Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

– Не позорьте, сударь! – ощетинился Степан. – Где это видано, чтобы меня, православного человека, в жиденка рядить?

– Что, бунтовать?! – «Гроза морей» театрально сдвинул брови. – Я этого, Степа, не потерплю! Завтра же займемся твоей наружностью. А теперь не худо бы и ночлег поискать. А, дядька Терентий?

На ночлег было решено остановиться в номерах «Александрия» поблизости от достраивающегося караван-сарая. По мысли учредителей, номера должны были представлять собой нечто среднее между султанским гаремом и пещерой Аладдина. Вышло действительно нечто весьма среднее. Томная роскошь мусульманского востока перла изо всех углов заведения. Пурпур, злато, яркая мозаика и узорчатая резьба создавали, как указывалось в рекламации, «Чарующий и таинственный мир персицкой культуры, волшебный оазис сказочной арабской мистерии». Вся эта восточная мишура «пленяла взор», или, проще говоря, лезла в глаза. От обилия диванов, скамеек, подушек, драпировок, марокканских люстр и александрийских светильников голова слегка шла кругом. Кроме того, изрядную долю экзотики заведению добавляли весьма специфические ароматы, ибо пахло здесь так, будто кто-то нарочно посыпал приправами и пряностями каждый угол гостиницы.

– Может, того, поищем другое место? – сдавленно попросил Степан, у которого перехватило в горле от немыслимой смеси благовоний.

– Нет, только здесь, – упрямо рявкнул Нарышкин, оглядываясь вокруг. – Я уже чувствую себя каким-нибудь царем Шахрияром. Мне хочется нежиться на коврах, кушать щербет и слушать восточные напевы. А, кроме того, тут, поди, и Шахерезады водятся?

Он подмигнул Терентию, оглянувшись на потупившуюся Катерину.

– Не знаю, сударь, как насчет этих…Шхеразад, но клопы тут точно в достатке, – бодро ответил Терентий.

– Что поделаешь, – улыбнулся Сергей. – Вошка и гнида людям не обида, так что ли, Степан Афанасьич? Эй, кто-нибудь, человек!

Из-за стойки, покрытой затейливым резным орнаментом степенно вышел портье, одетый, как средней руки визирь, с приятным лицом, обтянутым глянцево-коричневой «диванной» кожей.

Он приложил ладонь ко лбу, к сердцу, сложился в поклоне.

– Вот, поглядите, Катенька, каков молодец! – восхищенно сказал «Гроза морей».

– Полюбуйтесь, какая физиономия! Чистый турок! Настоящий потомок Магомета! Интересно, понимает ли он хоть слово по-нашему? Послушай… Как бишь тебя? Хамал…Ифрит…Калым! – Нарышкин сделал довольно сомнительный реверанс, позволив своей правой руке коснуться сначала лба, груди, живота, а затем прогуляться немного ниже.

– Скажи, о изумруд души моей, не могут ли четверо утомленных дорогой странников, совершающих священный хадж по маршруту «Санкт Петербург – Нижний Новгород»… Не могут ли эти четверо найти приют и отдохновение в твоем достойном дворце?

– Могут-с! – воскликнул «восточный человек», щеря редкие зубы. – С превеликим нашим удовольствием! Имеем отличные номера по полторы рубли. Будете довольны-с. Имеем также номера подешевше. Всего по рублику с постели!

– Э-э… – протянул Нарышкин, переменившись в лице, и с брезгливой гримасой оглядывая разом поблекший наряд «визиря». – И здесь бутафория! Терентий, распорядись!

Он отвернулся, разом потеряв интерес к происходящему, и оживился, только когда расторопный дядька приказал вытащить из его номера кровать и застелить весь пол коврами. Прочие комнаты, снятые компаньонами, были оставлены в том виде, в каком пребывали, то есть являли собой вполне заурядные нумера заурядных губернских гостиниц. Впрочем, стены, оклеенные турецкой бумагой, несколько оживляли дешевые олеографии в восточном вкусе, изображающие базары, обнаженных одалисок и мужественных слуг Аллаха на горячих и резвых конях.

Настроение вернулось к Нарышкину, когда дядька раздобыл где-то кальян, целый поднос халвы и большой кувшин кислого молодого вина.

– Жить можно и в этом клоповнике! – заявил «Гроза морей», развалившись на полу среди кучи подушек. – Начинаю чувствовать себя восточным царьком-тираном. Уже чешутся руки. Хочется рубить головы…Может быть, просто дать кому-нибудь в рыло? – Нарышкин мечтательно потянулся. – Эх, жалко музыки нет! Было бы совсем недурственно, если бы ты, Степа, и ты, дядька Терентий, усладили мой слух. Сыграли б мне на каких-нибудь дутарах или камузах. На чем они там, в Туретчине играют? А вы, Катенька, могли бы исполнить танец живота…

– Это еще зачем? – едва не поперхнулся халвой Степан. – Господь с вами, Сергей Варельянович! Придумаете этакую белендрясину. Она же еще девица. Как же можно ей на животе танцевать?

– Темный ты человек, Степан Афанасьич! – вздохнул Нарышкин.

– А я вот слыхала, что в Туреции этой женщины в бурнусах ходят с головы до пят. И лица совсем не смеют казать, – подала голос набившая ротик халвой Катерина.

– Это верно, – авторитетно подтвердил Терентий. – Называется «параньча». Гуляют в этой параньче и зимой и летом. Ходят в ей, будто гусеницы. Одни бельма наружу торчат.

– А еще есть на востоке такое, Катенька, – блеснул глазами из своих подушек Нарышкин, – такое, когда мужчина может иметь не одну жену, а, скажем, три или пять. А те, кто побогаче, к примеру, султан или падишах, имеют сто и больше жен. Называется это – гарем.

– Не знаю, как там, на востоке, – серьезно сказал Степан. – Их там дело басурманское. Может у них, у ефиопов, бабы по-другому устроены. А у нас, ее вон матерь, (он кивнул в сторону Катерины) случалось, что и бивала меня. Рука-то у ней, у покойницы Степаниды Платоновны, налитая была, ощутительная! Мне ее одной-то, голубушки, через края хватало… Царствие ей небесное! А тут тебе три или пять… Это в какие же ворота столько счастья?

– Эх ты, каша-размазня! – вмешался Терентий. – Виданное ли дело, чтобы баба тебе в шею накладывала? Баба – на и есть баба. К ей тоже свое обращение полагается. Главное – спуску не давать!

– Это как же? – Нарышкин кейфствовал от кальяна и вина, блаженно щурясь, с улыбкой наблюдал за компаньонами.

– А так, – гнул свою линию Терентий. – Чуть заартачилась голубушка – сразу ей в мордец! Или в ухо засмолить! Не сильно, но так, чтобы руку мужнину почуяла. А коли спуску дашь, то они, изверги естества, вовсе на шею усядутся. Потому как бабы повсеместно устроены похожим образом. У всех промеж ног «вдоль», а не «поперек»…

– Ну ты уж, Терентий, того… Не один все ж таки! – нахмурился Степан, покосившись на Катерину.

– А что такого? Как есть и говорю. Бабы – ни и в Ефиопии бабы! Вот мужики там – е то, что у нас! Там этаких тетерь нету, навроде тебя, Степан Афанасьич. Там чуть, что не по-ихнему – враз за кинжал хватаются. Крякнула супротив мужа – чирик, и языка у ней нет! Побреши, пойди, теперь без языка-то! Мусульманы на это дело спорые…

В эту ночь, когда золотой попугай солнца опустился в клетку запада, а серебристый попугай луны вылетел из гнезда востока, в сердце Нарышкина зажглось смутное томление. Вино было допито, но в голову, одурманенную кальяном, сон не шел. Сергей ворочался среди пахнущих молью подушек, зевал отчаянно, но заснуть не мог, как ни пытался. Попробовал считать баранов, но проклятые животные сбились плотной, блеющей массой и пересчитывать себя упорно не желали. Виноваты ли в том были пряные ароматы, разносившиеся по дому, кислое вино, кальян или упрямые бараны Нарышкин не знал и в последствии не мог объяснить себе тот факт, что в половину первого ночи он оказался перед дверью номера Катерины, в которую принялся тихонько скрестись. Все происшедшее затем, было как в тумане.

Она открыла. Он вошел. Вполголоса (как показалось) принялся увещевать, уговаривать, убеждать. Наконец, когда девичий бастион, как показалось Нарышкину, готов был капитулировать, «Гроза морей» пошел на решительный штурм… И тут неожиданно сильная и хлесткая пощечина вернула его к действительности.

– Уходите, Сергей Валерьянович! Христом Богом прошу! – сурово сказала Катерина.

…Щека горела, будто опалённая огнём. В воздухе, казалось, ещё звенело эхо пощёчины. «Гроза морей» пошатнулся, отступил на шаг, затем вышел в полутёмный коридор и довольно скоро обнаружил себя стоящим на ступеньках заднего входа.

Ночной воздух остудил горящее лицо, неожиданно резко прошёлся по волосам, и Нарышкин, словно тяжёлая неповоротливая баржа, отчалил от порога. Тёмные задворки и гулкие колодцы дворов вынесли его на какую-то незнакомую улочку, которая медленно и бесцельно, словно полусонная река, понесла Сергея в неведомом направлении. Слева и справа, тускло мерцая огнями, проплывали спящие дома. В окнах некоторых из них всё ещё горели свечи, а по правую сторону пьяная орда местных флибустьеров сражалась за тонущий в кустах сирени фрегат кабака. Из-за кустов слышался треск ломаемой мебели, хриплая брань и глухие удары кулаков. Один из дерущихся, едва не сбив задумчивого Нарышкина, не без посторонней помощи вылетел на мостовую и бесформенным мешком рухнул на его пути. Сергей безразлично перешагнул через поверженного и, погружённый в свои мысли, побрел по тёмным улицам дальше. Шумный трактир исчез за поворотом, вдоль мостовой опять потянулись незнакомые строенья. Промелькнула фигура бородатого дворника, о чём-то хмуро беседовавшего с самим собою. Громко простучав подковами, роняя обрывки хмельного веселья, цыганских напевов и женского смеха, мимо промчалась загулявшая тройка… Сергей оставался совершенно безучастен к происходящему вокруг. Он вспомнил свою столичную жизнь, которая сейчас, в этот момент, показалась ему навсегда и напрасно утраченной, припомнил неожиданную встречу со Степаном и Катериной. Встречу, так резко изменившую его, Сергея Валериановича Нарышкина, благостное Петербургское бытие…

Сердце наполнилось досадой. Сергей потрогал еще горячую от пощечины щеку.

– Девчонка! – подумал он. – Дурочка неотесанная! Точно возомнила себя царицей Шамаханской! А я то, каков дурень! Чуть флакон нарушил – и на тебе, обрадовался! Кинулся невесту выплясывать! Болван…болван!

– А…наплевать и растереть! – сказал себе Сергей, и совсем не сразу заметил, что уже несколько минут стоит на обочине и тупо, невидящим взором, глядит вослед тёмному силуэту невесть откуда возникшего, куда-то спешащего человека.

И вдруг неожиданное открытие, словно игла, пронзило Нарышкина. «Трещинский!», – чуть было не выкрикнул он, однако в следующую секунду, уже сорвавшись с места, бросившись в погоню, завопил:

– Стой! Стой, шельмец!

«Трещинский» бросился наутёк, юркнув под тёмные своды небольшой арки, попытался уйти от преследователя, но тот в несколько скачков настиг беглеца. Во мраке подворотни по мощёной земле рассыпался отразившийся от стен стук сапог. Завязалась борьба. Противник не возмущался, не кричал и не отбивался, а только, громко пыхтя, извивался, как змея. Он пытался выскользнуть из сильных рук Нарышкина, который то и дело перехватывал вертлявого беглеца, цепляя его то за рукав, то за воротник, а когда ухватился за грудки, батарея пуговиц не выдержала, звонко выстрелила и рассыпалась по брусчатке.

В следующее мгновение поле боя сместилось, противники выскочили на открытое пространство под свет мертвенно-бледной луны, и здесь-то Нарышкин, опешив, увидал, что перед ним какой-то незнакомый лысый человек с мясистым носом и маленькими перепуганными глазками… От удивления Сергей дал слабину, воспользовавшись которой, незнакомец выскользнул и, оставив преследователю свой измятый сюртук, скрылся в ночи. Осмысливая происходящее, «Гроза морей» несколько секунд простоял на месте, потом, не зная, что делать с оставшимся у него «трофеем», он снова бросился за улизнувшим незнакомцем, который, примерно через квартал, с невесть откуда взявшейся прытью нырнул между досок старого покосившегося забора и затаился где-то под сводом высокой груши.

– Эй, дядя, выходи! – крикнул Нарышкин в темноту. – Выходи, кому говорю…

Он перевёл дух, окинул взглядом корявую крону дерева, и…совсем рядом неожиданно ощутил чьё-то присутствие. Сергей оглянулся, прищурился и в тени толстого шершавого ствола опять узрел глянцево блестевшую голову, жидкие усики и мясистый нос недавнего противника. Невольно вздрогнув, «Гроза морей» тихо спросил: – Ты кто такой будешь-то? Да не бойся, не трону я тебя!

Глава третья
СИЛА ИСКУССТВА

«Какой-то злобствующий бес,

А по афише – добрый гений,

Нас вводит в область превращений

И фантастических чудес».

(А. М. Жемчужников)

Утром, когда чертов золотой попугай солнца, некстати вылезший из гнезда востока, стал клевать глаза, Нарышкин проснулся окончательно разбитым. Все тело ныло и болело. Голова была налита точно горячим свинцом. Во рту царил мерзкий запах. Щека почему-то все еще горела. Как водится, стали выплывать из глубин сознания обрывочные подробности минувшей ночи…

Вспомнилось, как бродил по ярмарке, распугивая ночных прохожих….Потом, что-то с кем-то пил… Хотел купить ковер… саблю …и, кажется, буланого коня… Почему «буланого»? Черт его знает почему… Седло – вот оно, лежит под головой, нестерпимо воняя новой кожей… А это еще что? Почему снег по всей комнате?..

Странно, очень странно… Это не снег вовсе, а пух от подушек… Понятно… Значит, саблю все таки купил. (Вспомнил, как под утро остервенело рубил подушки острым клинком.) А вот и ковер в углу… шевелится.

Ковер действительно слегка ворочался и храпел. Из него торчала незнакомая, лысая, как яйцо, голова с мясистым, багровым носом, оттопыренными ушами и мокроватыми малопривлекательными усишками.

«Это еще что за молодец?», – Сергей с трудом отлепил свою буйну голову от седла, на котором та покоилась. Вошел Терентий и, оглядев комнату, стал деловито сметать перья, битое стекло и прочий мусор в кучу.

– Все болит! – с трудом разлепив рот, сообщил «Гроза морей».

– Опохмеляться будете, сударь? – трогая ковер рукой, спросил Терентий.

– Неси! – коротко приказал Нарышкин, пытаясь привстать.

Лысая голова растворила мутный глаз и обвела им комнату.

– Вылезай, как тебя там? – Терентий выставил на расчищенный от перьев и битой посуды участок пола кувшин, в котором что-то призывно булькнуло.

– Аскольд, – отозвалась голова, краснея от натуги и силясь высвободиться из ковра. – Имею честь отрекомендоваться: Аскольд Рубинов, театральный антрепренер и актер императорских театров.

– Бред какой то, – пробормотал Нарышкин.

Из ковра показались, наконец, плечи, а вслед за ними на свет божий выпростался пожилой господин, в некогда приличном, но теперь сильно измятом и засаленном сюртуке. Он проворно взял протянутый Терентием стакан с вином, нервно дергая кадыком, опрокинул его в рот и блаженно улыбнулся.

– Эх, и погуляли вчера-с! – сказал он, утирая губы. – А я, ведь, спервоначалу думал, что прибьете вы меня! Не соблаговолите ли плеснуть еще?

– Ты откуда взялся? – хмуро спросил Нарышкин, садясь по-турецки и пытаясь протолкнуть кислое вино внутрь себя.

– Как же, помилуйте, то есть откуда-с! Вы, сударь, не далее как вчера пиджак с меня сорвать изволили, потом били смертным боем, гоняли по всей ярмарке, ну а опосля того мы с вами крепко взяли-с, в ресторации сидючи. А уж, так сказать, хе-хе-хе, по прошествии всех перипетий, вы меня изволили нанять!

– Нанять? – переспросил Сергей. – А… м… м… в каком качестве?

– В качестве консультанта.

Лысый господин улыбнулся. – Вы, сударь, такого звону вчера задали, что не мудрено и запамятовать. Вам, если я правильно уразумел, надобен специалист, дабы личность людей ваших, некоторым образом, исказить-с.

– Да? – кашляя вином, удивился Нарышкин.

– Перелили лишку, вот память и затмилась. Оно, хе-хе-хе, бывает-с. Но, доложу я вам, дельце вы завертели – будь здоров!

– Какое дельце? – Сергей выронил стакан.

– Ну, как же, помилуйте-с, кладоискание-с и все такое-с, погони, засады, прямо в духе романов господина Дюма!

Терентий покачал головой и укоризненно посмотрел на барина. Нарышкин хмуро глядел в пол.

– Разумеется, с моей стороны полный конфеданц, – продолжал разглагольствовать лысый. – Как говорится, могила-с! Провалиться мне на этом месте, ежели, хе-хе-хе, проговорюсь.

– А это мысль, – заметил Нарышкин. – Насчет могилы это ты, пожалуй, верно придумал… Как там тебя? Рюрик?

– Аскольд, – с некоторым дрожанием в голосе, поправил лысый.

– Так ты, стало быть, антрепренер…

– Точно так-с. Служил в императорских театрах. Но в данный момент нахожусь, как говорится, на вольных хлебах-с. Ангажементу нет, вот и приходится, знаете ли, всяким заниматься. Я ведь, хе-хе-хе, некоторым манером на многих специальностях настрыкался. Имею широкие амплуа. Случалось игрывать характерные персонажи-с: от героев-любовников до комических старух. Приходилось и пиесы писывать…

– Что-нибудь про Филатку и Мирошку? Или про царя, как бишь его… Навуходоносора? – иронически осведомился Сергей, вспомнив объявления Петербургских театров. Он подлил себе вина. Второй стакан, как это обычно и случалось, пошел гораздо легче.

– Имею готовую к постановке пиесу в народном духе «Фролка и Федул на ярманке», а также историческую драму в четырех актах «Отравленная туника, или Наказанные пороки». Лысый заметно приободрился и спросил еще вина.

– Смыслю также в цирюльном деле, – заявил он, – умею отворять крови и ставить пиявки…

Нарышкина слегка передернуло при последнем слове.

– Не помню… Ничего не помню.

Он внимательно оглядел лысого господина с ног до головы.

– А скажи-ка мне, господин антрепренер, тебе часом не приходилось бывать в городе Пенза? Не знаешь ли ты такого актера – Нехлюдова Алексея Петровича? Очень мне запомнилась одна его роль! Да и пьеса, в целом, тоже была недурна…

В Пензе Аскольд бывал и не раз, однако Нехлюдова не знал, хотя по собственным уверениям, в театральном мире знал всех.

Когда бутыль иссякла и возникла потребность в другой, Терентий отозвал Нарышкина в коридор.

– Что-то не нравится мне этот баклан, сударь! Нет у меня к ихней братии доверья! Один раз нас с вами уже облапошили. Вы только на рожу евойную гляньте! «Геройский любовник»… Это ж смех один! Муха елозящая, а никакой не любовник! Он вам навинтил про себя бог знает что, а вы по пьяной олаберности ему про дело наше и выложили!

– Но-но, ты, Терентий, не забывайся! Ступай-ка лучше, кликни Степана с Катериной.

При упоминании Катерины «Гроза морей» сделался красен и, чтобы скрыть смущение, приказал: – И вина еще принеси! Ишь ты, критику наводить вздумал, старый черт!

Сомнения на счет нового персонажа возникли, однако, не только у бывшего дворника м-м Завынкиной. Степан, едва завидев прогуливающегося в коридоре Нарышкина, округлил глаза, скроив при этом озабоченную донельзя физиономию.

– Что ж это делается, сударь, а? Мы этак не договаривались! Мы этак ничего с вами не сыщем, ежели кажный день у вас просыху нет, да еще по кабацкой лавочке кому ни попадя открываетесь!

Степан шипел, отчаянно жестикулируя, и поминутно оглядывался на приоткрытую дверь номера, который снимал Сергей.

– Откудова он взялся, лысый этот? Может, его специяльно подослали, чтоб нам с вами вред чинить! Кто он таков? Знаем мы его? И этого в долю брать будем? Так, сударь мой, никаких долей не напасешься!

– Уже наябедничал старый фискал? – Сергей оглянулся на Терентия, но тот снова принялся выметать мусор в коридор, делая вид, что не слышит гневной реплики барина.

– Успокойся, Степан Афанасьич, – Нарышкин исподлобья посмотрел на возникшую за спиной отца Катерину. – Людям иногда надо верить. Просто для разнообразия… А то, бывает, расскажет человек о своих чувствах другому человеку, расстегнется… да так, что стоит сам-дурак, вся душа наружу… а тот другой – хлоп ему за это и по мордасам! Верно, я говорю, Катерина Степановна?

– Всяко бывает, сударь… – опустив глаза, ответила Катерина.

– Вот именно, всяко! – сказал Сергей, подняв указательный перст и покачав им перед носом Степана. – Всяко, ибо, как… не помню, кто сказал… лучше быть слишком доверчивым, чем слишком скептиком… потому как недоверие обманывает нас гораздо чаще, чем доверие! Вот! А насчет того, кого брать в долю, а кого нет, это уж мне, Степа, решать. И хватит об этом!

Лысый, однако, не обманул. Он действительно кой-чего смыслил по части грима. Получаса не прошло, как он сбегал за своим увесистым баулом, в котором чего только не было. Среди рулонов со старыми афишами нашлось несколько костюмов и париков. Кроме того, баул был набит всевозможными баночками, склянками, пузырьками и прочим барахлом, предназначение которого было одному богу известно.

Нашлись ножницы, папильотки и даже ключ для выдирания зубов, который цирюльники называют «козья нога».

– Прошу не беспокоиться, все будет с акуратесом! – суетился антрепренер. – С кого начнем?

– Давай, Степан Афанасьич, – подтолкнул Нарышкин.

– В жида обряжаться не стану! – уперся Степан. – Я православный християнин…

– Ну отчего же обязательно в жида, – лысый извлек из баула пахнущую молью рясу. – Мы сделаем из вас сельского священника или монаха! Типаж вполне, хе-хе-хе, подобающий. Немного фиксатуару в волосы и будет акуратес!

– Знаем мы ваши «акуратесы». Небось, все из копытного клею понаварили, – бурчал Степан, однако в рясу облачился охотно. Старый, грязноватый клобук и дешевый наперсный крест с облупившейся эмалью довершили образ.

– А ведь и впрямь похож! – удовлетворенно крякнул Нарышкин. – Попик вышел что надо! Пожалуй, вы нам подойдете, господин бывший герой-любовник… Как вас там, опять запамятовал…Эйнар? Трувор? Синеус?

– Аскольд… Рубинов, – лысый слегка потупился. – По совести сказать, это я себе для сцены псевдоним выдумал. Так оно как-то благозвучнее-с.

– Я, почему-то так и решил, – усмехнулся Нарышкин. – А настоящее имя, позвольте узнать?

– Антон я… Репкин Антон Семенович.

– Ну что же, Антон Семенович, твоя помощь нам может пригодиться!

Сергей улыбнулся, оглядывая новый наряд Степана. – Добро пожаловать в компанию, господин Репкин! Ну, давай-ка еще по одной!

Для того чтобы экипироваться надлежащим образом, следуя указаниям новоявленного консультанта, пришлось изрядно походить по торговым рядам, совершая необходимые покупки.

Место пребывания сменили. Нарышкин успел насытиться восточной экзотикой до краев, да и хозяин «Александрии» после ночной эскапады Сергея смотрел на постояльцев косо. Сумма, которую он заломил за порубленные подушки и слегка подмоченный ковер, перекрывала убытки гостиницы, по крайней мере, втрое. Взогретый вином Нарышкин, покидая негостеприимные номера, хотел, было, предать заведение огню и мечу, однако товарищество дружно его отговорило. «Гроза морей» несколько умягчившись, но все еще опасно поигрывая клинком, изъявил желание вырезать мужское население «Александрии», обещав пощадить женщин и детей, на что также получил решительный отпор. Урезонил новоявленного «тамплиера» дядька Терентий. Со словами: «Будет баловать-то, еще не ровен час, в глаз себе пырнете», – он отобрал у барина саблю…

Подходящая гостиница нашлась на соседней улице. Комнаты были вполне заурядными, однако чистыми. Содержал номера благообразный, неглупый, степенный немец, напомнивший Нарышкину портрет адмирала Ивана Федоровича Крузенштерна, виденный на выставке в академии художеств. Немец проживал здесь же, в гостинице, с семьей, которая занимала часть верхнего этажа. Он оказался понятливым, с расспросами не лез и за отдельную плату разрешил пользоваться черным ходом. Когда же Сергей объявил, что столоваться вся компания будет тут же, в гостинице, радости господина Заубера не было границ. Он даже прислал в номер Нарышкина кувшин преотличного пива, которое варила сама фрау Заубер.

– Вот это я понимаю «орнунг», – восхищенно крякнул Сергей, отдавая дань пиву.

На следующий день с утра пораньше Аскольд Репкин взялся за работу.

Со Степаном трудностей не возникло. Церковное облачение подходило ему как нельзя кстати.

– Ежели б не жисть подлая, то я и впрямь в духовные подался бы! Глядишь, сей бы час уже службы справлял. Степан удовлетворенно глянулся в зеркало.

– Какой из тебя, лаптя, духовный сан? – хмыкнул Терентий. – Ты же, дядя, за печкой вырос!

– Да уж, мы ваших морей-окиянов не лизали. Мы свое понятие имеем…

– Какие такие у тебя, кобел лесной, понятия завелись?

– А ну-ка, цыц мне! – прикрикнул на них «Гроза морей». – Споры и раздоры прекратить! Зачинщиков самолично буду вешать на реях!

– Научил на свою голову, – тихо буркнул Терентий и отошел в сторону.

С Катериной вышло посложнее.

– Больно, того, хе-хе-хе, краса в глаз кидается, – внимательно оглядев девушку, заявил Аскольд-Антон. – Оно, конечно, пожалуй, и хорошо… только уж больно заметно-с. Тут надобно что-либо посконное, серенькое, чтоб зрению не смущать!

Он достал из своего объемистого баула какие-то вещи, покружился вокруг Катерины, что-то бормоча себе под нос, уединился с ней, попросив всех выйти из номера (к немалой досаде Нарышкина), и через несколько минут перед глазами компании предстала чумазая, забвенная девка-распустеха. Первым побуждением Сергея при взгляде на изменившуюся до неузнаваемости Катерину было подать ей милостыню – о того по-сиротски жалостно она выглядела.

У Степана при виде дочери из груди совершенно неожиданно исторгся горестный вопль. С ним сделалась даже легкая истерика. Понадобилось время, чтобы привести его в чувство.

– Дочура! – выл, комкая клобук, и мажа по щекам сопли, Степан. – Сиротинушка моя жалкенькая! Не припас я тебе на черный день копеечку! Кровинка моя единоутробная!

– Как трогательно… – отводя глаза в сторону, сказал Нарышкин. – Вот она, сила искусства!

Терентия решено было сделать средней руки купчиком. Он был облачен в новый, мышиного цвета сюртук, палевый жилет с массивной «золотой» цепью, свисающей из кармана, и глянцевые смазные сапоги.

Антон-Аскольд удовлетворенно кивнул головой и стал ерошить дядьке волосы.

– Ты что это, баклан, удумал? – ощетинился Терентий.

– Надобно сперва взмохрявить, а потом слегка маслицем покропить и на прямой пробор-с. Борода у вас вполне, так сказать, «алажен франсе», а вот с головой надо что-то менять. Не желаете, пробор можем сделать «брекосе» – на лоб, или стрижку «а ля капуль»…

– Это тебе надо с головой что-то менять! Парикмахер – по баням баб завивать!

– Не хотите «капуль», давайте, по крайности, усы ваши на папильот возьмем.

– Я те возьму! – пригрозил Терентий. – Я те так в шею возьму!

– Бунт на борту? – зарычал Нарышкин. – Ну-ка стой смирно! Тысяча чертей!

Он сам смазал голову Терентия маслом, расчесав его волосы на купецкий пробор. Дядька стоически снес такое надругательство над собой, решив, очевидно, что принять «позор» из рук барина не так обидно.

Аскольд-Антон хмыкнул, увидев результат, но возражать, не стал.

– Не желаете «брекосе», можно было бы и «андулясьон», – буркнул он в сторону.

Труднее всего оказалось с Нарышкиным.

– Больно, сударь, внешность у вас приметная! Такую сажей не замажешь. Тут в корне менять надо! Пожалуй, мы вам, хе-хе-хе, пол переменим!

– Это еще зачем? – «Гроза морей» занервничал. – Нельзя ли как-нибудь попроще?

– Боюсь, нельзя, сударь! Мы из вас такую мадам сотворим, что будет не женщина, а смятение чувств!

– Может, хоть так от питья отобьется! – еле слышно сказала Катерина.

Антон-Аскольд долго вился вокруг Сергея, куделил непослушные вихры, укладывал волосы под сетку, примерял парики, оборачивал мощный торс молодого барина в креп и левантин, надевал шляпки, а в финале и вовсе устроил давно не знавшим бритвы щекам Нарышкина форменную экзекуцию, заставив «Грозу морей» заложить по огурцу за каждую щеку. Называлось это «брижка с огурцом».

– Опытные цирюльники всегда так поступают, – оправдывался Аскольд-Антон. – Так сподручнее-с, да оно и чище выходит!

– Ты бы мне под эти огурцы еще стопку поднес, – бурчал Нарышкин.

Однако результат превзошел все ожидания. Барыня из Нарышкина получилась что надо. Антон-Аскольд навел последний глянец, подрисовав над губой Сергея кокетливую мушку и спрыснув все творение ладиколоном.

– Ну и куда мне теперь в таком виде? На панель? – поинтересовался «Гроза морей»…

– Да! – подивился Терентий. – Не женщина, а прямо статской советник!

– Бери выше! – подхватил Степан. – Это ж пальцымейстер, навроде моей покойной Степаниды Платоновны. Она, голубушка, в плечах примерно такая же была, царствие ей небесное…

Начались поиски. Ежедневная толчея среди запруженных толпой улиц, по которым между домов, павильонов и ларьков, построенных и строящихся на сваях, текла пестрая людская река, состоящая из русских, татар, калмыков, чувашей, персов, китайцев и прочих представителей народов и рас, населяющих Европу и Азию. Терентий, прохаживаясь вдоль пристаней, искал пароход «кавурой масти», опрашивал судовладельцев, капитанов, грузчиков, матросов, извозчиков. Степан и Катерина искали похитителей клада у Макарьевской и Строгановских церквей, к перекресткам у которых сходились людские тропы. Нарышкин в сопровождении Аскольд-Антона вели поиски в ювелирных лавках, справлялись в гостиницах, обходили заведения антикваров. Антона-Аскольда пришлось приодеть поавантажнее, дабы с ним не стыдно было показываться в приличных местах.

Однако повезло одному Терентию. Через пять дней поисков он сумел отыскать пароход, на котором «банда Трещинского» прибыла в Нижний.

– Меня на него один баклан навел, – рассказывал Терентий. – Пришвартовались они недавно. Вся компания на берег сошла у Сибирской набережной. Сундуки сгрузили тож. Отбыли в неизвестном направлении, однако ж, с телитории города не выезжали. Я справлялся в пароходствах и на вокзале…

– Значит они точно здесь! – Нарышкин радостно потер руки. – Молодец, дядька Терентий!

– Тут они, – подтвердил Терентий. – И что еще не возьму в толк… Пароход у пристани торчит, а фрахту они не берут вовсе. А в эту пору его хочь пруд пруди. Заказов – навалом. Бери, не хочу, – дядька загнул узловатый палец. – Это раз!

– Что это значит? – насторожился «Гроза морей».

– А то и значит… Команда ходит, посвистывает и на остатный счет не сильно зашибается. При мне отказались брать выгодный груз до Казани. Однако же пары разводят исправно – кажний божий день. Это – два!

– Ну?

– Погоди, Сергей Валерьяныч, погоди, батюшка, не понукай – чай, не запряг еще!

– Команда на борту и на берег далее пристаней сходить не намеряется. Обеды им носят из трактира. Однако же пить не пьют. Блюдут себя в порядке – это получается «четыре» и «пять».

– Следовательно, что ж?

– А то, что, по моему разумению, приплатили им. И, видать, хорошо приплатили! Ожидают они, чтоб сняться с якоря в любой час. Пароход у них неказистый только с виду, а уж ходок – будь здоров! Такой об сю пору еще поискать!

– Ах, канальство, и верно! Что ж мы стоим, а вдруг они уже снялись? – Нарышкин хаотично зашагал по комнате, задевая предметы.