Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

– О-о найн! – с оттенком трагизма воскликнул Заубер, будто обманутый муж в немецкой опере. – Мне казаться, я все правильно понимайт, я тут весь день ломаль над этим свой голова… и сломаль!

Иоганн Карлович патетически ткнул перстом в гущу пыльных черепичных крыш. – Там, на западе от скакачка, вы понимать?

Он не очень убедительно изобразил жокея, причмокнув губами и ударив себя по ляжке воображаемым хлыстом.

– Биржа извозчиков? Контора дилижансов? Ипподром! – догадался, наконец, Нарышкин.

– О да, это место называться «гипподром». На западе от него находится цистерна Филоксена! – немец радостно, как младенец, заулыбался.

– Я понял, – сообщил Гроза морей, – но… как всегда ничего не понял.

– О, это есть проще парной репа, – поспешил объяснить Заубер.

– Всецело доверяю твоему чутью, герр Мюллер, – отреагировал на его радость Нарышкин, поспешно давая понять, что никакие объяснения не принимаются.

– Не хватало еще, чтобы я целый день «голова ломаль», – буркнул он в сторону.

Нужное место действительно находилось неподалеку от ипподрома. Нарышкин запрокинул голову, оглядывая грандиозное сооружение, печально известное трагическими события восстания «Ника», когда по приказу Юстиниана здесь было перебито тридцать тысяч недовольных правлением императора жителей Константинополя. Однако факт сей был скрыт для отставного поручика под спудом времени и библиотечной пыли, а посему Сергей сказал просто: «Эх, ма!». А потом добавил веское «да-а!». Этими возгласами его комплименты архитекторам, равно как и скорбь по поводу Юстиниановых бесчинств, ограничились.

У входа в катакомбы, очевидно, велись какие-то строительные работы – тут и там были навалены груды пиленого мрамора, плинфы и жженого кирпича, однако ни каменотесов, ни работников с тачками нигде не было видно. Из какой-то норы вылез толстый полусонный сторож, похожий на хомяка-переростка. Заубер сказал ему несколько слов и предъявил некую бумагу, от которой страж подземелья отшатнулся, как черт от ладана. Он согнулся в поклоне, бормоча приветствия и извинения.

– Отарафа гидин, – сторож указал на ведущие вниз ступени.

– Что это Вы ему показали? – поинтересовался Нарышкин, когда, вооружившись припасенными масляными фонарями, все трое стали спускаться вниз. Заубер молча сунул Сергею небольшой лист плотного сложенного вдвое картона, оказавшийся ничем иным, как приглашением на ужин в ресторане «Волжский откос». Украшенное имперскими двуглавыми орлами и вензелями, оно произвело на сторожа неизгладимое впечатление.

– Случайно в карман положить и забывать, – оправдывался Заубер.

– Ну-уж, Иоганн, это как-то даже… а если откроется, что все это фикция?

– Я уже быть здесь вчера, – ответил Заубер, старательно наблюдая за пятном света, скользившим по стенам. – И представляться как инженер-консультант, представитель фирмы «Мюллер и Мюллер». Турки отшень уважать все немецкие инженеры…

– И этот человек называл меня авантюристом, – усмехнулся Гроза морей. – А почему никого не видно?

– Сегодня здесь нет работа, – сказал Иоганн Карлович, поднимая фонарь повыше. – Нет работа, значит нет хороший освещений. Ничего. Все что нам надо, мы увидеть и так.

Тусклый свет, отразившись от пола подземелья, на сажень покрытого водой, вырвал из мрака уходящий вдаль и тающий в темноте лабиринт колонн, подпирающих кирпичный свод. Впечатление было завораживающее.

– Мать честная! – только и смог вымолвить Терентий.

– Вот это и есть деревья, – сказал Иоганн Карлович. – Только их сделать люди.

И вправду, рукотворная роща простиралась вдаль, насколько хватало света. Наверху был шумный, пронизанный солнцем город с домами, мечетями, площадями, базарами и садами, а здесь, словно в волшебной пещере Аладдина, оказался совсем другой мир – мир вечного мрака и тишины. Здесь даже голоса звучали совсем по-другому.

– Тысяча и одно дерево, в трех ярусах. Стоят на кронах друг у друга, – сообщил Заубер.

– Когда вы успели их сосчитать? – спросил Сергей, поразившись искаженному звуку собственного голоса.

– Я видеть план цистерна, там, наверху. Не забывать, что я есть инженер Мюллер, – усмехнулся немец, осторожно двинувшись вперед. – Надо смотреть под ноги, – предупредил он.

Осторожно ступая по скрипучим деревянным переходам, компания двинулась сквозь каменный лабиринт.

– Иоганн Карлович, как там в стихах сказано? – спросил Нарышкин, вглядываясь во мрак впереди.

 
Там тысяча и дерево одно стоят на кронах друг у друга;
В срединной роще, как войдешь, сочти деревья
От крайнего по восемь влево, вправо,
На этом поле, сам с собой играя,
На третий ряд бойцов своих сдвигая.
И если конница противника к царю поскачет дважды,
Ее слоном ты грозно должен встретить.
Свети свечой: в том месте будет рыба,
Под ней сокровища ты обретешь однажды.
 

– Нужно спуститься на второй ярус, – Заубер показал рукой в дальний угол. – Там лестница, коммен зи битте!

– Слон меня смущает, – тревожно огляделся Нарышкин. – Были в Византии слоны? Думаю, пожалуй, только в виде слоновой кости.

– Скажи-ка, Терентий, в Греции есть слоны? – спросил он.

– В Греции все есть… – глубокомысленно отозвался дядька, трубно высморкавшись в воду. – Тут, какую штуку не загни, непременно сыщется.

– Нет, ты постой… Геракл со львом бился или Самсон? – поинтересовался у Заубера Сергей, пытаясь вспомнить уроки древней истории.

И не дав немцу ответить, Нарышкин продолжил рассуждения:

– Самсон не подходит. Он боролся с этой, как бишь ее? Далилой!

Геракл меня тоже смущает, потому, что он воевал с Гидрой!

Гидра, Сцилла и… Харбида, этих я помню, а вот слонов что-то не припоминаю. И еще как это: «Своих бойцов на третий ряд сдвигать и самому с собой играть»? Как играть, во что? Во что можно самому с собой играть, а, Терентий? – спросил Нарышкин, пытаясь размышлять вслух.

– Сказал бы, сударь, да срамно, ей богу.

– Я серьезно, старый ты охальник!

– Ну, так это… ежели в карты лупиться, то, пожалуй, даже в «дурня» сам-друг не сыграть. Вот, разве что, в «пьяницу», – подумав, выдал дядька.

– Иоганн Карлыч, ты, часом, в «пьяницу» не умеешь играть? – подначил Гроза морей.

– Найн, – серьезно ответил Заубер. – Я играть в шахматы. Это есть очень хороший тренировка для мозга…

– Ну, так… это же и есть…

– Думкопф! Старая дурная голова! Ну конечно! – немец в сердцах хлопнул себя ладонью по лбу. – Конечно же, шахматы! Конь ходить два раза по направление к королю, пешки есть бойцы, слон грозно встречает…

Это есть так просто! Теперь во втором ярусе нужно отсчитать от крайней колоны по восемь колонн влево и вправо, и разыграть на этом поле шахматный партия, нужная колонна будет отмечена рыбой! – воодушевился немец.

– Рыбой? А что, есть такое шахматное понятие? – Гроза морей скептически ухмыльнулся.

Они спустились на нижний ярус, значительно продвинувшись вперед по закоулкам и надводным переходам подземного лабиринта, но было совершенно непонятно, какую колонну, исходя из показаний манускрипта, следовало считать крайней. Отыскать знак рыбы тоже оказалось невозможно – базы скрывались под мутной водой, которой было почти по пояс.

Сергей разочарованно вздохнул, к тому же у него возникло странное ощущение постороннего присутствия. Нарышкин будто спиной ощутил чей-то недобрый взгляд из темноты и поежился. Надо было ворочаться ни с чем.

Глава девятая
ПЕРЕПОЛОХ В ГАРЕМЕ

«Ужель в его гарем измена

Стезей преступною вошла,

И дочь неволи, нег и плена

Гяуру сердце отдала?».

(А. С. Пушкин, «Бахчисарайский фонтан»)

Прощаясь, Прокопий склонился к руке священника. Главный клирик Византии теперь всецело был на его стороне. Оставалось еще убедить Никифора – распорядителя строительных работ в столице. С помощью его людей можно будет устроить надежный тайник в подземельях великого города. Никто не должен знать, для чего он предназначен. Ну да это не составит труда. Главный константинопольский строитель религиозен и во всем доверится патриарху. Однако надо спешить. После неудачного штурма, когда греки сбрасывали огромные каменные глыбы на осадные орудия крестоносцев, разнося их в куски и превращая в щепы, нападавшие разозлены сверх меры. Более того, отбившие приступ византийцы принялись во всю орать и вопить, стали снимать с себя одежду и со стен показывать воинам креста свои голые ягодицы. Понятно, что оскорбленные варвары этого не простят и снова пойдут на штурм совсем скоро.

Ослепленный небольшой победой Базилевс, сказал придворным: «Ну вот, поглядите, разве я не достойный император? Никогда у вас не было такого достойного императора! Разве я не хорошо это содеял? Отныне нам нечего опасаться; я всех их повешу и предам позору!». Глупец… глупец!

Прокопий ясно понимал, что для осуществления Замысла у него в запасе не более пяти дней.

Когда Катерину волокли на борт рыбацкой фелуки, она отчаянно сопротивлялась, визжала, царапалась и кусалась, а потому людям, решившим подзаработать на живом товаре, пришлось ой как не сладко. Одному из них, долговязому Жилдириму, девушка, брыкаясь, засветила босой ногой прямехонько в глаз, толстому Огузу прокусила руку, плюгавому Карадуману расцарапала нос, а предводителю нападавших, грозному на вид Бурхану, достался меткий плевок в лицо. Тем не менее, общими усилиями злоумышленники затащили девушку на судно, связали ей руки и привязали к мачте. В это же время двое туповатых крепышей – младшие братья предводителя, близнецы Атмаджа и Айчобан – отдубасили Степана, прыгнули в лодку, и фелука отчалила.

Катерина видела как с обрыва скатились к морю Нарышкин, Заубер и Моня, однако лодка отошла от берега уже довольно далеко, и спасти похищенную у них уже не было никакой возможности. Связанная Катерина рванулась от мачты к борту, веревка больно впилась в тело, и девушка бессильно опустилась на палубу.

Плавание продолжалось до самого вечера, и все это время Катерина просидела под навесом, привязанная к мачте. Она победила голод и отказывалась есть, но жажда оказалась сильнее, и воду из рук похитителей она все же приняла. Её слегка укачивало, но гнев не позволил проявиться слабости, и все путешествие «дочь снегов» испепеляющим взглядом прожигала матросов небольшого судна, вполне годившихся в команду к какому-нибудь Синдбаду-мореходу. Фелука выглядела так, будто была ровесницей легендарного персонажа «Тысячи и одной ночи». Впрочем, кто такой «Синдбад» Катерина не знала, сказок не читала за неграмотностью, а те из них, что слышала в детстве – про глупого помещика, про Горе-злощастье да про Липунюшку, мало походили на пряные истории Востока. За относительно продолжительное плавание девушка, хотя и не знала ни бельмеса по-турецки, успела понять и разобраться, как кого зовут.

Пока команда дремала, разморенная солнцем, а фелука проворно летела к своей цели, к Катерине, щеря редкие зубы, попытался подкатиться слюнявый и вертлявый Карадуман. Катя изловчилась и пнула похотливого турка в причинное место. От боли тот завопил на все Черное море, проснулся Бурхан и добавил Карадуману «на орехи». Предводитель отвесил сластолюбцу хорошую затрещину и разразился бранью. Катерина была удивлена, когда в потоке ругательств смогла различить знакомые выражения. Несколько раз она услышала слово «СЕРАЛЬ».

«Точно, он самый и есть, – с ненавистью подумала она, глядя на съёжившегося Карадумана. – Ох, горюшко горькое, вот ведь – занесла судьбинушка….», – Катя потихоньку заплакала.

Слегка отвлекшись, стоит сказать, что во времена, о которых идет речь в нашем повествовании, поставка девушек в гарем как промысел переживала период окончательного упадка. Повернувшаяся лицом к Западу и смотревшая ему «в рот» Порта, старалась перенимать у европейцев так называемые «прогрессивные обычаи». Рынка рабов в Стамбуле давно уже не существовало. Небольшие вливания живого товара в гаремы проходили как коммерческие сделки, причем с добровольного согласия обеих сторон, а потому такой поступок, как умыкание свободной девушки и превращение её в наложницу, мог быть строго наказан.

Однако из любого правила есть свои исключения. Команда, руководил которой Бурхан, занималась небольшими частными заказами стамбульских сластолюбцев. За такие дела, узнай об этом власти, по бритой голове не погладили бы, но занятие, несмотря на то, что постепенно хирело, продолжало худо-бедно кормить пёстрый сброд на борту фелуки.

Всё бы ничего, но в данном случае Бурхан понял, что просчитался, захватив эту светловолосую тигрицу. Невольница вела себя не по правилам. Ни малейших признаков покорности не подавала, и подступиться к ней было попросту опасно. Выглядела она по меркам рынка неважно. Под глазами у девушки появились темные круги, растрепанные и спутанные волосы красы, казалось, тоже не прибавили. Не могло быть и речи о том, чтобы при таком положении дел получить выгодный барыш. Так и случилось. Уже под покровом темноты судно пришвартовалось в одной из многочисленных гаваней Стамбула, затем все ещё связанную Катерину с опаской погрузили в крытую повозку и повезли в условленное место. По дороге девушка, которой неосмотрительно позволили размять конечности, изловчившись, едва не откусила нос Атмадже и до крови расцарапала лицо Айчобану. Когда прибыли на место, окончательно расстроенный Бурхан был вынужден сбыть вновь связанную Катерину по дешевке. Хитрый купец-перекупщик обвел-таки наивного пирата вокруг пальца, заплатив едва ли четверть обычной цены за белую рабыню. Пряча тощий кисет с монетами, Бурхан был мрачен, как туча. Садясь в повозку, в которой подвывал Айчобан и хлюпал носом Атмаджа, он подумал, что, пожалуй, стоит оставить опасное ремесло более удачливым людям и заняться чем-то менее хлопотным. Например, охотой на акул в Средиземном море. Суп из их плавников, что умеют готовить повара в ресторанах Перы, говорят, просто обожают эти чудаковатые иностранцы-гяуры.

Бедолага Бурхан был не ахти каким докой в женской психологии. Да и есть ли знатоки её? Очень хотелось бы взглянуть на человека, объявившего себя таковым. Как бы то ни было, но в доме у купца Катерину, которая непостижимым образом стала вдруг «шелковой», отмыли, нарумянили, на столик перед ней поставили таких яств, что оголодавшая Катя не смогла устоять. Подумала и стала кушать.

Служанки переодели девушку в восточный наряд, и зашедший на женскую половину хозяин дома зацокал языком, смекнув, что не прогадал.

– Гёркем, ихтизам… гёркем – великолепно, – сладко причмокивая, лопотал удовлетворенный работорговец, удаляясь.

Уже через два дня он удачно продал Катерину члену султанского дивана кадиаскеру Кылыч-эфенди, который покупал забаву для своего избалованного сынка Таркана.

Катерину поселили в харемлике вместе с женами и наложницами Кылыч-эфенди, но все знали, что новая рабыня предназначается старшему сыну и наследнику бея.

Вечером в комнату к девушке проникла кухонная служанка – пожилая турчанка, на деле оказавшаяся уроженкой Малороссии. Гюзель, которую прежде звали Галиной, рассказала, что её еще в детстве украли цыгане, вывезли в Бессарабию, оттуда переправили за Дунай, а там уже и в саму Турцию.

– Ты ж моя детонька, – сокрушалась Галина, слушая рассказ Катерины.

– О, це ж дьяволы! У тоби чоловик був? Ни? Жоних? Шукае тоби? Це добре, тильки зря… Зараз отдадуть тоби Туркану. Он парубок швыдкий, тильки заполошный трохи… Ой, доля, доля…

Слушая рассказ Гюзель-Галины о житье-бытье в гареме и приглядываясь к местным порядкам, Катя сделала для себя неожиданный вывод, что на самом деле в доме, казалось бы, патриархальных турок всем заправляли бабы. Вернее, самые проворные из них. Так, например, у Кылыч-эфенди верховодила молодая ещё черкешенка Мадина. Дочь Кавказа два года назад попала к кадиаскеру, сумела стать любимой женой и теперь вила из старика веревки. Единственно, кому еще потакал бей, так это сыну от старшей жены, но это пока Мадина не произведет на свет мальчишку. В прошлом году у нее родилась дочка, однако поговаривали, что Мадина своего добьется. Недаром любимая жена хозяина каждый месяц совершала паломничества к святым мавзолеям, а в дороге всякое может случиться… И всякий тоже…

Быстро усвоив обычаи, Катерина смиренно, на первый взгляд, принялась ждать, чувствуя на себе неприязненные взгляды всей женской половины гарема.

Исключение составляла только Галина, с которой удавалось иногда размолвить словечко. Мадина, явившаяся из своих отдельных покоев с одной лишь целью – увидеть новую наложницу, окинула Катю с ног до головы презрительным взглядом, заскрежетала зубами и удалилась, намеренно опрокинув по пути цветочную вазу.

– Це ж змеища! – оценила выходку Галина. – Зарежет зараз як того барана. Почикай, вона ж сама на сынка глаз положила.

– Не зарежет, мы еще поглядим, чья возьмёт, – вскинулась Катерина. – За мной придут, – с уверенностью добавила она. – Серёжа, сокол мой ясный, меня, поди, уж обыскался!

Таркан явился к своей новой наложнице на следующую ночь. Был он, как водится у турок, брит налысо, черноглаз, вертляв и тонок станом, словно девица. Стрюк да и только. На Катерину, привыкшую к изрядной стати Нарышкина, её новый «господин» не произвел должного впечатления. Более того, на юношу, ожидавшего встретить томную негу северной красавицы, обрушился настоящий ураган хотя и маленьких, но ощутимо лупящих в цель кулачков. От такой неожиданности в гордо выпиравшем естестве юного любовника произошли значительные перемены. Таркан насилу вырвался и с позором, поддерживая штаны, ринулся прочь из опочивальни. Дом огласили его крики.

После этого случая Катерину какое-то время не трогали. Таркан с исцарапанным лицом выглядел весьма плачевно. Утром он имел с отцом серьёзный разговор, после чего уехал поправляться на воды в Бюйюдере, где Кылыч-эфенди имел свой загородный дом.

Галина-Гюзель рассказала, что наследник наотрез отказался принимать отцовский подарок, и чересчур разборчивую рабыню решено было отдать в служанки Мадине, тем более что та сама настойчиво намекнула об этом хозяину.

Катя быстро сообразила, что такой оборот дела ей совсем не на руку. Презлющая черкешенка выказала явное желание сжить девушку со света.

Катерина тайком всплакнула, после чего упрямо вздернула подбородок.

«Ничего, подстилка турецкая, ты у меня сама ещё попляшешь», – мысленно пообещала она.

Случай выяснить отношения представился совсем скоро.

После пятничной молитвы младшая жена кадиаскера предавалась кейфу в отдохновенной тени садовой беседки, вокруг нее роем расположились служанки.

Когда по вызову Мадины Катя была вынуждена явиться в беседку, черкешенка, не поднимаясь с подушек, что-то зло сказала ей по-турецки.

Катерина промолчала, но дочь Кавказа принялась оскорблять её, причём в потоке ругательств замелькали и крепкие выражения, очевидно подхваченные у кубанских казачков. В ответ на это Катя попыталась уйти, однако Мадина вскочила как ошпаренная, поддала ногой поднос с яствами. Сладости и фрукты покатились по сторонам, а рассерженная фурия вцепилась в волосы строптивой сопернице. Катя вместе с изрядным пуком своих волос оторвала Мадину от себя, а потом со всего размаху, по-деревенски, как бывает, когда мужики ходят биться «стенка на стенку», врезала черкешенке кулаком под дых.

Мадина оплыла как прогоревшая свечка.

Служанки подняли визг и попытались защитить свою госпожу, но Катя, подхватив с земли тяжелый поднос, набросилась и на них, нанося удары направо и налево. Бабы кинулись врассыпную. На помощь турчанкам поспешили евнухи, но досталось и им. Округу огласил раскатистый медный звон: Катерина с размаху расплющила нос первому подбежавшему смотрителю гарема.

Справилась с разъяренной северной фурией только вооруженная охрана кадиаскера. Катерину свалили наземь и связали ей руки за спиной. Вопящих турецких баб тоже растащили кое-как по углам и стали отливать водой.

Кылыч-эфенди, бывший в то время на заседании султанского дивана, узнал о случившемся только ввечеру, когда новость о женской драке в доме военного судьи уже облетела добрую половину махалля. Бей сгорал от стыда.

К следующему дню слухами полнился весь район Бейоглу.

Строптивица провела весь этот день взаперти на воде и черствых безвкусных лепешках. Она смотрела через резные просветы мишрабийи на едва видневшуюся вдали синюю полоску залива и горько вздыхала:

– Ну, где же ты, Сережа, соколик?

А примерно в это же самое время на другом конце Стамбула её «соколик» в очередной раз слегка повздорил с Заубером.

– Знаешь, Иоганн, мне это «far niente», это моё бездействие, уже поперек глотки стоит, – почти кричал он. – Девчонку у меня из-под носа умыкнули, а я ничего-то и сделать не в силах. Только и могу, что сожалеть. Diable!

Нарышкин пнул ногой мягкую подушку, лежавшую на ковре.

– Мишель куда-то запропастилась, опять же – жара эта совсем с ума свела. Мечусь весь день, как угорелая кошка…

– От угару, Серьёжа, хорошо прикладывать к голова лист кислой капусты, – посоветовал Заубер, оглядываясь на Терентия.

– Ну, я же говорю, спелись, – досадливо махнул рукой Сергей, разглядывая запылённую одежду компаньонов.

– Мы хотя бы немного продвинулись? – спросил он, несколько смягчившись.

– Я знаю, как надо искать сокровищ, – выдал немец, победоносно поблескивая стеклами своих окуляров.

– Ты и в прошлый раз знал, – снова встрепенулся Гроза морей, – а мы только без толку по катакомбам пролазали, каменные деревья и так, и эдак считали, а что вышло? Нужного деревца, с рыбкой, так и не нашли!

– О найн, толк есть, – возразил Заубер, озаряясь, словно старое огниво, и, понизив голос, добавил:

– Теперь я имею твердый уверенность. Как известно, под катакомба есть еще один подземелий, еще один ярус, он соединен с системой…клоак. Ну, то есть, канализация. Если путь туда прочистить, вода спадет, и мы сможем найти нужная колонна спокойно, как «нечегонеделать» и «раздваплюнуть»!

– Канализация? – если Заубера можно было сравнить с огнивом, то Сергей походил сейчас, скорее, на тот персонаж из Андерсена, у которого глаза были, как мельничные жернова.

– Ка-на-ли-зация? – повторил Нарышкин по слогам. – И это ты называешь твердой уверенностью? Опять, стало быть, в дерьме возиться?! У себя в имении навоз месил, чтоб до клада добраться и тут такая же история выплясывается. Просто насмешка судьбы!

– Найн, нет, в фекалий лезть не надо. Просто под верхний ярус иметься такой же большой пустой пространство. – Иоганн Карлович изобразил полость, соединив пальцы рук. Часть вода раньше – кап-кап, уходить по труба вниз, вы понимайт? Я всё успел рассчитывать. Тот, кто прятать сокровище, придумывал один простой и гениальный вещь: заделал слив и скрывал знак рыбы под слоем вода. Рыба в воде – это есть очень… символично. Христианский знак, понятно?

– Куда уж нам этакие велимудрости постичь, – съязвил Гроза морей. – Тебе что-нибудь понятно, Терентий?

– Мудрено, – согласился дядька, – но скумекать можно.

– Хорошо, и как мы сможем этот слив раскупорить? – поинтересовался Сергей.

– Я пока не знайт, – развел руками немец. – Но узнавайт обязательно. Надо еще, немного… как это… поразведаться, да, Терентий?

– Тиколка в тиколку, – удовлетворенный своим учеником, отозвался дядька.

В этот же день вернулась Мишель.

– Передайте, что я нашла того, кого вы искали, – устало бросила она Зауберу по-турецки.

Иоганн Карлович перевел Нарышкину услышанное.

– Где её держат? – встрепенулся Сергей, не обращая внимания на выразительно-печальные глаза француженки.

Мишель взяла у Заубера перо с бумагой и как могла точно начертила план городской усадьбы старого кадиаскера, пояснив, что ей доводилось бывать там прежде вместе с мужем.

Гроза морей попытался неуклюже поблагодарить вдову за помощь, но та лишь скорбно усмехнулась и порывисто ушла, пряча в глазах слезу.

– Вот такая получается тарарабумбия, – вслед ей пробормотал Нарышкин.

– Вы будете нужны мне сегодня ночью, – добавил он, обращаясь к компаньонам.

План его, как обычно, оригинальностью не отличался. Состоял он в том, чтобы под покровом ночи забраться в усадьбу, а там уж – как бог на душу положит.

– Сумнительная диспозиция, – старательно проговаривая каждую букву и привычно оглядываясь на Терентия, выразил своё мнение Заубер. – Это есть большой авантюра!

Дядька одобрительно кивнул. Молодец, мол, «сумнительная» и есть.

– Да ведь мы не можем заявиться в усадьбу с парадного хода и предъявить свои права на Катерину, – запальчиво принялся объяснять Сергей. – Этот киоскер будет смеяться нам в лицо, да еще и полицию, пожалуй, позовет. У нас ведь даже бумаг никаких нет. Кто мы такие? Поди, докажи потом, что я – дворянского звания поручик, а ты Иоганн – инженер Мюллер. Даже если и к консулу обратиться, все одно скандал! А пока суд да дело, Катю отошлют куда подальше за город, и поминай, как звали. Да и Трещинский, чует моё сердце, на пятки нам вот-вот наступит…

Покряхтев, Заубер вынужден был согласиться, поразившись произошедшей в Нарышкине очередной перемене – от хмельного безделья к решительным действиям.

Глаза Сергея горели. Тронь его, казалось, – и из него посыплются электрические искры. Гроза морей стремительно мерил комнату большими шагами.

– Хорошо, я согласен, Серьожа, – сдался Иоганн Карлович.

– Стало быть, диспозиция принимается. Как стемнеет, полезем в усадьбу, – подвел итог военному совету Нарышкин.

До наступления темноты решено было прогуляться и, что называется, провести рекогносцировку местности. Неожиданно для компаньонов Нарышкин обрядился в мундир французского морского офицера, вооружившись приличного размера зрительной трубой.

– Откуда есть такой решпект? – поинтересовался Иоганн Карлович, оглядывая выправку новоявленного морского волка.

– Выиграл в карты у одного баклана, он здесь на этаже тоже комнаты снимает… снимал, – Гроза морей подмигнул Терентию. – Ну что, двинулись?

Усадьба кадиаскера располагалась в Топхане, здесь же, на европейском берегу, вдоль которого выстроились виллы придворных султана. Яркие резные фасады домов выходили к заливу, где у мраморных ступеней причалов мерно покачивались на волнах каики с дремавшими в них гребцами. За роскошными фасадами, на холмах, в тени высоких пиний располагались сады, откуда доносились чудесные ароматы, и слышалось журчание многочисленных фонтанов.

– Райское местечко, черт побери! – восхитился Гроза морей.

– Ишь, жиру нагуляли нехристи. Не уколупнуть, – по-своему отреагировал не чуждый красоте Терентий.

Дом Кылыч-эфенди, как и все богатые виллы побережья, гляделся на залив. А с трех других сторон его окружал высокий, в два человеческих роста каменный забор, за которым шумел сад и противно горланили павлины.

Поднявшись на холм несколько выше усадьбы, Нарышкин «лорнировал» её в трубу.

– Черт, плохо видно, но, судя по всему, гарем вон там, на втором этаже. Окна плотно закрыты ставнями…

Сергей дал взглянуть немцу, и тот согласился.

– Сделаем так: вы с дядькой отвлечете хозяев у парадного крыльца, а я, тем временем, поднимусь по фасаду на второй этаж… Хотя нет, не годится, – Нарышкин вспомнил недавнее происшествие в доме Мишель и слегка покраснел.

– Эти чертовы решетки снаружи не открыть. Тогда вот как: пользуясь темнотой я проникаю в сад, подбираюсь к дому и пробираюсь на второй этаж через черный ход.

– А там этакого раскрасавца, да еще при мундире, уже ждут, – критически откликнулся Терентий.

– Кто ждёт?

– Да этот самый старичок-женишок со своими слугами сидят и дожидаются. Еще, поди, и пловом угостят!

– Ты меня не путай, – раздраженно отмахнулся Нарышкин. – Мундир нужен для конспирации ну и вообще… не могу же я отправиться выручать любимую в обносках.

– Любимую? – переспросил Иоганн Карлович.

– Да что вы меня пытаете, ступайте оба к лешему, я и без вас уже окончательно перепутался, – раздраженно отмахнулся Сергей. – В общем, делаем, как я сказал. Риск есть, но вы же будете меня прикрывать…

– Каким Макаром прикрывать-то? – встрял старый моряк.

– Иоганн Карлович, ну придумай что-нибудь, ты же у нас башковитый!

– Что есть «башковитый»? – спросил Заубер, покосившись на дядьку.

– Это у которого по всем статьям – семь пядей во лбу, – пояснил Терентий.

– А-а-а, – протянул «инженер Мюллер».

Ожидание, во время которого решили совершить прогулку по заливу на каике, длилось долго. Компаньоны молчали, разглядывая красоты побережья в вечернем освещении. Сергей беспрестанно поигрывал желваками и думал, по-видимому, о своём.

Наконец на город спустилась темнота. Вода зазмеилась отражавшимися в ней огоньками и «заговорщики» вернулись к усадьбе. К её задней стене с внешней стороны примыкал крытый павильон-фонтан, отделанный мрамором. Ещё вечером здесь было людно, но мрак прогнал обывателей, и теперь тишину нарушало только журчание воды из кранов, пение цикад, да отдаленное мерное деревянное пощелкивание колотушки ночного сторожа.

– Пора! – решил Нарышкин. – Ждать дальше нет никакой возможности. А ну, подсадите меня!

Вскарабкавшись с общей помощью на декоративный арочный фриз фонтана, Сергей схватился за ветку, росшую прямо из трещины в стене, подтянулся, опираясь на неё, и, шумно сопя, захрустел по черепичной крыше павильона, а оттуда уже перелез на стену. Прислушался, и, не услышав ничего подозрительного, махнул в сад.

– О-ё-ё! – этот звук сопровождал его приземление.

– Что там? Что случилось? – тревожно оглядываясь, приглушенно окликнули своего предводителя компаньоны.

– Здесь куст… с розами! – сипло отозвался Гроза морей, добавив непечатное слово по адресу стамбульских садовников.

– Все в порядке, я пошел к дому, и вы ступайте уже!

Терентий и Иоганн Карлович торопливо обогнули усадьбу и подошли к затейливо украшенному порталу, окаймляющему парадный вход.

Они потоптались в нерешительности на месте, стараясь держаться подальше от освещенного фонарями пятачка на тротуаре.

– Так и будем сумерничать? – спросил Терентий, переминаясь с ноги на ногу.

– Ничего не приходить мне на ум, – признался Иоганн Карлович.

– Давай, сударь мой, кумекай, а то торчим тут, как два статуя!

– Мне как-то стыдно начинайт, – развел руками Заубер. – Надо что-то закричать. Но вот что – то есть вопрос.

– Стыдится, пока не обвисится! – с досадой бросил Терентий. – Как по-ихнему будет «пожар»?

– Я не знать, – ответил немец и неожиданно сдавленным голосом крикнул почему-то по-французски: «О сэкур! Алле ля полис!»[25]25
  Помогите! Вызовите полицию!


[Закрыть]

– Вот! – подбодрил Терентий, принимаясь дубасить в дверь парадного, – Давай, могешь ведь. К чему, сударь мой, себя сокращать? Ори по-театрашному, в полное горло!

Иоганн Карлович набрал воздуха и закричал что есть мочи: «Au voleur! Au feu! Au secours!»[26]26
  Держи вора! Пожар! Полиция!


[Закрыть]

В то же время Гроза морей пересёк сад и подобрался к затемненному дому. Неподалеку от того места, где, по его мнению, должен был находиться черный ход, сохло развешанное на веревках бельё.