Текст книги "В июне тридцать седьмого..."

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

Алексей Александрович тоже принимал участие в разговоре, но больше слушал нас, и я видела, что ему интересны наши речи и он гордится своим племянником. В самом деле, Маша, Григорий Каминский – выдающаяся личность. Это я тебе говорю совершенно объективно, такого же мнения все мои друзья. Он ужасно много читает, всегда с книгами, знает буквально всё, о чём ни спроси, он постоянно закаливает свою волю, занимается гимнастикой, иногда по утрам я вижу, как он выходит на крыльцо по пояс голый и обливает, себя из ведра ледяной водой. Представляешь? Что ещё характерно – на всё у Григория своя точка зрения и в спорах он всегда, отстаивая её, выходит победителем.

Так вот, скоро в этой сапожной мастерской я чувствовала себя очень просто, свободно, даже как-то радостно. Нам дети принесли чай, калачи с маслом. Так было мило! А потом мы с Гришей ушли в его комнату, она совсем крохотная, и стали обсуждать подробности завтрашнего первого занятия нашего литературного кружка, говорили о тех, кто придёт. Всем, кто собирается, мы полностью доверяем. В основном это гимназисты и гимназистки старших классов, девушки-портнихи с соседней швейной фабрики, несколько молодых людей из контор нашей слободы и из управления железной дороги. Всего человек пятнадцать.

Как-то пройдёт наше первое занятие? Ужасно волнуюсь. И в то же время почему-то чувствую себя абсолютно счастливой.

Обо всём, что будет происходить в нашем кружке, я регулярно стану писать тебе подробно. И ты мне, сестричка, пиши почаще о столичной жизни, о всех новостях в Питере, особенно о том, что происходит у вас в университете.

Родители здоровы, папа стал больше интересоваться, чем я занимаюсь вне гимназии, и похоже, у нас назревает конфликт. Как у тебя в последнем классе, помнишь? Братишки наши тоже здоровы, учатся весьма средне, вообще шалопаи они порядочные, но я их люблю.

Всё. Уже поздно, а у меня не выучен латинский.

Целую тебя, Машенька! Пиши.

Твоя сестра Татьяна».

...В комнате были задёрнуты шторы, на столе горела лампа под розовым абажуром с японскими фигурками, вышитыми разноцветными шёлковыми нитками. В кругу света Лёва Марголин разложил листы своего доклада «Женский мир в «Грозе» Островского», однако в них он совсем не заглядывал...

Собравшиеся на первое занятие литературного кружка разместились на двух диванах, на стульях, троим гимназистам не хватило место, и они устроились прямо на полу, на ковре, скрестив ноги по-турецки.

Григорий Каминский полусидел на подоконнике, внимательно слушая друга, наблюдая за происходившим. Одним он удивил всех (а все собравшиеся на занятия его знали): пришёл к Гурвичам в тёмных очках.

   – Гриша! – изумлённо спросила Татьяна. – У тебя болят глаза?

   – Да нет, – неопределённо ответил Каминский. – Так спокойней.

И во время доклада Лёвы он так и не снял свои тёмные очки, которые придавали ему таинственность с налётом романтичности, и непонятно было, на кого он смотрит.

Между тем Лёва Марголин с волнением и страстью говорил:

– ...Да, невыносимо было положение женщины во времена Островского. И – никакого просвета. Вот почему Добролюбов назвал героиню замечательного драматурга «лучом света в тёмном царстве». Но для российской империи исчезло ли тёмное царство в наше время?

   – Мы и сейчас живём во мраке! – заговорила девушка, которой очки в тонкой оправе придавали учёный, даже академический вид. – В мастерской жара от утюгов, никогда комната, где мы работаем, не проветривается. А нас там тридцать пять человек!

   – Правильно, Аня! – послышались голоса.

   – И работаем десять часов! А настанет день получки – треть вычитают в качестве штрафов.

Девушка в очках встала со стула и оказалась высокой, крупной, от волнения она нервно потирала руки.

   – И поэтому я считаю, – продолжала она, – что тёмное царство, в котором жили женщины в нашей стране при Островском, ничуть не стало светлее. А каково современной девушке из простой семьи, если она хочет учиться, поступить в институт? Сплошные ограничения! И где взять средства, если заработанных денег еле-еле хватает на жизнь?

Григорий Каминский подошёл к Тане Гурвич, спросил на ухо:

   – В библиотеке видел, а как зовут, не знаю, кто это?

   – Анна Прейс, – тихо ответила Татьяна. – Портниха с фабрики, я тебе говорила.

   – Аня, скажите. – Каминский повернулся к только что говорившей девушке, – как по-вашему, есть разница между Катериной из «Грозы» Островского и современной молодой женщиной? Я имею в виду таких, как вы.

   – Конечно есть! – ответила Анна. – Катерина не видела выхода из тёмного царства своей жизни. Я понимаю: её самоубийство – вызов обществу, протест. Но я не согласна с таким протестом! По-моему, он пассивный. С несправедливостью жизни надо бороться! Я убеждена: современная передовая женщина, если она осознала ужас того тёмного царства, в котором живёт, должна с ним бороться! Активно бороться! А головой в Волгу или в омут – это не выход...

   – И всё-таки героиня «Грозы», – перебил кто-то, – замечательная русская женщина! Она просто была одинока, никто её не понимал.

   – Её бы в наш кружок! – сказал молодой человек в железнодорожном кителе, застёгнутом на все пуговицы.

   – У нас в гимназии, в старших классах, – включилась в полемику гимназистка с копной густых русых волос, – мало кто способен на поступок, равный тому, который совершила Катерина. Решиться так протестовать против насилия, мерзостей жизни – тоже подвиг!

   – Не согласна! Нам такие подвиги не нужны!

   – Предлагаю проголосовать: кто считает Катерину женщиной подвига?

Заговорило сразу несколько человек, начался общий спор.

А Григорий Каминский присматривался к Анне Прейс, слушая её доводы в споре, и в конце концов пришло окончательное решение: «Вот кого надо сделать нашим библиотекарем».

Когда расходились, Таня Гурвич тихо спросила у Григория:

   – Всё-таки почему тёмные очки?

Каминский усмехнулся:

   – Конспирация. – Помедлил и добавил: – Понимаешь... я ещё веду кружок, тоже вроде бы литературный, с молодыми рабочими депо. Вчера расходились – вижу, за мной увязался какой-то тип. Поводил я его в железнодорожном посёлке по переулкам, убедился: точно, по мою душу. Отрубил я этот «хвост», конечно. Однако впредь надо быть предусмотрительным. Лучше будет, если меня мои опекуны от жандармов будут на улице не узнавать. И вот – чёрные очки. Для пробы. А там что-нибудь ещё придумаем.

Его уже слушало несколько человек.

   – Мы гордимся тобой, Григорий! – сказала Таня Гурвич.

На улице Каминский догнал Анну Прейс:

   – Аня! Можно, я вас провожу немного?

Девушка после некоторой заминки ответила сдержанно, даже, пожалуй, сурово:

   – Проводите. Если надо.

   – Надо! – засмеялся Григорий.

Некоторое время они шли рядом молча.

С крыш звонко капали тяжёлые капли. Воздух был влажен, густ – дуновение близкой весны ощущалось вокруг...

   – Так вот, Аня, какое у меня есть к вам предложение...

Из дневника Анны Прейс

«23 марта 1912 года.

Надо же! Вот уж не думала, что этот хлопец из рабочей семьи. Мы на фабрике все так и считали: в гимназиях учатся буржуйские дети или там отпрыски всяких важных чиновников. Ещё – дети купцов. Оказывается, в гимназии могут учиться и простые, рабочие люди. Если бы мне об этом узнать раньше!

Ладно, время твоё, милая Аннушка, миновало. И написать сегодня я хочу об этом Григории Каминском. И о том, что я теперь библиотекарь подпольной библиотеки.

Дело обстояло так. После первого же занятия литературного кружка Гриша на улице и говорит мне: «Разрешите вас проводить». Вот те раз! Такой серьёзный на вид, всякие замечательные речи. Мне, правда, очень понравилось, как он говорил и, главное, – что. А тут – проводить. Я тогда подумала: или этот гимназист-красавчик хочет за мной поухаживать? Однако согласилась, пусть проводит. Даже интересно стало, чего это он? Идём рядом, молчим. И тут он говорит: «У меня к вам, Аня, предложение. Мы создаём подпольную библиотеку. В ней книги, которые для открытого распространения запрещены правительством. Вы, говорит, конечно, понимаете, какие это книги?» «Понимаю». Тут он засмеялся. «Очень хорошо, говорит, что вы такая понятливая. А что, Аня, если вы станете библиотекарем нашей подпольной библиотеки? Ведь для того мы её и создаём, чтобы книги, которые в ней будут находиться, читало как можно больше людей. Но те, кому будут попадать книги, должны быть надёжными людьми. Вы понимаете?» «Да, понимаю!» – говорю. Я уже начала злиться: чего он со мной как с маленькой? Всё равно Гриша гнёт своё: «Нет, Аня, вижу, что не всё вы понимаете. Дознаются власти, попадут в их руки наши книги, – можно получить три года тюрьмы. Не боитесь?» «А вы не боитесь?» – спрашиваю. Он снова засмеялся: «Я, представьте, не боюсь». Говорю: «И я, представьте, не боюсь». «Значит, согласна?» «Согласна!» – тут и я засмеялась. Хорошо мне стало с этим гимназистом. Я спросила: «А где будет храниться библиотека?» «Я об этом думал, – говорит Гриша. – Пожалуй, лучше всего у меня дома. И договоримся, Аня, так: как только мы соберём минимум нужных книг, мы с вами тут же начнём работать. А пока подбирайте людей, которым вы будете давать книги, прежде всего молодых работниц с вашей фабрики, за которых вы можете поручиться. Договорились?» И он проводил меня до дому.

Прошла неделя. Мы дважды встречались на занятиях нашего кружка. Теперь мы собираемся на квартире Сони Фукс. Не очень-то она мне нравится. Все молчит, надутая какая-то, будто одолжение делает, что пустила нас в свою квартиру. Ладно, Бог с ней. Главное – есть где заниматься и всё до жути интересно. На последнем занятии Гриша сказал: «В нашей библиотеке уже кое-что есть. Приходите ко мне завтра к трём часам дня, не забудьте о мерах предосторожности».

И вот сегодня в три часа дня я оказалась в доме, где живёт Григорий Каминский. Нашла маленький неказистый дом, постучала в дверь. И я попала в сапожную мастерскую: в углу всякая обувь свалена, для ремонта, на столе раскроенные голенища сапог, я ещё подумала: какая точная рука у этого сапожника, край прямо-таки образцовый. Но, главное, подумала: не сюда попала. А сапожник и говорит: «Вы, наверно, к Грише? Он мой племянник, сейчас придёт. Проходите, подождите немного». Вот те раз! Прошла, села на табурет, не знаю, что и сказать. Тут, слава Богу, Гриша объявился, запыхавшийся, на щеках румянец, как у красной девицы, говорит: «Простите, Аня, задержался немного. Здравствуйте и – пошли. Времени у меня в обрез».

И мы оказались в маленьком дворе за высоким забором. Гриша провёл меня к сараю, ключом открыл большой замок на двери. «Заходите», – сказал. С деревянной полки он снял мешок, вынул из него большой кусок сала, завёрнутый в белую тряпку, узелок, как я поняла, с крупой, ещё какие-то свёртки с продуктами. Наконец извлёк несколько книг, все в мягких серых переплётах без названий. «Вот, Аня, – сказал он, – начнём с простого и необходимого – эти две книжки об Интернационале, вот эта – о положении рабочих в Германии. А это посложнее». Я не удержалась, раскрыла обложку. На первой странице было написано: «В. Ульянов. Шаг вперёд, два шага назад». «Чтение сложное, – сказал Гриша. – Так что, Аня, сами решайте, кому дать на предмет изучения. Всего вот вам пять книг, а на следующем занятии нашего кружка расскажете мне, кому дали книги. И не забывайте – это не игра, а война». Я положила книги в плетёную корзинку – с такими кухарки ходят на базар, прикрыла их сверху пакетами со всякой снедью, купленной в нашей фабричной лавке. Тут я всё заранее продумала и увидала, что Гриша одобрил мои действия, хотя ничего и не сказал.

В моей жизни начинается что-то новое».

* * *

...Тёплым майским днём 1912 года во дворе, под кустом буйно расцветшей белой сирени был поставлен стол, на нём кипел, потрескивая угольками, медный самовар; чаёвничали три человека – Алексей Александрович Каминский, сапожных дел мастер, семнадцатилетний гимназист Григорий Каминский и постоянный клиент сапожника Илья Батхон – у него быстро стаптывались каблуки, такая уж походка непутёвая.

Потягивая крепкий чай из чашки, Батхон говорил:

   – Что же, Григорий, могу сказать одно: молодец! Сколькими кружками самообразования ты руководишь?

   – Тремя, – отвечает Григорий. – И мы с Лёвой Марголиным ещё один наметили – в реальном училище среди старшеклассников, сами реалисты просят. Назовём его тоже литературным. – Каминский засмеялся.

   – Только ты, хлопец, не в ущерб занятиям, – сказал Алексей Александрович. – А то Наум с меня голову снимет. Он такой.

   – Не подведу, дядя.

   – Ну, а как с библиотекой вашей? – спросил Илья Батхон.

   – В фонде сто шестнадцать книг, – ответил Гриша. – Читателей семьдесят два человека. И пока – никаких неприятностей.

   – Не сглазь, – серьёзно сказал Алексей Александрович.

   – У нас чёткая конспирация. Теперь решили: сначала с новым читателем или читательницей я встречаюсь сам. Кстати, раздают книги две библиотекарши, Аня Прейс и Татьяна Гурвич. Девушки просто замечательные!

Некоторое время пили чай молча. Потом Илья Батхон сказал:

   – Значит, в вашей библиотеке много читательниц со швейной фабрики. Отлично... Там назревают важные события, есть для тебя, Григорий, ответственное поручение от нашего комитета...

АВТОРСКИЙ КОММЕНТАРИЙ В КОНЦЕ XX ВЕКА

17 января 1997 года

Только что прочитанная вами глава весьма благостна, розова или, если угодно, написана в советских традициях. Согласен. Но и вы согласитесь со мной: я мог бы сейчас переделать двадцать страниц текста, написать их жёстко, критично, с позиций неприятия и молодого Каминского, и его окружения, и его взрослых наставников, но я умышленно не делаю этого. Потому что всё в этой главе – правда. И в этом ужас...

Есть один горький исторический опыт, который приобрело человечество к концу двадцатого столетия своего развития после Рождества Христова. Суть этого опыта конкретна и нелицеприятна: социализм в марксистско-ленинском толковании (прежде всего ленинском – диктатура пролетариата, однопартийная система, уничтожение демократии и частной собственности, тотальное распределение всего и вся верховной властью) – удел стран и народов, погрязших в невежестве, стоящих на удручающе низком культурном уровне.

Увы, Россия и российский народ в начале двадцатого века были именно таковыми. Только одна убийственная цифра – около семидесяти пяти процентов населения неграмотно. А из двадцати пяти процентов оставшихся россиян – двадцать три, умеющих читать и писать, окончили церковноприходские школы, и на этом их образование закончилось. И лишь два процента взрослого населения гигантской страны шло в своём образовании дальше – гимназии, институты благородных девиц, университеты, другие высшие учебные заведения. Основное наполнение этих двух процентов – представители дворянства, промышленников, купечества, словом, по Ленину – «господствующих классов».

Простые, ясные, а по существу примитивные идеи ленинского социализма – экономическое равенство (всё отобрать у богатых и поделить между всеми поровну), народная власть – сам народ будет управлять государством (знаменитая ленинская кухарка), всё принадлежит всем, и «от каждого по способности, каждому по труду», уничтожение эксплуататоров, а на практике, уже после захвата власти большевиками, «грабь награбленное» – все эти страшные истины, особенно в своём практическом применении, могли вдохновить и повести за собой только невежественную, тёмную массу озлобленного населения, задавленного нуждой и к тому же в своём генофонде несущего бациллы многовекового монголо-татарского ига и крепостного рабства.

Стоит только перелистать всю «социал-демократическую» популярную литературу, которая тайно распространялась среди крестьянства и нарождающегося российского пролетариата со времён «Народной воли» и вплоть до Февральской революции 1917 года – с целью социалистического просвещения народа – какой же это убогий примитив, какая «простота жанра» на уровне базарного лубка или сказки для современных первоклашек. Но расчёт был точен: только такую «литературу» и мог воспринять неграмотный крестьянин и полуграмотный пролетариат в «первом поколении».

И вот что ещё совершенно необходимо осознать: общий культурный уровень народа (точнее сказать, бескультурный) отражался, аккумулировался в тех людях, которые были образованны, окончили институты и университеты и – в силу своих устремлений – занимались политическим «просвещением» крестьян и рабочих.

И в этом смысле весьма характерны для России и сам Григорий Каминский, и его «учителя», и его литературные и прочие полулегальные кружки в Минске в первом десятилетии двадцатого века, и члены этих кружков – гимназисты, фабричные девчонки, молодые рабочие. Увы, увы! Это хотя и передовые молодые люди своего народа, но народа невежественного, неграмотного, бескультурного, а они – кость от кости его...

В передовых странах тогдашней Европы – в Англии, Франции, Германии – подобные просоциалистические кружки – с ленинскими установками, с крайне левым социалистическим мышлением – в молодёжной среде были уже попросту невозможны.

Только не следует переносить эту ситуацию на Европу после прихода к власти большевиков в России – с октября 1917 года у социалистической и коммунистической пропаганды, уже в масштабах всего мира, появились и другие задачи, и другие материальные и прочие возможности. Но это – другая тема.

Следует также сказать, что и «угнетатели», капиталисты и помещики, и их политические представители во власти на всех уровнях, начиная с самого верха, тоже в своём сознании, осмыслении российской действительности зеркально отражали «культурный уровень» своего народа, только со знаком, противоположным социал-демократии и марксистам-ленинцам. Во всяком случае, не нашлось в России в канун «Великого Октября» государственных мужей, которые, наделённые всей полнотой власти, осознавали бы губительность для России большевистского, ленинского марксизма и употребили данную им власть для уничтожения в зародыше большевизма, сразу после первой русской революции 1905 – 1907 годов. А все возможности и законные, юридические основания для этого у властей предержащих тогда были. И повод был: во время «революционных боев» на улицах Москвы и Петербурга большевики не скрывали своих взглядов и целей. Но... С ними после «победы» власть хотя и боролась, но вяло, без концептуальной основы, особо не выделяя большевиков из прочих социал-демократических партий и группировок левой радикальной ориентации, которых после «Манифеста» Николая Второго появилось в Российской империи с десяток. Проглядели, не осознали, не читали внимательно ленинскую «Искру», ни дышащие «духом классовой борьбы и революции» тогдашние многочисленные статьи и произведения Ульянова-Ленина с призывами «свергнуть и уничтожить».

Хотите конкретное подтверждение сказанному? Извольте!

1905 год. Россия накануне первой революции. Кровь на баррикадах ещё не пролилась, но скоро, скоро...

В благополучной спокойной Женеве Владимиру Ильичу не терпится. Адресую читателя к одиннадцатому тому «полного» – пятого – издания произведений вождя мирового пролетариата. Прочитайте директивные письма «В Болевой Комитет при Санкт-Петербургском комитете» и «Задачи отрядов революционной армии». А пока несколько выдержек из этих впечатляющих документов.

Кстати! Сегодня наши коммунисты, наследники «бессмертного» Ленина, защищают своего кумира от нападок ненавистных – для них – демократов на «величайшего гуманиста», которые обвиняют вождя мирового пролетариата в жестокости. Утверждают, что красный террор, санкционированный вождём, был лишь ответом на белый террор, что все чрезвычайные меры борьбы – расстрелы заложников, кулаков, буржуев, священнослужителей и прочих контрреволюционных элементов, тоже всячески поощряемые Ильичём, – всё это продиктовано ситуацией, «текущим моментом», то есть гражданской войной. Самое время обратиться к названным ленинским эпистолам. Итак...

Повторюсь: канун Декабрьского восстания 1905 года в Москве.

Две основополагающие установки вождя (который, сочиняя их, попивает кофе в каком-нибудь уютном ресторанчике на берегу Женевского озера): первая – «...не требуйте никаких формальностей, наплюйте, Христа ради, на все схемы». То есть действуйте, не считаясь ни с какими законами и нравственными критериями. Вторая установка: вооружайтесь всем, чем только возможно – «... кто чем может (ружьё; револьвер, бомба, нож, кастет, палка, тряпка с керосином для поджога, верёвка или верёвочная лестница, лопата для стройки баррикад, пирокселиновая шашка, колючая проволока, гвозди против кавалерии и пр. и т.д.)». Представляете уличную бойню, которую готовит вождь на улицах и площадях русских городов?

А кто же будет вооружаться таким свирепым, варварским образом? Вернее, кого вооружать так? Из кого будет состоять «революционная армия», которой грозит молодой вождь русских марксистов?

Читаем дальше...

«Работы тут масса, и притом такой работы, в которой громадную пользу может принести всякий, даже не приспособленный к уличной борьбе, даже совсем слабые люди, женщины, старики, подростки и проч.». Как говорится, комментарии излишни. Однако весьма характерно это – «и проч.».

Речь, выходит, идёт не о живых людях во плоти и крови, а о её «революционном материале».

Но – читаем:

«Идите к молодёжи, господа! Вот одно-единственное, всёспасающее средство!.. Идите к молодёжи. Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно, и т.д. и т.п.». И далее: «Военное обучение на немедленных операциях: одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападение на банк для конфискации средств для восстания... Пусть каждый отряд сам учится хотя бы на избиении городовых... случайно отбившегося казака... избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штабы-квартиры... осыпая войско камнями, обливая кипятком», при использовании «кислот для обливания полицейских...».

Господи! Да не кровавый ли это бред сумасшедшего, маньяка-убийцы, которому грезятся горы изуродованных трупов? Нет, господа, вернее, товарищи сегодняшние российские коммунисты, – это откровения вашего вождя в 1905 году, и до красного террора, «чрезвычайных мер» гражданской войны ещё тринадцать лет...

Но вернёмся к нашим баранам.

Когда большевики уже взяли власть, «завоевали Россию», по весьма точному определению Владимира Ильича, общественное мнение изумлённой страны, содрогнувшись от ужаса, вызванного первыми преступлениями новых «народных» правителей, было убеждено в одном: «Эти антихристы и пару месяцев не удержатся у власти». И такое восприятие бывшей интеллектуальной улитой российского общества свершившегося исторического катаклизма было тоже, увы, своеобразным отражением «культурного состояния» России и российского народа.

Ну а победители? Они понимали, что свершили в своей стране и что делать дальше? Нет, не понимали, кроме Ленина и нескольких его ближайших соратников, и не знали, что делать. Опять же кроме Ленина, вот он знал, что и как вершить дальше. Однако все его коммунистические прожекты очень скоро натолкнулись на отчаянное сопротивление русских мужиков, отравленных, по словам пролетарского вождя, «идиотизмом деревенской жизни», и Ленин быстро понял, что внедрять социализм в тёмном российском обществе можно только силой: революционной армией и красным террором.

Однако главное, основополагающее заблуждение «победителей», на местах осуществлявших первое мероприятие советской власти (реквизиции, конфискации, хлебную монополию, первые расстрелы буржуев, заложников и прочих контрреволюционных элементов), – а в подавляющем большинстве «победители» – это безграмотные, необразованные люди, ослеплённые «великой» коммунистической идеей и опьянённые свалившейся на них бесконтрольной властью, – их главное сладострастное заблуждение «кремлёвский мечтатель» и его коллеги по верховной власти разделили полностью. А именно: после триумфа в России – были убеждены они – немедленно начнётся победоносная пролетарская революция во всём мире, и прежде всего в передовых капиталистических странах, где «революционный пролетариат» многочислен. Начала этой замечательной революции ждали со дня на день в буквальном смысле слова: в Кремле торопили своих агентов в Европе: «Почему не рапортуете?» В губкомах партии, в губернских городах сидели у телефонов, заключали пари: где вперёд начнётся, в Германии или в Англии? «А я говорю, во Франции!» – и пролетарским кулаком по столу. Но – не начиналось...

И это было первым разочарованием, но революционного жара не охладило. В течение всей гражданской войны предпринимались неимоверные усилия разжечь пожар мировой революции и в Европе и в Азии, правда, пока силами «угнетённых народов» при содействии эмиссаров из Москвы, – и это огромная отдельная тема.

А на исходе кровавой братоубийственной войны в собственном отечестве – «победоносной! – неугомонный Ильич, однажды собрав своих ближайших соратников, изрёк, посверкивая монгольскими глазками и засунув большие пальцы рук за края жилета:

– Что же, пора, судари мои! Наша доблестная армия под ружьём, от боев ещё не остыла, самое время. Поможем европейским товарищам, ускорим неизбежный исторический процесс!

А практический и теоретический фундамент для этой «братской помощи» был создан ещё в марте 1919 года, когда в Москве на Первом конгрессе вожди мирового пролетариата провозгласили образование Третьего – Коммунистического – Интернационала, объединявшего все коммунистические партии и группировки земного шара для совместной борьбы с общим врагом – мировым капитализмом. И с того окаянного марта Коминтерн стал кухней, естественно тайной, экспорта русской социалистической революции во все уголки планеты, где для этого открывалась хоть малейшая предпосылка, возникал, пусть мизерный, повод.

Итак... Осень 1920 года. «Германский молот и русский серп победят весь мир!» – под этим искромётным лозунгом Ленин двинул Красную Армию сначала на Европу, определив первую тактическую задачу (стратегическая – завоевание всего мира) тоже лозунгом, доступным красноармейцам, в массе своей полуграмотным и безграмотным, но окрылённым романтической мечтой о скорой мировой пролетарской революции: «Даёшь Варшаву! Даёшь Берлин!» Да... В десятку попал Михаил Светлов своими пронзительными поэтическими строками:

 
Я дом свой покинул, ушёл воевать, —
Чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать...
 

Невиданный поход возглавили лучшие советские военачальники: Троцкий, Сталин (особенно отличившийся в военной операции по потоплению в Волге баржи с пленными офицерами белой армии), Тухачевский, Егоров, Смилга.

На подступах к Варшаве польская армия, возглавляемая Пилсудским, нанесла «красному крестовому походу» из Москвы сокрушительное поражение, поляки перешли в мощное контрнаступление, польская армия пересекла советскую границу.

В Риге восемнадцатого марта 1921 года руководству «первого на планете государства рабочих и крестьян» были продиктованы позорные условия мира: Россия уступала Польше Западную Украину и Западную Белоруссию и выплачивала контрибуцию – 30 миллионов золотых рублей. (Это во время всеобщей экономической разрухи!..) Генерал Пилсудский стал польским национальным героем. Советские горе-полководцы были посрамлены (и среди них мстительный и ничего не забывающий Сталин, аукнется этот его военный позор полякам – массовым расстрелом польских офицеров в Катыни). Описание и анализ одной из первых акций Страны Советов на международной арене – «Весь мир насилья мы разрушим до основанья! А затем...». А что затем – мы теперь хорошо знаем.

Но «кремлёвский мечтатель» с товарищами, как известно, не угомонился, отныне вся деятельность Коммунистического Интернационала, финансируемая нищей Советской Россией, была подчинена одной цели: экспорту революции, но более изощрёнными, иезуитскими методами.

...Необходимо сделать из всего сказанного вывод: социализм, теперь надо уточнить – в ленинско-сталинском варианте, – удел ущербных стран, ущербных прежде всего в культурном, нравственном развитии общества, в просвещённости народа; практическое «строительство» подобного «социализма» возможно только в среде невежественного, несвободного населения, преобладающая масса которого задавлена материальной нуждой.

Увы! Именно таким государством была Российская империя накануне октября 1917 года, обескровленная и разрозненная несколькими годами империалистической войны.

Что же касается европейских стран так называемого социалистического лагеря, то им наш социализм был навязан военной силой, держался исключительно на советских штыках и рухнул там при первой возникшей возможности – как только в буквальном смысле слова рухнула Берлинская стена.

Кто же сегодня в мире остался верен великому марксизму-ленинизму? («Учение Ленина бессмертно, потому что оно верно». И. Сталин.) Давайте взглянем на карту. Куба и Северная Корея, народы которых под лучезарным солнцем грядущего коммунизма влачат жалкое, недостойное конца XX века существование. Китай? Но эта могучая страна сегодня ничего общего не имеет ни с ленинско-сталинским социализмом, ни с учением солнцеликого кормчего Мао. Экономика в ней бурно развивается по законам капитализма. Просто в силу исторических обстоятельств – с нашей помощью – коммунистическая партия этой страны, однажды придя к власти, с этой ничем не ограниченной, сладостной властью никак не хочет расстаться. Таков сегодня исторический парадокс, таящий в себе для Китая в недалёком будущем немалую опасность...

И наконец, ещё одно замечание – теперь о главном герое этого повествования Григории Каминском.

Если вы вникнете в биографии активных русский революционеров, имена которых вошли в отечественную историю, начиная с народовольцев, то обязательно обнаружите одну грань, которая определяет характер их деятельности и, в конце концов, формирует их личность в этой деятельности, диктует формы революционной работы, определяет поступки и поведение в обществе. Грань эта проста: был ли данный индивидуум арестован, судим, прошёл ли этапом по русским равнинам к месту своей ссылки и отбыл в ней свой срок. Словом, познал ли он российские тюрьмы, суд, ссылку, а то и каторгу.

Григорий Каминский в этом смысле оказался счастливчиком. Он, например, в отличие от своего старшего брата Ивана, избежал подобной участи. До «Великого Октября», надо добавить. Его первой тюрьмой были камера и пыточные подвалы Лубянки, а «судом» – пресловутая советская «тройка», штамповавшая – пачками в один день – свои приговоры без всяческих буржуазных судебных процедур и следствия.