Текст книги "В июне тридцать седьмого..."

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Но до победы пролетарской революции в России мой герой был везунчиком: ни одного ареста! Отсюда – при наличии в характере некоторых авантюристических черт – его поведение в революционной подпольной деятельности определяется лёгкостью, изяществом, присутствуют в нём элементы некой азартной, захватывающей дух игры, наличествует ощущение неуязвимости и чувство превосходства над дураками жандармами и прочими, власть охраняющими и предержащими. Повезло, повезло пареньку. Хватил бы он «на заре туманной юности» арест, тюрьму и ссылку – наверняка поведение его в смертельной схватке с царизмом – а она, именно так, смертельна... – наверняка было бы другим.

Но миновала чаша сия моего героя. А раз так, он и остался везунчиком и счастливчиком в своей революционной деятельности. До поры. До роковой черты. А эта роковая черта, которая свалится на Григория Каминского в возрасте двадцати одного года, в Туле. Притом власть неограниченная.

* * *

Фу!.. Какая всё-таки угнетающая душу работа – писать всё это.

А ведь было время, сорок лет тому... Мои первые книжки для детей. И среди них сборник рассказов о животных «Жизнь и приключения Кубышки». Кубышка – это кошка, с которой у меня связаны воспоминания о далёком детстве.

Давайте о кошках, а? Чтобы немного отвлечься от тяжкой российской истории. Я расскажу вам о дружке моих кошек Люси и Кнопы. Этого удивительного кота зовут в нашем подъезде Федей. А ещё так: бомжик Федя.

Он появился года полтора назад – жалобно замяукал в подъезде тощий, пугливый котик тёмно-серого полосатого окраса. Естественно, страдалец был накормлен, но к себе не подпускал: давясь и спеша, проглотил еду и тут же юркнул в подвал. Живём мы в хрущёвской пятиэтажке, вокруг такие же дома, и в подвалах ютится немало беспризорных кошек, которых сердобольные жильцы – далеко не всё, естественно, – подкармливают. У этих кошек своя, сложная и довольно загадочная, жизнь. Главное – зимой в подвалах у них есть тёплые спальни: толстые трубы парового отопления, обмотанные мягкой изоляцией.

На следующий день серый котик опять пришёл – и прямо к нашей двери. И произнёс свою первую речь: он издал несколько красноречивых рулад разной тональности, со множеством оттенков, модуляций, переходов, с восклицательными и вопросительными знаками. Безусловно, это был рассказ о его явно нерадостной жизни, и в нём доминировала одна тема.

   – Понятно, Федя, – сказала моя жена (так кот стал Федей), – ты пришёл обедать. Сейчас. Только, пожалуйста, – это уже было сказано мне, – в квартиру его не пускай. Три кошки – это уже слишком. Будем кормить его на лестничной площадке.

Федя постепенно привык к нам, он оказался ласковым, приветливым существом, большим любителем поговорить – повествования его о своей жизни становились всё длиннее и разнообразнее. Я раньше никогда не встречал таких разговорчивых котов и совершенно не удивлюсь, если однажды утром Федя, появившись из своих подвальных апартаментов, скажет мне по-человечески:

   – Здравствуйте! Вчера рыба оказалась немножко с душком, наверно, залежалась. Нельзя ли чего-нибудь посвежее?

Наверно, за эту необыкновенную разговорчивость Федю полюбили и другие обитатели нашего подъезда – на нескольких этажах появились у дверей миски и пустые консервные банки, в которых его ждала еда.

   – Бомжик! Бомжик! – звала его соседка с верхнего этажа (так наш кот стал бомжиком Федей). – Иди, иди, маленький. Я тебе молочка налила.

И Федя мчался на верхний этаж, уже на ходу начиная что-то рассказывать, возбуждённо-темпераментное и жалобное одновременно.

   – Ты знаешь, – сказала мне однажды жена, – наш Федька и в соседнем подъезде дань собирает. Оказывается, он там со всеми перезнакомился, всем всё рассказывает, сплетничает.

Представь себе, он заявил, мы его плохо, однообразно кормим. Не наглец, а?

Словом, Федя стал любимцем двух подъездов и через несколько месяцев превратился в упитанного, вальяжного кота с густой сверкающей шёрсткой, с великолепными изумрудными глазами – просто два живых драгоценных камня дружелюбно сияют вам навстречу. И конечно же, произошло знакомство с Федей наших кошек Люси и Кнопы. Они давно стремились к этому знакомству, выбегая к двери каждый раз, как только за ней Федя начинал произносить свои монологи.

Короче говоря, однажды, когда жена была на работе, я впустил Федю в квартиру. Знакомство состоялось: кошки понюхали друг друга, Федя что-то сказал тихо нашим девочкам, по-моему, ласковое. Быстро, деловито обежал все комнаты, уже не торопясь направился к блюдцам, в которых после кошачьего обеда кое-что оставалось, и приступил к еде. Надо заметить, что Федя обжора. А может быть, сказалось голодное трудное детство. Пока Федя ел, Люся и Кнопа сидели по бокам и внимательно наблюдали за происходящим. Вылизав оба блюдца, Федя произнёс короткую, явно благодарственную речь, обращаясь к кошкам, будто это они накормили его. Потом потянулся, прогнув спину, вышел на середину комнаты и блаженно растянулся на ворсистом паласе. Я катнул к нему теннисный мячик. Тут же в игру включилась Кнопа, кошечка ещё молодая, а за ней и Люся, что случается с ней крайне редко. Люся уже дама в годах, с кровями ангорки, очень сдержанная, гордая, важная, ей бы содержать литературный салон. А игры? Неудобно как-то. И всё-таки она иногда разыгрывается – так было и в день знакомства с Федей. Все три кошки гоняли теннисный мяч, отнимая его друг у друга. При этом у Люси на мордочке, как всегда в подобных случаях, было написано: «Ой! Что же я делаю? В мои-то годы и в моём положении... Конфуз! Неудобно... Что скажут люди и кошки!»

Федя оказался очень деликатным джентльменом: недолго поиграв с новыми подругами, он, взглянув на меня и сказав коротко по-кошачьи только одну фразу, которую я легко перевёл: «Пора!» – сам направился к двери.

Теперь, случается, я его впускаю в квартиру – в отсутствие жены естественно, это наша кошачья тайна, – и у нас начинается маленький весёлый праздник, подобный тому, о котором я только что рассказал.

Вам никогда не хотелось родиться на этой горестной земле кошкой?

Глава седьмая

28 мая 1917 года

К концу мая семнадцатого года в Туле выходило уже четыре газеты; помимо «Тульской молвы» и «Голоса народа» начала издаваться газета «Свободная мысль» (первый номер увидел свет 27 апреля) – орган партии конституционных демократов, или кадетов, и газета «Земля и воля» – орган партии социалистов-революционеров, или эсеров, её первый номер появился 28 мая 1917 года.

«Тульская молва», 28 мая. Театр «XX век» на Киевской улице. 28 и 29 мая. Из жизни порочных людей шантанного мира. Сильная драма в трёх больших частях «В царстве шансонетки».

«Голос народа», 29 мая. Война. Официальное сообщение Ставки. Западный фронт. В Карпатах северо-западнее Рафаиловки две наши разведывательные партии под командой поручика Моркжанского и прапорщика Брагина, преодолев проволочные заграждения, атаковали австрийцев, выбили их из окопов, захватили одиннадцать человек в плен, а остальных перекололи. На остальных участках фронта – перестрелка. На Румынском и Кавказском фронтах без перемен. Действия лётчиков. Нашими лётчиками штабс-ротмистром Казаковым и штабс-капитаном Артсевым сбит германский самолёт, упавший в районе Козова. Самолёт сгорел. Лётчики взяты в плен.

«Тульская молва», 28мая. Отстала от стада белая коза с ярлыком номер 13. Прошу сообщить: Киевская улица, дом номер 17.

«Известия Тульского губернского исполнительного комитета», 28 мая. Объявления. Продовольственный комитет городской управы сим извещает, что выдача карточек на продовольственных пунктах будет происходить в воскресенье, 28 мая, как и в будущие дни.

Предупреждаю лиц, у кого реквизирован на станции Тула Московско-Курской железной дороги овёс в корзинах, и не явившихся до сих пор за получением денег по установленной таксе, что овёс будет пересыпан в мешки и сдан по назначению, а корзины проданы с торгов. Срок настоящего предупреждения истекает 30 мая сего года. Прошу поторопиться.

Уполномоченный Тул. Губ. Прод. комитета А. Пестун.

«Тульская молва», 28 мая. Группа членов Тульского общества поощрения рысистого конезаводства приглашает господ членов общества пожаловать на частное совещание, имеющее быть двадцать восьмого сего мая в семь часов вечера в помещении ресторана гостиницы Чайкина.

«Голос народа,28 мая. Нижне-Кремлевский сад. Сегодня, в воскресенье, состоится первое грандиозное народное гуляние «Карнавал свободы». В этом гулянии примут участие специально приглашённые артисты из Москвы.

«Земля и воля», 28 мая. Правительственные распоряжения. От губернского комиссара Тульской губернии. Министр внутренних дел Временного правительства сообщил мне телеграммой о том, что по имеющимся у него сведениям в разных местах государства и в Тульской губернии в том числе имели место и продолжаются доныне случаи самовольных захватов крестьянами помещичьих земель, арестов землевладельцев, самовольного распределения зерна и имущества, – и эти акты ставят под угрозу подготавливаемую правительством земельную реформу, долженствующую передать землю крестьянам. Так телеграфирует министр. От себя добавлю: старое правительство не приучило русских людей к законности, и поэтому нам, представителям Временного правительства, необходимо доделать то, что не делалось веками. Участившиеся за последнее время обращения ко мне лиц, пострадавших от самоуправства не граждан, а взбаламученных рабов, вынуждают меня сказать, что в случае необходимости я вынужден буду прибегнуть к военной силе, потому что иначе к Учредительному собранию подойдут не граждане, а именно взбунтовавшиеся рабы.

Губернский комиссар С-Дзюбин.

«Тульская молва», 28 мая. Продаётся имение в Алексинском уезде, в 116 вёрстах от Москвы, 58 вёрст от Тулы, 2 1/2 версты от станции железной дороги. Земли 140 десятин, рассадник швицкого скота. Полный живой инвентарь, обширный мёртвый. Экипажи, автомобиль. 20 хозяйственных построек. Новый дом, двухэтажный. Доплата к долгу банку 6300 рублей. Спросить: Площадная улица, дом Черёмушкиной.

«Свободная мысль», 28мая. Из передовой статьи. Граждане! Отечество в опасности! Вот ключ, который должен гореть в сердце каждого русского! Граждане! Демократии грозит немецкий империализм – вот памятка, которая должна врезаться в наш мозг. Не мир, а меч несёт нам демократия!.. Свобода – это патент на благородство, демократия – это социальный идеализм: таков наш пароль и наш лозунг... Россия не должна очутиться в состоянии безысходной анархии и гражданской войны!

«Тульская молва», 28 мая. Набежала свинья, около трёх пудов. Ломовский переулок, дом № 9, квартира Медведева.

Ассенизатор, прибывший из Гомеля с собственным ассенизационным обозом, производит по весьма дешёвым ценам очистку клозетов, помойных ям и прочего. Обращаться:

Старо-Павшинская улица, дом № 122.

«Голос народа», 28 мая. От Тульской организации РСДРП.

В воскресенье, 28 мая в 4 часа дня в помещении бывшего Дворянского собрания состоится общее собрание членов организации Российской социал-демократической партии.

* * *

...К концу мая в Туле ещё доцветали сады, а сирень только разбушевалась, её белым и фиолетовым разливом были окрашены палисадники, городские скверы; душистые гроздья тянулись из-за высоких заборов.

В тот день – двадцать восьмого мая – Григорий Каминский, забежав по срочным делам в комитет партии (думал пробыть там совсем немного, а застрял на два часа), отправился на базар, который поразил его обилием товаров и баснословными ценами на них, находился там самую малость, оставив всю наличность и в два часа – в одной руке огромный букет сирени, в другой скромный узелок – входил в ворота городской больницы.

Тропинка, окаймлённая низкими кустами жёлтой акации, привела его к двухэтажному кирпичному зданию. Надпись на дверях всегда как бы заново пугала его: «Тифозное отделение». И сейчас ёкнуло и чаще забилось сердце. Хотя, казалось бы, давно можно было привыкнуть: скоро два месяца, как Оля здесь.

«Только бы дежурила Татьяна, – думал он. – Она не откажет».

Сестра милосердия Татьяна, высокая, худая, со строгим монашеским лицом, называла Каминского «господин студент», явно симпатизировала ему, вернее, не ему, а их с Олей отношениям.

Он постучал в дверь, и, слава Богу, дверь открыла Татьяна.

   – Здравствуйте, сестричка, – заспешил Григорий. – Я только...

   – Снова вы, господин студент? – Её тонкие брови сурово сошлись к переносице. – Прямо беда с вами! Ведь знаете: к нам нет посещений!

   – Сестричка! Танечка! Я вас умоляю: только передайте! Вот... – Каминский протянул ей букет сирени и узелок. – И пусть в окно выглянет. Очень, очень прошу!

   – Ну, хорошо, давайте. В последний раз. – «Танечка, милая, вы прелесть! Каждый день – «в последний раз». – Ваши цветы, господин студент, во всех палатах стоят, вянуть не успевают.

Сестра милосердия ушла. Хлопнула дверь, послышался металлический звук закрываемой щеколды. А Григорий Каминский стал нетерпеливо ждать.

И вот наконец открылось окно на втором этаже и в нём возникла, как в раме на чёрном фоне, Ольга Розен, его Оля. В сером больничном халате, в белой косынке, плотно повязанной на голове. Исхудавшее лицо она прятала в букет сирени, тёмные глаза, казавшиеся огромными, светились счастьем.

   – Оля! Здравствуй! Как ты?.. – Голос его сорвался от волнения.

   – Гриша, родной! Все хорошо, спасибо! Зачем ты тратишься? Мне же из дома приносят. Яблоки! С ума сошёл! Ведь дорого...

   – Что говорит доктор? – спросил он.

   – Почти здорова! – Оля засмеялась. – Карантин остался. Недели три...

   – Как долго! – вырвалось у него. – Скорей бы!

   – Скорей бы!.. – как эхо, повторила она. – Знаешь, нам принесли газеты. Сегодня в кремлёвском саду «Карнавал свободы»! Как хочется пойти!..

   – Мы пойдём, Оля! Мы с тобой ещё везде побываем! – Он смотрел, смотрел на неё и не мог оторваться. – Оля!

   – Да?

   – Я люблю тебя.

   – И я... – Она спрятала запылавшее лицо в сирень. – А... А что нового в партии?

   – Есть новость! – И мгновенно иные силы и страсти захватили его. – Есть просто потрясающая новость! Сегодня в четыре часа в Дворянском собрании сбор всей организации тульской социал-демократии. Исторический день! В принципе мы решили...

   – Что решили? – нетерпеливо перебила она.

   – Большевистская фракция выйдет из организации. Мы больше не можем вместе. Это просто невозможно, абсурдно...

   – Я понимаю, – опять перебила Оля.

   – Меньшевики и интернационалисты, которые идут у них на поводу, проводят буржуазную политику... – Он говорил уже не только Оле: все окна первого и второго этажей были, оказывается, открыты, и в них стояли и сидели на подоконниках больные, слушали этот не совсем обычный разговор двух влюблённых – об их отношениях знали во всех палатах: Каминский приходил к Ольге почти каждый день. – В Совете по всем главным вопросам они с эсерами. Мы же проводим пролетарскую политику. И после этого быть вместе в одной организации? Да это измена революции, измена рабочему классу! Ведь что говорит Владимир Ильич в «Апрельских тезисах»?

   – Ты -хочешь меня проэкзаменовать? – вторглась в его пламенную речь Ольга.

   – Прости! – опомнился Григорий. – Тогда... Второй пункт.

Это была их полуигра-полудело: ещё в начале мая он передал Оле номер большевистской газеты «Социал-демократ» с ленинскими «Апрельскими тезисами». Договорились: она выучит наизусть их основные пункты, будет потом выступать на собраниях и митингах – очень даже пригодится.

   – Значит, второй пункт? – И Ольга оттараторила, как прилежная ученица на уроке: – «Своеобразие момента в России состоит в том переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – ко второму её этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоёв крестьянства». – Она перевела дух. – Правильно?

   – Правильно! – нетерпеливо сказал Каминский и, обращаясь уже ко всем, продолжал страстно: – То есть, товарищи, вы понимаете, что это значит? Какая грандиозная задача? Мы сразу делаем рывок в социалистическую революцию! Мы минуем стадию так называемой буржуазной демократии. И в этой ситуации центральная задача русских революционеров во главе сознательного пролетариата – вывод России из войны. Только в условиях мира возможны социалистические преобразования. И поэтому наш лозунг – никакой поддержки Временному правительству!..

Раздались аплодисменты, правда не очень дружные.

Конопатый парень с белыми бровями в окне первого этажа крикнул:

   – Бей буржуев!

Однако дед, тоже в окне первого этажа, сивый, с ввалившимися щеками, с бородкой клинышком, молвил скрипучим злым голосом:

   – Тьфу на вас с ентой революцией окаянной! Весь спокой в России перевернули. Уже и Бога у них нетути – на площадях долдонят. Антихристово время наступает, истинно говорю вам!

Ольга смотрела на Григория, ловила его взгляд, но он не чувствовал этого – Каминский порывался что-то возразить деду.

Однако тот демонстративно захлопнул створки окна и растаял в его темноте.

Вышла сестра милосердия:

   – Господин студент! Опять митинг? Я вынуждена...

   – Простите! – перебил Григорий, смешавшись. – Само собой получилось.

   – Как всегда, само собой. – Но глаза её открыто улыбались. – Убедительно прошу вас, впредь...

   – Безусловно, сестра, безусловно!

   – Валериан Петрович гневается: больных нельзя волновать. – И всё-таки она сдержанно улыбнулась. – До свидания, господин студент.

   – До свидания...

Хлопнула дверь, послышался металлический звук закрываемой щеколды.

Григорий Каминский поднял глаза – Ольга, замерев, смотрела на него. Букет сирени лежал на подоконнике.

   – Ты прости меня...

   – Ну что ты? За что?

Он вынул из кармана брюк часы-луковку, щёлкнул крышкой.

   – Мне пора. До собрания осталось меньше часа.

   – Иди...

   – Я завтра всё расскажу тебе.

   – Хорошо.

Григорий сказал очень тихо:

   – Я люблю тебя...

Оля не ответила, опустила голову.

...Каминский быстро шагал по Киевской: до начала собрания необходимо переговорить с несколькими товарищами, решили встретиться без четверти пять.

Его трепала знакомая лихорадка нетерпения, всё отодвинулось на задний план, ничего не существовало, кроме главного. Он уже не думал об Оле, просто забыл о ней, как будто только что не стоял под окнами тифозного отделения больницы. А главным было – сегодня, через полчаса, расколоть тульскую социал-демократическую организацию, вывести из неё большевистскую фракцию. И – действовать самостоятельно.

«Мы правы, правы! – говорил он себе сейчас. – Другого пути нет. Объединение ведёт в болото».

Всё было ясно ещё накануне Апрельской конференции партии.

Тульский комитет объединённой социал-демократической организации большинством голосов, причём подавляющим большинством, выступил против посылки своих делегатов на конференцию, считая её («И совершенно справедливо!» – подумал сейчас Григорий) ленинской. Другими словами, комитет проголосовал против Владимира Ильича. Куда же дальше?

Да, за два месяца проделана огромная работа: созданы большевистские ячейки во многих цехах оружейного и патронного заводов, главным образом из молодых рабочих (не напрасен был его приезд в Тулу летом шестнадцатого года!), значительное число депутатов в Тульском Совете начинает разделять их взгляды. Основная проблема, однако, остаётся острой и сейчас: молодые члены партии, вступившие в неё недавно. Многие колеблются в понимании решающего вопроса: отношение к войне. Вон и Саша Кауль упёрся: «В войне с Германией надо победить. Революция в стране, потерпевшей поражение, превратится в хаос».

...У подъезда Дворянского собрания толпится народ. Много знакомых. Пожимают руки. Улыбаются. К нему подошли Шурдуков и Кауль.

   – Вот текст нашей резолюции об отношении к войне, – сказал Михаил Фёдорович. – Мы добавили один пункт. Посмотри.

   – Я подчиняюсь партийной дисциплине, – холодно сказал Кауль, – но остаюсь при своём мнении.

   – Ладно, Саша! – хлопнул его по плечу Каминский. – Пошли! Все постепенно встанет на место... – Он помедлил. – В твоей голове.

Белоколонный зал оказался заполненным до отказа – пришли не только члены объединённой социал-демократической организации Тулы, но и сочувствующие, среди них преобладала молодёжь.

«Тем более важно, – подумал Григорий, оглядывая зал, – довести дело до конца».

Именно сегодня.

Большевики занимали несколько средних рядов с левой стороны.

Вёл собрание Сергей Родионович Дзюбин. Держался он, как всегда, уверенна, подчёркнуто корректно, чувствуя свой вес, влияние на людей, интеллигентное обаяние.

На повестке дня стоял один вопрос: текущий момент и сегодняшние задачи. Потом прения.

   – Слово для основного доклада, – сказал Дзюбин, установив тишину стуком карандаша по графину с водой, – предоставляется товарищу Лейтейзену. Прошу вас, Гавриил Давидович!

Доклад был коротким, тезисным. Главная идея его заключалась в следующем: чтобы революция победила, необходима единая социал-демократическая партия, в которую должны слиться все организации страны, исповедующие социалистическую идею. Для создания такой партии нужна общая платформа.

Вот эта платформа, говорил Лейтейзен, три её составные части: самостоятельная борьба пролетариата, исключающая его сотрудничество с буржуазией; свои задачи пролетариат осуществляет революционным путём, не допуская решения их половинчатыми мерами, которые предлагает мелкобуржуазная среда; интернациональная борьба пролетариата, которая положит конец империалистической войне, после чего начнётся восстановление Интернационала.

Если же платформа устраивает социал-демократические фракции России, уверял докладчик, есть все основания объединиться в монолитную партию.

Доклад Лейтейзена, судя по реакции зала, не удовлетворил никого, ни правых, ни левых.

«Эх, Гавриил Давидович, Гавриил Давидович! – сокрушался Каминский. – Надо же так умудриться: обойти все, буквально все вопросы, по которым мы ломаем копья!»

Начались прения. Было много эмоций, восклицаний, призывов, но в целом острых выступлений не было, особых разногласий тоже не обнаруживалось – большевики не выступали.

Правда, большинство ораторов, возникавших на трибуне, или критиковали Лейтейзена, или вовсе отвергали его тезисы.

Приступили к голосованию. Против тезисов доклада поднялась сто шестьдесят одна рука, «за» – сто тридцать одна, шестнадцать человек при голосовании воздержалось.

На невозмутимом лице Дзюбина всё-таки читалась некоторая растерянность.

   – Что же, товарищи, – сказал он в вялой тишине, – к вопросам, поставленным в докладе Гавриила Давидовича, мы ещё вернёмся. Их надо бы обдумать. А теперь... Перейдём к текущим делам. Кто хочет получить слово?

   – Пора! – прошептал Каминский на ухо Шурдукову.

   – Я хочу получить слово, – спокойно, но громко сказал Михаил Фёдорович, поднимаясь со своего места.

   – Прошу! – В голосе Дзюбина прозвучало плохо скрытое беспокойство.

Шурдуков появился на трибуне.

   – Наша большевистская фракция, – сказал он, – предлагает уважаемому собранию принять резолюцию об отношении к войне...

Шумок прокатился по залу.

   – Вы на каждом собрании предлагаете ваши резолюции о войне! – прозвучал негодующий возглас.

   – Верно, предлагаем, – невозмутимо откликнулся Михаил Фёдорович. – И будем предлагать. Думаю, теперь уже не вам, товарищи дорогие, а, скажем, Совету, когда к нему перейдёт власть.

   – Провокация! – послышались крики.

   – Большевики специально заводят в наших рядах склоки!

Шум нарастал. Сергей Родионович Дзюбин стучал карандашом по графину.

Неохотно установилась тишина.

   – Итак, «Резолюция о войне, – начал читать с листа Шурдуков, и голос его был подчёркнуто крепок и спокоен. – Первое. Настоящая война была начата командующими классами воюющих стран за преобладание на внешних рынках...»

В средних рядах затопали ногами, зашикали; шум в зале нарастал.

А Михаил Фёдорович читал...

Его демонстративно не слушали, громко переговариваясь, раздавался смех; не мог укротить зал и председательствующий карандаш, барабанящий по графину с водой.

   – «...Четвёртое, – перекрывал шум громкий голос Шурдукова. – Настоящая война не может быть закончена ни дезорганизацией армии, ни заключением сепаратного мира, ни поддержкой захватнической политики командующих классов...»

   – Демагогия!

   – Пустая трескотня!

   – Большевикам наплевать на воинскую честь России!

   – «...но только общими революционными усилиями международной демократии, то есть прекрашением так называемого гражданского мира и восстанием народов воюющих стран против своих империалистических правительств...»

Григорий Каминский наблюдал в третьем ряду в профиль Лейтейзена, – похоже, лишь он один да ещё сосед Степанов, кроме большевиков конечно, внимательно слушали Шурдукова; на породистом аристократическом лице Гавриила Давидовича отражались страдание и растерянность.

   – «И пятое, последнее, – с железным самообладанием продолжал Михаил Фёдорович уже в полном хаосе и шуме. – Необходима неустанная и последовательная борьба за международный мир. Необходимо вести самую усиленную агитацию за создание Третьего Интернационала, отказывать в поддержке военным займам правительства, требовать перемирия и начала мирных переговоров, а также опубликования и расторжения договоров царя и Временного правительства с империалистическими правительствами союзных с Россией стран. Революционная оборона совершенно немыслима, когда власть находится в руках буржуазного министерства. Только переход власти в руки революционной демократии может решительно начать борьбу за мир».

Михаил Фёдорович Шурдуков сошёл с трибуны под аплодисменты большевиков, многих молодых рабочих, пришедших на собрание (и это обстоятельство с радостью отметил Каминский), под иронические возгласы, выкрики, шиканье большинства зала.

Поднялся за своим председательским столом Дзюбин.

И мгновенная тяжёлая тишина пала на зал.

   – Что же, товарищи, – сказал Сергей Родионович, – будем голосовать. – Кто за то, чтобы принять резолюцию о войне, предложенную большевиками? Прошу поднять руки.

Руки взметнулись в той части зала, где сидели Каминский, Шурдуков и его единомышленники.

   – Посчитаем... – Дзюбин пытался скрыть радость в голосе, всеми силами стремясь продемонстрировать демократическую объективность.

   – Восемьдесят девять – за, – констатировал председательствующий. – Кто против?

Взметнулось множество рук. Подсчёт длился долго.

   – Против, – сказал в торжественной тишине Сергей Родионович, – двести семнадцать. Кто воздержался?

Поднялось две руки. Воздержались двое, сидящие рядом: Гавриил Давидович Лейтейзен и Сергей Иванович Степанов.

...Этого человека не мог понять Григорий Каминский: в дни, когда решается судьба революции, идти против Ленина, оставаться в одной партии с меньшевиками?! К Степанову он относился с не меньшим уважением, чем к Лейтейзену, хотя был знаком с Сергеем Ивановичем очень поверхностно: разговаривали и непримиримо спорили – всего несколько раз.

Степанов вернулся из ссылки, которую отбывал в Верхнеленском уезде Иркутской губернии, в конце марта и, таким образом, появился в Туле почти одновременно с Каминским. Он, как и Григорий, был введён в редколлегию газеты «Голос народа», которую начал издавать Лейтейзен на свои средства. В редакции новой газеты они и познакомились – старейший член тульской социал-демократической организации – Сергею Ивановичу шёл сорок первый год – и совсем юный большевик Каминский. Познакомившись, тут же жестоко заспорили о партийном строительстве. В этих вопросах Степанов был единомышленником Лейтейзена, которого знал ещё со времён Второго съезда партии в Лондоне, – теперь Сергей Иванович стоял на платформе интернационалистов. И этого не мог понять Каминский! Соратник Ленина во время раскола партии на большевиков и меньшевиков, искровец, и сегодня он с объединенцами! Но Григорий видел, с каким уважением относятся рабочие-оружейники к Сергею Ивановичу (ведь с оружейного завода ушёл Степанов в подпольную революционную борьбу), каким авторитетом пользуется он у всего пролетариата Тулы.

«Но и Гавриил Давыдович и Сергей Иванович не против нашей резолюции о войне, они воздержались... – думал сейчас Каминский. – Это уже много значит».

   – Что же, – подвёл итог Дзюбин, и теперь в его голосе звучало нескрываемое торжество, – комментарии, как говорится, излишни.

«Всё! Час пробил!» – сказал себе Каминский и встал.

   – Комментарии есть! – громко сказал он. – Прошу слова!

И, не дожидаясь разрешения, пошёл к трибуне. Поднявшись по ступенькам, посмотрел в зал – преобладали враждебные лица; были и такие, на которых запечатлелось ироническое выражение. Однако Григорий успел увидеть и лица своих единомышленников, встретить их одобряющие взгляды; было тут много молодых людей, которые смотрели на него с восторгом...

   – Я хочу остановиться ещё раз на тех принципиальных разногласиях, которые разделяют большевистскую фракцию и меньшевиков. С нами по ряду вопросов солидарны интернационалисты во главе с доктором Лейтейзеном... – В зале стояла полная тишина. – Первое разногласие выявлено только что. Отношение к войне. Лозунг всех буржуазных партий России известен: война до победного конца! Такова же позиция наших меньшевиков, только у них другая терминология – революционное оборончество. Недаром в Совете господа меньшевики с эсерами вопят: «Дойдём до Берлина!»

   – И дойдём! – закричали в зале.

   – Да здравствует русское доблестное воинство!

По залу прокатилась волна аплодисментов, одобрительных возгласов, шума.

   – Вот, вот! – продолжал Каминский, и голос его набирал силу. – Только господа патриоты не спросили у народа, у солдат в окопах – каково их мнение! – Григорий выдержал паузу. – Наша большевистская фракция имеет другую позицию, и она вам известна...

   – Долой войну! – разорвал тишину молодой звонкий голос.

   – Штыки в землю! – выкрикнул солдат с балкона.

Поднялся невообразимый шум. Дзюбин долго призывал собравшихся к порядку.

Наконец зал угомонился.

   – Таково наше первое принципиальное расхождение с меньшевиками, – продолжал Каминский. – Второе расхождение – отношение к Временному правительству. Кто из вас будет отрицать, что сегодня оно проводит политику буржуазии?

   – Правильно!

   – Плевать правительству Керенского на интересы рабочих!

Каминский повысил голос:

   – И наш лозунг всем известен: «Никакой поддержки Временному правительству!»

Шум, топанье ног, многие повскакивали с мест.

   – Вся власть Советам! – Он узнал голос Кауля. «Молодец, Саша».