Текст книги "Контракт с Господом (ЛП)"
Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
НА БОРТУ "БЕГЕМОТА“. Вторник, 11 июля 2006 года. 17.11
Залив Акаба, Красное море
– Так это вы! – повторила Андреа, скорее разгневанная, чем удивленная.
Когда они виделись в последний раз, Андреа вскарабкалась на шесть метров в высоту, преследуемая странной, но опасной личностью. В тот миг отец Фаулер спас ей жизнь, но также вырвал из ее рук Великий Репортаж, о котором мечтает каждый журналист. Его удалось заполучить Вудварду и Бернштайну, и Лоуэллу Бергману [1]1
Вудвард и Бернштайн раскрыли дело о незаконном прослушивании телефонных разговоров во время правления Ричардла Никсона, известное как Уотергейт. Лоуэлл Бергман раскрыл злоупотребления в табачной промышленности.
[Закрыть] удалось, смогла бы и Андреа. Но тут на ее пути повстречался этот священник.
Мне хотя бы удалось добиться – будь я проклята, если знаю как – эксклюзивного интервью с президентом Бушем, и благодаря этому интервью я нахожусь на борту этого корабля. По крайней мере, так ей казалось. Но та история уже быльем поросла, значение имело лишь настоящее, и Андреа не собиралась упускать такую возможность.
– Я тоже рад вас видеть, сеньорита Отеро, – улыбнулся он в ответ. – Я вижу, от вашего шрама не осталось даже воспоминания.
Девушка машинально дотронулась до лба, в том месте, где Фаулер восемнадцать месяцев назад оставил четыре отметины. Сейчас там была лишь тонкая бледная линия.
– У вас, конечно, золотые руки. Но с какой стати вы здесь? Вы что, шпионите за мной? Снова явились, чтобы действовать мне на нервы?
– В этой экспедиции я всего лишь наблюдатель от лица Ватикана. Ничего интересного.
Девушка недоверчиво посмотрела на священника. Из-за жуткой жары он носил лишь черную рубашку с короткими рукавами и воротником-стойкой и свободные брюки, тоже черные. Андреа впервые обратила внимание на смуглые руки священника. На крепких бицепсах вздувались вены с авторучку диаметром.
Не похоже на руки служителя культа.
– И для чего же Ватикану понадобился наблюдатель в археологической экспедиции?
Священник собирался уже ответить, как его прервал бодрый голос.
– Как мило! Я вижу, вы уже познакомились?
Доктор Харель, сияя очаровательной улыбкой, ворвалась в кормовой отсек. Андреа даже не взглянула в ее сторону.
– Что-то в этом роде. Отец Фаулер как раз собирался мне объяснить, с чего это он в последние пару минут изображал со мной Бретта Фавра [2]2
Бретт Фарв – бывший игрок в американский футбол, стартовый квотербек команд «Атланта Фалконс», «Грин Бэй Пэкерз», «Нью-Йорк Джетс» и «Миннесота Вайкингс».
[Закрыть].
– Вообще-то Бретт Фавр – квотербек. Он не ставит блоки, – заметил Фаулер.
– Что случилось, святой отец? – спросила Харель.
– Мисс Отеро пыталась прорваться на корму, когда мистер Кайн вышел из самолета. Боюсь, что у меня не было другого способа решить проблему. Весьма сожалею.
Харель кивнула.
– Понятно. В конце концов, она ведь не присутствовала на инструктаже по правилам безопасности. Не волнуйтесь, святой отец.
– Что значит "не волнуйтесь"? – возмутилась Андреа. – Вы все здесь что, с ума посходили?
– Успокойтесь, Андреа. К сожалению, в течение последних двух суток вы были нездоровы и поэтому не в курсе дела. Позвольте мне всё прояснить. Видите ли, Раймонд Кайн страдает агорафобией.
– Мне это сказал святой отец Футболист.
– Вы должны знать, что отец Фаулер не только священник, но и психолог. Можете прервать меня без колебаний, святой отец, если я что-то упущу. Что вы знаете про агарофобию, Андреа?
– Что это боязнь открытых пространств.
– В этом и состоит всеобщее заблуждение. На самом же деле проявления этой болезни намного сложнее, и дело не ограничивается одним лишь страхом перед открытыми пространствами.
Фаулер откашлялся.
– На самом деле люди, страдающие агорафобией, боятся потерять контроль над ситуацией, – сказал священник. Они боятся остаться в одиночестве или оказаться в том месте, откуда сложно выбраться, а также знакомиться с новыми людьми. Именно по этой причине они имеют привычку надолго запираться в четырех стенах.
– И что же происходит, когда они теряют контроль?
– Всё зависит от степени тяжести нервного расстройства. Случай мистера Кайна достаточно тяжел, поэтому велика вероятность, что ему грозит приступ паники, потеря чувства реальности, а также озноб, головокружение и тахикардия.
– Полагаю, что карьера биржевого маклера для них закрыта.
– И карьера нейрохирурга тоже, если уж на то пошло, – пошутила Харель. – Но они всё же могут вести нормальную жизнь. Среди них есть такие известные личности, как Ким Бейсинджер или Вуди Ален. В течение многих лет они боролись со своим недугом, и весьма успешно. Да и сам мистер Кайн построил свою империю из ничего. Но увы, последние пять лет его болезнь отчаянно прогрессирует.
– Интересно, что такого чертовски важного здесь происходит, что больной человек рискнул вылезти из своей раковины?
– В самую точку, Андреа, – сказала Харель.
Андреа заметила, что докторша как-то странно на нее смотрит.
Несколько секунд все молчали. Возобновил разговор Фаулер:
– Я надеюсь, что теперь вы простите мне излишнюю резкость.
– Возможно. Но вы меня чуть не задушили, – ответила Андреа, потирая шею.
Фаулер вопросительно посмотрел на Харель; та кивнула.
– Скажите, мисс Отеро... Вы все-таки рассмотрели тех мужчин, что вышли из ВА-609?
– Один из них был темноволосый молодой человек в очках, очень привлекательный. Другой – мужчина лет пятидесяти в черном и с огромным шрамом. А третий – худой человек с седыми волосами, думаю, что это и был мистер Кайн.
– Молодой человек – это секретарь Кайна, Джекоб Расселл. Мужчину со шрамом зовут Модженс Деккер, это начальник службы безопасности "Кайн индастриз". Поверьте мне, если бы вы приблизились к Кайну во время его перемещений, он мог бы... очень сильно разволноваться. Вы же не хотите, чтобы такое случилось.
Мощный звук сирены прокатился от носа до кормы.
– О, настало время для ознакомительного собрания, – сказала Харель. Наконец-то раскроется великая загадка. Идемте.
– Куда мы идем? – спросила Андреа, бросившись вслед за Харель. Все трое вернулись на центральную палубу и вошли в тот же коридор, по которому журналистка пробиралась несколько минут назад.
– Участники экспедиции впервые встретятся все вместе. Нам объяснят, какую роль будет играть каждый, и что важнее... что именно мы будем искать в Иордании.
– Кстати, доктор, какая у вас специализация? – спросила Андреа, когда они входили в зал собраний.
– Военврач, – ответила Харель небрежным тоном.
УБЕЖИЩЕ СЕМЬИ КОЭН. Февраль 1943
Вена
Йора Мейер сгорала от беспокойства, ее мучили болезненные ощущения – острое жжение в горле, порой вызывавшее головокружение. Такого с ней не было с четырнадцати лет, когда она в 1906 году бежала из Одессы от погромов, почти таща на себе обессилевшего деда. Ей повезло. Еще совсем юной она смогла найти работу в доме семейства Коэнов, которым принадлежала фабрика в Вене. Йозеф был их старшим сыном. Когда шадшан, сваха, нашла для него подходящую еврейскую невесту, Йора переселилась в дом молодых и стала няней их детей. Первые годы их первенца, Элана, прошли в роскоши и всеобщей любви. Но вот маленький Юдель...
Малыш свернулся клубочком на импровизированном ложе, которое для него устроили, постелив прямо на полу пару одеял. До вчерашнего дня он спал вместе с братом. В этой постели Юдель выглядел совсем крохотным и печальным. Без родителей тесное помещение казалось ему огромным.
Бедный Юдель. Эти четыре квадратных метра почти с самого рождения составляли весь его мир. В тот вечер, когда он появился на свет, вся семья, включая Йору, была в больнице. Никто из них так и не вернулся в роскошный особняк на Ринштрассе.
Это случилось 9 ноября 1938 года – в тот день, который позже войдет в историю под именем Хрустальной ночи, или Ночи разбитых витрин. Дед и бабушка Юделя стали одними из первых жертв этого страшного погрома. Роскошный особняк на Ринштрассе сгорел дотла, как и стоявшая по соседству синагога, пока пожарные выпивали и посмеивались.
Единственным имуществом, которое Коэнам удалось спасти, была кое-какая одежда, да еще таинственный сверток, который отец Юделя взял с собой в больницу, чтобы провести над новорожденным некий обряд. Йора так и не узнала, что там было, поскольку господин Коэн настоял, чтобы все покинули больничную палату на время обряда, в том числе и едва держащаяся на ногах Одиле.
Оставшись почти без денег, Йозеф не решился, а, может, просто не мог покинуть страну. Как и многие в те времена, он считал, что буря скоро уляжется, и стал искать для семьи убежище у австрийских друзей-католиков. Не забыл он и о Йоре, и это, в свою очередь, повзрослевшая фройляйн Мейер тоже не забыла. Но лишь немногие друзья решились противостоять охватившему оккупированную Австрию страху. Собственно, помог им лишь один, старый судья Рат, хотя это стоило ему жизни. Он спрятал их в своем доме, в одной из комнат, собственноручно выстроив кирпичную стену и оставив в ней узкий лаз вместо двери. Вход закрывал низкий книжный шкаф.
Они втиснулись в этот склеп декабрьской ночью 1939 года, решив, что война продлится всего несколько недель. Спать всем одновременно было невозможно из-за недостатка места. Все их пожитки составляли масляная лампа и ведро, пищу и воздух они получали лишь в час ночи, через два часа после того, как служанка судьи покидала дом. Так что в половине первого судья начинал медленно отодвигать шкаф. Из-за его преклонных лет это занимало почти полчаса, с многочисленными передышками, и наконец он сдвигал шкаф достаточно, чтобы все могли выйти.
Судья Рат и сам был пленником обстоятельств. Он прекрасно знал, что муж служанки – член нацистской партии. На те несколько дней, в течение которых он строил убежище для Коэнов, он дал ей отпуск и отправил в Зальцбург, а по возвращении заявил, что поменял систему газоснабжения. Он не осмеливался уволить служанку, это дало бы повод для слухов. Он не решался и покупать много продуктов, а с тех пор, как ввели карточки, с каждым разом становилось всё сложнее прокормить пятерых. Йора ему сочувствовала, потому что судья продал все свои ценности, чтобы снабдить их мясом и картошкой с черного рынка, которые он тайно хранил на чердаке. Ночью, когда они выходили, как босые и безмолвные призраки, он спускался с чердака с едой.
Коэны не решались покидать убежище больше, чем на несколько часов. Пока Йора мыла детей и следила, чтобы они немного размялись, Йозеф и Одиле вели тихие беседы с судьей. Целыми днями они не смели произнести ни единого слова, боялись даже шелохнуться. Дни проходили один за другим в состоянии полусна; Йоре это казалось настоящей пыткой – до тех пор, пока она не услышала о концлагерях в Треблинке, Дахау и Освенциме, по сравнению с которыми собственная жизнь начала казаться вполне сносной. Самые простые вещи стали теперь настоящей проблемой. В новых условиях оказалось необычайно сложно достать воды, справить естественные надобности или поменять подгузники Юделю. Йора не уставала удивляться стойкости и мужеству Одиле Коэн, которая разработала сложную знаковую систему, при помощи которой вела долгие и ожесточенные споры с мужем.
В этом безмолвии прошли три года. Юдель научился произносить не больше четырех или пяти слов. Хорошо хоть, характер у него был спокойным. Он редко плакал, предпочитая лежать на руках Йоры, а не в материнских, хотя Одиле это, похоже, не особо волновало. Она смотрела только на Элана, который больше всех страдал от заточения. Когда в ноябре 1938 года разразились погромы, он был непоседливым и избалованным пятилетним мальчиком. Теперь, проведя в заточении более тысячи дней, он выглядел потерянным и даже слегка пришибленным. Он всегда старался последним войти в убежище, когда наставала пора возвращаться. Много раз он отказывался входить, вцепляясь в стену. В таких случаях к брату подходил Юдель и брал его за руку, подбадривая отважиться на очередную жертву – провести несколько бесконечных часов в темноте.
И вот неделю назад Элан не выдержал. Когда вся семья вернулась в убежище, он выскользнул за дверь. Скрюченные пальцы судьи ухватили было его за рубашку, пытаясь остановить, но мальчишка вырвался и пустился бежать. Йозеф бросился за ним, но, когда он выскочил на улицу, Элана и след простыл.
О его судьбе стало известно лишь три дня спустя, когда в газете "Кронен Цайтунг" была опубликована заметка о том, что на улице обнаружен неизвестный еврейский мальчик с признаками умственной отсталости. Мальчика поместили в Шпигельгрундскую детскую больницу. Судья пришел в ужас. Когда он, пытаясь проглотить застрявший в горле ком, рассказал Коэнам, какая судьба, возможно, ждет ребенка, всегда столь рассудительная Одиле словно обезумела. У Йоры голова пошла кругом, как только фрау Коэн вышла за дверь. Под мышкой она держала тот самый сверток, который Коэны взяли с собой в больницу несколько лет назад. Муж, несмотря на протесты супруги, последовал за ней, но прежде передал Йоре конверт.
– Это для Юделя, – сказал он. – Пусть откроет в день бар-мицвы [3]3
Бар-мицва – возраст религиозного совершеннолетия в иудаизме. Когда ребёнок достигает совершеннолетия (13 лет для мальчиков), он становится ответственным за свои поступки.
[Закрыть].
Последующие две ночи были самым ужасным временем в ее жизни. Йора с нетерпением ждала новостей, однако судья в эти дни был еще более молчалив, чем обычно. Весь предыдущий день в доме слышались какие-то странные звуки и шорохи. И вот, наконец, книжные полки сдвинулись среди бела дня, и в проеме появилось лицо судьи.
– Наружу, быстро! Нельзя терять ни секунды.
Йора зажмурилась. Она с трудом признала в этом мощном сиянии снаружи солнечный свет. Юдель никогда в жизни его не видел. Он испуганно забился обратно в убежище.
– Йора, мне очень жаль. Вчера арестовали Йозефа и Одиле, но я вам ничего не сказал, чтобы не волновать вас еще сильнее. Больше вам нельзя здесь оставаться. Сейчас их допрашивают, и никто не знает, сколько они продержатся. В конце концов из них вытянут, где Юдель.
– Госпожа ничего не скажет, – сказала Йора. – Она очень стойкая.
Судья покачал головой.
– Им пообещают жизнь старшего в обмен на то, что они раскроют, где скрывается младший, а то и еще чего похуже. Эти люди умеют развязывать языки.
Йора разрыдалась.
– Перестаньте, Йора, у нас нет времени. Когда Йозеф и Одиле не вернулись, я отправился в болгарское посольство, чтобы навестить одного друга. С его помощью я выправил вам документы на имя Беляны Богомил, гувернантки, и Михаила Живкова, сына болгарского дипломата. Предполагается, что вы вместе с вашим подопечным провели Рождество у его родителей, а теперь везете ребенка обратно в школу. – С этими словами он протянул ей две прямоугольные карточки. – А вот два билета до Старой Загоры. Но вы туда не поедете.
– Не понимаю, – сказала Йора.
– Это официальная цель вашего путешествия, но вы останетесь в Чернаводэ. Там поезд делает короткую остановку. Вы сойдете с поезда, якобы чтобы размяться, беззаботные и без каких-либо чемоданов или вещей в руках. А потом исчезнете. Констанца – в шестидесяти километрах на восток. Вам придется проделать весь путь пешком или на машине, если уговорите кого-нибудь вас подвезти.
– Констанца, – повторила Йора, пытаясь запомнить всё, несмотря на смятение.
– Раньше это была Румыния, а теперь Болгария. А что будет завтра – кто знает? Для вас имеет значение, что это морской порт, который нацисты не особо контролируют. Там вы найдете корабль в Стамбул. А из Стамбула доберетесь куда угодно.
– Но у нас нет денег. Мне нечем заплатить за билет.
– В этом конверте достаточно денег, чтобы купить билеты. И вот вам еще несколько марок на непредвиденные расходы.
Няня огляделась. В доме не осталось даже мебели, и Йора поняла, что за шум слышала вчера: старик заложил всё свое имущество, чтобы дать им этот шанс.
– Как вас отблагодарить, судья Рат?
– Никак. Ваше путешествие будет очень опасным. Я даже не уверен, что пропуска вам помогут. Да простит меня Бог, надеюсь, что не посылаю вас на смерть.
Два часа спустя Йора смогла вытащить мальчика на лестницу. Она уже собиралась бежать наружу, как у тротуара затормозил грузовик. Все живущие под гнетом нацистов хорошо знали эту похоронную мелодию. Начиналось всё с визга тормозов, потом были крики и глухой топот сапог по снегу. Затем топот становился отчетливей, когда подметки стучали по дереву, и все молились, чтобы эта песня длилась как можно дольше. Звук нарастал, а потом наступала пауза, когда музыканты стучали в дверь. И тут возникал жалобный хор, иногда заканчивающийся соло автоматной очереди. А когда песня стихала, снова зажигался свет, люди за столом продолжали обедать, а матери семейств улыбались, будто ничего не произошло.
Йора прекрасно знала эту мелодию и спряталась под лестницей, услышав первые ее такты. Солдат нервно прошел по темному крыльцу, пока его товарищи стучали в дверь Рата. В его руке был фонарь, и голодный луч света прорезал тьму, наткнувшись на серый потрепанный ботинок Йоры. Юдель с такой силой в нее вцепился, что Йоре пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть от боли. Солдат стоял так близко, что оба чуяли, как пахнет кожей его пальто, и холодный, металлический и сальный запах его оружия.
Наверху лестницы послышался звук выстрела. Солдат бросился к своим товарищам, которые что-то возбужденно кричали. Йора взяла Юделя на руки, вышла наружу и медленно пошла вдоль по улице.
НА БОРТУ "БЕГЕМОТА“. Вторник, 11 июля 2006 года. 18.03
Залив Акаба, Красное море
Почти все помещение занимал вытянутый стол с расставленными на нем в строгом порядке картонными папками, напротив которых сидели человек двадцать. Харель, Фаулер и Андреа вошли последними, так что им пришлось занять оставшиеся места. Андреа села между молодой афроамериканкой, одетой по-военному, и мужчиной средних лет с пышными усами. Девушка не обратила на нее никакого внимания, продолжая болтать со своими приятелями слева, в такой же, что и у нее, одежде. Мужчина протянул руку с толстыми шершавыми пальцами, похожими на упаковку из шести банок пива.
– Томми Айхберг, водитель, – представился он. – А вы, должно быть, мисс Отеро.
– Ну надо же, еще один человек меня знает. Приятно познакомиться.
Айхберг улыбнулся. У него было приятное круглое лицо, он начинал лысеть.
– Надеюсь, что вы уже лучше себя чувствуете.
Андреа собиралась уже ответить, но ее прервал громкий и неприятный кашель. Только что вошел старик, которому было далеко за семьдесят. Из-за многочисленных морщин глаз почти не было видно, и этот эффект только усиливался под маленькими очками. У старика была густая копна волос и огромная седая борода, развевающаяся, словно облако пепла. Он был в шортах и рубашке цвета хаки и массивных черных ботинках. Говорил он резко и неприятно, будто вгрызающийся в десну скальпель. Он начал свою речь, как только занял место во главе стола, где имелся портативный сенсорный экран. Рядом сидел секретарь Кайна.
– Дамы и господа. Меня зовут Сесил Форрестер, и я профессор библейской археологии в Массачусетском университете. Это, конечно, не Сорбонна, но тоже неплохое место.
Некоторые помощники профессора вежливо заулыбались, поскольку слышали эту шутку уже миллион раз.
– Вы наверняка строите догадки относительно цели этой поездки с тех самых пор, как ступили на борт судна. Полагаю, что ваши, а лучше сказать, наши контракты с "Кайн индастриз" о соблюдении конфиденциальности требуют соблюдения полного молчания с вашей стороны с момента их подписания и до того времени, когда ваша смерть осчастливит ваших наследников. Условия моего контракта, к сожалению, включают также необходимость ввести вас в курс дела в течение следующих полутора часов. Вы можете меня прервать, только чтобы задать умный вопрос. Мистер Расселл передал мне файлы с вашими данными, так что уровень вашего IQ мне известен, как и любимые марки презервативов. А потому люди мистера Деккера могут и не пытаться это сделать.
Развернувшаяся в сторону оратора Андреа услышала за спиной угрожающий шепот. Люди в форме нервно заерзали.
– Этот сукин сын считает себя самым умным, – услышала она. – Может, придется заставить его проглотить все зубы.
– Молчать!
Голос был тихим, но с оттенком такой жестокости, что Андреа не могла сдержать дрожь. Она повернула голову, чтобы увидеть, что он принадлежит Моргенсу Деккеру, человеку со шрамом, который стоял, опершись на переборку, в нескольких метрах позади. Солдаты тут же замолчали.
– Что ж, теперь, когда все заняли свои места, – продолжил Сесил Форрестер, – я вас представлю. Здесь собрались двадцать три человека, чтобы совершить величайшее открытие всех времен, и все вы сыграете в нем свою роль. Вы уже знакомы с мистером Расселом, который сидит справа от меня. Это он отобрал вас всех.
Помощник Кайна в качестве приветствия слегка наклонил голову.
– Справа от него – отец Энтони Фаулер, в экспедиции играющий роль наблюдателя от Ватикана. За ним группа трудяг: Нури Зайит и Рани Петерке, повар и его помощник. Роберт Фрик и Брайан Хэнли – по хозяйственной части.
Оба повара были мужчинами в возрасте. Зайит был человеком около шестидесяти, худым и с запавшими губами, а его помощник – крупнее и моложе, Андреа не могла сказать, на сколько именно. Оба администратора, наоборот, были молодыми и смуглыми.
– Помимо этих работников, получающих явно больше, чем они заслуживают, здесь есть мои помощники-подхалимы. Все читают лекции в дорогих университетах и думают, что знают больше, чем я: Давид Паппас, Гордон Дарвин, Кира Ларсен, Стоув Эрлинг и Эзра Левин.
Молодые археологи беспокойно заерзали на стульях, пытаясь придать лицам выражение абсолютной компетентности. Андреа стало их жаль. Этим пятерым было около тридцати лет, однако по причине безграничного ужаса, который наводил на них Форрестер, они сейчас казались гораздо моложе и растеряннее, чем были в действительности. Все они сидели по другую сторону стола, напротив людей в форме и молодой журналистки.
– И, наконец, мистер Деккер и его церберы: близнецы Готтлибы, Альрик и Алдис, Теви Ваака, Пако Торрес, Мария Джексон и Льюис Мэлони. Их задача – заботиться о нашей безопасности, являясь поистине тяжелой артиллерией нашей экспедиции. Кстати, вы не почувствовали разрушительной иронии этой фразы?
Военные даже бровью не повели, однако Деккер резко подался вперед, облокотившись локтями на стол.
– Мы направляемся в приграничную зону исламской страны, – заговорил он. – Учитывая характер нашей миссии... Короче говоря, местные жители вполне могут оказать нам недружелюбный прием. Я уверен, что профессор Форрестер оценит тяжесть нашей артиллерии, если это случится.
Форрестер уже открыл было рот, собираясь ответить, но что-то в лице Деккера навело его на мысль, что сейчас не самое лучшее время для пререканий.
– Чуть правее вы видите Андреа Отеро, нашего персонального летописца. Прошу вас сообщать ей все сведения и подавать заявки на интервью, чтобы она могла во всех подробностях поведать историю нашей экспедиции всему миру.
Девушка с улыбкой огляделась по сторонам и получила несколько улыбок в ответ.
– Человек с усами – Томми Айхберг, наш водитель. И, наконец, справа от него – наш персональный врач, Док Харель.
– Не переживайте, если не запомните всех имен, – сказала доктор Харель, поднимая руку. – Мы проведем много дней в таком месте, где не слишком много культурных событий, так что хорошо друг друга узнаем. Не забудьте надеть бейджи, которые команда оставила в ваших каютах.
– Мне плевать, запомните ли вы имена остальных, если будете как следует выполнять свою работу, – прервал ее старый профессор. – Если вы посмотрите на интерактивную доску, то я расскажу вам одну историю.
Экран засветился, и на нем появилось компьютерное изображение старого города. Над долиной возвышался город с домами цвета охры и терракотовыми крышами, окруженный тройной стеной. Улицы были наполнены людьми, занятыми своими повседневными делами. Андреа поразилась детальности презентации, достойной лучших голливудских продюсеров, но увы, сопровождавший документальный фильм голос рассказчика принадлежал всё тому же профессору, который из-за своего нарциссизма не понимал, каким жутким тембром обладает. Так и голова может разболеться, подумала девушка.
Итак, добро пожаловать в Иерусалим, в апрель 70 года от Рождества Христова. Вот уже долгих четыре года, как город захватили восставшие фанатики, которых никак не удается оттуда выбить. Римляне, официальные хозяева Израиля, не желают больше терпеть такое положение дел, и Рим поручает Титу подавить восстание и должным образом покарать бунтовщиков.
Представьте себе мирную картину: женщин с кувшинами у колодцев, детей, играющих неподалеку. И вдруг на горизонте появляются штандарты, увенчанные орлиными головами. Люди слышат звуки труб, дети в ужасе бросаются под защиту городских стен.
И вот спустя несколько часов город берут в осаду четыре римских легиона. Эта уже четвертая его осада; три предыдущие жителям города удалось отразить. Однако Тит применяет весьма хитрый стратегический прием. Он позволяет всем паломникам, прибывшим в Иерусалим на праздник Пасхи, беспрепятственно войти в город, однако не выпускает их обратно. Таким образом, в осажденном городе оказалось вдвое больше народу. Запасы пищи и воды стремительно сокращаются. Римские легионы атакуют северную часть города, разрушив третью городскую стену. Наступил май, город еще держится, но его падение – всего лишь вопрос времени.
Изображение тарана, разрушающего стену, а первосвященники тем временем наблюдают с самой высокой горы над городом, со слезами на глазах.
Город падет в сентябре, и Тита настигнет кара, предсказанная Веспасианом. Большинство горожан погибнут под ударами мечей или разбегутся, их имущество будет разграблено. А храм будет разрушен.
Группа легионеров окружает трупы и вытаскивает из охваченного огнем храма огромный семисвечный канделябр, а их генерал улыбается, сидя высоко в седле.
Второй храм Соломона был разрушен до самого основания, и так и не восстановлен до сих пор. Многие храмовые сокровища были разграблены. Многие, но не все. После того, как в мае пала третья стена, первосвященник по имени Ирмсиаху решил спасти хотя бы часть храмовых сокровищ. Он отобрал двадцать храбрецов и вручил им мешки с драгоценностями. Первых двенадцать храбрецов он снабдил подробными указаниями, куда нести мешки и что с ними делать. В этих мешках помещались традиционные, если можно так выразиться, ценности, главным образом, золото и серебро.
Старый первосвященник с белой бородой и в черном одеянии о чем-то беседует с двумя молодыми людьми, в то время как остальные дожидаются своей очереди в каменной нише, тускло освещенной факелами.
Зато последним восьми храбрецам Ирмсиаху дал совершенно особое задание. И их миссия была намного опаснее, чем у других.
Первосвященник с факелом в руке ведет за собой пятерых мужчин, несущих тяжелый груз на носилках, через запутанный лабиринт туннелей и переходов.
При помощи хитрой сети подземных ходов, расположенных под Иерусалимом, Ирмсиаху вывел их далеко за пределы осажденного города. Эту зону частично держал под контролем Х легион Фретенсис, каждый час там ходили патрули, но доверенным людям первосвященника удалось доставить свой тяжкий груз в Исрихо, нынешний Иерихон, к рассвету следующего дня. И здесь след сокровищ исчезает навсегда.
Профессор нажал на кнопку, и экран погас. Затем Форрестер повернулся к своей аудитории, многозначительно выжидая.
– Стойкость этих людей прямо-таки беспредельна. Они прошли двадцать два километра, и при этом несли на себе огромную тяжесть целых девять часов. И это было только начало пути.
– Что они несли, профессор? – спросила Андреа.
– Полагаю, это было нечто весьма ценное, – ответила Харель.
– Всё в свое время, дорогие мои. Ирмсаху вернулся в город, где в течение следующих двух дней создал некий документ, для чего использовал еще более мудреный шифр. Это была подробная карта с пояснениями, как найти место, где спрятаны сокровища храма, которые он должен был спасти... Но он не мог сделать это в одиночку. Эта карта была скорее словесными указаниями, выбитыми на тонком листе меди длиной в три метра.
– Почему именно на медном листе? – спросил кто-то сзади.
– Потому что, в отличие от папируса или пергамента, медь – гораздо более прочный материал. Правда, и работать с ней намного труднее. Он набрал пять человек, которые выбили весь текст, сменяя один другого. Когда работа была окончена, Ирмсиаху разделил текст на две части и одну из них для пущей безопасности отослал в общину Иссеитаса, которая располагалась неподалеку от Иерихона. Другую часть он передал своему сыну, который тоже был первосвященником, коэном [4]4
Коэны или кохены – еврейское сословие священнослужителей в иудаизме, состоящее из потомков рода Аарона. Коэны исполняли священнослужение сначала в Скинии, а впоследствии в Иерусалимском храме. Статус коэна передаётся по наследству по отцовской линии, при условии соблюдения ряда определённых ограничений.
[Закрыть], как и он сам. Эту историю мы знаем, можно сказать, из первых рук, поскольку Ирмсиаху описывал ее в своих дневниках. Но потом, во время войны 1882 года, следы медного свитка были утеряны.
Старик сделал паузу, чтобы перевести дух и глотнуть воды. На мгновение он перестал казаться помпезным и сморщенным манекеном и стал больше походить на человека.
– Господа, теперь вы знаете об этой истории больше, чем любой эрудит в мире. Никому не известно, как был написан этот манускрипт. Однако он приобрел большую известность, когда в 1952 году в палестинской пещере была найдена одна его часть. Манускрипт находился среди примерно восьмидесяти пяти тысяч текстовых фрагментов, которые до этого времени были найдены в Кумране.
– Так это и есть знамениты Медный свиток Кумрана? – осведомилась доктор Харель.
Археолог снова включил экран, где появился снимок фрагмента знаменитого свитка. Скрученная пластинка из темно-зеленого металла с почти нечитаемыми буквами на поверхности.
– Именно так его и называют. Он тут же привлек внимание исследователей, как благодаря своему необычному содержанию (которое никто до сих пор не смог перевести), так и из-за материала, из которого был сделан – меди. Ясно, что поначалу это был список сокровищ, состоящих из шестидесяти четырех предметов. Начало текста дало представление о том, что искать и где, например:
"В пещере в сорока шагах на восток от Башни Ачор копайте на метр в глубину. Там шесть слитков золота".
Но указания были смутными, а описанные количества золота казались нереальными (около двухсот тонн золота и серебра), так что "серьезные" исследователи назвали это мифом, легендой, фальсификацией, шуткой.
– Столько беспокойства из-за какой-то шутки, – произнес Томми Айхберг.
– Именно! Блестяще, Айхберг, просто блестяще, особенно для шофера, – заявил Форрестер, который, похоже, не мог произнести ни единого предложения, не добавив к нему оскорблений. – В 70 году не было хозяйственных магазинов. Огромная пластина из 99-процентной меди уже сама по себе стоила недешево. И никто не стал бы писать на таком дорогом носителе вымышленную историю. И в этом заключался луч надежды. Предмет номер шестьдесят четыре, согласно описанию в свитке, представлял собой "текст вроде этого, с указаниями и ключом для обнаружения описанных предметов".
