Текст книги "Шоу непокорных"

Автор книги: Хейли Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Бен

Сильвио восстанавливает равновесие и недоверчиво смотрит на свою грудь, в которую я только что его толкнул. Я со злостью смотрю на него, стоя между ним и машиной.

До сих пор я избегал смотреть на него. Теперь же я не могу оторвать от него глаз. Его лицо не похоже на человеческое. Оно как будто сделано из пластика или гипса, гладкого алебастра, равномерно нанесенного на череп. Вот почему оно такое белое.

– Не понял? Повтори! – Когда он говорит, двигаются только его губы. Остальное лицо остается неподвижным.

– Я сказал: никто не нажмет на эту кнопку.

Он запускает руку мне за спину и пытается нащупать кнопку. Я делаю шаг в сторону, чтобы ему помешать. Тогда он поднимает трость и подносит ее мне к лицу.

– Ты уверен, что хочешь и дальше продолжать свой спектакль, Бейнс?

– Ты не имеешь права причинять мне вред, – говорю я. – Я слышал, что сказала моя мать.

– Ошибаешься. Я лишь не имею права оставлять на твоем теле следы. Она не запрещала мне наказывать тебя. Наоборот, она всячески поощряла твое наказание. На этой милой тросточке есть несколько разных устройств. Если я захочу, я оставлю отметины на твоем разуме, необязательно на теле.

Я делаю шаг назад.

– Испугался? – негромко спрашивает он. – То-то же.

Он захлопывает дверь кабины и делает шаг мне навстречу:

– Ты отсюда не выйдешь. Для этого нужно знать код замка.

Я смотрю на других артистов. Они все застыли на месте и испуганно смотрят на нас. Все, кроме Шона.

– Этому парню требуется помощь, – с отчаянием в голосе говорю я.

Сильвио протягивает руку. Я отодвигаюсь назад, но я уже загнан в угол, а сама кабинка размером два на два фута. Я уклоняюсь влево, но Сабатини вновь кидается ко мне, вытянув перед собой трость. Мы с ним танцуем внутри кабинки, пока ему наконец не удается кольнуть меня.

Нет, это не ожог и не удар током. Это просто укол. Укол иглы.

Но в следующий момент моя голова уже раскалывается от боли, как будто ее со всей силы сжали тисками. Я пытаюсь сдвинуться с места, но мои ноги словно приросли к полу. Я окаменел, превратился в статую. Я не могу повернуть головы, не могу открыть рот, не могу даже моргать. Единственная живая часть меня – это мое сердце, и оно стучит, стучит, стучит…

Наверно, я умираю. Поскорее бы.

Сильвио хватает меня и поворачивает лицом к сцене. Не знаю, что там сейчас произойдет, но он хочет, чтобы я это видел. Я пытаюсь отвести взгляд, но даже мои глазные яблоки застыли на месте.

– Я ненавижу тебя, Бенедикт Бейнс, – шепчет он мне в ухо. – Ни к кому я не питал такой ненависти, как к тебе и Хошико.

Он заставляет меня поднять голову, берет мою безвольно повисшую руку и тянет ее к кнопке. Я из последних сил сопротивляюсь. Бесполезно.

Сабатини кладет мою ладонь на кнопку и нажимает.

Увы, я лишен возможности закрыть глаза.

Из люка вываливаются четыре веревки и повисают, раскачиваясь, над головами клоунов. Пьеро делает шаг вперед и привязывает каждую их руку к веревке, обмотав запястья. Необходимости в нарисованных слезах больше нет, потому что он на самом деле плачет. Грим на его лице весь в потеках. На него больно смотреть. Он рыдает прямо на сцене.

Он совсем еще ребенок. Судя по его виду, он младше меня на несколько лет. Его место – за школьной партой. Ему нужно учиться, готовиться к жизни. Ему должен быть открыт весь мир.

Что с ним здесь сделали? Что такое сотворили с ним, что он готов выйти вперед и связать своим товарищам руки? Что-то более страшное, чем со мной?

Ему сделали больно, в этом нет никаких сомнений. Угрожали его близким, если не хуже. Это то, что сделали со всеми нами. У меня забрали Прию за то, что она рассказала мне правду. Повесили над ареной Амину, потому что знали, как сильно Хошико любит ее. Они отнимают вашу любовь, вашу верность и используют их против вас. Они превращают их в слабость.

Вступают скрипки. Музыканты водят смычками по струнам, издавая душераздирающие звуки. Веревки дергаются вверх-вниз в такт этой похожей на кошачий концерт музыке, а вместе с ними, словно тряпичные куклы, дергаются парень и девушка. Все быстрее и быстрее. Все выше и выше. Вздергивая их тела под самый потолок, а потом бросая их вниз. Снова и снова. Раз за разом.

Вскоре они становятся не похожи на людей. Позади меня, прямо за моей спиной, Сильвио медленно хлопает в ладоши. Наконец веревки прекращают дергаться. Парень и девушка падают на пол. Оба лежат неподвижно.

Сильвио через мое плечо подается вперед и кричит им:

– Ну, хорошо. Оно, конечно, слабовато, но на первый раз сойдет. Сегодня вечером все будет иначе. – Он поворачивается ко мне. – Сегодня вечером первый ряд получит возможность поучаствовать в беспроигрышной лотерее. Там будут хлопушки, пневматические ружья и все такое прочее. Для пущего веселья мы даже добавили настоящих гнилых помидоров. Пока они будут дергаться на веревке, зрители смогут швырять в них всем, что попадется им под руку.

Он сокрушенно вздыхает.

– Но есть одна проблема. Возможно, это самая дорогостоящая из моих идей. Для ее воплощения нам потребуется громадное количество Отбросов! Как ты уже сказал, похоже на то, что один из наших друзей-клоунов уже дал дуба, а ведь это еще только первая сцена. А впереди еще столько новых! Ну да ладно, чего только не сделаешь для того, чтобы порадовать зрителей. К тому же не скажу, что город испытывает недостаток в ресурсах. Эти Отбросы плодятся в своих трущобах, как мухи!

Я пытаюсь заговорить, но не могу открыть рот. Мои челюсти как будто сомкнулись навеки.

– Что касается тебя, Бейнс, – продолжает Сабатини, качая головой. – Увы, ты меня разочаровал. К сожалению, я не могу положиться на тебя, а ведь я так надеялся! Эта роль предполагает большую ответственность, к которой ты не готов. Похоже, я буду вынужден подыскать для тебя что-то еще. Гм, что бы тебе подошло лучше всего? Ладно, не переживай. – Он треплет меня по голове. – Что-нибудь придумаем. Обожаю преодолевать трудности!

Он сокрушил меня. Я не могу дать ему отпор.

Я пробыл здесь всего день, а он уже одержал надо мной победу.

Хошико

Наконец я снова нахожу дорогу и теперь шлепаю по холодным лужам назад к нашей лачужке. Рози, Джек и Грета уже поджидают меня снаружи. Грета кидается мне на шею.

– Мы все испереживались. Тебя не было целую вечность. Где ты пропадала?

– Слава богу! – восклицает Рози, и ее милое лицо морщится, как будто она вот-вот расплачется от радости.

Стоит ли ей рассказывать про Феликса? Вряд ли она сможет заставить его изменить мнение – он абсолютно предан «Братству». А вот волноваться наверняка станет больше.

– Я заблудилась, – говорю я. – Я проводила Нилу и Нихала домой, после чего не смогла найти обратный путь. Эти трущобы – настоящий лабиринт.

– Мы уже собрались на твои поиски, – говорит Рози. – Мы все трое были на грани паники. Мы подумали, что тебя снова похитили. Я уже было собралась пойти к Кадиру. Кстати, коль речь зашла о нем. Тебе повезло, что ты успела вернуться. Он хотел видеть тебя и Грету.

Мое сердце делает сальто. Вдруг у него есть известия про Бена?

– Он сказал зачем?

– Нет. Лишь сказал, что хочет видеть вас двоих. Мол, хочет, чтобы вы встретились с одним человеком. Ах да, он еще просил захватить с собой Боджо.

Мои внутренности скручиваются узлом. Он устраивает для нас встречу с кем-то. Рози сказала, что Кадир умеет добиваться своего. Что, если он спас Бена, где бы тот ни был, и привез его сюда?

– Пойдем, – говорю я. – Давай, живее!

Я бросаюсь вон из лачуги. Грета и Боджо семенят за мной, но так медленно, что у меня лопается терпение. Я хватаю Грету за руку и тяну ее за собой.

– Хоши! – пищит она. – Ты оторвешь мне руку.

– Тогда иди быстрее! Прошу тебя!

Проходя мимо маленького аккуратного домика Рози, мы обе заглядываем туда, чтобы проверить, там ли Феликс. Да, он там. Грета машет ему рукой, но он лишь бесстрастно смотрит на нас через крошечное окошко.

В доме Кадира нас, мимо его подручных, проводят к нему в офис – вернее, в тронный зал, где он величественно восседает на кресле. Завидев нас, он встает в знак приветствия и дружелюбно простирает к нам руки.

– Добро пожаловать, друзья мои! – радушно улыбается он. – Я готов принять плату за оказанную вам услугу раньше, чем я думал.

Он поднимает руку и хорошо знакомым властным жестом щелкает пальцами. Моментально появляется один из его людей.

– Будь добр, принеси стулья для юных леди, – говорит Кадир. Человек возвращается с двумя стульями. Кадир жестом приглашает нас сесть. – Нужно еще два, – говорит он своему человеку. – И стол. Для нашей встречи.

– Встречи с кем? – спрашиваю я, задыхаясь от волнения. Неужели с Беном?

Кадир загадочно улыбается:

– Скоро все увидите сами.

Он переключает внимание на Боджо.

– Я рад, что вы привели моего нового друга! – воркует он и начинает рыться в карманах своего длинного кафтана. Затем резко вытягивает руку, извлекая банан.

Грета изумленно ахает:

– Это для него!

Кадир смеется и протягивает угощение Боджо. Тот моментально запрыгивает к нему на колени и выхватывает банан. Очищая кожуру своими маленькими лапками, он похож на сморщенного старичка. Как только банан очищен, он начинает энергично жевать его маленькими обезьяньими зубками.

Дверь открывается, и входит еще один из людей Кадира. Это Свен, которого я видела прошлым вечером. Он приглашает войти группу людей. Это четверо мужчин, все как один в черном, а между ними фигура, полностью скрытая длинным темным плащом. Я смотрю на нее. Вряд ли это Бен – к этому моменту он сказал бы, по меньшей мере, одно слово.

Незнакомый мужчина делает шаг вперед.

– Мы должны обыскать вас на предмет оружия, – резко произносит он. Его спутники бесцеремонно поднимают нас со стульев и начинают грубо похлопывать по бокам. Я пытаюсь вырваться из их цепких лап.

– Что вы делаете? Отпустите меня!

Рядом со мной Грета пытается вырваться из рук другого мужчины, схватившего ее в охапку. Но они просто не обращают на нас внимания, механически продолжая свой обыск. К счастью, им хватило минуты, чтобы удостовериться, что под нашими ветхими лохмотьями мы не прячем никакого оружия.

Кадира обыскивают дольше. Человек неторопливо досматривает его. Внезапно в его глазах возникает тревога. Перехватив его испуганный взгляд, Кадир откидывает голову назад и заливается громким смехом.

– Не паникуй, это просто банан у меня в кармане! – Обыскивающий не смеется. Он засовывает руку в складки кафтана и действительно достает еще один банан. Кадир хохочет еще громче.

Мне тоже не удается сдержать улыбку. Фигура, которая все это время стояла безмолвно, отбрасывает назад капюшон и, как и Кадир, заливается громким, гортанным смехом. Это женщина. Боджо выпрыгивает из рук Кадира, выхватывает банан и убегает с ним в угол комнаты, откуда затем украдкой поглядывает на нас. Женщина смеется еще громче.

Длинные рыжие волосы, загорелое лицо, волевой подбородок.

Лора Минтон. Что она здесь делает?

Сияя улыбкой, она делает шаг вперед и берет мои руки в свои.

– Хошико, – улыбается она, а затем поворачивается к Грете: – Грета! Я так рада видеть вас обеих!

Она поворачивается к Кадиру, и он склоняется перед ней в глубоком театральном поклоне.

– Хошико, Грета. Позвольте представить вам следующего премьер-министра! – объявляет он.

Бен

Часы Сильвио внезапно пищат. Когда он смотрит на них, его глаза лезут на лоб, а челюсть отвисает, еще больше натягивая тугой пластик на его белом лице.

– Твоя мать снова здесь. Она хочет видеть нас обоих, причем немедленно.

Он начинает сильно хлопать меня по обеим щекам.

– Давай, Бенедикт, просыпайся. Я всего лишь дал тебе слабую дозу, чтобы слегка напугать. Ей уже давно пора выветриться.

Хотя ранее он уверял меня, что моя мать якобы разрешила ему наказывать меня, вряд ли ему хочется, чтобы она увидела своего сына в таком виде. Почему он так занервничал? Что она скажет? Возмутится ли она? Вполне возможно. Она помешана на власти, я же – ее собственность, не его.

Я чувствую в пальцах рук легкое покалывание. Я шевелю пальцами ног. Глотаю.

Наркотик отпустил меня так же быстро, как и парализовал.

Я не начинаю двигаться, просто для того, чтобы Сильвио запаниковал, но когда он пальцами поднимает мне веки, чтобы посмотреть на мои зрачки, я чувствую на своем лице его горячее, зловонное дыхание и просто не выдерживаю. Я отталкиваю его и отодвигаюсь сам.

Он издает вздох облегчения.

– Молодец, мой мальчик! Ты вернулся к нам. Я знал, что дал тебе нужное количество. – Сабатини ухмыляется. – Переборщи я с дозой, результат, безусловно, был бы другим. Я, конечно, мог бы тебя убить в любое удобное для меня время, всего лишь несколькими уколами моей трости. Но не сейчас, мы еще немного поиграем в эту игру. Полагаю, именно за этим сюда и пожаловала твоя мать. Ей, вероятно, нужны новости о тебе. Я пообещал ей, что быстро вправлю тебе мозги. Как ты думаешь? – Он достает трость и начинает вертеть в руках. – Тебе еще не надоели твои маленькие каникулы в цирке?

Дверь бесцеремонно распахивается, и на пороге появляется моя мать. Но она не одна. Рядом с ней маячат знакомые лица.

– Просто великолепно! – воркует Сильвио. – Семья снова в сборе!

Хошико

Подручные Кадира приносят стол и стулья, и мы все четверо садимся. Затем один из них возвращается с чаем и печеньем. Настоящим печеньем. На тарелке. Не в силах удержаться, я хватаю одно и тотчас отправляю в рот. Печенье свежее.

Я ловлю на себе взгляд Лоры.

– Извините, – бормочу я.

Она улыбается.

– Ерунда, ешь, сколько влезет, моя дорогая.

Рядом со мной Грета блаженно жует и даже вздыхает от удовольствия.

Я беру еще одно печенье, с шоколадной крошкой, и осторожно снимаю зубами кусочек шоколада. Он тает у меня на языке. Тогда я засовываю печенье в рот целиком и начинаю им хрустеть.

Наконец, печенье съедено, а я чувствую себя чуть более уверенно.

Я настороженно смотрю на Лору и Кадира. Они оба улыбаются. Оба ведут себя по-дружески. Выходит, что они хорошие люди? Тогда почему мне с ними так неуютно? Почему они кажутся мне ястребами, что кружатся надо мной и Гретой? Будто мы с ней вкусные маленькие мышки, на которых они сейчас набросятся и сожрут с потрохами.

– Грета? – Кадир отечески улыбается ей. – Помнится, ты о чем-то просила.

Она ахает и сплетает пальцы:

– Шоколадный торт?

– Именно. Шоколадный торт. Минуточку, дай подумать… Сумел ли я достать шоколадный торт?

Всякий раз, когда Кадир открывает рот, я невольно смотрю на его зуб с бриллиантом. Вдали от света он не сверкает. Наоборот, кажется гнилым или как будто на него налип комок пищи. Лишь присмотревшись, понимаешь, что это вовсе не гнилой зуб, а огромный, драгоценный камень.

Кадир хлопает в ладоши, и появляется Свен. В его руке – тарелка, а на тарелке огромный шоколадный торт с толстым слоем глазури. В торт вставлены свечи. Семь штук.

Грета снова ахает. Она как будто вот-вот лопнет от восторга.

– Вот видишь, я сдержал свое слово!

Такого высокомерия в голосе, как сейчас у Кадира, я не слышала никогда раньше.

– Вот он! Ой, а это что такое? Свечи! Семь свечей! Скажите, кому из нас семь лет?

– Мне! – восклицает Грета и внезапно грустнеет. – Но ведь сегодня не день рождения. – Она обиженно надувает губки. – Мы вообще не знаем, когда мой день рождения. Я забыла дату.

– Тогда пусть он будет сегодня! Чем этот день хуже других? Скажи, Грета, тебе когда-нибудь дарили на день рождения торт?

Она качает головой и огромными, сияющими глазами смотрит на вкусный подарок.

Мы все дружно ей улыбаемся – Кадир, Лора, даже зловещего вида громилы в углу.

Я смотрю на ее лицо. Она совершенно околдована. Зачарована этим тортом.

Слезы щиплют мои глаза. Губы предательски дрожат. Еще ни разу я не видела ее такой счастливой. Сама не знаю почему, но я готова расплакаться.

Кадир протягивает руку и зажигает свечи.

– И что мне делать теперь? – спрашивает Грета.

– Как что? Задуть их, конечно. Но сначала надо загадать желание. Причем совершенно новое. Потому что твое старое уже сбылось.

Грета широко открывает рот, набирает полную грудь воздуха, закрывает рот и надувает щеки.

– Стоп! – внезапно произносит Лора Минтон. – Кадир, мне кажется, ты что-то забыл. – Она взглядом указывает на Грету. – От этих твоих дружков там, в углу, никакой пользы. По такому случаю мы должны спеть «С днем рождения тебя!». Ну-ка все, давайте присоединяйтесь! С днем рождения тебя! С днем рождения тебя… – Она умолкает. – Я что, одна должна петь? – возмущается она и поет снова. На этот раз к ней присоединяется Кадир; под его суровым взглядом подручные в углу тоже бормочут слова песни себе под нос.

Я перехватываю взгляд Греты, улыбаюсь ей и, качая в ритм головой, тоже подпеваю.

Когда мы заканчиваем петь, Грета крепко зажмуривает глаза и за один раз задувает все свечи. Лора хлопает в ладоши.

– Молодчина, с первой попытки! Значит, твое желание сбудется!

– Это точно? – спрашивает Грета.

– А как же иначе! А теперь давайте кушать торт! Предполагаю, ты хочешь отведать его первой?

Грета радостно кивает. Но затем задумывается и с застенчивой улыбкой смотрит на меня.

– Нет, пусть лучше Хоши!

– О, какой замечательный ребенок! Какой воспитанный! Тогда давай поступим так: пусть Хоши отрежет вам обеим по куску, хорошо?

Все в ожидании смотрят на меня, даже Боджо.

На краю тарелки нож. Еще ни разу в жизни я не резала подаренный на день рождения торт. Да что там, я его в глаза не видела! Я беру в руки нож и погружаю его в толстую глазурь, отрезая огромный кусок влажного, липкого торта. Учитывая отсутствие опыта, у меня получилось очень даже неплохо.

Я осторожно протягиваю кусок Грете. Та смотрит на него с обожанием.

– А ты? Тебе ведь тоже положен кусок!

– Через минутку. А ты пока ешь свой. Сначала я хочу поговорить с этими людьми.

Она вопрошающе смотрит на меня. Я киваю. Получив мое одобрение, она впивается зубами в торт и улыбается мне огромной шоколадной улыбкой. Она уже перемазалась вся – даже щеки и те в коричневых мазках шоколада.

Пару секунд Лора и Кадир с теплой улыбкой смотрят на нее, затем молча переглядываются и поворачиваются ко мне.

– Итак, – говорю я, глядя то на одну, то на другого. – А теперь скажите мне, что, собственно, происходит?

Бен

По идее, мне положено что-то чувствовать, видя перед собой после долгой разлуки отца и Фрэнсиса. Но я ничего не чувствую. Вообще ничего.

Сильвио хлопает в ладоши и кричит артистам на сцене:

– Уйдите!

Они подчиняются его приказу и уходят, неловко унося неподвижное тело Шона. Он так и не очнулся.

– Нам нужен отчет о ходе перевоспитания, – требовательно заявляет моя мать и холодно смотрит на меня. – По словам твоего отца, я слишком жестоко обошлась с тобой.

В отцовских глазах стоят слезы. Сам он дрожит. Он как будто стал ниже ростом и теперь похож на слабого, беспомощного старика.

– Что они сделали с тобой? – спрашивает он.

Я встречаюсь с ним взглядом и, ни разу не моргнув, смотрю ему в глаза.

– Ничего страшного. Бросили в тюремную камеру, охраняемую волками, насильно заставили меня пытать током невинных людей, ввели мне какой-то наркотик, когда я отказался. Все, как обычно. По крайней мере, ничего такого, что они сделали с парнем, которого сейчас унесли со сцены. Думаю, он уже мертв, если тебе это интересно. – Я шлепаю себя ладонью по лбу. – Черт, как же я позабыл! Он ведь всего лишь Отброс! С какой стати тебя должно волновать, что с ним?

Мой отец поворачивается к матери.

– Я же тебе говорил. Я предупреждал тебя, что Сабатини перегнет палку, – говорит он и неприязненно смотрит на Сильвио.

Я поворачиваюсь к Фрэнсису. Брат совсем не изменился. На его физиономии все та же мерзкая улыбочка, что и в последний раз, когда я спросил у него, не он ли настучал на Прию.

Это он донес о наших беседах с ней. Это из-за него ее выволокли из нашего дома и убили. Это из-за него ее превратили в цирковой экспонат.

Меня душит ярость. Я больше не в силах ее сдержать. Я хватаю его за шкирку и тут же отпихиваю от себя. Как же я рад видеть испуг на его физиономии! Я замахиваюсь, намереваясь ударить брата.

Увы, прежде чем я успеваю впечатать кулак ему в морду, вмешиваются охранники. Двое верзил под руки оттаскивают меня прочь от него. Похоже, даже моя мать в шоке. Ее и без того бледное лицо делается бледнее обычного, ноздри сердито раздуваются.

– Бенедикт! Неужели время, проведенное в обществе Отбросов, превратило тебя в животное? – возмущенно спрашивает она.

Мой отец выходит вперед и берет меня за локоть. Я смотрю на его руку.

– Возвращайся домой, сынок, – говорит он. – Давай начнем все сначала. Прошу тебя, возвращайся домой!

– Домой? – Я буквально выплевываю это слово. – У меня нет дома вместе с тобой, вместе с ней. – Я поворачиваюсь к матери. – Мне все равно, что ты со мной сделаешь! Неужели тебе это непонятно? Можешь быть доброй, можешь быть злой – мне без разницы! Я больше не твой маленький послушный мальчик и никогда им не буду! Я никогда не буду частью тебя, частью того, кто ты есть! Тебе на меня наплевать! Ты даже меня не знаешь! Тебе нужен картонный человечек, который стоял бы рядом с тобой и улыбался во время твоей дурацкой избирательной кампании. Кто-то, кто вернул бы тебе образ дружной семьи, который ты создавала все эти годы! Знаешь, что я тебе скажу? Я надеюсь, что ты проиграешь! Я молю Бога, чтобы ты проиграла! Кстати, почему бы не послать Лоре Минтон для анализа мою ДНК? Чтобы выяснить, что ты скрываешь?

Ее глаза пылают ненавистью. Она смотрит на меня точно таким же взглядом, каким она смотрит на Сильвио, каким смотрит на любого из Отбросов. Я вызываю в ней омерзение. Гадливость.

– Я же говорила тебе. Говорила, что это необходимо, – обращается она к моему отцу. – Теперь ты видишь? Ты понимаешь, в кого он превратился?

Отец по-прежнему смотрит на меня, как будто не в силах отвести от меня глаз.

– Должен же быть другой путь! – Он умоляет, но только не ее, а меня. – Что мы можем сделать? Как мы можем вернуть тебя домой?

Чего он от меня хочет?

Я знаю, чего хотят от меня другие. Их намерения легко прочесть.

Мать хочет согнуть меня, подчинить своей воле – ей всегда хотелось только этого. Фрэнсис, который стоит вон там с вечной своей улыбочкой, – я точно знаю, чего он хочет.

Забавная вещь в том, что касается Фрэнсиса и меня: мы всегда были совершенно разные. Мы никогда не ладили, никогда не были близки. Я ненавижу его за то, что он сделал с Прией, ненавижу всеми фибрами души. Точно так же как ненавижу мать, как ненавижу Сильвио. Я ненавижу его больше, чем кого-либо еще… и все же… я знаю его лучше, чем кого-то другого. Я знаю его даже лучше, чем Хоши.

Хоши очаровывает меня, околдовывает, интригует. Но всегда ли я могу прочесть ее эмоции? Могу ли я предсказать, как она отреагирует в той или иной ситуации? Нет, Хоши слишком сложна, ее невозможно понять до конца. Вряд ли я когда-либо смогу сказать, что знаю ее, даже если проживу тысячу лет, стараясь ее понять. Не то что этот хорек, ухмыляющийся мне. Я всегда отлично знал, что у него в голове, всегда мог угадать его мотивы, понять, что ему приятно.

Фрэнсис перехватывает мой взгляд, и его ухмылка расплывается еще шире. Он доволен.

Я делаю именно то, чего ему хочется. Хочется же ему того, чтобы я упирался и дальше. Ему не нужно, чтобы я возвращался. Ему нравится быть единственным золотым пай-мальчиком.

Я поворачиваюсь к отцу. Он единственный, чью душу я не могу прочесть. Он всегда был мягче других, податливее. Возможно, именно поэтому он и моя мать всегда работают вместе. Она говорит ему, что делать, как вести себя, что думать, он же рад угодить ей.

И вот теперь у него на лице собственное выражение. Совсем не такое, как у этих двоих. Он не пытается испепелить меня взглядом, как мать, не злорадствует, как Фрэнсис. У него несчастный, надломленный вид.

– Что мы можем сделать? – говорит он. Ему действительно хочется это знать? Он готов меня выслушать? Как-то раз я уже пытался говорить с ним. Тогда он посоветовал завязывать с романтикой. Сказал, чтобы я прекратил позорить мать. Велел мне быть примерным мальчиком и хорошо вести себя.

Я потихоньку отодвигаюсь от остальных поближе к нему. Слезы, стоявшие в его глазах, переливаются и катятся по щекам. Он плачет. Я ни разу не видел, чтобы отец плакал.

Впервые я чувствую нечто иное, нежели ледяное безразличие или гнев. Я не знаю, что это такое. Но точно не любовь.

– Я не вернусь домой, – тихо говорю я. – Но для начала ты бы мог выслушать причину. Мог бы выслушать, что я тебе скажу. Кто знает, вдруг это будет нечто такое, что заставит тебя по-иному взглянуть на многие вещи.

Он смотрит на меня, и слезы катятся из его глаз. Затем печально кивает.

– О, ради бога, Роджер, не позволяй ему манипулировать тобой! – строго говорит ему моя мать и поворачивается к Сильвио. Тот в нерешительности переминается с ноги на ногу в углу.

– Инспектор манежа, – говорит она. – Можешь взять Бенедикта себе. Я не ставлю никаких условий. Считай, что это подарок тебе. Он больше нам не сын.

Лицо Сильвио сияет, как рождественская елка.

– Вы хотите сказать, что я могу делать с ним что угодно? – Он плотоядно облизывает губы. – Что я могу задействовать его в цирковых шоу?

Моя мать со злостью смотрит на меня. Я отвечаю ей тем же. Мое сердце колотится от страха, но я не позволю ей это понять.

– Я сказала то, что я сказала. Можешь поступать с ним, как тебе заблагорассудится. Хочешь, выводи его на арену или хоть сейчас повесь его на потолочных балках – все, что угодно. Для нас он ничего не значит. Наш сын мертв. Я больше не желаю говорить о нем.

С этими словами она поворачивается и уходит, правда, в дверях останавливается и оглядывается. Отец и Фрэнсис не сдвинулись с места. Они стоят и смотрят то на меня, то на нее. Видно, что даже Фрэнсис колеблется.

– Может, мы, наконец, уйдем из этого забытого Богом места? – кричит она им. Это приказ, закамуфлированный под вопрос.

Фрэнсис поворачивается и торопится ей вдогонку.

Я в очередной раз встречаюсь взглядом с отцом.

– Роджер! – раздраженно рявкает моя мать. Отец протягивает руку и на миг кладет ее мне на голову.

– Прощай, Бенедикт, – шепчет он мне. – Как жаль, что все так обернулось.

С этими словами он тоже поворачивается и покорно спешит вслед за матерью и Фрэнсисом к выходу. Они уходят. Я провожаю всех троих взглядом, но никто из них, даже отец, ни разу не обернулся.