Текст книги "Авантюристы (СИ)"

Автор книги: Игорь Свеженцев

Соавторы: Андрей Турбин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Глава шестая
ДОРОГИ И ДУРАКИ

«– Эй, ебена мать, возница! –

Крикнул он, и колесница,

Загремев по мостовой,

Унесла его стрелой…»

(Неизвестный автор)

Переночевали в Гостином дворе, сняв для этой цели номера над торговыми рядами. Ночь прошла в целом спокойно, если не считать того, что Нарышкину опять являлся царь Иван. Вместо окровавленного посоха самодержец держал теперь весло. На бильярде играть уже не предлагал, все больше хмурился и сопел, нависая над постелью Сергея.

– Хто ты еси и откуду приде, и почему желаешь тайну мою прознать? – спросил он наконец.

– Отче, аз ныне бых на торжище и пременяяся к товаром, которой товар и по какой цене купитца и почему надлежит ево продать! – немного смущенно, но без запинки ответил Нарышкин. – Ух ты! Когда это я выучился на старославянском так складно чесать? – подумал он.

– Хощешь быть в торгу смыслом лутче меня? – с нескрываемым ехидством допытывался царь. – Хощешь жити славнее и богатее?

– Государь мой, милостивый батюшка! – льстил напропалую Нарышкин. – Дай ты мне триста рублев и отпусти с миром восвояси. Век за твою царскую милость богу молитца буду!

Самодержец стукнул в пол веслом и, брызгая себе в бороду обильной слюной, прокричал:

– Просишь триста рублев, пианица, а сам озадориваешься по кабацкой части! С каких таких прибытков?! – царь Иван, вытянув шею и пуча красные глаза, указал на бутыль рома, стоявшую на столе. – Како еси смел сотворить сие, мне, господину своему, ни малого кубка не поднеся?

– Выпить желает царь-батюшка! – смекнул Нарышкин и хотел, было, уже предложить государю промахнуть рюмашку, но упустил нужный момент.

– Не ведаешь, что лютой смертию да умрешь!

С этими словами царь шагнул сквозь окно и растворился в темноте московской ночи…

Утро выдалось ясным. Нарышкина разбудил колокольный перезвон, плывущий, казалось, отовсюду.

Контора, отправлявшая ежедневные дилижансы на Тулу, Орел, Курск и Харьков, располагалась на Тверской. Туда поехали сразу после завтрака, взяв правившего парой справных гнедых лошадок «лихача» – смешливого малого, который беспрестанно вертел головой, разглядывая Нарышкина, похохатывал и один раз так отвлекся, что едва не перевернул пролетку.

Стоило большого труда упросить Нарышкина, дабы он сменил свою пиратскую треуголку на более подобающий картуз, прежде чем отправится покупать места. «Гроза морей» с большой неохотой подчинился. Он обреченно нахлобучил на себя картуз, подарил чучело мнимого попугая извозчику, велев присматривать за ним хорошенько и только тогда, поворчав, поплелся в контору.

Здесь неожиданно повезло, компания успела как раз к отходу очередного дилижанса.

– Есть только четыре места, как раз перед вами случайно освободились, – сообщил сидящий за прилавком конторщик и отметил что-то в своей толстой шнурованной книге.

– Нам это очень даже подходит! – воскликнул не скрывающий радости расставания с Москвой Степан.

– Одно место снаружи, – поднял голову конторщик. – Изволите брать?

– Берем, тысяча чертей! – рявкнул Нарышкин так, что находившиеся в помещении люди, включая конторщика и человека, взвешивающего в дальнем углу багаж, вздрогнули и с испугом посмотрели в его сторону.

Наконец все было улажено, и шестерка почтовых лошадей тронула с места тяжелую рессорную карету. На одной из передних лошадок в своем седле мотался форейтор – низкорослый, похожий на старую карлицу мужичонка, которого кучер называл Петюней. Место на высоченных козлах рядом с возницей пожелал занять «Гроза морей», на сей раз заявив, что не желает сидеть взаперти, в тесном купе, словно сельдь в бочке. Он вооружился бутылью рома и куском окорока, не без оснований полагая, что это значительно скрасит ему поездку. Переполненный людьми дилижанс сверху был уставлен всевозможным багажом: саквояжами, корзинами и сундуками, плотно увязанными и укрытыми кожаным чехлом.

Лошади слегка скромничали в белокаменной, но за Москвой понесли во всю прыть. Нарышкин едва не потерял свой новый картуз и был вынужден надвинуть его до самых бровей. На сердце нашего героя сделалось весело и легко от предвкушения дальней дороги. От весеннего ветерка, бьющего в лицо, оттого, что мимо неслись избы, заборы, овраги, проплывали поля и перелески.

Сергей не нашел ничего лучшего, как поделиться своей радостью с кучером – коренастым, плотненьким дядей с круглым, обветренным, немного бабьим лицом, слегка обрамленным похожей на пух бороденкой.

Кучер, которого звали Мартын, вначале долго отнекивался; держа вожжи в левой руке, правой сердито нахлестывал лошадей и твердил:

– Нет, барин! Никак не можно!

Однако на первой же за Москвой остановке, когда пассажиры несколько минут разминали свои затекшие конечности, оказалось, что все-таки можно. Возница махнул рукой, согласился и выпил украдкой, чтобы не видел кондуктор. Петюня, у которого был завидный нюх на такого рода вещи, тоже тишком метнул в горло порцию рома. На следующей остановке они с Нарышкиным добавили еще. Мартын, и без того бывший не вполне бел лицом, сделался красным, как томат. Одновременно он стал обнаруживать признаки презрения ко всякого рода рытвинам и колдобинам и совсем перестал тормозить экипаж, в результате чего дилижанс несся под гору со свистом, гоня впереди себя шестерых обезумевших от страха лошадей, которые быстро выбились из сил от такой езды. Петюня на некоторое время как бы затмился. Он дремал, опустив голову к самому седлу, опасно раскачиваясь из стороны в сторону.

В Серпухове у переправы через Оку, когда меняли лошадей, ожидали застрявший на том берегу паром и чистили купе, в котором двум путникам стало нехорошо, пассажиры дилижанса приходили в себя. Будучи не в силах доковылять до почтовой станции, они сидели на траве у дороги и затравленно смотрели на то, как доставшие свой плетеный погребец Нарышкин с Терентием закусывали здесь же, неподалеку, чем бог послал. Степан и Катерина чувствовали себя неважно и от своих порций отказались.

Отужинав, «Гроза морей» изъявил желание осмотреть живописные окрестности Оки. Кучер и Петюня пожелали сопровождать его в этой экскурсии, по прошествии которой выяснилось, что Мартын не вяжет лыка. По причине этого, а также в ожидании парома, приклеившегося к дальнему берегу, возникла продолжительная заминка. Кондуктор метал гром и молнии. График следования был безнадежно разрушен. Вопреки здравому смыслу, решено было все-таки выезжать.

Проштрафившегося Мартына сдали смотрителю станции. Поскольку замены вознице не нашлось, кондуктору, кряхтя и чертыхаясь, самому пришлось лезть на козлы. Петюня, слегка оживший, сидел в своем седле; нахохлившись и беседуя сам с собой, нес околесицу на каком то ирокезском языке.

Нарышкин «покинуть мостик» наотрез отказался. Терентий, убоявшись потерять своего барина по дороге, прикрутил его к сиденью крепкой веревкой для увязывания багажа.

Переправа затянулась до позднего вечера. А за Окой пошла бесконечная, тряская езда в ночи…

Кондуктор, сменивший эпикурейца-Мартына, был зол и мрачен, короткого знакомства с Нарышкиным свести не захотел. Он только бурчал себе что-то под нос да внимательно смотрел на темную, еле различимую впереди дорогу. Почтовая станция все не показывалась. Выбулькавший весь ром Нарышкин крепко спал, привязанный к козлам. Однако вскоре он проснулся от осознания неотвратимости совершения естественной надобности и потребовал немедленной остановки. Но кондуктор, казалось, ничего не слышал, а привязанный накрепко барин не мог высвободиться сам. Время шло, Нарышкин нервничал. Наконец, окончательно потеряв терпение, он изловчился и сильно пнул кондуктора свободной от пут ногой. От неожиданности тот выпустил вожжи и тихо провалился куда-то в темноту. Лошади проскакали еще с полверсты и перешли на шаг. Форейтор, снова затмившись, мерно храпел, покачиваясь в седле. Дилижанс, лишенный управления, рыскнул куда-то вправо и остановился, увязнув колесами в земле. Разбуженные криками запутавшегося в своих силках Нарышкина, из экипажа выскочили перепуганные пассажиры.

– Сергей Валерьяныч, что стряслось? Жив ли ты там, батюшка? – подал голос Терентий.

– Развяжи меня, старый дурень, сил моих нету терпеть!

– Свят, свят, свят, а где же кучер?

– Почем мне знать! – злился Нарышкин. – Развязывай меня скорее или я сейчас дам течь.

На востоке посветлело. Где-то лаяли собаки. Близость жилья немного обнадеживала. Нарышкин предложил развести костер и, быть может, что-нибудь спеть.

Однако любезно обнародованная им песня о том, как в степи глухой замерзал ямщик, энтузиазма не вызвала. Кто-то из полумрака послал Нарышкина к черту.

– Что ж, мое дело предложить, – прерывая пение, ответил «Гроза морей» невидимому оппоненту. – Дело в том, что в поле на заблудившихся путников частенько нападают волки. И я подумал, если бы мы развели костер и спели, то это могло бы отпугнуть зверя.

В салоне послышался всхлип и шум падающего тела.

– Боже мой, да заткните его кто-нибудь!

– Вот послал бог попутчика, – раздался нестройный хор голосов.

– Что происходит?

– Это моя жена! Она упала в обморок!

– Бедняжка. Осторожно не наступите…

– Вы чудовище! Вы же ее напугали…

– Вот всегда так! Хочешь как лучше, а люди этого не понимают, – Нарышкин скорбно вздохнул и, чтобы не возбуждать дальнейшего негодования толпы, снова полез на козлы.

Остаток ночи пассажиры провели в томительном ожидании. Мужчины несли дозор. Дамы дрожали внутри дилижанса. Кроме Нарышкина, храпящего на козлах, и Петюни, покоящегося в седле, никто не заснул. Степан с Терентием, расположившись на своих скудных пожитках возле заднего колеса, вполголоса переругивались. Катерина, сидевшая внутри кареты вместе с тремя пассажирками, пыталась дремать. В карете дамы единодушно осуждали поведение Нарышкина. Дородная купчиха, направлявшаяся в Малороссию, с тревогой прислушивалась к раскатам богатырского храпа, доносившегося с козел.

– Это прямо ужас с кем приходится ехать! Просто шайка какая-то. А этот одноглазый, который кучера напоил, настоящий колодник, прости господи! Верьте слову, кондуктора тоже он угробил. Горло чирик – перерезал и в канаву скинул. Это у них быстро, – купчиха покосилась на Катерину, но та сделала вид, что спит.

Тусклый свет лампы выхватывал из темноты перекошенные страхом лица.

– Господи, что же с нами будет? – донеслось из другого угла кареты.

– А что будет? Мужчин порежут да покладут. А нас известное дело… – купчиха снова бросила быстрый взгляд на Катерину, – насильничать станут, глумиться да куражиться. Спервоначала, конечно, разденут до исподнего…

– Неужто до исподнего? – враз спросили обе дамы и голоса их показались Катерине заинтересованными.

– Страх-то какой! – с чувством произнесла худая, словно грабли, барыня средних лет, по виду небогатая помещица. – Я даже своему Петру Ивановичу этакого-то не дозволяла… Да неужто и впрямь до исподнего?

– А что ж вы думаете? Это у них, злодеев, так заведено. Разденут – ну насильничать, ну насильничать… Видели, какая рожа у ихнего атамана? Чистый каторжник. Такой ни перед чем не урезонится.

– А мне он сначала интересным показался… Если бы, конечно, не эта повязка… – прошептала третья барынька помоложе.

– Что вы такое говорите, – косясь на Катерину, шикнула на собеседницу купчиха. – Вот увидите. Истинный крест, они, кандальные души, как есть будут насильничать! – в голосе купчихи слышалась мрачная убежденность.

– Да когда ж они начнут-то? – со страхом в голосе, в котором также угадывалось и нетерпение, вопрошала худая дама.

– Кто их окаянных знает? Может, сейчас прям и начнут, а может, как к Орлу подъедем. Орловские-то знаете какие? Первые душегубы на земле. Разденут до косточек и не погребуют ничем. Чистые канибальцы!

– А я вот только до Тулы еду, – облегченно и как-то слегка разочаровано вздохнула молодая барынька.

– А кто ж их разберет, злодеев, могут и под Тулой накинуться. Тула она тоже никому не уступит. Тот еще вертеп! Сейчас где угодно раздеть могут, анчихристы, – утешала купчиха.

На рассвете выяснили, куда же заехал злополучный дилижанс. Карета стояла посреди обширной пустоши, позади виднелась какая-то деревня, справа и слева темнел лес. А прямо по ходу, в десятке саженей от копыт передних лошадей, обнаружился глубокий овраг, на дне которого клубился густой туман.

– Бог уберег! – убежденно воскликнул Терентий, опасливо подходя к провалу. – Кабы не господь, так бы и сверзились в общую могилку!

С дамой, ехавшей до Тулы, при виде опасности, которой чудом удалось избежать, сделался легкий чувственный припадок.

Мужчины, сквозь зубы кляня мирно спавшего на козлах Нарышкина, отправились в деревню за подмогой. Они вернулись примерно через час, перепачканные дорожной грязью, и привели с собой пятерых заспанных мужиков и пару тощих крестьянских лошаденок. Немедленно возникла та суетливая неразбериха, препирательства и ругань, обычно предшествующие любому делу, за которые только не берется русский народ. Наконец с божьей помощью почти по ступицы увязнувший в сырой земле дилижанс удалось вытолкать и выволочь на большак.

– Как же это вас, болезных, угораздило? – скребли затылки мужики. – Мы ж давеча слыхали, как вы скрозь деревню проехали… Эк, куды вас занесло-то!

Когда дилижанс был выкачен на дорогу, мужикам дали расчет, и они, премного благодарные, тут же испарились.

Прежде чем тронуться, осмотрели поклажу. Выяснилось, что пропал баул направляющейся в Малороссию купчихи и два мешка с казенной почтой. Купчиха взвыла белугой, и ее долго пришлось приводить в чувство.

– Теперь, матушка, уж не сыщешь добро Ваше. Такой народ, что не зевай. Ни в жисть не признаются! – резонно заметил Терентий.

– Хорошо, что только вещи взяли, а ведь могли бы и насилие учинить, – задумчиво произнесла худая помещица.

– Такой уж народ! Вор на воре и вором погоняет, – вновь рассудительно ответствовал Терентий и полез на козлы править шестеркой, поскольку кроме него никто не умел управляться с таким экипажем. Отоспавшийся карлик-форейтор, тревожно озираясь в сторону Нарышкина, пытался помогать с удвоенным рвением. Каких-либо следов пропавшего кондуктора так и не обнаружилось.

Терентий правил осторожно. Проголодавшиеся лошади, почуяв близость почтовой станции, на которой ждали корм и отдых, бодро рысили по укатанной дороге. Вполне рассвело, но день обещал быть сереньким, солнце только угадывалось среди плотной пелены облаков. Нарышкин икал и ежился, в полудреме покачиваясь рядом с Терентием.

….До Тулы доехали к обеду.

На станции пассажиры дилижанса в голос объявили, что путешествовать далее в компании Нарышкина отказываются наотрез. Возмущенные путники разошлись в своем гневе не на шутку. Кондуктор так и не отыскался. Казенная почта и купчихины вещи пропали безвозвратно и все по вине Нарышкина – так гласило общественное мнение. Кроме того, сильно нарушился график движения. Плюгавый смотритель Тульской станции выглядел встревоженным. В воздухе запахло словом «полиция». Самым лучшим выходом было, не нарываясь на скандал, ретироваться подобру-поздорову, что наши герои и сделали.

Покинув гудевшее, как улей, здание станции, они долго петляли незнакомыми тульскими переулками. Вскоре пошел дождь, за его пеленой виднелись только заборы, фабричные трубы, да вдалеке над мокрыми крышами домов угадывались массивные башни Кремля с куполами соборов.

– Мерзость… – ни к кому особенно не обращаясь, произнес «Гроза морей». – Голова просто разламывается!.. Что это за город?

– Тула, сударь, – невозмутимо ответил Терентий, сдувая с носа повисшую на нем каплю.

– Тула… – проворчал Нарышкин. – Что-то не верится мне, что это Тула. Где ж самовары? Я пока вижу только одни проклятые заборы. Чай пьют здесь или нет?

Катерина рассмеялась:

– Да вы, Сергей Валерианович, поди, уж разучились чаи-то пивать!

Минут через десять мокрого хода на пути наконец попалась гостиница. Название разобрать не удалось, да и кому было охота стоять под дождем, силясь прочесть вывеску, укрепленную почти под самой крышей. Внутри было темно и покойно, как в норе. За конторкой служителя горела масляная карсель. Из ресторации доносились звон посуды да унылые переборы гармошки. Сергей поморщился, как от зубной боли.

– Есть у вас тут тихие номера? – спросил он у служителя. – Такие, чтобы без музыки?

– В осьмом и десятом очень покойно-с, – угодливо изогнулся служитель, – никто не потревожит, не извольте сомневаться.

– Не надо так кричать, – медленно ответил Нарышкин, оглядывая согбенную фигуру служителя. – Терентий, заплати сколько нужно и дай ему рубль – чтобы нас никто не беспокоил.

Служитель понял с полуслова и, приложив ладонь к губам, дал понять, что будет нем как рыба. Опасливо косясь на Нарышкина, он сиплым шепотом подозвал мальчишку коридорного, чтобы тот проводил господ.

Номера были обычные, как в любой провинциальной гостинице и, пожалуй, в этом смысле ничем примечательным себя не проявили; разве что в номере, который заняли Нарышкин с Терентием, на стене, прямо на видном месте был зверски убит могучий некогда таракан, а чуть повыше неизвестный художник ламповой копотью нарисовал голую женщину с обширным задом.

– Славное местечко, – кисло поморщился Нарышкин. – Надеюсь, что долго мы здесь не задержимся! Поди, Терентий, распорядись насчет чаю.

Через четверть часа на столе перед компанией, собравшейся в номере Нарышкина, был воздвигнут кипящий самовар. Расторопный малый принес печатные пряники и липец в большой миске, дядька достал остатки окорока, извлек из погребца сахар и сыр.

– Милости прошу! – Терентий выразительным жестом пригласил всех к столу…

Но тут за стеной раздался выстрел, а следом противный женский визг.

– Канальство! Это называется – «покойно»! – Нарышкин нахмурился и решительно поднялся. – Сидите все, я выйду, посмотрю, что там такое.

– Сергей Валерианович, не надо! – взмолилась Катерина. – Не ходите туда!

Нарышкин молча отодвинул возникшую у него на пути Катерину – просто приподнял ее за плечи и отставил в сторону.

У дверей соседнего номера уже толпился народ.

– Ахвицер из Плавска гуляют, – округляя и без того большие васильковые глаза, объяснил мальчишка-коридорный. – Во весь рост гуляют, тому как три дни! Ужо, небось, ведерко водки ухнули за энтое время! – мальчишка восхищенно прищелкнул языком. – С девкой оне там. Он ее не пущает! Грозит! Говорит, убьет! А то и убьет, что жа, разве долго!?

Побелевший, как мел, служитель вклинился в толпу постояльцев.

– Господа, покорнейше просим разойтись! Это недоразумение, господа!

– Как же, недоразумение, когда у вас тут смертоубийства творятся! – пискнул невысокий человечек со следами прерванного бритья на лице. – Надобно за квартальным послать и немедля-с!

– Успокойтесь, господа, ничего страшного не случилось! – увещевал служитель.

Раздался новый выстрел, также сопровождаемый женским визгом.

– Там у него Глашка с Оружейного, – зло сказала смазливая, растрепанная девица, лузгая семечки, которые она сплевывала в кулак. – Так ей и надо, воспище, чтоб чужих кавалеров не отбивала.

– Ступай, без тебя разберемся! – раздраженно оборвал ее служитель.

– Прибьет он ее, как пить дать прибьет! – девица сплюнула шелуху, вызывающе оглядела Нарышкина мутными глазами и, покачивая крупом, удалилась.

– Если выстрелит еще, надо сразу ломать дверь, пока перезарядить не успел, – полголоса сказал Нарышкин служителю.

– И-и, батенька, охота была вам под пули подставляться? – встрял, не добрившийся коротышка и попятился прочь от двери. – Беспременно нужно квартального!

– Господин офицер всегда так куролесят… Правда, допреж не стреляли, – удрученно пробормотал служитель. – Потом, когда отоспятся, чаевых хороших дадут, – он доверительно посмотрел на Сергея.

Раздался третий выстрел и Нарышкин, не раздумывая, двинул в дверь плечом что было силы, выбил замок и вломился в заполненную пороховым дымом комнату…

Глашка сидела на измятой постели и жалобно скулила, зажав уши ладонями. Возле залитого вином и заваленного объедками стола, сжимая в руке дымящийся двуствольный пистолет, покачиваясь, стоял багровеющий господин с бульдожьей физиономией. Господин был в исподнем белье, только голову его венчала остроконечная каска с фигурой, изображающей горящую гренаду[6]6
  гренада – граната, пушечное ядро с языками пламени


[Закрыть] и двуглавым имперским орлом.

– Эт-та чта-а! – выпучив глаза, протянул он и направил дуло пистолета в сторону Нарышкина.

– А ну брось эту штуку, – спокойно сказал Сергей, шагнул к господину и, крепко сжав ему запястье, легко выдернул оружие – Что же это ты, брат, расшалился совсем? Негоже!

В комнату со страхом заглянул служитель.

– Чта-а-а? – повторил господин в каске. – Я обер-офицер гренадерского полка, а ты кто? Как стоять перед офицером?

Нарышкин медленно выдвинул вперед кулак и подпер им нос разгулявшегося гренадера.

– Будешь шуметь. Я тебе, гад, морду набью! – пообещал Сергей.

– Хочу Шанпанского!.. – разом перестав скулить, хрипло сказала Глашка.

Обер-офицер свел соловые глазки на своей переносице, внимательно рассматривая кулак Нарышкина, потом переместил их на лицо Сергея, украшенное повязкой через глаз. Некоторое время вояка собирался с мыслями.

– Кутузов! – сказал он, отодвигая свое лицо от кулака. – Я узнал тебя!

– Оденься, смотреть стыдно, – поморщился Сергей.

Гренадер тяжело опустился на кровать, исподлобья посмотрел на Сергея и, взяв со стола замасленный обрывок газеты, прочел.

«…Нет в Европе войска, подобного русскому! Никакого в свете солдата, не исключая даже француза, нельзя так скоро поставить на военную ногу…», – он принялся возить по тексту корявым пальцем: «…Что может быть приличнее и приятнее зеленого с красным для пехоты…».

– Налей, красавец, даме красного! – по-своему истолковав услышанное, прохрипела Глашка, пытаясь подмигнуть Нарышкину.

– Пошла вон, стервь! – обер-офицер навел на нее выпученные глазищи. – Галопом, паскуда, ать-два!

Глашка, вполголоса выругавшись, собрала свои пожитки и нехотя поплелась из номера прочь.

– Ты в карты играешь? – спросил обер-офицер, обращаясь к Нарышкину и снимая каску с головы.

– Ну, допустим, – прищурившись, ответил Сергей.

– Давай партейку, Кутузов, а? – предложил вояка. – А то в этом поганом городишке совсем не осталось порядочных людей… одни мошенники и свиньи! Он пошарил под кроватью, смахнул с заплеванной скатерти объедки и воздвиг на ней бутылку красного виноградного вина за номером сто один.

– Ну что ж, – приязненно оглядев возникшую на столе доминанту, умягчился Сергей, – как там, в гимназии-то учили? «Volentem ducunt fata, nolentem trahunt…», так, кажется? «Желающего судьба ведет, не желающего тащит!»

…Нарышкин вернулся в свой номер около полуночи. Он был уставшим, но заметно повеселевшим.

– Боже мой, Сергей Валерианович, мы тут уже совсем извелись Вас ожидаючи, – бросилась к нему Катерина. – Где же Вы, сударь, так долго были?

– Играл в карты, Катенька. Все в порядке. Да я ведь посылал коридорного сказать.

– Сказать-то он сказал, но все же как же можно, что б вот так… – глаза Катерины предательски заблестели. – Я волновалась об Вас! Мы все волновались, – добавила она, бросив быстрый взгляд в сторону хмурого Степана.

– Собирайтесь-ка и побыстрее. Терентий, спускайся вниз. Там во дворе бричка, я велел ее закладывать, так ты присмотри. Ну что, друзья мои, путешествие наше продолжается! – Нарышкин широко зевнул и улыбнулся. – Бог мой, как я устал…Черви, бубны, вины… В глазах рябит! Ничего, в дороге посплю…

– Откуда, сударь мой, бричка? Какая такая бричка? – Терентий развел руками.

– Бричка знатная, новая. Экипаж о четырех колесах с рессорами, изделие знаменитого каретного мастера Прулля из самого Санкт-Петербурга. Тройка лошадок прилагаются к сему в качестве основного движителя экипажа. И даже колокольчик под дугой, кажется, валдайский! Имеется в комплектации кучер, но нам он, пожалуй, без надобности. Так-то, судари мои! – Нарышкин рассмеялся.

– Но откуда? Как? – почти в один голос воскликнула компания.

– Взял на карту у этого болвана из Плавска! Масть шла – любо дорого! Теперь «Портупей-прапорщик» спит, как и его кучер, и нам с вами надобно выезжать немедля, покуда они не прочухались и не подняли шум. Так что собираемся – и в путь дорожку!

– Это что ж, выходит, рублев на полтыщи погрели господина ахвицера? А ну, как он донесет?

– Что делать, Степан Афанасьич! В карты играть – это тебе не лапти плесть! Так что ли в народе говорится? По мне – не садись, коль боишься продуться, а сел – так играй!

– А ежели, все-таки донесет? – не унимался Степан.

– Ну, это, пожалуй, навряд ли. Мундир марать не станет. Пошумит, пошумит да и образумится. А, кроме того, – «Гроза морей» хитро улыбнулся и хлопнул себя по карману, – господин ахвицер написал мне расписку! Поэтому, други мои, – по коням! Свистать всех наверх и полный вперед!

Сборы были недолгими. Через несколько минут запряженный и снаряженный экипаж уже выкатывал со двора гостиницы. Нарышкин более чем щедро дал на чай коридорным и благодарно склонившемуся перед ним служителю.

– Храни вас бог, сударь, выручили вы меня. Молиться за вас буду!

– Пустое, – отмахнулся Нарышкин. – Ты вот что, когда господин обер-офицер проспится да спрашивать станет, ты скажи, что, дескать, давешний барин, с которым в карты играли, велел кланяться и с тем отбыл… ну, скажем, в Петербург.

– Давешний барин? – переспросил служитель.

– Да, давешний барин – Михаил Кутузов, сын Илларионов. Фельдмаршал, – ответил Нарышкин и скромно улыбнулся.

– Стало быть, Вы, сударь, в Петербург едете? – служитель с трудом скрывал понимающую усмешку.

– Вот именно, в Петербург, ты так и передай. Ну, бывай, голубчик!

– Час добрый! – служитель поклонился и проводил глазами отъезжающую бричку.