Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Глава седьмая
СЛАДКИЕ ВОДЫ АЗИИ

«В долине меж камней блистая,

Могильных камней виден ряд,

И кипарисы там шумят,

Не вянет зелень их густая…»

(Джордж Байрон)

Впереди, в знойном мареве дня, будто нарочно положенного на раскаленную солнцем сковородку, путешественников ждали обнесенные стеной знаменитые семь холмов великого города. Где-то там, вдали, с востока на запад пересекая Стамбул, ползла извивающейся лентой древняя Меса. На эту центральную улицу, словно ломти мяса на шампур, нанизывались срединные районы. Над каждым из них возвышались тонкие, остро оточенные карандаши минаретов и сверкающие изразцами, перевернутые пиалы мечетей.

К мечетям лепились городские кварталы – махалля, представлявшие собой спутанный клубок улиц и переулков.

Но все это было там, впереди, посреди изнывающего от зноя марева. Пока же вдоль дороги тянулись предместья, какое-то большое, обсаженное исполинскими кипарисами кладбище с серыми, выцветшими от времени могильными камнями, украшенными резными изображениями тюрбана, цветов с листьями или просто набалдашниками. Многие камни повалили ветер и время, гробницы были неухоженными. На их куполах свили гнезда аисты, сквозь многочисленные проломы в стенах полз плющ и дикий виноград.

– Вы знать, что такое Истанбул? – говорил небритый, темный от загара и пыли «дервиш» своим товарищам, поправляя сползшее на нос penz nez. – По-гречески это слово означать «истимполис», то есть «к городу». Когда встречаться двое странник, один спрашивать другого: «Куда ты идешь?» А тот отвечать: «Истимполис, к городу».

– Ну и когда мы до него допехаем? – поинтересовался, вытирая пот, Гроза морей. – Сколько топаем, а это Ваше «истимполе» еще не начиналось.

Шли они, действительно, уже двое суток. Передвижение сильно затрудняла жара, поэтому пытались больше идти ночью. Днем отсыпались на кладбищах, стараясь меньше попадаться на глаза местному населению. В последний раз, правда, в облюбованной Нарышкиным гробнице – то ли воина, павшего за веру, то ли какого-то имама – нашелся обитатель. Это был донельзя оборванный, худой турок – по виду дервиш, – принявшийся громко верещать и потрясать кулаками, требуя освободить помещение.

Уставший от жары Нарышкин языком жестов объяснил нищекормливому «конкуренту», что тот не прав и выставил его вон.

– Сделай вид, шеб мы тебя долго искали, – посоветовал из-за спины Сергея расхрабрившийся Брейман.

С провиантом трудностей не было. Иоганн каждый раз приносил из встреченных на пути селений котомку с провизией. На еду здесь стоило только глаз положить, как весьма расположенные к дервишам турки молили принять ее в дар.

Верблюжатина Нарышкину почему-то не понравилась, и он всякий раз требовал от Заубера, чтобы тот принес молодого барашка.

– И халвы больше не бери, – морщился расханжившийся Гроза морей. – У меня от этой липкой дряни рот склеился еще в Нижнем!

– Эх, расстегайчика бы сейчас, да под рюмочку холодненькой! – мечтал он. – Кажется, все бы сейчас отдал за то, чтобы посидеть в трактире где-нибудь на берегу Оки. И чтоб сиренью пахло, колокола бы к вечерне звонили, а внизу на реке небольшой пароходик колесами шелестел!

– А я мечтать сидеть в Кенигсберг, в маленький подвальный ресторанчик. Кушать свинина на ребрышках и пить светлый, прусский пиво, – вставил Заубер и облизнул сухие потрескавшиеся губы.

Однако вокруг была жара, дорожная пыль да сама дорога, которая по мере приближения к Стамбулу становилась разве что шире.

За оставленным позади поворотом неожиданно возник гул, топот и воинственные крики. Из облака рыжей пыли вынырнули с десяток оборванцев под предводительством давешнего кладбищенского знакомца.

– Ба, да это никак наш приятель из гробницы! – улыбнулся Гроза морей, вглядываясь в клубок пестрых, грязных одежд. – Пришел восстанавливать статус-кво!

– Кого? – не понял Моня, заходя за спину Нарышкину. – Сдается мине, ше нам хотят на полном серьезе набросать лишней красоты на лицо.

Толпа яростно шумела, впереди всех бесновался, потрясая в воздухе клюкой, худой турок.

– Чего они, сударь, хочут? – тревожно поинтересовался Степан.

– Нас они хотят, Степа! – пояснил Нарышкин, оценивающе глядя на конкурентов.

В воздухе просвистел камень и больно стукнул Сергея в плечо.

– Ах вот оно как! – взревел Гроза морей и ринулся в самую гущу турок, награждая ударами всех, кто стоял на его пути.

– Ату их, православные! – подхватил Терентий и, несмотря на то, что рана, полученная в Одессе, еще не зажила, ухватил увесистый сук и, действуя им как палицей, врубился в толпу. Иоганн Карлович последовал за ним и, с неожиданной ловкостью выбив у одного из нищебродов клюку, принялся довольно успешно фехтовать ею, отражая нападения визжащих, словно стая павианов, дервишей. Как всегда хуже всех пришлось Степану. Пока он шарил глазами в поисках орудия защиты, метко пущенный камень угодил ему в лоб. Покружившись для порядку на месте, Степан опустился на четвереньки и с причитаньями отполз к обочине. На лбу его мгновенно поспела огромная шишка, а глаза как-то сами собой скатились к переносице.

Звуковое сопровождение побоища взял на себя Брейман, который, приняв грозный вид и перебегая с место на место, принялся кричать:

– Иоганн, заходи справа! Нацепил на нос цейсы и ничего не видишь! Справа бери его, справа, тебе говорю!

– Что, шмындрики, зубы жмут?! – воинственно вопрошал он турок. – А ну, ты, длинный, иди сюдой! Приведите его скорее до меня, я буду делать с него форшмак! Нет, лучше возьму нож и зарежу его насовсем! Искромсаю насмерть топором! Дайте ж мне топор, щас здесь случится расчленение!

Впрочем, свои угрозы Моня производил с безопасного расстояния и в непосредственных боевых действиях участия не принимал.

– Аллах хай! – вопили турки, наседая.

– А-а-а, шайтан вас побери! – кричал Гроза морей, продолжая даже в драке старательно играть роль приверженца ислама. Скоро в туче пыли, которую подняли сражающиеся, стало совсем не разобрать кто где. Воинственные выкрики слились в один общий гвалт.

Повергая на землю очередного ретивого оборванца, Нарышкин выпрямился и огляделся. Внимание его привлекла богато украшенная карета, видимо, только что остановившаяся неподалеку от «поля брани». Из окна экипажа выглядывало прелестное женское личико…

Из-под тюрбана, очень шедшего к этому личику, выбивались рыжие, как огонь, волосы. Огромные глаза были, как это принято на востоке, подведены сурьмой, что еще больше подчеркивало их выразительность. Тонкие черты лица, угадывавшиеся за усыпанной золотыми блестками кисеей, были восхитительны. Вглядываясь в них, Гроза морей расправил плечи и развернулся во всю свою богатырскую стать. Похудевший за недели скитаний торс его смотрелся великолепно. Выпятившуюся грудь лишь слегка драпировал драный халат, подобно львиной шкуре античного героя, живописно свисающий с мощных плеч.

Женщина, не сводя с Нарышкина крайне заинтересованного взгляда, издала вздох восхищения и произнесла только одно слово: «Gercoules!»

В ответ Гроза морей широко улыбнулся… и получил сильный удар по голове. Горизонт неожиданно поплыл куда-то вбок, а высокие кипарисы завертелись в каком-то неистовом хороводе…

Очнулся Сергей от легкого прикосновения. Первое, что увидел, был потолок, покрытый похожей на пчелиные соты диковинной резьбой…

Он почувствовал, что лежит на спине, на чем-то очень мягком – приятное ощущение, успевшее забыться за время ночевок на лоне природы. Поморщившись от ноющей боли в голове, Нарышкин попытался подняться.

– Dieu, il est immense![10]10
  Боже, как он громаден!


[Закрыть]– произнес по-французски, чистый, мелодичный голосок, принадлежавший, как оказалось, той самой прекрасной незнакомке из кареты. Смуглое личико склонившейся к нему красавицы было встревожено.

Она слегка коснулась Сергея рукой:

– Je vous demande pardon… monsieur.[11]11
  Прошу прощения… сударь


[Закрыть]

– Я, сударь, говорил ей, что Вы оклемаетесь, да она все не унималась, – послышался радостный голос дядьки Терентия. – И то сказать, лежали Вы прямо как мертвехонький.

Дядька подошел и, наклонившись над Сергеем, заглянул барину в глаза.

– Членоповреждений особенных нет, значит жить будете, – бодро констатировал он.

– Отойдите правым галсом, сударыня, будьте ласковы, ай не видите: поправляется человек, – ревниво буркнул моряк в сторону прекрасной незнакомки, делая красноречивый жест.

– Diable, c`est Moscovite![12]12
  Как это по-московитски!


[Закрыть] – рыжеволосая красавица фыркнула, поморщила носик, повернулась и поплыла к двери. Затем оглянулась и, погрозив Терентию пальчиком, пропела:

– Moujzik!

– Хотела она своего фелшера к Вам приставить, да я не дал, – зашептал дядька, глядя на удаляющуюся женщину. – Ну их к лешему, басурман этих. Еще опоят до смерти какой-нибудь дрянью. Я рыженькую просил лучше винца Вам поднести. Оно понадежней будет.

– Где это мы? – спросил Сергей, осовело разглядывая ковры на полу и мягкие диваны, стоящие по периметру комнаты.

– Мы у етой дамочки, навроде, как в гостях. Когда Вас сзади, значит, шибанули, она из кареты вышла и бегом к Вам. И слуги ейные туда ж. Разогнали к лешему всю эту нищую братию, а не то затоптали бы нас юродивые, как пить дать.

Ну, а опосля повезли нас всех к этой мамзели в имению. Вот мы теперь тут и обретаемся.

Вошел слуга с подносом, одетый вполне по-европейски. Восточный колорит выдавали в нем разве что феска да мягкие кожаные тапки с загнутыми носами.

Он молча поставил поднос на низкий резной столик посреди комнаты и, пятясь задом, удалился. На подносе оказалось французское вино, сыр, оливки и какие-то сладости.

– А где остальная команда? – поинтересовался Сергей, делая большой глоток.

– В баньку она их спровадила, – жуя, ответил дядька. – Бойкая такая мамзель, пресвоевольная. Уж не знаю, чем Вы этаким ей, сударь, глянулись…

– Ну, ты, Терентий, не заговаривайся! – перебил его заметно повеселевший барин. – По-твоему, на меня и глаз положить нельзя?

– Положить-то на Вас можно, – задумчиво протянул Терентий.

– Ну так что ж? Я, поди, не шваль подзаборная. Дворянин!

– Это да, – согласился дядька. – Что есть, то есть. Я, вот, кумекаю, как нам с Катериной быть? Жалко девку!

– Будем искать, – подумав, нахмурился Нарышкин. – Все-таки это не иголка в стоге сена.

Слегка перекусив, они с Терентием были препровождены в баню, которая находилась в одном из больших павильонов тенистого, заросшего кипарисами сада. К павильону вела аккуратная, обсаженная кустами роз дорожка.

– Ну прямо «тысяча и одна ночь», – удовлетворенно хмыкнул Гроза морей.

В предбаннике худой, смуглый турок, низко кланяясь и постреливая дробинками чернявых глаз, выдал им простыни и сандалии, представлявшие собой подобие маленьких деревянных скамеечек, которые крепились к ногам кожаными ремнями.

– Благодарю покорно! – брезгливо сказал Нарышкин, жестом показывая, что не нуждается в обуви. – Рахмат, любезный! Отдыхай.

Удивленный турок в замешательстве пожал плечами, а Гроза морей, ступив на мокрый мраморный пол, тут же поскользнулся и, высоко взмахнув грязными пятками, опрокинулся на спину, ударившись при этом едва зажившей головой. Баню огласил поток отборной русской брани, эхом отскочившей от стен и колонн.

– Вставайте сударь! – подоспел на деревянных платформах предусмотрительно одевший их Терентий. – Как же Вас угораздило…

– Эфиоп проклятый! – на чем свет ругал банщика Нарышкин. – Развел тут, понимаешь, сырость, так тебя перетак!

Пол в центральном зале под куполом действительно был очень скользким, посреди зала в круглый бассейн лилась вода из фонтана, и брызги летели во все стороны.

– Ну, купель это хорошо! – Нарышкин потер ушибленные места. – Может, тут и парная есть?

Парная в бане нашлась, худой банщик препроводил Сергея в соседнюю комнату – мраморную темницу, насыщенную жарким паром, – и уложил на возвышение посредине. Он окатил Нарышкина горячей водой, надел жесткую рукавицу и стал натирать Сергея с головы до пят. Затем банщик в тазу взбил гору пены мочалкой, напоминающей конский хвост. Однако Терентий, вошедший вслед за Сергеем, мылить барина турку не позволил, принялся за дело сам и хорошенько, будто корабельную палубу, отдраил Нарышкина мочалой.

– Эх, сейчас бы в иордань с разбегу бултыхнуться, – размечтался Сергей. – Тише ты, старый черт, всю кожу до костей стер!

Красный и упарившийся Нарышкин, фыркая, как тюлень, охладился прямо в фонтане центрального зала, вытеснив собой изрядное количество воды.

На шум из соседнего мыльного помещения выскочили Степан, Брейман и Иоганн Карлович. Все были задрапированы в чистые простыни. Следов дорожной пыли на раскрасневшихся, загорелых лицах как не бывало.

– А вас и не узнать! – вылезая из бассейна, усмехнулся Сергей. – Будто заново родились.

– Только костылев не хватает до полного счастья, – хмуро отозвался Степан, думая, очевидно, о своем. Он осторожно приложил медную монету к огромной шишке на лбу, на которую, верно, ушла добрая половина всей кожи его головы.

– Да, у рыженькой тут отдохновенно, – вздохнул Нарышкин.

– Ну, доложу я вам, и краля! – оглядываясь по сторонам, сообщил как всегда словоохотливый Брейман. – Это тебе не наши мымры с молдаванки. Одалиска, одно слово. Высшая проба, шебы я так жил!

– О да, – согласился Иоганн Карлович, плотски причмокнув губами.

– И ше Вы такой на это дело везучий, – пробормотал Моня, завистливо оценивая раздевающегося Нарышкина. – По всему видать, не далее, как чудным сегодняшним вечером, Вас ожидают райские кущи с раздвиганием ног и всеми вытекающими последствиями. Бахчисарайский фонтан, одно слово, или я плохо знаю за жизнь.

– Да будет вам, – отмахивался польщенный Гроза морей.

– Это какое такое «раздвигание»? – забыв про боль, взметнулся Степан. – Мы, сударь, об таком с Вами не договаривались! Вы как-никак жениться на Катерине обещались! Сам вон что говорил, а чуть что – за первую попавшуюся юбку – цоп!

– Ладно, утихни, старый хрыч! Больно рано ты тестем прикидываться стал, – зло огрызнулся Сергей.

При вспоминании о Катерине фривольное мысли потекли вспять.

– Действительно, нехорошо как-то получается, – подумал он. – Что же это я, любил, любил и на тебе…

Мысли о похищенной девушке не давали ему покоя, однако и от предвкушения прелестей черноглазой незнакомки сладко свербило где-то внутри и, как сказал бы какой-нибудь античный грек местного разлива, «огонь охватывал чресла».

Предложенный банщиком кофе Гроза морей с негодованием отверг.

– Пивка бы, – сказал он, с надеждой глядя на изумленного турка-банщика.

Молчите, Серьожа, – горестно вздохнул Иоганн Карлович. – Тут у них не подают.

Последнюю фразу он выговорил на удивление чисто, почти по-русски.

– Кто она такая, эта наша благодетельница? – вполголоса, стараясь не глядеть в сторону Степана, спросил немца Сергей. – Ты говорил с ней?

– О, это есть замечательный женщина, в свой роде Роксолана, – улыбнулся Заубер. – Она родиться во Франция, много путешествовать по миру, а затем жениться…

– Вышла замуж, – поправил Нарышкин.

– Совершенно верно. Вышла за один отшень богатый туретский вельмож.

– Понятно, – протянул Сергей. – Та еще авантюристка. Я чувствовал, что дело не ладно… Ну и где обретается сей доблестный муж?

– О, вы можете быть спокоен. Он умереть пять лет назад.

– Вдовушка, значит, – удовлетворенно присвистнул Нарышкин, чувствуя на себе косой, неприязненный взгляд Степана.

– Это нам на руку, Иоганн. Она может помочь пообвыкнуться здесь да и поразведать кой-чего по нашему делу. У нас ведь ни одной души знакомой в этом чертовом Истамбуле нет. Ну кроме, пожалуй, мерзавца Левушки.

– Я быть согласный, – кивнул Заубер. – Она может узнавать, где находиться Катерина. И потом, не надо забывать про главный дело, ради который мы здесь!

– Ну, разумеется, разумеется, – согласился Сергей. – А хороша, чертовка! – добавил он, понизив голос. – Верно, Иоганн?

– Верно, – с понимающей улыбкой кивнул немец. – Она будет ждать Вас вечером в свой покой.

До вечера Гроза морей дотянул с трудом, изнывая от желания, и в то же время мучимый уколами совести. Больших трудов стоило отделаться от навязчивого внимания «тестюшки». Степан все время болтался рядом, явно подозревая намерения Нарышкина и служа ему живым укором. Наконец стало смеркаться. После сытного ужина, в котором хозяйка дома не участвовала, усадьба стала погружаться в тишину. Затих звон посуды на кухне и перебранка слуг во дворе.

Наскоро простившись со всей компанией и особенно горячо пожелав Степану хороших сновидений, Нарышкин прокрался на женскую половину дома.

– Ну и где же у нас спальня? – размышлял Сергей, разглядывая полутемную анфиладу комнат. Из одной слышались звуки рояля, но у дверей на карауле стоял и дремал, пришепетывая губами, здоровенный, черный, как головешка, слуга.

– Дьявол, этого только не хватало! Так не пойдет, – замявшись и чувствуя внезапную неловкость, решил Гроза морей. – Да и не романтично как-то. Она ведь, кажется, прогрессивная иностранка. Поди, и романы читывает. Как в таком щекотливом случае у мсье Дюма поступил бы главный герой? Сергей развернулся и, стараясь не привлекать ничье внимание, выскользнул во двор.

Он обошел дом и остановился под нависающим балконом второго этажа, слушая нежные аккорды рояля, которые лились из-за притворенного решеткой окна. Вокруг благоухала ароматами востока южная ночь. Кружилась голова, кружились звезды над ней, и прямо в центр этого звездного хоровода, словно в бесконечность, устремлялись изящные, как одалиски, кроны кипарисов…

Нарышкин постоял, раздувая ноздри, словно молодой рысак, а затем вдруг решительно и неожиданно для себя самого поставил ногу на оконный парапет, подтянулся на руках и полез на второй этаж, цепляясь за многочисленные выступы и лепные элементы. Изрядно вспотев, но внутренне торжествуя, он был почти уже на балконе, когда внезапно со двора донесся крик.

– Заметили, – понял Нарышкин, чувствуя, что краснеет до корней волос.

«Вот ведь дурак! Тоже мне Ромео», – подумал он, пошатнулся и, стремясь сохранить равновесие, ухватился за решетчатую деревянную ставню, прикрывающую окно. Крепкая решетка, которую мусульмане называют мишрабийи, крякнула и с треском отошла от стены. Гроза морей повис на ней, болтая ногами в воздухе, и держался так еще с минуту, раздумывая над своим бедственным положением, чувствуя, что начинает слабеть. Внизу тем временем собралась стайка слуг, принявшись шумно обсуждать поступок Сергея.

– Театр вам тут что ли? – не переставая клясть себя, подумал Нарышкин, но обращаясь к толпе, воскликнул с натянутой теплотой:

– Гюнайдын… чок тешеккюр идерим («доброе утро», «большое спасибо»)!

Это было то немногое, что он от нечего делать почерпнул еще в Одессе из купленной по случаю брошюры некоего господина Стаховича «Познание языка турецкаго для быстраго ознакомления и овладения оным».

Толпа притихла, и в возникшей паузе с пронзительными интонациями муллы, возвещающего вечерний намаз, прозвучал крик повисшего на оконной решетке Нарышкина:

«Лютфен… хезабз… гетирин», – что в самом приблизительном переводе означало: «Принесите, пожалуйста, счет!».

И покуда народ турецкий в оцепенении замер, пораженный глубиной языковых познаний, обнаруженных незнакомцем, ставня с треском отломилась, и Нарышкин вместе с ней рухнул вниз на головы правоверных.

В миг образовалось нечто, именуемое в народе русском не иначе, как «куча-мала». Турецкого аналога этому определению Сергей не знал, но, все еще не расставаясь с решеткой, вскочил кому-то на спину и изготовился к неравному бою.

В это время с балкона послышался властный женский окрик. Куча-мала вмиг рассыпалась по сторонам, оставив в своей середине отставного поручика Нарышкина, представшего перед хозяйкой дома во всей красе: без фески, с разметавшейся копной непослушных волос, оторванным рукавом нового, выданного в бане халата и оконной решеткой в руках.

– J` aime ce tableau[13]13
  мне нравится эта картина


[Закрыть] – сказала женщина и, прыснув со смеху, жестом пригласила Сергея следовать в ее покои.

Жаркая ночь пролетела как будто в хмельном угаре, и спохватился Сергей только утром, когда муэдзин закозлил дурным голосом с недалекого минарета.

– Все, Фатима… Зарема… Гюли, как там тебя, алесс! Довольно…

Женщина потянулась, как сытая кошка, и, подложив руку под голову, стала откровенно разглядывать своего героя.

Tres bien?[14]14
  Tres bien? – Все хорошо?


[Закрыть] – лениво протянула «одалиска».

Oui![15]15
  Oui! – Да.


[Закрыть] Еще бы, – произнес Нарышкин с хрипотцой.

Красавица грудью прильнула к Сергею и быстро-быстро залопотала ему на ушко фривольные и жаркие французские комплементы.

– Ну вот, опять! Что у вас тут в туретчине мужики перевелись, что ли, – сонно ухмыльнулся Сергей. – Je ne comprends pas![16]16
  Je ne comprends pas – Я не понимаю.


[Закрыть] Ну погоди ты, ненасытная… Mademoiselle, faites apporter…[17]17
  Mademoise lle, faites apporter… – Сударыня велите принести…


[Закрыть] А, черт! Как там по-французски? Мясо… еда, кушать… de viande, un fromage, du raisin…[18]18
  de viande, un fromage, du raisin… – мясо, сыр, виноград


[Закрыть] Так, что ли?

Нарышкин жестом показал, что голоден.

– Oui! S'il vous plait.[19]19
  S'il vous plait – Пожалуйста.


[Закрыть]

Она вскочила и нимало не стесняясь, накинула на себя сброшенный Нарышкиным халат, распахнула двери и, прокричав распоряжения уже по-турецки, захлопнула их вновь. Спустя всего пару минут в опочивальню тихонько постучали.

Сгибаясь в поклоне и осторожно ступая, в комнату втиснулся амбал с непроницаемым бабьим лицом, он тащил поднос уставленный яствами. Красавица забрала у слуги еду и поспешила к Сергею.

– Бон апетит, ханум! – сладенько пропищал слуга неожиданно тонким, евнухоидным голоском и задом выпятился в двери.

На большом серебряном подносе, испещренном червяками арабской вязи и прихотливыми восточными узорами, оказалось вино, фрукты и сладости, но самое главное – это куски сочной ягнятины, горкой высившиеся на синем керамическом блюде. Гроза морей даже зарычал от удовольствия, отправляя в рот первый кусок жаркого.

– Э… comment vous appellez-vous?[20]20
  Comment vous appellez-vous? – Как вас зовут?


[Закрыть] – мучительно вспоминая заученные с детства французские фразы, поинтересовался Сергей, едва утолив голод.

– Je m'appelle[21]21
  Je m'appelle – Меня зовут


[Закрыть] Mishelle, – «турчанка» подхватила с подноса кусок халвы и, смеясь, залепила Нарышкину рот.

– Тьфу ты… Вот те раз, Мишель! Мишка, то есть, выходит! Ну да, Мишель – то у французов женское имя, – вспомнил Нарышкин и, не зная, что сказать, добавил:

– Так ты француженка, значит? Je viens de Russie, et vous?[22]22
  Je viens de Russie, et vous? – Я из России, а вы?


[Закрыть] А ты из Франции, стало быть? Из Парижа?

– Oui! Oui! Bon appetite![23]23
  Bon appetit – Приятного аппетита


[Закрыть] – Мишель вновь заклеила Нарышкину рот чем-то сладким. На сей раз это был поцелуй.

– Карагез, – добавила она, неохотно отлепляясь и истомно потягиваясь. – Аh, Serjoza… que ce beau![24]24
  que ce beau – как это прекрасно!


[Закрыть]

Первую вылазку в город сделали после обеда. В карете поместились сама хозяйка с евнухом, естественно Нарышкин, верный Терентий и Заубер. Слишком расторопного Моню вместе с обиженным, замкнувшимся в себе Степаном оставили от греха подальше в усадьбе под присмотром амбала-слуги. Все переоделись в чистое белье, приготовленное предусмотрительной Мишель: европейские сюртуки и новые красные фески. Сама хозяйка также была в феске, похожей на мужскую, и длинном фиолетовом дивной красоты бархатном платье, отделанном лебяжьим пухом и серебром.

– Ну как? – улучив момент, украдкой поинтересовался Заубер, кося глазами в сторону женщины, увлекшейся чем-то интересным за окном экипажа.

– Недельный пансион, пожалуй, заработал, – устало пробормотал Нарышкин. – Она меня то «Карагезом» величает, то, как бишь его, …«гюрещи».

– «Гюресчи», – поправил Иоганн Карлович, пряча усмешку. – Это значит «борец»!

– М…м… – протянул неопределенно Нарышкин, – а «Карагез»?

Заубер замялся, неловко посмеиваясь, и глядя в пол.

– Как это говорить по-русски… – он долго подбирал определение. – Ну, это есть такой народный Петрушка.

– Как у нас на ярмарках?

– О да! Только вместо большой длинный нос, у него… ну, Вы понимаете, – Иоганн Карлович выразительным, но не совсем приличным жестом показал, что именно у Карагеза является выдающейся частью тела.

– Да уж… – Нарышкин хмыкнул, смутился и слегка запунцовел. – Скажешь тоже…

Через время он, уже с трудом подавляя зевок, бурчал, очевидно, продолжая сумбурный внутренний диалог:

– «Гюрещи», говорит. Какой, к чертям, «борец», когда я все больше со сном борюсь, а она, чертовка, вишь ты – ни в одном глазу. Если так и дальше пойдет… кель гонт… кискесе… – Сергей не договорил и задремал, убаюканный плавным покачиванием кареты.

– Медвьедь, – улыбнулась Мишель.

Часть дороги Нарышкин проспал, похрапывая и сладко причмокивая, сопровождаемый теплым, насмешливым взглядом молодой женщины. Разбудили его, только когда карета подъехала к пристани, где нужно было сесть в лодку, чтобы переправиться через залив. Гроза морей, сонно морщась, вылез из затемненного закрытого экипажа, и на него сразу обрушился водопад солнца, свежего морского ветра и оживленного людского гомона. Впереди был хорошо знакомый по гравюрам в «Ниве» залив Золотой рог – дна из красивейших гаваней в мире, отделяющая Стамбул от его предместий Перы и Галаты.

У причалов пританцовывали на волнах изящные, хрупкие на вид каики, похожие на удлиненные турецкие туфли с высоко загнутыми носами. Здесь же, слепя белизной парусов, столпились сотни судов под флагами, должно быть, всех мировых держав. Между парусниками сновали, попукивая дымком, паровые катера.

К воде спускались мраморные ступени, к ней подступали многочисленные торговые лавки, павильоны и кофейни, из которых доносились ароматы пряностей и крепкого местного кофе. Позади среди роскошных садов, пиний и стройных кипарисов прятались зубчатые крепостные стены, дома, дворцы и купола мечетей. Набережная была запружена народом. Слышалась турецкая, армянская, еврейская и бог знает чья еще речь. Все это перемежалось с выкриками лотошников и гортанными командами лодочников-каикджи. Особенно много в толпе было женщин и детей. Отцы семейств, по-видимому, проводили время за кофеем или молитвой. Целые стаи собак, безмятежно высунув языки, дремали, прячась в тени под деревянным дебаркадером. Рядом разложили свои товары бродячие торговцы кальяном, шербетом, фруктами, вареной кукурузой, мелкими сувенирами – арами азиатских берегов. Здесь же с заплечными бидонами сновали бродячие торговцы различными водами, сладким сиропом и шербетом. Общий колорит разнообразили яркие пестрые одежды, над которыми колыхались белоснежные тюрбаны, разноцветные чалмы, красные фески и расшитые золотом тюбетейки.

Мишель жестом указала на большую белую с зеленым обводом и золотым позументом лодку, скользившую по глади бухты. Ее многочисленные гребцы были одеты в одинаковую бело-голубую форму.

– Это лодка султан, – сказал Иоганн Карлович, пояснив, что владыка империи Османов, по всей вероятности, направляется в одну из мечетей на молитву, а за ним на отдельных судах, держась в кильватере, следует хранитель султанской чалмы и прочая челядь.

Народ на берегу приветствовал небольшой караван поклонами и возгласами восторга: «Падасахим чок яса» – «Да здравствует султан!». Нарышкин, поддавшись общему настроению, хотел было также преломиться в поклоне, но, измерив на глаз расстояние до султанской лодки, передумал.

– Все равно не оценит, – решил он и лишь небрежно кивнул головой угнетателю балканских славян.

Один из слуг Мишель, кучер кареты, нанял шестивесельный каик. Рассевшись на его корме под шелковым балдахином, компания продолжила путешествие.

Гребцы действовали согласованно, и вскоре лодка была уже на середине бухты.

Сергей оглянулся вокруг, и дух его захватило от открывающейся на все четыре стороны красоты. Сонливость бесследно улетучилась, гонимая прочь свежестью моря и теплого ласкового ветерка, который, обнимая лицо и легонько гладя по волосам, бежал себе из Азии, а может даже из Африки, куда-то в сторону Европы и нес с собой неведомые ароматы то ли трав, то ли дерев, то ли невиданных чудесных растений.

Нарышкин с сопением втянул в себя эти ароматы, шумно выдохнул и, растопырив руки – одну в сторону Азии, а другую в сторону европейского берега, – подмигнул Зауберу:

– Ну что, Иоганн Карлович, наконец-то мы с Вами добрались. Вот он, Истанбул!