Текст книги "Шоу непокорных"

Автор книги: Хейли Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Хошико

Кадир стоит в центре сцены, посреди грома рукоплесканий, лицом к ликующей толпе.

– Спасибо! Спасибо вам всем! – восклицает он, когда шум стихает. – Знаете, почему мы собрались здесь? Потому, что мы стоим на пороге новой эры! Эры обновления, эры возможностей, эры надежды! Однако прежде чем начать шоу, я хотел бы представить вам моих друзей, моих хороших друзей. Люди, мы сегодня находимся в обществе звезд!

Он смотрит туда, где стоим мы.

– Ну, давайте, не стесняйтесь! Вам, именно вам, а не мне сегодня положено быть в центре внимания!

– Да это же Черная Кошка! – выкрикивает кто-то. – Та самая Хошико!

Толпа разражается криками. Народ ревет от восторга, свистит, машет руками, выкрикивает мое имя. Похоже, слух о нас разлетелся по всем трущобам.

– Давай! – кричит мне Кадир. – Не заставляй своих зрителей ждать!

Чьи-то руки подталкивают меня к лестнице. Гул голосов становится все громче, он пульсирует, как цирковые вопли. Стоило мне взяться за холодные железные перекладины, как на меня обрушивается волна воспоминаний. На несколько секунд я переношусь в мою прежнюю жизнь.

Толпа требует от меня исполнить мой номер.

Я стою высоко над ними и сжимаю пальцами ног канат. Самые ужасные моменты моей жизни связаны с самыми прекрасными. Пора разрешить этот конфликт.

Подпрыгнуть вверх, воспарить, взлететь.

Резкий толчок в спину возвращает меня в реальность.

– Давай на сцену! – рычит Свен.

Я оглядываюсь на Джека и Грету, делаю глубокий вдох и карабкаюсь вверх по лестнице. И вот я на сцене. Потупив глаза, я стою перед толпой, прислушиваясь к нарастающей истерии.

Вскоре рядом со мной появляется Грета, а затем и Джек, который неуклюже топчется позади.

Кадир вскидывает руки, и шум стихает.

– Да! Они не нуждаются в представлении! Прошу вас, сердечно поприветствуйте беглых звезд цирка! – восклицает он и, расплываясь в улыбке, ждет, когда свист, крики и аплодисменты стихнут. – Эти люди искали в трущобах убежище, и я заверил их, что мы их защитим, каждый из нас.

– А что делать с этим? – кричит кто-то. – Он легавый!

– Кто это сказал? – Кадир быстро поворачивает голову влево и, сделав шаг вперед, вглядывается в толпу. – Кто это был? Уберите его!

Под нами людское море расступается снова. Двое подручных Кадира проходят сквозь толпу, хватают и тащат кого-то прочь.

– Как я уже сказал, эти люди – мои гости. Вы, конечно, в курсе, что за их головы назначена награда, большая награда. Не исключено, что кто-то из вас мечтает заполучить эти прекрасные деньги. Не исключено, что у кого-то из вас возникнет искушение настучать легавым, но… – Кадир умолкает и обводит толпу испытующим взглядом. – Какой толк от денег, если вам перережут глотку.

У него нет микрофона. Но тот ему и не нужен – толпа молчит. Воцаряется гробовая тишина.

– Эти люди – герои, живые легенды, и для нас великая честь, что они здесь с нами. – Он хватает мою руку и высоко ее поднимает. – Эта девушка взорвала цирк! Цирк, который украл у нас так много наших сыновей и дочерей! Цирк, который вернулся, который должен снова быть разрушен!

Толпа разражается одобрительным ревом.

– Мы собрались здесь посмотреть первые телевизионные политические дебаты за последние двадцать пять лет! Посмотреть, как первый кандидат, защищающий права Отбросов, бросит вызов системе. Совсем скоро, всего через несколько дней мы можем получить право голоса! Цирк может быть закрыт навсегда! – И снова взрывается гром аплодисментов. – После многих лет рабства мы снова будем свободны! Были бы мы здесь, если бы не храбрость тех, кого вы видите перед собой? Я. Думаю. Нет! Я обещал им от вашего имени, что мы их защитим. Я знаю, что вы сдержите это обещание.

И вновь тишина.

– Ну, хорошо, продолжим. Да начнется шоу! – Он поднимает руки над головой и начинает хлопать – медленно, ритмично. Толпа постепенно присоединяется к нему, и вскоре все до единого аплодируют в унисон.

Этот человек рядом со мной способен играть на чувствах толпы, как хороший музыкант на скрипке. Рукоплескания, тишина, снова рукоплескания – все это подчиняется его воле. В своей жизни я видела только одного человека, который способен так контролировать толпу: это Сильвио Сабатини, инспектор манежа. Тот, которого я убила. Тот, который превратил меня в убийцу. Нераскаявшуюся убийцу.

Позади нас опускается гигантский экран. Звучат торжественные аккорды.

Что бы здесь ни происходило, оно вот-вот начнется.

Бен

К тому времени как мы возвращаемся на улицу, уже темно, но по небу протянулись розовые полосы – завтра нас ждет еще один теплый день. Зато сейчас зябко и свежо. В воздухе уже чувствуется присутствие осени, ее можно ощутить кончиками пальцев. Прошел почти год с тех пор, как я сидел там, в большом доме на холме и смотрел на прибывающий цирк.

Я был тогда так взволнован, мне так отчаянно хотелось оказаться здесь. Это единственное, о чем я тогда думал. Неужели я был настолько глуп, настолько наивен?

Помню, как Прия поникла, когда я сказал, что хочу пойти в цирк, как ее нежный взгляд внезапно стал холодным и колючим.

Решайте сами, сказала она. Думайте сами. Судите сами.

Сказав эти слова, она поставила на карту все. Прия знала, что это вольнодумство; знала, что произойдет, если мои родители узнают. И они узнали. Фрэнсис, мой брат, мой близнец, передал им ее слова. Он убил ее, пусть и не своими руками.

Я так скучаю по ней. Надеюсь, я не подвел ее, где бы она ни была. Надеюсь, она гордится мной. Я вновь даю себе обещание, которое давал ей каждый день с тех пор, как узнал, что с ней сделали.

Однажды, если этот ужас когда-нибудь кончится, если мир изменится, я найду ее детей, Нилу и Нихала. Я расскажу им, какой она была храброй, мудрой и честной. Я возьму их под свою опеку.

Мы также отыщем семью Хоши и Греты. Хоши печалит то, что Грета больше не вспоминает о своих родителях. Раньше она только и делала, что говорила о них, но теперь они перестали казаться ей настоящими, и, похоже, она больше по ним не тоскует. Она просто любит Хоши, любит меня, Джека и Боджо. Может, ей и хватает нашей любви, но это неправильно. Наверняка где-то у нее есть отец и мать, которые отчаянно хотят ее увидеть. И Хоши: у нее тоже есть отец и мать, и хотя бы один брат. По крайней мере, был. Мико должно было исполниться двенадцать.

Девочки были совсем маленькими, когда покинули родных, и ни одна не помнит, откуда их увезли, из какой части страны. Ничего, когда-нибудь мы это выясним.

Мы будем вместе. Мы будем свободны.

Я поднимаю глаза вверх. На небе уже появилась первая звезда. Она мерцает, ожидая своих подружек.

Имя «Хошико» означает «дитя звезд». В Хоши красиво все, даже ее имя. Помню, как я был очарован ею при первой встрече. Сейчас, когда хорошо знаю ее, знаю надломленную и отважную девушку, что скрывается под слоем яркого грима, я околдован ею еще больше.

Интересно, где она? Вдруг она, где бы она ни была в эту минуту, тоже смотрит на эту звезду? Надеюсь сегодня ей будет тепло и безопасно.

– Сгущается тьма. – Зловещее заявление Сильвио прерывает мои мысли. – Это моя любимая точка обзора. Отсюда как на ладони виден весь цирк.

Он нажимает кнопку на часах и говорит:

– Включите все. Да, именно все. Да, прямо сейчас! Или вы думаете, на следующей неделе? Немедленно делайте то, что вам велено!

Примерно секунду ничего не происходит, а затем, один за другим, вспыхивают миллионы огней.

Каждая горка, каждый аттракцион сверкают лампочками на фоне ночного неба. Все дорожки между ними напоминают арки фейерверков. Большое колесо медленно вращается. Вверху, внизу, слева, справа цирк играет огнями.

На мгновение сердце предательски замирает в груди. На секунду, менее чем на секунду, от восторга перехватывает дыхание.

Нет. Я не позволю себе испытывать к этому месту ничего, кроме отвращения. Это просто электричество, только и всего.

Я поворачиваюсь к Сильвио и в той же презрительной манере, в какой с ним всегда общалась моя мать, спрашиваю:

– И это все? Спустя целый год это лучшее, что вы можете предложить? Меня не впечатляет, Сабатини.

Его лицо на миг обиженно вытягивается, но затем холодная белая маска возвращается на место.

– Знаешь что, прежде чем я покажу тебе твою спальню, предлагаю тебе составить мне компанию в кинозале. Не возражаешь? Через несколько минут начинается прямой эфир. – Он жестом приглашает меня в гольфмобиль. – Что скажешь? Заскакивай на борт, мастер Бенедикт, тебе будет полезно узнать, что тут у нас есть.

Хошико

Музыка затихает. На несколько секунд воцаряется тишина, аудитория у сцены безмолвно застывает перед пустым экраном.

Я смотрю поверх людских голов, поверх трущоб, в сторону города. Стало заметно холоднее: на западе солнце опускается за горизонт, небосклон прочертили розовые полосы. В вечернем небе уже мерцает одна звездочка. Она храбро искрится над моей головой, и в моем сердце рождается надежда.

Я снова увижу Бена, я это точно знаю.

Темная масса вдали, по ту сторону Лондона, – это новый цирк. Притаился и ждет, чтобы вновь заявить о себе, подняться в полный рост. Внезапно, будто почувствовав мой взгляд, он преображается. От тьмы к свету, от оцепенения к движению, от смерти к жизни.

Мое сердце делает сальто. По рукам и спине пробегают мурашки. Грета хватает меня за руку, и мы как зачарованные смотрим на это чудовище.

Нет. Только не это. Нельзя, чтобы чары цирка околдовали нас.

Под ярким куполом страдают люди, как когда-то страдали мы. Забитые, испуганные, отчаявшиеся, упорно сражающиеся за свою жизнь. Я качаю головой. Сбрасываю с себя злобное очарование.

– Не смотри туда, – говорю я Грете. Обнимаю ее за плечи и осторожно разворачиваю нас к экрану.

Через секунду возникает изображение, голографическое, объемное, почти реальное. Кажется, что человек находится рядом с нами. Это женщина. Застывшая надменная улыбка на ее лице направлена прямо на меня.

У меня замирает сердце.

Вивьен Бейнс.

Она сменила облик. Прежней короткой стрижки и строгого костюма как не бывало. На ней розовый свитер, вьющиеся волосы до плеч. Похоже, она пытается смягчить свою холодную ауру Снежной королевы, пытается казаться теплой и доброй. Это не работает.

Боджо вырывается из рук Греты и подскакивает к краю картинки. Он с любопытством принюхивается и осторожно протягивает лапку, но, не почувствовав ничего, кроме воздуха, тотчас отдергивает ее.

Вивьен Бейнс что-то говорит, впрочем, разобрать ее слова трудно. Толпа под нами беснуется: люди свистят, выкрикивают оскорбления и непристойности. В конце концов, шум немного затихает, и если напрячь слух и внимательно следить за ее омерзительными, кислыми губами, то можно разобрать слова.

– …романтическая история о том, как мой сын убежал с циркачкой, пленила людские сердца. Любовь побеждает все на свете. Любовь способна построить мост. Любовь сильнее ненависти – вот о чем я слышала последние несколько месяцев.

Вивьен Бейнс улыбается. Причем почти убедительно.

– Это такая милая идея. И она нам всем нравится. Идея, что все мы в принципе одинаковы. Что в глубине души мы ничем не отличаемся – можем понимать друг друга, можем жить в гармонии. Это то, в чем Лора Минтон и ее последователи пытаются убедить вас. Мысль о том, что все, Чистые и Отбросы, могут мирно сосуществовать. Мысль о том, что, если мы дадим Отбросам больше прав, они это оценят, они будут себя хорошо вести и будут жить счастливо среди нас.

Она подается вперед и буравит аудиторию взглядом.

– Это ложь. Это сказочная история. Не соблазняйтесь мифом. Мы должны быть умнее. Мы должны посмотреть в лицо фактам.

Шагните на тридцать лет назад, и вы увидите, что значит жить в стране с открытыми границами. Города кишат миллионами Отбросов: они тучами устремляются в нашу страну в надежде получить любую возможную подачку: пособие по безработице, медицинскую страховку. Они досуха выдоили Государственную службу здравоохранения. Дети Чистых, английские дети, вынуждены учиться в школах, где их собственный язык уже не считается основным.

Но это еще не самое страшное. Гораздо хуже другое. Изнасилования. Грабежи. Кражи. Анархия. Такова правда. Такова реальность.

Ведь что такое Отброс? Что означает это слово? Когда мы исследуем его происхождение, то обнаруживаем, что это самое подходящее слово для группы людей, которые все до одного, даже артисты цирка в их сверкающих трико, являются подонками общества: грязным, мутным, зловонным осадком. Таким нельзя позволить восстать со дна и осквернить нашу чистоту.

Не уничтожайте нашу страну! Не возвращайтесь на путь разрушения!

Оглянитесь по сторонам: посмотрите на свой дом, на школу, в которой учатся ваши дети. Посмотрите на наши больницы. Вы действительно готовы потерять все, что вам дорого, чтобы поддержать ложное и опасное представление о равенстве?

Мы не равны. Биология и история не лгут.

Она делает паузу, и ее голос снова становится мягче.

– Я была убита горем из-за поступка моего сына. Убита горем и опозорена, но его обработали. Ему промыли мозги. Мой сын был отравлен. Он был болен.

И сегодня я рада сообщить вам, что он исцелился. Мой мальчик снова со мной! Он понял свою ошибку. Бенедикт, мой сын, вернулся ко мне. Он вернулся, и он раскаивается. Не верите мне? Тогда послушаем, что он скажет.

Позади нее появляется другое изображение – статичное, неподвижное. Это фотография.

Это Бен.

Ее рука обнимает его за плечо, он смотрит ей в лицо и улыбается. Ей. Они оба улыбаются.

Бен, мой Бен, с ней, и он улыбается.

Бен

Нет смысла упрямиться. Я пленник, и я бессилен.

Сабатини усаживает меня на заднее сиденье гольфмобиля и везет к другому зданию. Черное и круглое, оно подобно старинной катушке с кинолентой, какими пользовались в двадцатом веке.

Внутри ностальгическая тема продолжается. Передо мной старомодный кинозал с рядами неудобных на вид стульев, сиденья которого сами возвращаются в вертикальное положение, когда на них не сидят, и огромный плоский экран, занимающий всю переднюю стену и задрапированный с обеих сторон бархатными шторами.

– Здесь мы будем транслировать все национальные мероприятия, – сообщает Сильвио. – Подобное тому, что мы сейчас увидим. – Он смотрит на часы. – Черт, мы пропустили начало!

Он нажимает кнопку. Экран оживает. Я вижу на нем мою мать.

Она успела переодеться: на ней мягкий джемпер пастельных тонов. Он совершенно ей не идет. Это все равно, что надеть детский чепчик на акулу.

За ее спиной возникает фото.

На нем изображен я. Это то самое фото, которое она сделала после того, как сказала мне, что Хоши все еще в бегах.

Тогда я рассмеялся ей в лицо. Правда, по снимку этого не скажешь. Я как будто восхищенно улыбаюсь ей. Радуюсь тому, что мы снова вместе.

Затем я слышу мой голос. Сильвио включает звук на полную громкость, чтобы, даже зажав уши, я мог знать все. Я слышу мои слова, слышу свой голос:

– Мне так стыдно, что я дерзнул ослушаться тебя. Ты с самого начала была права. Я больше никогда не буду нарушать правил… прости меня.

Мне становится тошно. Как она посмела так поступить? Как посмела взять мои гневные слова и обратить их в свою пользу?

Что, если Хоши, Грета и Джек видят это? Что они подумают?

Хошико

Этого не может быть. После всего, что мы пережили вместе. Нет. Он не вернулся бы к ней. Это не может быть Бен.

Однако это не старое фото. Оно новое. Это Бен, каким я оставила его. На нем все та же старая, потрепанная одежда, лицо – небритое и осунувшееся. Но это его голос, и я слышу его слова.

Рядом со мной стоит Грета, зажав ладонью рот, будто она окаменела.

Она потрясена. Грета думала, что знает его, но она ошибалась. Оказывается, она его совсем не знала. Оказывается, никто из нас его не знал.

Я чувствую внутри какую-то тяжесть. Тяжесть и холод.

Я должна была знать, что рано или поздно это произойдет. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Или как там?

Мы вместе пережили приключение: головокружительное, захватывающее, незабываемое. Для Бена это был полный адреналина вихрь, катание на американских горках. Но у американских горок есть один недостаток – если кататься на них слишком долго, то со временем укачивает и начинает тошнить. Вам хочется твердой почвы под ногами. Вам хочется реальной жизни.

Когда Бен впервые увидел меня, наверное, я показалась ему гламурной. Я была яркой звездой цирка, но с тех пор блеск потускнел. Теперь, когда огни, сверкание и блестки исчезли, он наконец понял, что я ничего особенного из себя не представляю. Я озлоблена, взвинчена, сломлена, я устала, а жизнь в бегах с бывшей канатоходкой – это все, что угодно, но только не романтика.

Эй, Бен, давай сбежим! Ты никогда больше не будешь спать в теплой удобной постельке! Ты не сможешь мыться несколько месяцев подряд, а твоя одежда начнет рваться на тебе! Ты будешь вечно голодным, тебя будет мучить жажда, и, куда бы ты ни пошел, полиция будет следовать за тобой по пятам. Вот это будет приключение!

Просто удивительно, что он продержался так долго. Наверное, мать сначала легонько шлепнула его по руке за отсутствие головы на плечах, затем снисходительно улыбнулась его сумасбродству и приняла обратно в свои объятия. Бьюсь об заклад, она сказала ему, что, если он забудет свое путешествие, то может получить все, что только пожелает. Ей это ничего не стоит. Нравится – получай! Почему бы ему не вернуться к ней? Кто бы не вернулся на его месте? Что я могу предложить ему взамен?

Он наверняка вздохнул с облегчением. Именно поэтому опустил пистолет и смиренно ушел с ними.

Нет, он не жертвовал собой ради нас. Он сделал выбор. И выбрал комфорт и безопасность, тепло и семью.

А меня бросил.

Бен

Я чувствую, как Сабатини толкает меня локтем в бок. Он смотрит на меня, и на его лице застыла злорадная, торжествующая улыбка.

– Она молодец, твоя мать. Теперь весь мир будет считать вашу маленькую историю любви кратким помутнением разума. Подростковые гормоны, которые слегка разыгрались. Хошико об этом услышит: это я тебе гарантирую. Скоро они ее догонят. Догонят и застрелят. Она умрет, думая, что ее прелестный влюбленный малыш Бенни ее предал. Ей никогда не узнать правды!

Я смотрю на экран. Смотрю на фото, на котором в глазах всего мира запечатлено воссоединение семьи. Слышу мой голос, который звучит с экрана:

Мне жаль. Жаль, что мне потребовалось столько времени. Прости, что я вообще на это решился.

– Ты ошибаешься! – говорю я Сабатини. – Хоши сразу поймет, что это фальшивка! Она знает меня и мои чувства! Она тотчас поймет, что моя мать подстроила это.

Сабатини откидывает голову и смеется. Его мелкие белые зубы похожи на звериные клыки.

Хошико

Грета тянет меня за руку.

– Хоши! – Я вынуждена наклонить голову, чтобы услышать ее шепот. – Почему Бен говорит это? Он сказал мне, что его мама – плохая женщина. Говорил, что ненавидит ее.

– Это неправда! – говорю я ей. – Это не Бен. Не может быть он. Бен никогда не предаст нас. Никогда!

Она переводит взгляд на улыбающееся голографическое изображение в нескольких метрах от нас.

Разве я мог полюбить мерзкую циркачку-Отброса, звучит голос. Голос Бена.

– Похоже на него, – с сомнением произносит Грета. – И голос тоже похож.

Я снова смотрю на экран. Она права. Похож. Или все же нет. Этого не может быть.

Бен любит меня. Он никогда бы не сказал про меня такие вещи. Он никогда, никогда, никогда бы не вернулся к ней. К своей холодной, жестокой, злой матери.

Столь же внезапно, как и пришло, ощущение ужаса оставляет меня. Это значит, что он жив. Это значит, что он полезен для своей матери. Это хорошо. Это значит, что он в безопасности.

Толпа под нами все еще свистит и улюлюкает. Джек опускается на корточки, лицом ко мне и Грете, чтобы мы могли его услышать.

– Хоши права, Грета. Это все ложь. Картинку неким образом так создали. Это просто ловкий монтаж звука и изображения, вот и все. Ты знаешь Бена. Он никогда бы не сказал подобных вещей. Не позволяй этой женщине одурачить тебя, Грета. Не дай ей победить!

Его слова подтверждают то, что я должна была понять с самого начала.

Передо мной сотни сердитых Отбросов выкрикивают о Бене ужасные вещи.

Я делаю шаг вперед, к центру сцены, и пытаюсь перекричать их:

– Неправда! Это подделка!

Они кричат еще громче:

– Не слушайте ее! Это подделка, разве вы этого не понимаете!

Но они лишь насмехаются надо мной. Они мне не верят.

Я смотрю на Вивьен Бейнс. Как же я ее ненавижу! Я ненавижу ее даже больше, чем ненавидела Сильвио. По крайней мере, у него была власть лишь над артистами цирка. Только им он мог причинить боль. У нее же есть власть сделать больно нам всем, но даже этого ей мало. Вивьен Бейнс ничто не остановит. Она будет выслеживать и убивать каждого из нас. Она не остановится, пока не уничтожит всех.

Она все еще говорит. На этот раз о цирке.

– Через несколько дней цирк откроется снова. Вас ждет представление, какого вы еще никогда не видели. Если вы со мной, если вы готовы действовать, чтобы обеспечить нашей стране сильное, светлое, чистое будущее, приходите. Будьте моим гостями. Первая тысяча людей, кому понравилась эта трансляция и которые поделятся ею с другими, получат пригласительный билет на премьеру.

Она слащаво улыбается:

– Давайте праздновать. Давайте чествовать наше превосходство, нашу священную чистоту. Давайте отпразднуем силу.

Я чувствую прикосновение чьей-то руки. Кадир решительно отводит меня в сторону от сцены и указывает на экран:

– Смотри, сейчас будет главный номер.

Фотографии больше нет. Я не слышу голоса Бена. Вивьен Бейнс стоит в стороне с фальшивой улыбкой на лице. Затем на экране появляется мужчина в костюме.

– Дамы и господа! Во имя справедливости и демократии оба ваших главных кандидата сегодня здесь, чтобы сделать свои заявления и принять участие в первых за последнюю четверть века телевизионных дебатах. Мы уже выслушали Вивьен Бейнс, теперь давайте послушаем ее Немезиду! Итак, поприветствуем Лору Минтон!

Слышно, как люди в студии встречают ее аплодисментами. Некоторые из тех, что под нами, – тоже, хотя и с меньшим воодушевлением, нежели приветствовали Кадира, когда тот выходил на сцену.

Появляется женщина. Это Лора Минтон. Высокая, в длинном фиолетовом платье. Непослушные рыжие волосы волнами ниспадают ей на плечи, теплые зеленые глаза хорошо мне знакомы. Она развернула столь мощную кампанию, что за последние несколько месяцев снискала себе такую же громкую славу, что и мы.

– Добрый вечер. – Она улыбается прямо в камеру. – Позвольте мне задать вам вопрос. Кто, по-вашему, вы такие?