Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 33 страниц)

Глава девятая
В ТУМАНЕ

«Чтоб утонуть в реке,

В нем сердце слишком робко,

К тому же, господа,

В воде не тонет пробка».

(Д. Д. Минаев)

К вечеру ветер переменился. Задул с берега. Стало прохладно. Терентий, снова взявшийся за румпель, вынужден был постоянно менять галс, чтобы продолжать двигаться прежним курсом. К ночи ветер стих совсем, и от поверхности воды, нагретой за день, стал ползти густой туман. Паруса захлопали и безжизненно повисли. Теперь шлюп дрейфовал лишь по воле течения реки. Вскоре прямо по курсу возник из тумана силуэт поросшего лесом острова с длинной песчаной косой.

– Надо приставать! – озабоченно высказался Терентий. – В этаком молоке ни единой зги не увидать!

– Не догоним! – зло ответил Нарышкин, вглядываясь в сгущавшийся белесый сумрак. – Трещинский уже верно до Казани добрался!

– Ну, это уж больно шустро, – покачал головой дядька. – Они тож, поди, сейчас где-либо на якорь стали. Такая непролазь, что на мель сесть вся недолга. Переждем тут, а как распогодится, двинем дале. Все одно ветру нет!

Чтобы пристать к берегу, всей команде пришлось спрыгнуть в воду и, протащив шлюп по мелководью, через густой камыш пришвартовать его к стволу старой корявой ветлы, росшей на склоне.

Через некоторое время туман сгустился настолько, что разглядеть что-либо на расстоянии всего нескольких саженей стало совершенно невозможно. С реки доносились тревожные крики пароходов.

– Гуди, не гуди, а выход один – к берегу приставать, – резонно заметил Терентий.

– Что там у нас на ужин? – поинтересовался Нарышкин, помогая вытаскивать на берег пожитки.

– Утица с черносливом, расстегайчики купеческие и всякое разное крембруле с манпасьенами, – хмуро съехидничал Степан.

– В рыло получишь, Афанасьич! – пообещал «Гроза морей». – Неужто пусто на камбузе?

– Пуще не бывает, – откликнулся Терентий. – Пара копчушек завалящих и все! Мышь не разговеется.

– Скверно! – Нарышкин поежился. – Объявляю диспозицию. Мы с дядькой пойдем, принесем дровишек, да и оглядимся вокруг. А вы тут обустраивайтесь. Не худо бы рыбки половить, а то у меня в брюхе кишки друг дружке куличики лепят. В трюме есть сети…

– Самое время рыбку ловить… – пробурчал Степан. – Поди, угляди ее в этаком туманище!

Вглубь острова не полезли. С веток капало. Густые колючие кусты, поваленные деревья, заросли крапивы в человеческий рост не способствовали исследованию «терра инкогнита». Кроме того, досаждали полчища лютых комаров.

– Нарекаю новую землю «Берег москитов», – заявил Нарышкин, яростно отмахиваясь от насекомых веткой ракиты.

Сергей с Терентием собрали и принесли по охапке сухого плавника, обильно усеявшего берег. Решили попытаться обойти остров кругом. Он оказался не широким, но сильно вытянутым вдоль течения реки. Правый берег его был не таким заросшим, и идти, разминая затекшие за время долгого плавания ноги, вдоль кромки воды по чистому мелкому песку было в удовольствие. Вокруг – тихо. Только хлюпала вода, изредка всплескивала рыба, да где-то далеко перекликались гудками попавшие в туман пароходы.

Терентий неожиданно взял барина за рукав:

– Слышите!

Нарышкин, продолжая шагать, прислушался. Из сырого сумрака донеслись голоса. Впереди на фоне большой темной массы возникло бледное пятно света.

– Что это? – Сергей решительно двинулся к нему.

Из тумана выплыли вытянутые очертания парохода, стоявшего на якоре недалеко от берега. На корме его горел тусклый фонарь.

– Тише, сударь! – все еще держа Нарышкина за рукав венгерки, воскликнул Терентий встревоженным шепотом.

– Да что такое?

– Тише! Они это!

– Неужели Трещинский?!

– Точно так. Я пока на пристанях терся, про пароход этот самый хорошо разузнал.

Вона, у него труба маленько назад завалена. Сам белый, кант по борту вохряной!

– И впрямь!

Сергей разглядел темную надпись на корме: «Кострома».

Первой мыслью Нарышкина было тут же брать судно на абордаж. Кровь ударила ему в лицо, под ложечкой засосало. Сергей слегка поплевал на ладони, по-бычьи пригнул голову и целеустремленно шагнул в воду. Удержал его, ухватившись опять-таки за венгерку, дядька Терентий.

– Куда это Вы, сударь мой, намылились? – яростно зашептал он. – Вы что же это с ходу поутюжить их решили? А ну, как дров наломаете? Негоже! Этак все дело завалить недолго!

– Что ты предлагаешь? – немного поумерив пыл, спросил «Гроза морей».

– Нам с Вами, сударь, надобно прижукнуться и тишком к ним подобраться, диспозицию сведать! А там уж видно будет, что к чему.

– Пожалуй, дело говоришь, – подумав, похвалил Нарышкин. – Эх, сапоги – политурка, в подметках штукатурка! – прошипел он, возвращаясь на берег и сбрасывая обувь.

Они разделись и в исподнем полезли в воду, зайдя в нее с таким расчетом, чтобы течение снесло их прямиком к темнеющему в тумане пароходу.

– Ой ты, мать честная! – раздраженным шепотом воскликнул Нарышкин. – Вода-то студеная. Как будто в иордань окунаешься!

– Полно, сударь, какая там ердань! Невская-то водичка, небось, постуденее будет! – отозвался Терентий.

Стараясь не шуметь, поплыли, подхваченные сильным течением. Терентий чувствовал себя в воде, как рыба. Нарышкин производил гораздо больше разнообразных звуков: отфыркивался, сопел, шлепал руками. Его едва не протащило мимо парохода. Сергею пришлось сделать несколько сильных, шумных гребков, прежде чем он смог ухватиться за скользкий плиц гребного колеса.

На палубе послышались шаги.

– Слыхал? – спросил чей-то сиплый голос. – Вроде как плеснуло!

– Должно, большая рыба! – отозвался другой. – Тут осетры водются… Им человека заглотить – все одно, что тебе чихнуть. Этакая презлющая рыбина. Гам, и прощевай, християнская душа!

– А ну-тка, православные, айдемте, промахнем по маленькой, – раздалось над головой Нарышкина. – Лев Казимирович угощать изволют!

Голос показался Нарышкину знакомым. «Николай Петрович!», – вспомнив московского великана, поежился Сергей.

На палубе протопали, и все стихло. Вода еле слышно терлась о борта парохода. Откуда-то из его недр доносились переборы аккордов рояля. Нарышкин закашлялся, глотнув волжской водицы.

– Кудряво живет наш Лев Казимирович, – шепнул он Терентию. – Православных водочкой угощает, музычка тут у него!.. А что, дядька, может, и нам по маленькой нальют?

– Налить не нальют, сударь, а накладут – это враз. Вы только не шумните. Вроде как ушли!

Сергей подтянулся на руках и полез на палубу по склизким лопастям гребного колеса.

– Ты тут, Терентий, побудь покамест, а я вокруг немного огляжусь!

Он перевалился через фальшборт, стараясь не шуметь, прокрался по палубе и нырнул в приоткрытую дверь надстройки. Внутри был сумрак. Звуки рояля стали отчетливей.

– Ну конечно полонез, черт тебя дери! – выругался про себя Сергей, прислушиваясь к аккордам и представляя холеное лицо музицирующего Трещинского. Он постоял с минуту, весь обратившись в слух, пока глаза привыкли к темноте, а затем двинулся вперед по коридору, соображая, где может находиться каюта Левушки. Двери, выходившие в коридор, были заперты. Нарышкин стал осторожно продвигаться по направлению к капитанскому мостику. Неподалеку от трапа, ведущего на мостик, под дверью одной из кают наружу пробивалась узкая полоска света. Сергей приник ухом. В каюте было тихо. Он слегка подергал ручку. Заперто! Однако замок, похоже, был закрыт всего на один оборот. Сергей засопел и навалился плечом. В замке что-то хрустнуло, и дверь отворилась, едва не сорвавшись с петель. Нарышкин тихо хмыкнул и вошел. В каюте царил полумрак. Лишь только у стола, заваленного бумагами, горела лампа. На полу и диване в роскошном беспорядке разметались звериные шкуры. Стены украшали картины в тускло мерцающих золоченых рамах. Резная мебель также поблескивала золотом. На низком столике кальян, рядом – цилиндр, перчатки, колода карт, откупоренная бутыль коньяка.

– Э, брат, вот ты где обосновался! – тихо сказал себе Нарышкин, делая большой глоток из горлышка. Он одобрительно цокнул языком, продолжая разговаривать сам с собой. – Вот где твоя берлога, господин Трещинский! А коньяк у тебя хорош… Не копеечничаешь… Эк, как расположился!

– Ну, здравствуйте, корсар! – раздалось у него за спиной. – Что же это Вы без приглашения являетесь!

Сергей стремительно обернулся, все еще держа бутыль у рта и продолжая булькать ею, уже, скорее, силою инерции, нежели желания, отправляя коньяк в желудок.

В дверях каюты стояла «Анастасия Нехлюдова». В одной руке она держала канделябр, в другой – наведенный на Нарышкина пистолет.

– Однако, какой же Вы мужлан! Кто же пьет коньяк из горлышка? Это неприлично! – язвительно смеясь, проговорила актриса и, не спуская с Нарышкина глаз, поставила тяжелый подсвечник на пол. Она оглядела грузную фигуру Сергея в мокром исподнем белье и презрительно фыркнула:

– Костюм на Вас, сударь, уж больно авантажный!

– Вам правда нравится? – «Гроза морей» сделал шаг в ее сторону.

– Ни с места! Стойте, где стоите! – теперь она держала пистолет двумя руками.

– Убьет еще, пожалуй! – пронеслось в голове у Нарышкина.

– Здравствуйте, Настенька! – стараясь придать голосу как можно больше радушия, сказал Нарышкин. (Он упорно пытался сообразить, что ему делать дальше). – Хотите немного коньяку?

– Не стоит!

– Хорошо тут у вас!.. Пока мы за одним пароходом приглядывали, вы на другой перебрались… Гляжу, обставились…

«Она успеет выстрелить раньше, чем я смогу вырвать пистолет», – думал Нарышкин, продолжая натянуто улыбаться.

– А помните, как славно провели мы с Вами время в усадьбе Вашего, так сказать, батюшки? – не придумав ничего лучшего, пробормотал Сергей, переминаясь с ноги на ногу. – Мне кажется, я Вам тогда был симпатичен… Да и Вы, признаться, произвели на меня изрядное впечатление.

– Полноте, сударь! – «Настенька» театрально и зло засмеялась, обнажая красивые зубки. – Как Вы могли мне понравиться? Вы же сущий медведь! Ни манер в Вас, ни изящества. Лев Казимирович верно говорит…

– Уж и не знаю, как теперь к Вам обращаться? – багровея от ярости, но все еще пытаясь потянуть время, поинтересовался Сергей. – К Вам и Вашему негодяю – «папеньке». Как, кстати, его драгоценное здоровье?

– Это Вам знать уже ни к чему! – нервно ответила «Настенька» и взвела курок. – Ни к чему знать, потому что сейчас Вы умрете!

– Убьете меня, как убили беднягу капитана… там, в Нижнем…

– Этот пропойца сунул свой нос туда, куда ему не следовало. Впрочем, Вы тоже!

Продолжая играть роль роковой женщины, она снова неестественно засмеялась и слегка прищурилась, прицеливаясь.

«Хороша чертовка!», – успел подумать Нарышкин, ожидая выстрела и чувствуя, что внутри у него все холодеет.

Однако выстрела не последовало. Вместо него раздался тупой удар. «Настенька» выкатила глаза, странно улыбнулась и повалилась на пол, выронив пистолет. Позади нее, сжимая в руках канделябр, стоял дядька Терентий.

С мостика послышались приближающиеся голоса.

– Ходу, сударик мой! – воскликнул дядька. – Сейчас здесь будут! Не отобьемся! Их тут что тараканов!

Нарышкин заметался по каюте, затем сгреб со стола Трещинского какие-то бумаги, шагнул к двери, переступив через распростертое тело актрисы.

– Убил что ли ты ее?

– Никак нет. Я ее легонько канделяброй приласкал. Жива будет! Оклемается! – бросил через плечо Терентий. – Давайте бумаги ваши сюда! Мешок тут у меня! Я на камбуз заглянул, прихватил, что под руку попалось!

По трапу «Костромы» уже гремели сапоги. Нарышкин и Терентий метнулись темным коридором к корме. Старый моряк прыгнул в воду первым. Принял брошенный Сергеем мешок и поплыл от парохода прочь, гребя одной рукой. По палубе загрохотало сразу несколько пар ног. Раздались выстрелы.

«Гроза морей» схватил висевший на корме фонарь и бросил его в Волгу. Напоследок выбросив протуберанец света, тот с шипением скрылся в волнах. Стало совсем темно. Сергей перемахнул через борт и, шумно хлопнувшись в воду, поплыл к берегу что есть силы, молотя руками и ногами. Несколько пуль шлепнуло по воде неподалеку от него. Внезапная боль обожгла плечо.

– Задели! – понял Нарышкин и почувствовал под ногами песчаное дно. Скрипя зубами от боли, он выбрался на берег. Пригибаясь, побежал к темнеющей на песке кучке одежды.

Пароход осветился огнями. Выстрелы с него хлопали часто, но пули пролетали теперь над головой и, срезая ветки деревьев, с чавканьем входили в стволы.

– Шлюпку спускают! – сообщил Терентий, подхватывая белье и обувь в охапку. – Побегли, сударь! Опосля оденемся!

Они бегом обогнули остров, и скоро впереди из тумана показалось яркое пятно костра.

Огонь разметали, залили водой. Впопыхах погрузились на шлюп и, оттолкнувшись от берега, поплыли в тумане, увлекаемые течением реки.

– В аккурат успели! – сказал Терентий, указывая на удаляющуюся песчаную косу, по которой сновали светлячки факелов и фонарей.

– Быстро они хватились! – заметил Нарышкин, морщась от боли и чувствуя, что рукав рубахи прилипает к телу.

Осмотреть его рану удалось, только когда остров оказался далеко позади. До этого огня не зажигали. Дядька осмотрел рану, перевязал и сообщил, что пуля прошла навылет.

– Заживет, как на собаке, сударь! Вы не сумлевайтесь! – бодро заявил он и перекрестил барина. – Знать, в рубашке родились!

– Переменить ее, однако, не мешает, – тихо сказала Катерина. – Дайте, я утром постираю.

Отужинали захваченной на камбузе парохода провизией. Окорок, балык и ржаной хлеб показались отменно вкусными.

– Вот это я понимать! – воодушевленно восклицал Заубер. – Это есть настоящий путешествий! Не хватайт только добрый бокал пиво!

– Ну да, как это называется… «тринкен бир унд шнапс», – морщась от боли, усмехнулся Сергей.

Утро рассеяло радужное настроение. Рассвет застал шлюп севшим на песчаную отмель неподалеку от крутого правого берега, поросшего высоким лесом. Поднявшийся легкий ветерок понемногу разгонял туман и вызывал трепет в парусах, однако шлюп увяз в песке изрядно и сходить с мели, похоже, не собирался.

– Ну все! Шламбаум, приехали! Проворонил мель, черт узкорожий, – набросился Терентий на Степана. – Я только на единую минуту глаз сомкнул, а он вместо того, чтоб вперед приглядывать, ворон считает! Титька ты коровья, а не впередсмотрячий!!!

– Говори, говори! Язык-то не купленный! – оправдывался Степан. – Где мне было углядеть, когда кругом так все утуманило…

– Что есть… «тить-ка»? – спросил пытливый Иоганн Карлович, но ему никто не ответил.

– Надо облегчиться, – нахмурившись, заявил Терентий.

– В каком смысле? – поинтересовался Нарышкин.

– А в таком, сударь, что придется всем вылезать и стаскивать нашу шкунку на большак.

Он первым подал пример, спрыгнув в воду. Все последовали за ним, только Аскольд, молча озирая волжские дали, остался безучастно сидеть на носу.

– Тебе что, особенное приглашение нужно, господин базилевс? – спросил Сергей, стоя по пояс в воде.

– Молчите смерды, как смеете предлагать такое вашему императору?! – ответствовал бывший «тиран», набрасывая себе на плечи рыбачью сеть.

– Сбрендил, болезный! – покачал головой Степан. – То-то я гляжу, он последнее время какой-то пяченый стал.

– Видать, пиеса ему всюю голову навинтила, он и попятился! – выдвинул версию Терентий.

– Прочь, прочь от меня, паучье семя! – гнул свою линию Аскольд, продолжая без почину сидеть на носу, опираясь рукою о бушприт.

– И когда успел угару набраться? – всплеснул длинными руками Степан.

– Слез бы ты, дядя, от греха, пока цел! – теряя терпение, сказал «Гроза морей». – Лучше сам подобру слазь…

Он сделал шаг по направлению к «императору», но остановился, прислушиваясь.

Откуда-то издали стал доноситься, разнесся над Волгой шум гребных колес приближающегося парохода. Терентий, прикрыв от солнца глаза, прищурился.

– Это они! Сюда чешут!

– Вот дьявол! – Нарышкин торопливо огляделся. – Торчим на этой мели, как пугало посреди огорода! Что делать-то будем, дядька?

Терентий оценил обстановку, попеременно поворачивая голову то на сидящий на мели шлюп, то на приближающийся пароход.

– Из воды не вылазить! – скомандовал он, наконец приняв решение. – Они подойдут с левого борта! Справу нас не обойти – мелко. Вы все схоронитесь за правым бортом. Меня им не узнать. Господина немца тож! Шкуну нашу они в глаза не видели, стало быть, ежели приголандриться, можно сойти за рыбаков!

Предложение было принято мгновенно, тем паче, что другой выход не пришел на ум никому. Упирающегося «императора» Нарышкин сгреб за борт самолично. Степан с Катериной, не заставляя себя ждать, укрылись в тени борта.

Терентий разделся по пояс, обнажив смуглый, крепкий еще торс. Протянул свою рубаху и картуз белокожему, будто сахарная голова, Зауберу. Тот, брезгливо морщась, переоделся, влез на борт, торопливо схватил сеть и принялся перебирать ее.

Пароход приближался. Нарышкин чувствовал это, присев вместе с другими за бортом. Шум колес стал громче, отчетливей. Когда до шлюпа оставалось несколько десятков саженей, пароход застопорил машину.

– Давай, Терентий, вжарь что-нибудь народное! – вполголоса приказал «Гроза морей».

Дядька, сидя на корме и поигрывая шкотом, во все горло затянул:

 
«Что за жизнь моряка!
Ка-ак привольна, легка!
О земле не грустим,
Словно птица летим —
Па-а волнам, па-а морям,
Нынче здесь, завтра там….»
 

– Замечательный выбор, – с убийственной язвительностью откликнулся на пение Нарышкин, обернувшись к соратникам. – Эта «народная волжская песня» из драмы «Артур, или шестнадцать лет спустя» принадлежит перу бывшего редактора журнала «Репертуар и Пантеон» Василия Степановича Межевича. Над ним еще Белинский насмехался … Впрочем, будем надеяться, что господин Трещинский этого не вспомнит!

Сергей, привстав из воды, выглянул из-за борта. «Кострома» проходила слева от шлюпа и, не спеша, дрейфовала вниз по течению. У поручней ее стояли люди и глядели в сторону севшего на мель суденышка.

Лиц было не разобрать, но Нарышкину показалось… да, не могло быть никаких сомнений, что он может различить холеную, ненавистную физиономию Левушки.

 
«Па-а волнам, па-а морям,
Нынче здесь, завтра там!»,
 

– горланил Терентий, проникнувшись сюжетом песни.

Иоганн Карлович продолжал рассеянно тискать в руках сеть, делая вид, что не обращает на пароход ни малейшего внимания. Только теперь Сергей заметил, что на носу немца предательски поблескивает на солнце позолоченное пенсне.

 
«Я моряк. Хорош собою,
Мне лишь два-адцыть лет.
Полюби меня душою…
Что ж она ему в ответ?»,
 

– выводил свои рулады над Волгой дядька Терентий.

– Ишь, дурень, распушился! Соловьем разливается! – проворчал из-за борта Степан.

 
«Ты, моряк, уедешь в море,
Полюблю другого с горя.
Без любви, ой, да веселья нет…»,
 

– неслось над рекой.

– Вот послал бог тенора! – раздраженно буркнул Нарышкин, делая отчаянные попытки привлечь внимание Заубера. – Стекла сними, Иоганн! – зашипел он немцу, но тот не услышал и, поглощенный созданием образа рыбаря, поблескивая позолотой оправы своего penz-nez, упорно теребил сеть. Более того. Желая прийти на помощь Терентию, Иоганн Карлович тоже затянул песню о славных моряках. Говорилось в песне о некоем капитане по имени Йохен Шютт, штурмане по имени Ханс Кикебуш и еще о пятерых членах экипажа парусника, следующего к Гибралтару с грузом корицы и оливкового масла. Обо всем этом Иоганн Карлович с немецкой обстоятельностью и довольно неплохим баритоном пел на родном языке.

– Ну все, – сказал Нарышкин, взявшись за голову. – Шпилен зи полька!

– Кажись, пронесло! – шепотом сообщила выглянувшая из-за шверта Катерина. – Ужасти, какие! Я прямо ног под собой не слышу!

И тут, как на грех, прорезался молчавший доселе Рубинов. «Император», на некоторое время прикусивший свой божественный язык, вдруг встрепенулся и решил напомнить о себе:

– Ужо, приходит час расплаты!.. – визгливо крикнул он, вырываясь из рук державшего его Степана, поднимая брызги и пытаясь влезть обратно на борт. Сделать ему это, впрочем, не удалось, потому что обернувшийся на крик Нарышкин, ляпнул его пятерней по блестевшей на солнце лысине и погрузил в воду с головой.

– Неправедных сметут… – булькая, успел сообщить «император» и пустил пузыри, продолжая беседовать уже с рыбами. На борту «Костромы» возникло движение, но тут Терентий встал в полный рост и закричал, сложив ладони рупором:

– Стерлядки не желаете, господа? У нас стерлядка самопервейшая!

Ответа не последовало. Выпад Аскольда, как и пенсне Заубера, остались, по-видимому, не замеченными на пароходе, который течение уже пронесло мимо. Через минуту, исторгнув из трубы дым, он замолотил воду лопастями гребных колес, стал удаляться и вскоре скрылся за рваными клоками тумана. Разведенная им волна приподняла шлюп и стащила его с мели.

– Все на борт! – приглушенно скомандовал дядька.

Это было выполнено без промедления. Дрожащая от холода команда шлюпа со всей возможной стремительностью выскочила из воды. Некоторое время потребовалось для того, чтобы извлечь из Волги и откачать не к месту прорезавшегося «императора». Когда он перестал откашливать воду, то снова уселся на носу судна, нахохлился и мутными глазами вперился в пустоту.

Терентий поворочал румпелем, потянул гика-шкот, и паруса снова наполнились ветром.

– Они возвертаются! – внезапно крикнул Степан, указывая корявым пальцем на брешь в остатках тумана, из которой снова вынырнул пароход.

– Ходу, родимая! – «беря ветер», воскликнул Терентий. – Шалишь-мамонишь, нас теперя не захомутать!

Шлюп, пеня воду, бодро побежал левым галсом. «Кострома», испустив пронзительный, режущий слух гудок, стала разворачиваться поперек течения реки, однако проворности у парохода было куда меньше, чем у юркой подвижной «шкунки».

Она успела отбежать на порядочное расстояние и была уже на середине реки, но тут ветер неожиданно скис, и паруса обмякли.

– Ах, дьявол! – сорвался Нарышкин, наблюдая, как пароход, сделав разворот, направляется к ним. – Пожалуй, что нагонят и раздавят, как скорлупку. Что делать-то будем, адмирал? Как там в твоей песне, дядька Терентий? «Полюби меня душою, что ты скажешь мне в ответ?»…

«Гроза морей» мельком взглянул на Катерину.

– Не зуди, сударь мой! – хмуро отвечал старый моряк. – А лучше убери этого баклана с носа. Мне из-за него фарватера не видать!

Аскольда стащили в каюту, где бывший византийский диктатор тут же забился в угол и, качая головой, принялся плести околесицу. Поймав очередной порыв ветра, шлюп вновь ходко побежал вперед, но пароход уже нагонял, с каждой минутой увеличиваясь за кормой в своих размерах. Терентий по-прежнему, нахмурившись, крепко держал одной рукой румпель, другой шкот. Временами он привставал, силясь разглядеть что-то впереди. Шум гребных колес за кормой стал тем временем совсем нестерпимым.

Терентий вскочил, внимательно глядя вперед по ходу движения судна.

– Держи, сударь! – он передал румпель Нарышкину. – Правь так, покуда я не скажу!

Дядька стремительно взлетел по вантам на верхушку мачты и стал напряженно вглядываться в бегущие навстречу волны. Очередной порыв ветра снова заставил пузыриться парус. «Гроза морей» вспотел и напрягся, удерживая рвущийся из рук шкот. Шлюп бодро побежал вперед, слегка подскакивая на волнах, но время было упущено. На пароходе тоже поднажали. Дым из трубы повалил гуще, его колеса месили воду с дьявольской частотой, все прибавляя и прибавляя обороты. Пена летела от него во все стороны так, что над палубой «Костромы» появилась небольшая радуга.

– Мель прямо по курсу! – подал голос с мачты дядька Терентий. – Как скажу – повертай! Румпель вправо до отказу!

Оба судна шли теперь в кильватерной линии. Пароход, пристроившись прямо за кормой, продолжал увеличиваться в размерах. Его капитан, судя по всему увлекшись погоней, имел очевидные намерения догнать шлюп и раздавить его корпусом. При этом на какое-то время он позабыл об опасностях, которые могла таить в себе река…

– Повертай! – заорал Терентий, спрыгивая с мачты. Сергей торопливо переложил румпель. Шлюп, накренившись, рыскнул влево. Парус тут же заполоскал и безжизненно повис, будто старая полинявшая тряпка.

– Голову береги! – предупредил «адмирал», ухватившись за гик и перебрасывая его в сторону. Тяжелый брус, провернувшись в вертлюге, сбил картуз с головы Нарышкина и опрокинул на палубу сидевшего у правого борта Степана. Парус снова затрепетал и наполнился ветром. С мостика парохода раздался отчаянный крик. Машина его застопорилась, но было уже поздно. С хрустом и скрежетом «Кострома» налетела на мель. При этом оттяжки, держащие трубу парохода, лопнули, и она, продолжая исторгать из себя клубы дыма, со страшным грохотом рухнула за борт.

– Наша взяла! – подбирая картуз и размахивая им, вскричал Нарышкин. Команда шлюпа поддержала, и над волжскими водами разнеслось дружное и раскатистое «ура!!!».