Текст книги "Контракт с Господом (ЛП)"
Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
НИЖНИЙ ИСТ-САЙД. Декабрь 1943 года
Нью-Йорк
Юдель был так голоден, что едва ощущал другие части своего тела. Он чувствовал лишь, что тащит по улицам Манхэттена свой желудок. Он искал убежище в подъездах и переулках, но нигде не мог оставаться достаточно долго. Через некоторое время шум, свет или голос пугали его, и он бросался бежать, сжимая потрепанный узелок с одеждой – свое единственное имущество. Не считая небольшого промежутка времени в Стамбуле, он не знал другого безопасного места, кроме трюма корабля. Шумный, бесшабашный и сверкающий Нью-Йорк казался Юделю сумрачным лесом. Он пил в фонтанах и канализационных канавах. Пьяный нищий вцепился ему в ноги, когда он проходил мимо. На углу его окликнул полицейский. Его форма напомнила Юделю то чудовище с фонарем, которое искало их в доме судьи Рата. Он убежал.
Вечером, через три дня после схода на берег, мальчик в изнеможении рухнул в грязь в закутке на Брум-стрит. Над головой шумели жильцы доходного дома, гремели посудой, спорили, затевали любовные ссоры, в общем, шла жизнь. На несколько минут Юдель потерял сознание. Он пришел в себя, почувствовав, как что-то пробежало по его лицу. Он понял, что это, еще до того как с отвращением открыл глаза. Крыса не обращала на него ни малейшего внимания, направляясь к перевернутому помойному баку, откуда торчал кусок черствого хлеба. Это был крупный кусок, слишком большой для бегущей к нему крысы. Она начала его грызть.
Юдель как мог подполз к баку. Дрожащими пальцами он откинул крышку и стукнул ей крысу, но не попал. Она уставилась на него безжизненным взглядом, по-прежнему вонзив зубы в сухарь. Мальчик нащупал сломанную ручку зонтика и ткнул ей в крысу. Та в конце концов признала себя побежденной и побежала на поиски более легкой добычи.
Мальчик протянул руку к куску хлеба, открыл было рот, чтобы жадно его откусить, но тут же закрыл и положил хлеб на колени. Он вытащил из узелка какую-то бесформенную тряпку, натянул ее на голову и поблагодарил Бога за этот дар.
– Барух Ата Адонай, Элохейну Мелех хаолам, хамоци лехем мин хаарец [28]28
Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, вырастивший хлеб из земли (иврит).
[Закрыть].
В переулке на пару минут приоткрылась дверь. Старый раввин стал свидетелем дуэли Юделя с крысой, незамеченный последним. Когда он услышал молитву, благословляющую хлеб, из уст этого голодного мальца, по его лицу скатилась слеза. Он в жизни не видел ничего подобного. В этой вере не было ни отчаяния, ни сомнений.
Раввин смотрел на мальчика еще некоторое время. Его синагога была очень бедной, он едва собирал достаточно, чтобы она не прекращала работу, вопреки всем ожиданиям. По этой причине его решение было хорошо обдуманным.
Юдель заснул среди остатков еды и мусора. Он так и не очнулся, когда раввин поднял его на руки и осторожно перенес внутрь синагоги.
Старая печка сохранит внутри тепло еще на несколько ночей. А там видно будет, сказал себе раввин.
Пока он снимал с мальчика грязное тряпье и закутывал его в собственное одеяло, раввин нашел сине-голубую карточку, которую Юделю вручили на острове Эллис, где значилось его имя – Раймонд Кайн, имеющий семью на Манхэттене. Также он обнаружил конверт, на котором прочел на идиш:
"Моему сыну Юделю Коэну,
не читать до бар-мицвы
Ноябрь 1951 года"
Раввин вскрыл конверт, считая, что это поможет определить происхождение мальчика. Прочитанное его поразило и смутило, но подкрепило убежденность в том, что сам Господь привел этого мальчика к его двери.
Снаружи крупными хлопьями повалил снег.
ПИСЬМО ЙОЗЕФА КОЭНА СВОЕМУ СЫНУ ЮДЕЛЮ. Вторник, 9 февраля 1943 года
Вена
Дорогой Юдель!
Я пишу эти плотные строчки в надежде, что наши любовь и забота заполнят пробелы, которые оставляет спешка и неопытность пишущего. Я никогда не был силен в показе своих чувств, как прекрасно известно твоей матери. С тех пор как ты родился, вынужденная близость в той клетке, куда нас заперла война, опустошила мое сердце. Меня печалит, что я никогда не видел, как ты играешь при солнечном свете, и никогда уже этого не увижу. Господь выковал нас в горниле испытаний, но мы их не прошли. Тебе предстоит исполнить то, на что мы оказались не способны.
Через несколько минут мы отправимся на поиски твоего брата и больше никогда не вернемся. Твоя мать не слушает доводов рассудка, а я не могу позволить ей идти одной. Это дорога к верной смерти, в этом я не сомневаюсь. Когда ты прочтешь это письмо, тебе уже исполнится тринадцать. Ты будешь спрашивать, что за безумие овладело твоими родителями, чтобы вот так уйти, отдав себя в руки врага. Почему мы так поступили? Я пишу это письмо частично и потому, чтобы ответить на этот вопрос самому себе.
Время поджимает, а мне нужно сказать тебе много важного. Многие столетия члены нашей семьи хранили священный предмет. Речь идет о свече, которая сопровождала день твоего рождения. Из-за ужасных обстоятельств, это единственное, что у нас осталось, единственная ценность, и потому твоя мать заставила меня поставить ее на кон, чтобы попытаться спасти твоего брата.
Это будет столь же бессмысленная жертва, как и наша жизнь. Но это не имеет значения. Я бы не сделал это, если бы ты не остался внутри, а в тебя я верю. Я бы хотел объяснить тебе, что в этой свече такого особенного, но и сам этого не знаю. Я знаю лишь, что хранить ее в целости и сохранности – это моя миссия, миссия, переходящая от отца к сыну уже многие поколения, миссия, которую я провалил, как и всю свою жизнь.
Найди свечу, Юдель. Мы вручим ее врачу, который удерживает твоего брата в детской больнице АМ Шпигельгрунд. Если она поможет твоему брату спастись, то найдите ее вдвоем. Если же нет, то молю тебя именем Всевышнего, чтобы спасся хотя бы ты, и чтобы когда ты будешь читать эти строки, война уже закончилась.
И еще кое-что. От обширного наследства, которое причиталось Элану и тебе, мало что осталось. Принадлежащие семье фабрики – в руках нацистов. Текущие счета в австрийских банках уже давно конфискованы. Наши квартиры сожгли во время Хрустальной ночи. Но к счастью, мы можем тебе кое-что оставить. Мы всегда хранили семейный депозит на непредвиденные случаи в швейцарском банке. Мало-помалу мы его увеличивали, каждые два или три месяца отправляясь в поездку, иногда вкладывая лишь несколько сотен франков. Нам с твоей матерью так нравились эти вылазки на выходные! Это не громадное состояние, всего каких-то пятьдесят тысяч франков, но эти деньги оплатят твою учебу и проживание где ты захочешь. Деньги находятся на номерном счете в банке "Кредит Суисс", счет 336923348927R на мое имя. Директор спросит у тебя пароль. Это "Перпиньян".
Вот и всё. Молись каждый день, не забывай про свет Торы, почитай свой дом и свой народ.
Да будет благословен Господь, наш истинный Бог, сущий на небесах, истинный судия. К нему я иду, как уйдешь и ты. Да хранит тебя Бог!
Твой
Йозеф Коэн
ХАКАН
Он столько времени подавлял свою истинную личность, что когда они наконец нашли, что искали, почувствовал страх. Страх, превратившийся в облегчение, потому что теперь он сможет сбросить эту мерзкую маску.
Это будет на следующий день, утром. Все соберутся в столовой на завтрак. Никто ничего не подозревает.
За десять минут до этого он подсунул ее под платформу палатки. Простой, но очень мощный механизм, и превосходно скрытый. Они будут находиться наверху и ничего не заметят. А минуту спустя уже будут держать отчет перед Аллахом.
Он засомневался, подавать ли сигнал после взрыва. Братья придут и разделаются с гордыми солдатиками. С теми, кто выживет, разумеется.
А потом решил подождать еще несколько часов. Дать им время закончить работу. Без вариантов и без выхода.
Вспомни бушменов, подумал он. Когда обезьяна находит воду, но еще ее не выпила...
БАШНЯ КАЙН. Четверг, 20 июля 2006 года. 23.22
Нью-Йорк
– Как скажешь, коллега, – сказал белокурый тощий слесарь. – Мне лично лениво. Зарплата-то всё равно идет, заработает здесь что или нет.
– Ну тогда и бог с ним, приятель, – согласился с ним толстяк с волосами, забранными в хвостик. Оранжевый комбинезон сидел на нем так плотно, что ткань на спине, казалось, вот-вот лопнет.
– Гляди, уже лучше вроде? – сказал охранник. – Вернетесь завтра, и все дела. У меня и без того проблем хватает, будь оно всё проклято. У меня двое на больничном, некого отправить за вами присматривать. А по правилам в таком случае я не могу пускать сюда сторонний персонал после восьми.
– Даже не передать, как я тебе благодарен, – сказал блондин. – Если повезет, работенка придется на другую смену. Никогда не нравилось чинить разрывы.
– Эй, погоди, погоди. О чем это ты? Что за разрывы?
– Ну дык, это... Бум, и кирдык, усекаешь? То, что произошло в галерее Саатчи. Кто этим занимался, Бенни?
– Думаю, Луис с косичкой, – ответил толстяк.
– Ага, Луис с косичкой, клевый чувак. Благослови его Бог.
– Бог с этим, чувак. Ладно, пока, мужик. Желаю хорошо провести вечер.
– Может, махнем в "Шпинато"?
– Всему свое время.
Оба слесаря взяли свои вещи и направились к выходу.
– Да погодите вы, – произнес охранник, с каждым словом становящийся всё беспокойнее. – А что случилось с Луисом с косичкой?
– Ну знаешь, вызвали на аварию вроде сегодняшней, и они не могли проникнуть в здание, потому что не знали, что делать с сигнализацией и всё такое. Ну вот, а давление в канализационных трубах стало слишком сильным, и они начали прорываться, ну ты понимаешь, и дерьмо как хлынет, прям по всему этажу.
– Ага... прям как в треклятом Вьетнаме.
– Э, да ладно тебе, ни в каком Вьетнаме ты не был. Мой отец был во Вьетнаме.
– Твоему папаше уже семьдесят стукнуло.
– И потому Луиса с косичкой теперь кличут Луисом Лысым. Представь, какой это был кошмар. Надеюсь, там у тебя не осталось ничего ценного, потому как завтра всё будет покрыто дерьмом.
Охранник еще раз проверил огромный монитор, расположенный в гигантском вестибюле. Лампа тревоги в зале 328Е моргала желтым светом, что означало проблемы с канализацией или с газом. Это умное здание само сообщало, когда нужно завязать шнурки на ботинках.
Он сверился по внутренней документации, где находится зал 328Е, и побледнел.
– Черт. Это же главный конференц-зал. На тридцать восьмом этаже.
– Уууу, плохи дела, коллега, – сказал толстяк. – Уверен, что там полно кожаных кресел и картин Ван Гонга.
– Ван Гонга? Вот же ты неуч. Ван Гога, а не Ван Гонга.
– Да знаю я, кто такой Ван Гог. Итальянский художник.
– Ван Гог – немец, а ты придурок. Ладно, пошли в "Шпинато", а то он скоро закроется, а я помираю с голоду.
Охранник (который был любителем искусства) не стал объяснять, что Ван Гог был голландцем, потому что пришел в ужас от судьбы, ожидающей Сезанна, который на самом деле висел в конференц-зале.
– Эй, ребята, – произнес он, обогнув стойку и подбежав к обоим слесарям. – На пару слов...
В конференц-зале Орвилл развалился на кресле председательствующего – хозяин кресла почти никогда его не использовал – и в окружении всей этой мебели из красного дерева чуть не заснул. После того, как ему пришлось понервничать, пока они проходили в здание мимо охранника, вернулась усталость и пульсирующая боль в ладонях.
– Черт, а я-то думал, что больше никогда сюда не вернусь.
– Ты проделал чудесную работу с этой аккредитацией, Орвилл, поздравляю, – сказал Альберт, убирая верхний лоток с инструментами из ящика и вынимая оттуда ноутбук.
– Это простой протокол. Хорошо, что ты можешь работать пальцами вместо меня, – ответил Орвилл, снимая огромные рукавицы, закрывающие раны в ладонях.
– Ладно, взбодрись. Думаю, что у нас полчаса, пока какой-нибудь громила нас отсюда не вышвырнет. Если не сможем войти, то у нас останется пять минут, пока нас не начнут искать наверху. Покажи дорогу, Орвилл.
С первой панелью всё оказалось просто. Биометрическая система была настроена на отпечатки пальцев Кайна и Джекоба Расселла. но страдала дефектом, обычным для всех систем, ключом к которым служит большой объем информации, а человеческая ладонь, безусловно относится именно к таким. Опытный глаз легко мог разглядеть оставленный отпечаток.
– Раз! И первый готов, – сказал Альберт, закрывая ноутбук, когда панель зажглась тусклым оранжевым светом, и тяжелая дверь с жужжанием открылась.
– Альберт, отсюда наверняка уйдет сигнал, – сказал Орвилл, показав на зону вокруг панели, куда священник засунул рычаг, чтобы получить доступ к устройству. Дерево подалось и пошло трещинами.
– Я на это и рассчитывал.
– Ты шутишь?
– Доверься мне, ладно? – сказал священник, поднеся руку к карману. Там беспрестанно пиликал мобильный.
– Думаешь, сейчас подходящий момент для телефонного разговора?
– И я про то. Привет, Энтони. Мы внутри. Перезвони через двадцать минут.
И повесил трубку.
Орвилл толкнул дверь и вошел в застеленный ковром узкий коридор, ведущий к личному лифту Кайна.
– Интересно, что должно было случиться с человеком, чтобы он заперся за столькими стенами, – сказал Альберт.
MP3-ФАЙЛ, ИЗВЛЕЧЕННЫЙ ИЗ ДИКТОФОНА АНДРЕА ОТЕРО ПОЛИЦИЕЙ ИОРДАНИИ ПОСЛЕ ПРОВАЛА ЭКСПЕДИЦИИ «МОИСЕЙ»
(...)
ВОПРОС: Должна поблагодарить вас за уделенное время и терпение, мистер Кайн. Это была тяжелая работа. В особенности спасибо за то, что вы в деталях рассказали о таких болезненных событиях своей жизни, как побег из Германии и прибытие в США. Эти абзацы показывают всю глубину вашей натуры.
ОТВЕТ: Дорогая девочка, не стоит ходить вокруг да около, если хотите задать вопрос.
– Ага, в последнее время все дают мне советы, как делать свою работу. Я это просто обожаю.
– Простите, продолжайте, пожалуйста.
– Мистер Кайн, я понимаю, что происхождение вашего заболевания, агарофобии, кроется в болезненных событиях детства.
– Так считают и медики.
– Давайте кратко подведем итог, тогда потом мне будет проще сделать короткие анонсы для радио. Вы жили на попечении раввина Менахема Бен-Шломо до своего совершеннолетия.
– Именно так. Раввин для меня был как отец. Отдавал мне свою тарелку, хотя сам голодал. Он смог сориентировать меня в жизни, так что я нашел необходимые силы, чтобы преодолеть свой страх и травму. Ему понадобилось больше четырех лет, чтобы я начал выходить на улицу и общаться с другими людьми.
– И это было действительно достижением. Мальчик, который не мог посмотреть другому человеку в лицо без приступов беспричинной паники, превратился в одного из величайших инженеров в мире.
– Этого раввин Бен-Шломо достиг своей верой и любовью. Я благодарю Всевышнего, что передал меня в руки такого великодушного человека.
– Потом вы стали мультимиллионером и наконец филантропом.
– Я предпочитаю не затрагивать последний пункт. Я чувствую себя неловко, говоря о собственной благотворительности. Мне всегда она кажется недостаточной.
– Вернемся к предыдущему вопросу. Когда вы поняли, что можете вести нормальную жизнь?
– Никогда. Я всю жизнь борюсь со своим заболеванием, дорогуша. Бывают дни хорошие, и дни плохие.
– Вы стальной рукой руководили бизнесом и находитесь в первой полусотне списка Fortune. Думаю, что у вас было больше хороших дней, чем плохих. Вы даже женились и имели сына.
– Подумайте получше. О своей личной жизни я предпочитаю не говорить.
– Жена от вас ушла и теперь живет в Израиле, занимаясь живописью.
– Неплохие картины, могу гарантировать.
– А что насчет Исаака?
– Он... вырос. Был совсем большим.
– Мистер Кайн, я могу представить, как вам тяжело говорить о сыне, но это важный вопрос, и я не могу его избежать. В особенности, когда вижу этот ваш взгляд. Вы очень его любили.
– Вы знаете, как он погиб?
– Я знаю, что он стал одной из жертв в Башнях-Близнецах. И за четырнадцать... почти пятнадцать часов, которые мы посвятили интервью, я поняла, что его исчезновение и стало катализатором для значительного ухудшения вашего заболевания.
– Сейчас я позову Джекоба. А вас я попрошу уйти.
– Мистер Кайн, я думаю, что вы хотите говорить, вам нужно выговориться. Я не собираюсь раздражать вас заявлениями из дешевой психологии. Я сделаю всё, что вы считаете нужным.
– Выключите диктофон, девочка моя. Я хочу подумать.
– Мистер Кайн, спасибо, что возобновили интервью. Всё как вы хотите.
– Исаак был для меня всем. Он был высоким и стройным, очень красивым. Посмотрите на его фотографию.
– Очень приятная улыбка.
– Думаю, вы бы сразу в него влюбились. Он был немного похож на вас. Тоже предпочитал просить прощения, но не спрашивать разрешения. Он обладал энергией ядерного реактора. И всегда добивался, чего хотел.
– При всём моем к вам уважении, сэр, едва ли стоит удивляться, что наследник состояния, которое исчисляется одиннадцатизначным числом, получает всё, чего пожелает.
– А что может сказать отец? Сам Всевышний сказал пророку Давиду, что "твой сын – это навсегда". Перед таким проявлением любви мои слова... Ах, но я же понимаю, что вы просто пытаетесь меня спровоцировать.
– Простите меня.
– Ну что вы! У Исаака было много недостатков, но чего среди них не было, так это покладистости. Он с легкостью шел мне наперекор. Он решил учиться именно в Оксфорде лишь потому, что это был единственный университет, которому я не сделал крупных пожертвований.
– Именно там он и познакомился с мистером Расселлом, ведь так?
– Они вместе изучали макроэкономику, и сын рекомендовал мне его как замечательного специалиста. Вскоре Джекоб стал моей правой рукой.
– Он занял то место, на котором вы хотели видеть Исаака.
– Исаак не хотел ничего от меня принимать. Когда он был маленьким... (приглушенный всхлип).
– Все-таки давайте продолжим наше интервью.
– Хорошо. Простите, мне неприятно об этом вспоминать. Он был тогда еще ребенком, не старше одиннадцати лет. Однажды он притащил домой собаку, которую подобрал на улице. Я был просто в ярости. Я не люблю животных. А вы любите собак, дорогая?
– Очень люблю.
– Я вас понимаю, но видели бы вы это создание! Это был отвратительный, грязный беспородный пес, и было у него всего три ноги. А бродяжничал он, видимо, со щенячьего возраста. Самое лучшее, что можно было сделать для этого животного – это отвезти его к ветеринару, чтобы тот избавил его от мучений. Именно это я и сказал сыну. А он в ответ очень серьезно на меня посмотрел и сказал: "Тебя ведь тоже подобрали на улице, папа. Или ты считаешь, что тот раввин тоже должен был избавить тебя от мучений?".
– Ну и ну!
– Я словно ощутил удар ниже пояса. Я был растерян, но при этом был горд за него. Этот мальчик воистину был моим сыном! Я разрешил ему оставить животное, при условии, что он возьмет на себя все заботы о нем. Он согласился. Этот пес прожил у нас четыре года.
– Теперь я понимаю, что вы имели в виду чуть раньше.
– С самого детства он решил, что не хочет жить в моей тени. Тогда... в свой последний день он отправился на собеседование для приема на работу в "Кантор Фицджеральд". Офис находился на сто четвертом этаже Северной башни.
– Хотите прерваться на какое-то время?
– Ништ гедайгет [29]29
Не волнуйтесь (идиш).
[Закрыть]. Я в полном порядке, дорогая моя. В тот вторник Исаак мне позвонил. Я смотрел происходящее по Си-эн-эн. Я не разговаривал с ним все выходные. Я даже не представлял, где он может быть.
– Выпейте воды, пожалуйста.
– И вот я поднял трубку. Он мне сказал: "Папа, я в Центре международной торговли. Взорвалась бомба. Я очень боюсь". Я вскочил, сам не свой от ужаса. Думаю, я закричал. Я не помню, что ему ответил. А он мне сказал: "Я пытаюсь дозвониться тебе уже десять минут, но сеть перегружена. Папа, я люблю тебя". Я сказал ему, чтобы он не поддавался панике, что я свяжусь с властями, что его вытащат оттуда. А он ответил: "Они не смогут сюда добраться, папа. Пол обрушился, огонь всё ближе. Очень жарко. Я бы хотел..." Вот и всё. Ему было двадцать четыре года.
(Долгая пауза)
– Я смотрел в трубку, ничего не понимая, лаская ее кончиками пальцев. Связь оборвалась. Я думаю, в тот миг в моем мозгу что-то перемкнуло. Остаток дня полностью стерся из моей головы.
– Я ничего этого не знала.
– Да будет благословенно имя Божие, вот бы и я тоже. На следующий день я искал его имя в газетах, изучая списки выживших. И тогда я увидел его фотографию. Это и в самом деле был он – неподвижный, неживой, но свободный. Он выпрыгнул из окна.
– Боже! Мне так жаль, мистер Кайн.
– А я не сожалею. Внутри уже бушевал огонь, жар стал совершенно невыносимым. Ему оставалось лишь высадить стекло и выбрать свою судьбу. Возможно, ему суждено было умереть, но ведь не было сказано, как именно он должен это сделать. Он встретил свою судьбу, как мужчина. Он умер достойно, в полете, вырвав для себя у судьбы лишних десять секунд, которые провел в воздухе. И в эти секунды погибли те планы, которые он строил в течение долгих лет.
– Боже правый! Это ужасно!
– Всё это я делаю ради него. Всё.
