пусти Катерина! – Сергей вырвался из рук девушки и, прикрываясь рукой от дыма, решительно зашагал к сараю.

– Не пущу! Сережа! Ты же ранетый!

Внезапно длинный протуберанец пламени, выпроставшись из-под кровли, сильно клюнул сумасшедшего, и тот, инстинктивно отпрянув, с шумом свалился с крыши в росшие у кромки воды камыши. Сразу несколько рук подоспевшей на пожар братии выдернуло его оттуда. Поджигатель блаженно улыбался, хотя и трепетал, как осиновый лист. Глаза его были совершенно осоловелыми. Лицо и лысина покрылись копотью.

– Пещь огненную вздул! – сообщил он обступившим его монахам. – В пламени очистимся, не правда ли, господа?!

– Куда ж его теперь болезного? – сочувственно вздохнула Катерина.

– Да, с собой его брать нельзя: и нам обуза, и ему маета… – задумался Нарышкин. – Надо было оставить его в Нижнем, на растерзание почтеннейшей публики.

– А давайте его в монастырь определим. Ему там покойно будет. Душе отдохновение, и монахи опять же приглядят, – предложил Степан. – При божественной красоте всякая заблудшая душа враз опамятствуется. Глядишь, и отряхнется человек от своих страстев.

– Это он дело говорит, – вставил Терентий. – Вот только как в монастырь этакий брандер подсунуть – ума не приложу. Кто ж поджигателя в божью обитель пустит?

Братия тем временем уже оставила попытки спасти смоляной сарай и стояла поодаль, наблюдая за тем, как огонь с возрастающей силой пожирал строение.

– Да, убытки нам возместить нечем… – Сергей нахмурился. – Могли бы шхуну инокам предложить, так ведь этот доморощенный Нерон и ее спалил… Вот, разве что, отдать жемчуг?

– Нерон христианских мучеников дикими зверями терзал, когтями железными когтил, пламенем огненным палил! – вдруг заблажил Аскольд-Антон.

– Ну вот, опять началось, – развел руками Нарышкин. – По новой, что ли, его вязать?

На вопль поджигателя обратили внимание монахи. От братии отделился высокий седовласый старец и направился к путешественникам.

– Христос с вами, люди добрые. По здорову ли живете? О чем сей человек кричит и как в огне оказался? – монах хотя и вопрошал учтиво, однако сивые брови его были сурово нахмурены…

Несмотря на то, что вопрос предназначался не ему, «экс-император» отреагировал немедленно:

– А-а-а, чернец! С виду монах, а душа в штанах! – выкрикнул он, указуя пальцем на старца.

Стоявший рядом Степан чуть было не задохнулся от возмущения неожиданной дерзостью сумасшедшего, но монах ничуть не смутился, а наоборот – осмотрел на непрошеных гостей, казалось, более заинтересованно.

 
– Иноки сраму не имут,
А под полами блуд дерут!
 
 
Монастырская наливочка сладенька,
А во сне бабенка гладенька!
 
 
Вот такая материя —
Пропадает империя!
 

– зачастил скороговоркой Репкин-Рубинов.

Монах продолжал с любопытством рассматривать помешанного.

 
– Что пялишься, косоротый?
Стопудовый … тебе в ворота!
 
 
Попил, погулял всласть,
А теперь земные поклоны класть?
 
 
Не будет тебе спасения,
Накося-выкуси воскресение!
 

– и Репкин сделал в сторону чернеца весьма недвусмысленный жест.

Монах наконец смутился и сотворил крестное знамение.

– Ох, как костерит… иретик! – в голосе его послышалось уважение. – А и то ведь, верно… подзаелись. Не так живем… не по Писанию! Эх, грехи наши тяжкие!

– От теплых морей до холодного края, империя умирает! – продолжал раздираться антрепренер. – Забыли о Божьей каре? Твари… твари! – Аскольд порвал на груди мокрую рубаху и залился слезами.

План в голове Нарышкина сложился мгновенно.

– Вот, отец мой, блаженный человек, – смиренно проговорил он не своим голосом, кланяясь монаху и опуская очи долу. – Мы в Астрахань плыли, он и прибился к нам по дороге. По святым местам путешествует, про божественное говорит и все пророчествует. Только вот… в стихах уж больно искушен, по сему случаю у него в голове поворот учинился – зрит неизбежное будущее и имеет всевозможные видения! А теперь вот испытать себя огнем захотел. Может, вы его с братией… того… молитвами отчитаете?

Два дюжих инока подхватили расслабленно повисшего у них на руках «пророка» и бережно понесли его в обитель. Седовласый монах, судя по всему, заинтересовался способностями новоявленного блаженного, который, прикрыв глаза и заплетая ноги, продолжал витийствовать:

– Сказано вам в писании: «Будьте как птицы небесные…». А вы налетели, как воронье: «Это мое и это мое!»

…Аскольд вещал всю дорогу до монастыря, довольно складно сочиняя обличительные вирши антиклерикальной направленности, чем приводил старца в тихий восторг.

– Воистину, блаженный человек! – говорил он, с умилением глядя на Рубинова, и на глазах монаха проступала непрошенная слеза.

На виновника переполоха вышел посмотреть сам отец игумен. Перед настоятелем Репкин вновь обрел силы, стряхнул с себя иноков и понес густую ахинею, перемежая ее богословскими словечками и цитатами из Библии. Братия глядела на «пророка» с немым изумлением. Нарышкин только диву давался. Сумасшествие Аскольда действовало на монахов безотказно.

– Какого же он ремесла будет? – поинтересовался настоятель, рассматривая кружащегося, как турман, по монастырскому двору Рубинова.

– Не стал ни сеять, ни пахать, а вышел к церкви на село.

Влез на паперть, скинул шапку – вот тебе и рукомесло! – нашелся с ответом Аскольд.

– Вот дает! – послышалось в толпе монахов.

– А во славном, было, граде Константина… – продолжал завиваться блаженный. – А и жил себе славен Клавдей царь. Не было у Клавдея отроду ни жилья, ни казны, ни огороду…

– Это становится утомительным! – тихо сказал Нарышкин Терентию.

Однако настоятель монастыря отец Нектарий умильно щурился и потирал пухлые белые руки. Он быстро смекнул, какую выгоду сулит обители собственный пророчествующий блаженный. Настоятель принялся строить планы, как к монастырю потянутся заинтересованные богатые богомольцы, вдовые помещицы с подношениями и прочие жертвователи всех мастей, желающие послушать пророка… «Только бы уговорить его совершить постриг!..». Последнее, впрочем, не представлялось отцу Нектарию затруднительным. Игумен дал указание отвести блаженного в особую келью, присматривать за ним и все, что изречет, надлежащим образом записывать.

– Ушицы ему дайте! – крикнул вслед монахам, уводящим Аскольда, настоятель. Он распорядился, чтобы спутников Нарышкина накормили в странноприимном доме.

Сергея же он принял тет-а-тет в своей просторной, чистой келье, в которой из обстановки были только сундук, два дубовых кресла и огромный, канцелярского вида стол, на котором расположились письменные приборы, стопка амбарных книг и старинное, богато украшенное евангелие изумительной работы. Дело «пророка» обговорили быстро, порешив его к обоюдному согласию на том, что блаженному человеку лучше всего побыть некоторое время в стенах монастыря. Чтобы обеспечить Аскольду должный пригляд и слегка сгладить последствия пожара, Нарышкину пришлось расстаться с одной из двух последних жемчужин. Немного поколебавшись, он передал перламутровую бусину настоятелю, чем весьма расположил его к себе. Отец Нектарий проводил Сергея в смежную с кельей, вполне мирского вида комнату.

Батюшка оказался большим любителем рыбной ловли.

– Рыбалка у нас тут весьма хороша! – отец Нектарий благосклонно сощурил маслянистые, выпуклые глаза и кивнул на синеющую за окном Волгу. – Вот ведь и Сам-осподь, на что уж был свят, а и он не чурался! На Генисарецком-то озере рыбку, поди, лавливал! Это он человеков потом уж стал… – настоятель благожелательно тряхнул главой, когда вошедший служка поставил на стол тяжелый серебряный поднос, на котором были ковчежец с икрой, балык, белый хлеб и изрядная бутыль черного монастырского вина, при виде которых у Нарышкина рот наполнился слюной.

Потом поднесли еще жареных карасей, запеченного в сметане сома и хрустящих соленых груздей, золотые слитки копченой стерляди.

– Лещ у нас тут знатный! – продолжал настоятель. – Во всей Волге лучше не сыщешь… Ну, с Богом! За здравие!..

– Я, сын мой, этих сетей на дух не признаю. Сим занятием у нас братия промышляют. Только на уду и ловлю! Лещ с подлещиком влекутся за милую душу! Однако надобно прикормить хорошенько! А в прикорм – первое дело пареные отрубя! На перловку хорошо берет, мякишем моченым не гребует. Но, – отец Нектарий поднял перст и покачал им, – есть у меня один секрет. Лампадное масло добавляю в прикорм, и они, голубчики мои, аки птахи, слетаются к удилищу!..

Ты вкушай, сын мой, не стесняйся! Иные, в миру, любят прикармливать опарышем, а я – и боже мой! Этак, еще чего доброго, на червя навозного ловить? Ведь червь он кто? – батюшка пытливо посмотрел на уписывавшего балык Нарышкина. – Червь он все равно, что змий на утробе своей влачащийся. Стало быть – гад ползучий! А посему, сын мой, леща бери только на отрубя – вот тебе мое слово! И как только лещ восколебался – тут же подсекай! Да бери его милостивца сачком!.. Твое здравие!

Сергей согласно кивал, отдавая должное восхитительному балыку и чудесному терпкому вину. Монастырская жизнь нравилась ему все больше и больше.

– А белуга какова? – разводил руками настоятель. – Похлеще твоего кита будет! Такой Иону проглотить, что тебе оскоромиться! До десяти пудов рыбину брали! В несколько сажен! Сама серая, что твой пепел… (Нарышкин скромно опустил глаза, вспомнив недавнее пожарище.) …брюхо побелее будет, а нос вохрянной! – отец Нектарий дотронулся перстом до собственного носа. – А с осьмипудовой рыбы аж два с половиной пуда икры брали, вот как!

Сергей слушал настоятеля рассеянно, продолжая думать о своем.

– Пушки вот у Вас, батюшка, во дворе… Говорят, самому митрополиту фейрверк устраивали?

– Да разве это ферверк? – взметнулся настоятель. – Так, только неосязаемый звук один! Владыко даже не заметил. Воробей, к слову сказать, громче чихнет! А пушки – это еще с прошлых времен. Разинцы у нас тут баловали. Бога позабыли, вот и стали нечестивые дела творить.

Отец Нектарий сделал изрядный глоток.

– Много тут по лесам шатается народу всякого… Потому – береженого и Бог бережет… Вот был у меня Никитка-хромой, всем пушкарям пушкарь! Бывало, пальнет так, что аж твердь земная сотрясается – вот какой человек! Под Рождество ежли даст залп – до самой масленой недели в ушах гул непроходящий стоит! А эти только так, попукали малым зарядом и обрадовались – «ферверк»! Хоть бы усовестились сие говорить! Им бы только языки свои злоротые почесать…

– А где же сейчас ваш пушкарь? – поинтересовался Сергей, чувствуя, что разговор для него принимает интересный оборот.

– А-а-а… – протянул настоятель и раздраженно махнул рукой. – В скиту он живет, на острове, версты с две ниже обители. Такой неудобный человек оказался, все равно, что твой алтынный гвоздь в заднице, прости Господи! Взяли мы его к себе из милости. Он-то ведь был кто? Нищеброд, голь перекатная. Валялся по папертям да кабакам, пропил все, что имел, один только крест нательный на нем и оставался. Пожалел я его, думал вразумится, а он прижился, отъелся и давай свой норов выказывать. С братией у него ладу не стало – воры, говорит, мошенники! Одному в рыло, другому… Дошло до того, что он, еретик, на меня голос подымать принялся! – с раздражением буркнул отец Нектарий и хлопнул ладонью по столу.

– И что же дальше было? – заинтересованно спросил Нарышкин, чувствуя, что пушкарь ему уже нравится.

– Велел я его выдрать как следует, дабы гонор свой умерил. Поучили его мои молодцы на славу… Так он, как только на поправку пошел, дал деру из обители. Лодку увел, забрал с собой порох, пушку умыкнул, кладовую почистил, а перед тем, как сбежать, хотел даже бонбу в трапезную метнуть. Вот каков ушкуйник! Уплыл на Волгу, поселился на острове, поставил скит и живет там как … – настоятель, к удивлению Нарышкина, вставил непечатное слово из числа тех, которыми так богат разговорный русский язык. Спохватившись, он искоса поглядел на Сергея, перекрестил рот и продолжал.

– Мы его усовестить пытались. Я людей отряжал, дабы вразумить его. А он, как только лодку с острова завидел, принялся из пушки палить, да так, что едва не перетопил всех! Ужели с таким сладишь? Я об нем и Владыке сообщал и губернским властям жалобы слал, да все без толку! Такой окаянный человек выказался, что Боже упаси!

После трапезы в странноприимном доме путешественников оставили в покое. Урезонившийся Аскольд, испив целебного отвара, крепко спал в отведенной ему келейке. Степан попросился в храм достоять прерванную службу. Заубер, Терентий и Катерина решили вернуться на пристань. Что делать дальше никто не знал. Дорогой компанию нагнал Нарышкин.

– Диспозиция такая, – объявил запыхавшийся «Гроза морей». – Терентий, ты наблюдаешь за рекой. Смотри в оба, нам важно не пропустить пароход Трещинского. Иоганн Карлович, Вы займитесь этими старинными документами. Чует мое сердце, неспроста они были в каюте у Левушки. А я пока возьму лодку и сплаваю в одно место, тут неподалеку. Надо кое с кем перетолковать!

– Сергей Валерьянович, а можно мне с Вами? – неожиданно попросила Катерина.

Нарышкин взглянул на девушку и понял, что в глубине души надеялся и ждал именно этой просьбы.

– Почему бы нет? – он пожал плечами и впервые за весь день улыбнулся.

Плавание вниз по течению, до небольшого лесистого островка, расположенного аккурат посреди реки, много времени не заняло. Взятая у монахов лодка стремительно бежала по воде, подчиняясь мощным гребкам Нарышкина. Поначалу, слегка рисуясь перед Катериной, Сергей не рассчитал силы и едва не переломил весло. При этом он забрызгал девушку с ног до головы, однако потом приноровился, и лодка пошла ровнее. Всю поездку оба молчали, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Хромой Никитка, одетый в какие-то лохмотья, встречал незваных визитеров у самой кромки воды. Маленький, рябой, худой, как цыганская лошадь, заросший апельсиново-рыжими волосами, он пытался отпихнуть лодку и не дать Нарышкину причалить, однако силы были явно не равны.

Награжденный парой добрых затрещин, пушкарь обмяк и присмирел. Молча, поблескивая злыми, умными глазками, он сидел на песке и смотрел аспидом, наблюдая, как Сергей привязывает лодку.

– Я тут тебе собрал кое-чего, – сказал ему Нарышкин, помогая Катерине выбраться на берег. Он тряхнул мешком с провизией, прихваченной у монахов. Из мешка булькнуло. Никитка заинтересованно засопел.

– Веди, что ли, показывай свои хоромы. Дело у нас к тебе! – безапелляционно заявил «Гроза морей», принуждая отшельника осмотреть его жилище.

Бревенчатый скит выглядел несколько кособоким, однако сработан был крепко, и крест над его лыковой кровлей указывал прямо в небо. Вокруг жилища высились холмики рыбьих костей и прочего мусора растительного и животного происхождения. Небольшая пушка на самодельном лафете у входа грозно смотрела в сторону Волги.

– Одичал, верно, совсем? – спросил Нарышкин, с приязнью разглядывая пушку.

– А хули. И одичаешь тут, – хмуро согласился Никитка, в свою очередь поглядывая на мешок.

В хижине попахивало отхожим местом, поэтому разговор состоялся на свежем воздухе, тем более что с невысокого пригорка, на котором стоял скит, открывался великолепный вид на реку. Для начала выпили бутыль монастырского, закусив балыком. Катерина, слегка покрасневшая от искренних слов отшельника, отправилась осматривать остров. Быстро захмелевший Никитка поделился своими взглядами на жизнь.

– Гаменное вино, барин! – заявил он, наливая деревянную плошку, служившею ему бокалом, до краев. – Бога не помнят, потому делать не умеют. Восподь за такую баланду по шеяке наклал бы. Он-то, поди, когда воду на вино пущал, этакой дряни и в рот бы не стал брать!

Разговорившийся отшельник в нескольких словах описал свою прошлую жизнь в обители и свои отношения с монахами, которых именовал не иначе, как «сучьими крысятами».

– Живу, барин, как кобел лесной, зато на воле и с Восподом! – откупоривая очередную бутыль, говорил Никитка. – Такой-то красоты, хошь весь свет изойди, нипочем не сыщешь. Я тут сам себе янарал, потому – воля! Домекаешь? Одежа только вся изветошилась, а так – кум королю! Пропитание – вот оно, в реке, бери, сколько хошь, в лесу грибов – ломай, не хочу. А чтобы христарадить да чужие окна грызть, это не по мне!

– Хорошо тут у тебя, – соглашался Нарышкин. – Только ведь достанут и здесь.

– А ежли «крысюки» сунутся кто, я им ка-а-ак выпишу картечью! Были примеры…

В этом месте разговор плавно перешел к баллистике, и косеющий от выпитого вина отшельник предложил пальнуть из орудия.

– Трехфунтовая, полевая, Олонецкой работы! – любовно похлопав пушку ладонью по стволу, сказал Никитка. – Еще, поди, с Царя-петровских времен!

Он принес из хижины принадлежности для стрельбы. Зарядил пушку, попутно делая пояснения.

– Вот гляди сюда, это – банник; чтоб нагару не было, прочищаем у ей ствол. Это вот – шуфла, в ее кладем картуз с порохом, пробку, ядро и пыж. Всю эту требуху загоняем в нутро и прибойничком притаптываем, – Никитка удовлетворенно крякнул. – Теперь берем и прокалываем картуз. Сыплем порох затравочный, запаляем и па-а-берегись!..

Грохот от выстрела вышел преизрядный. Пушка окуталась едким дымом. Взбив столб воды, ядро хлопнулось в Волгу выше течения.

– Рыбы будет! – удовлетворенно крякнул Никитка. – Только загребай!

– И как далеко летит ядро? – полюбопытствовал Нарышкин, когда звон в ушах немного поунялся.

– Сажен на сто, – ответил пушкарь. – Ну да я кой-чего докумекал и, пожалуй, с треть версты можно накрыть.

«Маловато!», – подумал Сергей, но, тем не менее, выразил восхищение и быстро перешел к сути дела.

Отшельник, несмотря на то, что держал голову уже несколько неуверенно, цель визитера понял сразу. Сдать орудие внаем он согласился, хотя и выдвинул некоторые условия:

– Одежи какой-никакой привезешь, это «раз», – сказал он, загибая грязный палец. – Обужу, это «два»… И гамна этого, винища монастырского, побольше – это «пять».