Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц)

Глава десятая
ВОКРУГ ДА ОКОЛО

«Века бегут, а все, как встарь

На вышке гордый витязь ходит,

И яму чистит золотарь».

(В. С. Соловьев)

Нарышкин, чертыхаясь про себя, спустился по лестнице и вышел из дома к гостям.

– Очень рад! Очень рад! – наклеив на лицо улыбку, выдавил из себя Сергей. – Какими судьбами в мою обитель? – спросил он, и сам же себе мысленно ответил: «Не иначе, черти вас сюда занесли».

– Что же Вы, корсар, уехали, так и не попрощавшись? – Анастасия Алексеевна томно повела бровями. – Должно быть, не пришлось по вкусу папенькино хлебосольство?

– Ну что уж ты этак-то… – забормотал Нехлюдов, стараясь сгладить резкий тон дочери. – А мы-то, Сергей Валерианович, с Настенькой яровые осматривали. Хорош ячмень в этом году. С неделю будет, как посеяли, а уже прямо этак-то вот проклюнулся и поднялся… просто любо-дорого посмотреть. Даст бог, урожай будет преотличный. Наши земли, знаете ли, прямо-таки клином в Ваши владения вторгаются, вот мы и решили заодно уж и к вам с визитом. Не прогоните?

«Клином? – подумал Нарышкин рассеяно. – Каким еще, к дьяволу, „клином“? Вот еще и эти решили себе землицы оттяпать…». Но вслух произнес:

– Да что Вы, Алексей Петрович. Как можно! – и, делая широкий замах, как будто тоже что-либо сеял, пригласил гостей пройти в дом.

– Чурбан этакий, – тихо вздохнула Анастасия, подкатила в притворном ужасе свои восхитительные темные глаза и, проходя мимо посторонившегося Нарышкина, больно ущипнула его за живот.

«Клином, – снова подумал Сергей, поморщившись. – Точно, клином вторгаются! Свиньей прут», – «Гроза морей» лихорадочно соображал, как бы повежливее отделаться от непрошеных визитеров, но ничего путного в голову не лезло.

– Вот, изволите видеть. Приехал в имение, а тут разор. Как мой управляющий умер, людишки и поразбежались. Так что, дел невпроворот, хозяйство на ноги ставить нужно!

– Понимаем, Сергей Валерианович. Мы, как узнали про ваши обстоятельства, сразу же решили руку помощи протянуть. По-соседски, значит. Не откажите принять. Эй, Евстафий! – Алексей Петрович кликнул слугу. – Распорядись, голубчик, чтоб подводы в усадьбу заезжали!

Слуга кинулся исполнять поручение.

– Позвольте, какие подводы? – обомлел Нарышкин.

– Ну как же, батюшка, две подводы со всем, что вам сейчас необходимо будет. Поверьте, от чистого сердца! – Нехлюдов изобразил легкий реверанс.

Подводы вкатили во двор. Пришлось кликнуть Терентия, под руководством которого, повар Григорий и лакей Евстафий, принялись разгружать соседское добро.

Алексей Петрович не поскупился. Судя по его неожиданной щедрости, Нехлюдовский клин, вторгшийся во владения Сергея, обещал прирасти еще преизрядным куском землицы.

«Вот они когда подступились, – подумал Нарышкин. – Поняли, что я сейчас нуждаюсь. Знали, что не смогу отказаться! Кроме того, отказываться невежливо. Это значит – обидеть хлебосольного соседа. Черт бы побрал, его хлебосольство! Однако дочка Нехлюдова хороша, – проносилось в голове Сергея, – очень хороша, вот только щиплется чертовка пребольно!».

В качестве неотложной помощи разоренному имению, в его трюм, как выразился Терентий, с подвод было перегружено постельное белье, ватные одеяла, крахмальные скатерти, столовые приборы и посуда на двенадцать персон. Из провизии: три мешка белой пшеничной муки, мешок гречневой крупы, сахарная голова, три фунта чаю, пять копченых сигов, несколько колец домашней колбасы, туша свиньи и две бараньих туши. Помимо этого – варенье, соль, перец и прочие приправы, ну а главным спасательным средством от местного сплина, конечно же, должны были оказаться дюжина бутылок с различными настойками и бочонок с домашним вином.

«Прямо за горло взяли, – с тоской оглядывая батарею бутылок, подумал Нарышкин, непроизвольно глотая слюну. – Теперь уж точно не смогу отказаться», – сказал он себе, понимая, что визит Нехлюдова, судя по всему, затянется.

Только после того, как, рассыпаясь в благодарностях, Сергей усадил гостей пить чай с их собственным вареньем, он смог на минуту отлучиться и сделать-таки необходимые распоряжения относительно расчистки оранжереи. Ему в голову пришла вдруг шальная мысль о том, что он ничем не рискует. Компаньона, пусть даже такого никудышного, как Степан, тоже стало немного жаль.

Согласно указаниям Сергея, навоз должна была вывезти артель деревенских мужиков, под началом бывшего конюха Петра. Нарышкин почему-то решил, что такое предприятие будет ближе и понятнее человеку, имевшему непосредственное отношение к лошадям. В артель затесался вездесущий Митька Косой, а воспрянувший духом Степан взял на себя обязанности общего руководства ходом работ.

Вернувшись к гостям, Нарышкин принужден был поддержать беседу о видах на урожай. Анастасия Алексеевна откровенно разглядывала Нарышкина.

– Скажите, Корсар, неужели Вы так и будете теперь сидеть в нашей глуши? – спросила она, кокетливо улыбаясь.

– Придется некоторое время. Сами изволите видеть, какое положение. Надо хозяйство поправить.

– Фу, как это скучно! Вы совсем как мой папа. Хозяйство, покосы-выпасы, озимые-зерновые и так далее. Я считаю, что этим должен заниматься управляющий, желательно немец. Посудите сами, мой отец с этими крестьянами бьется, а толку все равно нет! Вот у матушки, Афродиты Васильевны, все было по-другому поставлено. Там Фридрих Карлович управлялся, и во всем, как он говорил, «оргнунг» был. Порядок, значит!

В который раз Сергей поймал себя на мысли о том, что рассуждения обоих Нехлюдовых о хозяйстве он слышал уже в какой-то скверной пьеске….

– Постойте, – сказал Нарышкин, припоминая, – мне кажется, Вашу матушку изволили звать Ариадна Васильевна!

Анастасия слегка смутилась.

– Именно так ее голубушку и звали, – пришел на выручку Нехлюдов. – Но Настенька называла ее «моя Афродита». Уж очень, извольте верить, хороша была покойница!

– Охотно верю, – согласился Сергей. – Так о чем мы говорили?

– Не стало в России порядочного немца, одни жулики и проходимцы, – продолжил прерванный разговор Алексей Петрович. – Думаете, я не хотел немца нанять? Хотел. Еще как хотел. Ну, привели мне одного. С виду, вроде, немец. Рыженький такой. Но все ж думаю, что-то тут не то. Глазки у него так и бегают. Навел справки. Точно! Оказалось поляк. Такая бестия, пся крев!

Обсуждение недостатков польских управляющих прервалось довольно бесцеремонным образом. В залу, ломая картуз и глупо улыбаясь, вперся перепачканный навозом Митька Косой.

– Дело есть, Барин! – заговорщически моргнул глазом Митька. – Выдь на минутку, чаво скажу!

Сергей порывисто вышел, извинившись перед гостями. Хотел было дать зряшному человеку тумака, но Митька, благоухая навозом, источал вместе с тем такую крайнюю преданность, что у Нарышкина не поднялась рука.

– Наследил-то, дурень! – недовольно сказал барин, указывая на жирный след, тянущийся за Митькой из прихожей. – Экий ты, брат, болван, однако. Ну что там у вас стряслось?

– Эта, значит, вона какие дела, – зашмыгал носом Митька. – Мужики говно разгребать ни в какую не хочут! Прямо ни-ни! Так что Афанасич один мается!

– Тише, дурень, не кричи! – зашикал на него Сергей. – Гости у меня. Понимать надо, башка твоя стоеросовая… Куда Петр делся?

– Прямо убег! – снова шмыгнул носом Митька. – Как есть убег. Я, грит, ему не говночист какой! Я – конюх… И мужиков за собой свел.

– Тише, опять ты орешь!.. – Сергей нахмурил лоб. – Ну значит так, возьмешь лопаты и раздашь дворне. Кто там у нас есть – Григорий, Никифор, Фроська, Танюха, пусть тоже впрягаются.

– Понял! – чрезвычайно оживленно кивнул Митька. – Это, значит, всем гребсти, стало быть? Ну я побег?

– Беги, беги, – согласился Нарышкин. – Экий все же дурень народился!

– Так о чем, бишь, мы говорили? – Сергей пригладил непослушные вихры, возвращаясь к гостям.

– Мы говорили о погоде, – подсказал Алексей Петрович.

– Нет, постойте. Кажется, Вы изволили упомянуть о поляках? Я тоже с одним поляком в полку на Кавказе служил. Щеголем был, все в черкеске ходил, с кинжалом в серебряных ножнах, а денщику, чуть что не так, – в зубы!

– Так Вы служили на Кавказе!? Расскажите, ради бога, расскажите! – взмолилась Анастасия Алексеевна.

И Сергею ничего не оставалось, как начать повествование о службе. Вначале вяло, но потом, отвечая на вопросы девушки, он и сам как-то разошелся, вспоминая набеги на горные аулы, немирных чеченцев, рубку леса, выстрелы в спину и отчаянную резню в рукопашной.

В это время за стеной возник шум, будто там и в самом деле шла рукопашная… Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась раскрасневшаяся, растрепанная Фроська. Позади нее клубилась возбужденная толпа дворовых.

– Это за что ж нам наказание такое, барин-кормилец, а? – слегка наклонив вперед голову, исподлобья оглядывая гостей, возопила Фроська. – Как мужики, дык все вона, значит, поразбежамши кто куды, а мы, девушки малосильныя, за их будем дерьмо разгребать?!

– Не губите, заступник, Сергей Валерьяныч, – чавкнула моченым яблоком Танюха из-за спины Фроськи.

– Коли мы господские, дык теперь что ж, глумиться над нами давай, так? – продолжила Фроська.

– А я им сказал, чтоб лопаты брали, а они слушать меня не хочут! – жалобно проблеял откуда-то из-за дверей Митька. – И еще скажу, хочут меня отлупить, и чтоб я говно сам греб!

Возникла неловкая пауза.

– М-да уж, однако… – покачал головой Алексей Петрович. – Распустился народ. В прежние времена этакого не было.

– Минутку, прошу извинить, – двинулся из-за стола Нарышкин, багровея и сверля депутацию дворни налившимся кровью подбитым глазом. Он выдавил Фроську в коридор, захлопнул за собой дверь, а затем после непродолжительной паузы по барскому дому ураганом пронесся истошный женский визг, грохот опрокидываемой мебели, топот ног, хлопанье дверей и хлесткое щелканье кнута. Затем в доме вновь воцарилась тишина, вся какофония звуков переместилась за его пределы. Щелканье бича и крики слышались теперь то из парка, то доносились со стороны цветника, то шум, треск веток и визг слышались из малинника, что буйно рос за огородом.

– Однако крут, – с оттенком удивления в голосе отметил Алексей Петрович, выглянув в окно. – Ишь ты, как погнал их арапником. Сущий дьявол!

– Бросьте, – Настасья Алексеевна подавила зевок. – Это же просто теленок. Неужели Вы не видите? «Корсар»! – она фыркнула и засмеялась. – Такого прибрать к рукам не сложно. За рожки его и в стойло, бодливого!

– Ну, не знаю, не знаю, – с сомнением покачал головой Нехлюдов. Однако же землицы у него преизрядно. Эвон сколько ее пропадает, – Алексей Петрович скорбно покривился. И зачем ему столько? Именье, почитай, профукал, и земля пропадет! У такого не залежится. Пропьет или в карты проиграет.

– Нам то с Вами что за дело? – ловя из варенья вишенку, сказала Настасья Алексеевна.

Нарышкин вернулся через несколько минут, взъерошенный и вспотевший. Он все еще держал в руке длинный витой арапник. Тяжело отдуваясь, Сергей пробурчал извинения.

– А мы тут о Вас разговаривали, – повела рукой по волосам Анастасия Алексеевна. – Хотите вишенку, Корсар?

– Ловко Вы их, – кивнул на дверь Нехлюдов. – Правильно, пусть знают! Разбаловались людишки, совсем потеряли стыд! А все потому, что оргнунга нет.

– Чего-чего, а этого добра хватает, – Сергей тяжело приземлился в кресло. – Ору, хоть отбавляй… а вот работать никто не хочет.

– Эй, кто там есть? Принесите еще вина! – крикнул Нарышкин.

Никто не отозвался. Дом, казалось, опустел.

– Митрич, Терентий, где вы там? Черт знает что! – выругался Сергей. – Разбежались все что ли? Эй, Терентий, иди сюда! И этот старый черт куда-то запропастился!

– Так я велю моему Евстафию принести, – Алексей Петрович проворно выскочил из-за стола и выглянул в приоткрытое окошко.

– Эй, Евстафий, – крикнул он, – принеси нам, дружок, вина. Возьми в коляске, в погребце пару бутылок.

– Я, знаете ли, везу с собой преотличнейшую запеканку! – сказал Нехлюдов, поворотившись от окна.

– Запеканку? – переспросил Сергей.

– Именно, – подмигнул Нехлюдов. – Мне ее присылает один приятель из Малороссии. Это, доложу я вам, просто боже ты мой, что за штуковина! Они ведь, шельмецы, что придумывают? Фрукты в глиняном горшочке заливают горилкой, обмазывают его плотненько тестом и ставят томиться в печь… Получается наливочка первостатейная, – Алексей Петрович причмокнул, поднеся щепоть пальцев ко рту.

– Пробовал делать сам – не то! Вкус не тот и ароматности нет никакой…

Сергей припомнил клейкий хмельной угар, царивший за столом у Нехлюдова, и слегка поморщился.

«Пинка бы тебе хорошего, черту липкому», – подумал он при этом жесте Нехлюдова.

Втянув плешивую голову в покатые плечи, в комнату, осторожно ступая, прошел Евстафий. Он хмуро поставил на стол бутыли с запеканкой, опасливо косясь в сторону Нарышкина.

– Что это у тебя, братец, с губой? – спросил Нехлюдов, приглядевшись к своему лакею.

– Да вот-с попал-с… под руку. Оне больно уж горячи-с, – Евстафий повел головой в сторону Сергея.

– Ну ладно, ступай. Ступай, – поспешно приказал Нехлюдов. – Однако вечереет! воскликнул он, чтобы как-то сгладить неловкую ситуацию.

Выпили запеканки. Малоросский напиток пришелся по вкусу.

Объявился Митрич, который от гнева барина хоронился в погребе и успел там хорошенько окунуться в остатки барских запасов. Сергей распорядился: найти повара Григория, освободить его от работ с тем, чтобы он приготовил ужин.

Старик, шаркая, кинулся исполнять. Тогда же, прихлебывая запеканку, было решено, что гости останутся на ночлег.

…А тем временем в оранжерее все еще кипела работа. Степан, торопясь добраться до вожделенного богатства, мокрый от пота, орудовал лопатой с проворностью и исступлением, которых трудно было ожидать от него ранее. Разбежавшаяся дворня куда-то попряталась, и разгребать навоз так никто и не явился. Вечерело. На киноварно-золотистый небосвод наползала рыжая, отливающая у горизонта чернотой туча. Стал накрапывать мелкий дождик.

Отыскавшийся Терентий прикатил откуда-то тележку, и Митька Косой, всякий раз впрягаясь в нее, лихо гикал, будто застоявшийся жеребец.

– Хороший навоз, жирной! Этаким хорошо картофель, к примеру, уговнить! – хвалил барское дело Митька. – Мы-то в этом годе малость с жирку сбрыкнули. Толком ничего не посадили, распорядиться некому было. Ну да оно ничего. Землице и отдохнуть надо. Оно полезно…

– Давай-ка накладай! – напустив на себя строгий вид, прикрикнул Степан. – Чего зря-то лясы точить! Вам крупожорам волю дай, вы и вовсе сажать перестанете!

– Оно, пожалуй, верно, – соглашался Митька. – Такой уж народ неодушевленный!

Терентий, не испытывая энтузиазма к делу, затеянному Степаном, работать не полез. Отделался не очень понятной фразой о том, что главный гальюньщик[8]8
  гальюньщик – матрос, уборщик отхожего места на судне


[Закрыть] должен быть только один. Он постоял, морща нос и как будто о чем-то раздумывая, пристально разглядывал хмуро снующего в оранжерее кладоискателя.

– Что, Степан Афанасьич, чай, не ложкой в супу ковыряться? Не возьму в толк, для какой надобности ты этакое дельце задымил?

– Зачем надо, про то мы с твоим барином сами знаем, – утирая со лба пот и капли начинающегося дождя, ответил Степан. – Ты бы лучше, чем лясы точить, взял бы, да и помог.

– Куда уж мне! – отмахнулся Терентий. – По ранжиру не положено. Мне барин велел приглядывать, чтоб какие-либо молодцы побойчее остатки добра хозяйского совсем не растащили. Так что, греби, сударик мой, коли тебе честь такая выпала. Греби, не сумлевайся! Терентий хрустнул корявыми узловатыми пальцами. – Не знаю уж, какие такие дела вы с Сергеем Валериановичем обделываете, не знаю чем ты ему потрафил, но только я тебе, Степа, так скажу: ежели надумаешь барина моего обмануть, или иную какую пакость против него умыслишь, так и знай, я тебе вот это дерьмо, которое ты разгребаешь, заместо каши скормлю! Всю кучу!

Терентий для верности смастерил кулак и изобразил им в воздухе некую незамысловатую, но очевидно исполненную грозного смысла фигуру, затем он повернулся и зашагал по направлению к усадьбе.

– Чавой-то он, а? – удивился Митька, глядя ему вослед и вытирая перепачканными навозом руками мокрое от дождя лицо.

– Чево, чево, ишь расчевокался! – передразнил с издевкой «главный гальюньщик» – Закрой свою чевокалку и знай – работай!

Митька пожал худыми плечами, сказал миролюбиво:

– А что, я ничаво! – тяжело сопя, покоряясь судьбе, покатил полную тачку в сторону от постепенно уменьшающейся кучи навоза.

Дождь усилился. Рыжая туча заволокла весь небосклон и стала бурой. В гостиной у Нарышкина зажгли сальные свечи. Сергей продолжал истории о своих кавказских похождениях, которые под влиянием запеканки обрастали новыми, неожиданными даже для самого рассказчика подробностями.

Пару раз, спохватившись, «Гроза морей» вставал из-за стола, покидал гостей и заходил с увещеваниями в комнату Катерины, но та, ссылаясь на нездоровье, упорно не желала присоединяться к компании.

Возвращался Сергей обескураженный и продолжал прерванную историю, не всегда, впрочем, связно, однако по-прежнему живо и ярко.

Алексей Петрович крякал и покачивал головой. Он уже изрядно «запекся» от наливки и сидел, немного скособочившись, благостно щурился, внимая рассказу. Анастасия Алексеевна, с полуулыбкой откинувшись в кресле, жгла рассказчика мерцающими угольками глаз, поворачивая при этом красивыми тонкими пальцами ножку своего бокала.

Раздались громовые раскаты, створка окна под напором ветра распахнулась. В залу со сквозняком ворвался пьяняще-свежий аромат цветущего сада. В это же время в противоположной стороне комнаты раскрылась дверь, через которую вместе с несколько иными ароматами в гостиную проник Степан.

Он был мокр до нитки, и весь вид его выражал чрезвычайное возбуждение.

– Сергей Валерианович, подь суды! – презирая все правила этикета, замахал выпачканными в навозе руками Степан.

Анастасия Алексеевна наморщила носик и брезгливо отвернулась.

– Что такое, Степа? – Нарышкину надоело без конца отвлекаться. Хотелось покойно сидеть в кресле, потягивать наливку и, глядя в хорошенькое личико гостьи, рассказывать ей о своих кавказских подвигах. Сергей в раздражении встал и вышел в коридор, прикрыв за собою дверь.

– Кажись, нашли, сударь! Там внизу клеть… дверь завалена чем-то, ни зги не видать! Надобно лампу… Там он, верьте слову, там! – Степан в нетерпении дернул Нарышкина за рукав.

– Эк от тебя, брат, разит! – Сергей слегка отодвинулся. – Ты, часом, не обмишурился? Какая такая «клеть»?

– Погреб там! Схрон потайной! Там он и есть, под навозом значит, – вполголоса затараторил Степан, тревожно оглядываясь на пляшущие по стенам тени.

– Там поклажа схоронена. В погребе этом… Пойдемте быстрее, сударь! И лампу возьмите…

– Ах, черт! – Нарышкин посерьезнел. Однако выходить в дождь ужасно не хотелось.

– Может, до утра подождем? Смотри, ливень какой! Вдруг там и нет ничего? – Сергей поежился.

– Там он, сударь, там! Идти теперь надобно! Берите же лампу!

Нарышкин коротко чертыхнулся.

– Нашел, тоже время! Видишь, гости у меня!

Степан глядел умоляюще. Нарышкин не выдержал его взгляда.

– А… ладно, будь по-твоему; пошли, посмотрим!

Он разыскал лампу и старый отцовский дождевик. Перед выходом заглянул в залу.

– Корсар, Вы нас все время покидаете, – обижено протянула Анастасия Алексеевна, – куда Вы на этот раз?

Нарышкин пробормотал какие-то бессвязные объяснения, насчет чрезвычайных обстоятельств, пообещал вернуться сей же час и, прикрыв поплотнее дверь, растворился в сырой темени, озаряемой изредка вспышками молний.

Ливень был изрядный. И старый дырявый дождевик нисколько не защитил Сергея от прохладных струй, низвергающихся с неба. Не прошло и минуты, как он вымок с головы до ног. Его компаньон не обращал на дождь никакого внимания. Довольно долго, как показалось, шли и молчали. Масляный фонарь отбрасывал вокруг себя маленький пятачок призрачного света, который тревожно плясал на мокрой траве.

– Пришли! – стараясь перекричать очередные громовые раскаты, воскликнул Степан, указывая на кратер посреди разрытой оранжереи.

– Это я уже понял по запаху, – раздраженно откликнулся Нарышкин и тут же поскользнулся. Стараясь не выронить фонарь, он неловко повалился набок, прямо в глянцево чернеющую под ногами жижу. Далее последовало одно из самых многоэтажных ругательств, на которые был богат его словарный запас.

– Видите, вот она клеть! – возбужденный Степан даже не обратил внимания на конфузию Нарышкина.

– Осторожнее, сударь, не загасите фонарь! Посветите-ка вот сюда. Видите, там внизу! Погреб там! Это схрон и есть! Гляньте, сверху колода тяжелая навалена. Мне не одолеть. Вдвоем надобно!

– Канальство! – отозвался Нарышкин. – Ну-ка держи фонарь.

Сергей, упершись ногами в плывущую и чавкающую под сапогами массу, отвалил действительно тяжелую колоду в сторону.

Блеснула вспышка молнии и осветила поляну, обступившие ее кругом высокие деревья качали мокрыми кронами, и, казалось, следили за вымокшими до нитки кладоискателями, которые суетились в зловонной яме рукотворного кратера.

– Фонарь, барин, не загасите, а то худо!

– Молчи, дурень, сам знаю! Свети сюда.

– Кольцо видите?

– Вижу, не кричи! – отозвался Нарышкин.

– Ты, вот, мне скажи, Степан, ну какой прок этому Петру Кузьмичу нужно было клад здесь прятать да еще дерьма сверху столько навалить?

– Почем мне знать! – Степан пожал плечами и с силой потянул за кольцо. – Не поддается! Давайте Вы, сударь, тяните, а я заступом поддену.

– Черт побери! – выругался «Корсар», хватаясь за кольцо обеими руками. – Какими, должно быть, идиотами мы выглядим со стороны! Ты-то еще ладно, Степа, а я?

– Не надо бы нам выглядеть, Сергей Валерианович! – отозвался из темноты Степан. – Чем меньше глаз, тем лучше. Тяните, сударь, я поддел!

Нарышкин изо всех сил рванул за кольцо – никакого результата, крышка лаза так и осталась на месте.

– Должно, от сырости разбухла, – воскликнул Степан, – а ну еще наддайте!

– Я сам уже разбух от сырости, – буркнул Нарышкин и, скользя ногами в жидкой массе, потянул что есть мочи, чувствуя как напрягаются все жилы, а глаза лезут из орбит.

Кольцо хрустнуло и выдралось из крышки со скобой. Нарышкин от неожиданности опрокинулся спиной прямо в мягкую, вонючую кашу. Как и в первый раз, он тут же разразился потоком отборных ругательств.

– Надо бы ломиком поддеть, и пошло бы как по маслу, – посетовал Степан.

– Ломиком?! Ломиком?! – орал Нарышкин, барахтаясь на спине, будто огромный навозный жук. – Какого черта я, дворянин, поручик, делаю ночью посреди этой кучи дерьма?! Как я позволил уговорить себя?! Мне надо было прибить тебя еще в Петербурге. Все, с меня хватит! Я уже и так по уши в твоем сокровище. Видал сколько его тут навалено?!

– Сергей Валерьяныч, да тут всех и делов, что ломиком ковырнуть!.. – умоляюще хлюпнул носом Степан.

– Я тебя самого лучше ковырну ломиком. Меньше хлопот!

– Фонарь заморгал и, с шипением выбросив в темноту последний маленький протуберанец света, погас окончательно.

– Пошли в усадьбу, – сказал Нарышкин, на ощупь выбираясь из кратера. – Никуда до завтра твое сокровище не убежит!

– Воля Ваша, Сергей Валерьяныч, ступайте, а только я теперь отсюда никуда не пойду. До утра сторожить буду поклажу нашу. Мне так покойнее будет.

– Экий ты, право, Степан, неугомонный. Ну ладно, черт с тобой, сиди тут, если хочешь, мокни! – Нарышкин плюнул и направился в сторону дома.

Пока Сергей, спотыкаясь в темноте почти на каждом шагу, добрался до дома, пока долго и тщательно отмывался на кухне от навоза, распорядительный Терентий уложил гостей почивать.

Злой Нарышкин набрал себе на кухне поднос всякой холодной еды и, захватив бокал и пару бутылок наливки, поднялся в кабинет. Но едва он, приобщившись к напитку, попытался снять все еще кипевшую в нем досаду погружением в разного рода мечтания, а также предаться сравнению прелестей Катеньки и Анастасии Алексеевны, как глаза его сами собой стали закрываться, веки отяжелели, голова преклонилась куда-то вбок, и отставной поручик Сергей Валерьянович Нарышкин, захрапев, позабылся сном. Однако, сон этот, хоть и был крепок, тем не менее, ни отдохновения, ни покоя не принес. Через приоткрытое окно, выходящее в сад, навалившись на подоконник, в кабинет без приглашения шумно протиснулся царь Иван.

– Вы откуда? – сказал обомлевший от неожиданного визита Сергей. – И что себе такое позволяете? Взрослый человек все-таки! И, кроме того, здесь второй этаж, Вы можете свалиться!

Царь не отвечал, полулежа на подоконнике, только сопел и пристально разглядывал Нарышкина да шуршал длинными перстами, почесывая всклокоченную бороду.

– Откуду пришел и что есть мое дело? – наконец, пробормотал он. – А ты сам откуду сей и какова града и отечества?

Царь Иван приложил козырьком ладонь ко лбу, пытаясь разглядеть Сергея в темном кабинете.

– Аз не могу довольно глаголати, понеже ненавыкновен есмь языка Вашего, – осторожно ответил Нарышкин.

– Молодец, складно чешешь! – похвалил самодержец. – Ну да я же все твои потрохи и так знаю! За добром моим поохотиться решил?

– За каким таким добром? – прикинулся Сергей, – Э-э … то есть, не ведаю, о чем речешь, государь! Мало распамятствую, вот и не вразумляюсь!

– А вещички-то в схроне мои, пес! Ты, вот, говоришь, не распамятствуешь, а я тебе пособлю! «Котел малый пивной денег татарских…» Это тебе ничего не говорит? – царь Иван затрясся от смеха. Смеялся он нехорошо и недобро. – Ишь, додумались, псы, деньги в котле хоронить! «Осьмнадцать брусков литых золота…» Все растащили, пакостники!

– У меня тоже в имении, чего ни хватись, нету! – сочувствуя царю, посетовал Нарышкин.

– «Посуды два пуда!», – государь горестно помел растрепанной бородой по подоконнику и пустил слезу. – Вот видишь, как оно бывает-то! Для них, для душегубцев, это всего-навсего посуда, а для меня ведь это и ковшички и братинки… чанцы… блюдички, бочурочки! Горбом ведь наживал! – в руке у царя появилась кладовая запись. Он помахал ею в воздухе.

– Больно мне, Сергей! Больно и паршиво делается на душе, когда подумаю, в чьих лапах могут оказаться дорогие сердцу вещи! Для кого-то просто каменья, а для меня – акинфы да яхонты, изумруды да жемчуг драгоценный! Понимаешь?

– Мне вашего жемчуга не надо! – соврал Сергей, но, кажется, не очень убедительно.

– Да еще с рухлядью два сундука! – вспомнил царь.

– Тем более не нужно вашей рухляди.

– Ты это серьезно? – самодержец казался удивленным. Борис искал, Лжедимитрий искал, Конон Осипов искал, дьяк Макарьев, другие тож! Возле Тайницких врат искали, и в Кутафьей башне, в Коломенском и в Троице… и даже в Вологде искали, а ты под носом у себя посмотреть не хочешь? Да ты, я вижу, невеликого полета птица!

– Да что поискать-то? – воскликнул с досадой Сергей, но царь Иван уже плюнул, махнул в сердцах рукой и стремительно растворился в утреннем воздухе.