Текст книги "Шоу непокорных"

Автор книги: Хейли Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Бен

Лора Минтон улыбается в камеру:

– История – роскошный гобелен, сотканный многими людьми. Людьми всех оттенков кожи, людьми всех вероисповеданий, людьми, которые вообще не были чистыми англичанами. Виктория и Альберт, Христофор Колумб, Плутарх, Леонардо, Галилео – список можно продолжать бесконечно.

Она наклоняется вперед и шепчет в камеру:

– Они Отбросы, все до одного. Отбросы: похоже, они бедствие человечества. Короста на этом мире каждый из них. Задумайтесь. Как такое может быть? Как люди с грязной кровью оказали настолько сильное влияние на целый мир?

Задумайтесь.

Я такая же, как и вы. Особенная. Чистая. Мои дедушки и бабушки были Чистыми, мои родители были Чистыми. – Она понижает голос до сценического шепота. – Но позвольте открыть вам секрет…

Сейчас на экране обе женщины. Моя мать смотрит на Лору, насмешливо скривив губы и цинично выгнув бровь.

– Я сделала анализ моей ДНК. ДНК есть не что иное, как основа моего существа. Ткань жизни. Это моя генеалогия, ключ к моим корням. И что же я обнаружила? Нечто крайне интересное. Я далеко не чистая англичанка. Во мне есть кельтская кровь. – Она встряхивает рыжими волосами. – Это объясняет цвет моих волос. В моих жилах также есть славянская, скандинавская, еврейская и даже ганская кровь.

Она поворачивается к моей матери:

– Что вы об этом думаете, Вивьен Бейнс?

На лице моей матери написано торжество.

– Это многое объясняет. Я не уверена, почему вы решили сделать такое признание, но наверняка должны осознавать последствия свой исповеди. Вы – Отброс! Отброс не может участвовать в избирательной кампании, это четко прописано в законах нашей страны. Вы должны сойти с дистанции. Вас следует лишить всех прав и привилегий. Вас следует немедленно отправить в трущобы!

Лора Минтон улыбается. На лице ни растерянности, ни испуга.

– Похоже, вы правы. С такой кровью как можно утверждать, что я чистая англичанка? Но позвольте мне сказать вам еще кое-что. Вся моя команда, каждый ее участник, протестировал свою ДНК. О да, и еще двести добровольцев со всех концов страны. Доктора, университетские преподаватели, юристы, банковские служащие. Сколько из них, как вы думаете, оказались Чистыми, Вивьен Бейнс? Ну, хотя бы примерно? Наверняка никто из этих людей не испорчен, как я?

Улыбка застыла на лице моей матери.

– Генетическое тестирование незаконно. Вы совершили уголовное преступление.

– Хм, это почему же, хотела бы я знать? – Лора Минтон наклоняет голову. – Похоже, что нынешнее правительство не хочет, чтобы мы кое-что поняли. Может быть, вы доставите мне удовольствие, прежде чем меня утащат в трущобы, министр Бейнс. Сколько из наших волонтеров оказалось… – она изображает пальцами кавычки и цитирует государственный гимн: – «Чистыми душой и чистыми телом»?

Лора Минтон делает шаг вперед.

– Ответ – ни одного. В крови каждого, кого мы тестировали, нашлись «примеси». Нет, вы поверите? В нашей случайной группе Чистых мы обнаружили сто двенадцать штаммов этнической принадлежности. Сто двенадцать. О чем это говорит? Это значит, что мы ошибаемся! Мы всегда ошибались! Мы все Отбросы, части одного и того же плавильного котла! Мы едины, и мы одинаковы. Никто из нас не чист. Ни один из нас!

Лора говорит с жаром. Глядя на мою мать за ее спиной, можно подумать, что ей влепили пощечину.

– Мы – крошечная островная страна. Кто только не вторгался сюда – римляне, саксы, викинги, норманны, и все они оставили неизгладимый след в наследии нашей страны. И прежде чем мы стали холодными, враждебными и замкнутыми, мы принимали иммигрантов на эти берега с распростертыми объятиями. Мы воспевали этническое разнообразие! Африканцы, индийцы, китайцы, пакистанцы, испанцы, итальянцы, можно перечислять до бесконечности. Представители всех этих народов, да и многие другие, селились здесь на протяжении веков. Они сделали нас такими, какие мы есть. Они сделали Великобританию великой. Они – часть меня. – Лора пристально смотрит в объектив камеры. – И вас, тех, кто сейчас это смотрит на экране. Я готова поспорить, что они также и часть вас.

Зеленые глаза ее лукаво блестят. Она будто обращается ко мне:

– Вы и правда уверены, что каждый из вас такой Чистый, каким считает себя? Вы можете утверждать, что ваша кровь не несет в себе примесей? Не боитесь проверить это? Так рискните же? Почему бы не пройти тест? Почему бы не выяснить это? Вы же не станете наказывать всех подряд за то, что люди хотят знать правду, министр Бейнс? Зачем это делать, если вам нечего бояться?

– Это не имеет значения! Эти дебаты не для ваших тестов были организованы. Есть более насущные проблемы! – Мать наконец находит слова, чтобы прервать ее. – Мы не можем допустить распространения этой чумы. Мы должны быть более радикальными. Мы должны проявлять твердость в отстаивании наших интересов. Мы должны защитить нашу страну. Защитить наших детей!

– Министр Бейнс, почему вы отказываетесь сделать мне одолжение? Почему не хотите проверить вашу кровь? Прямо здесь, в прямом эфире. Чтобы раз и навсегда опровергнуть все эти возмутительные предложения. Со мной в студии есть ученые. Вы готовы пройти тест? Готовы показать нам, насколько вы чисты? Ну, так как?

Молчание. Телекамера берет крупным планом лицо матери. На ее щеках горят два пунцовых пятна, а само лицо как будто вот-вот пойдет трещинами. Она не знает, что сказать. Она не знает, что делать. Впервые моя мать утратила дар речи.

Хошико

До сегодняшнего вечера я почти ничего не знала о Лоре Минтон, но теперь она мне нравится.

– Пройди тест! Пройди тест! Пройди тест! – скандируют обитатели трущоб.

Они скандируют так громко, что не слышно слов Вивьен Бейнс. Зато видны ее действия. Она уходит со сцены. Она покидает собственные дебаты.

Я смотрю на Грету, Джека и Кадира. На их лицах читается восхищение.

Толпа под нами совершенно обезумела. Люди кричат, вопят, смеются.

В воздухе ощущается нечто мощное, почти осязаемое, будто мы связаны невидимой нитью.

Это будто конец чего-то.

И начало чего-то еще.

Бен

На моих глазах, на глазах у Сильвио и всего мира мать отказывается пройти тест и покидает дебаты.

Я поворачиваюсь к Сабатини.

– Она знает, – заявляю я. – Она прекрасно знает, что деление на Чистых и Отбросов – это бред. Бред и большая ложь. Иначе бы она прошла тест.

Вид у Сильвио сконфуженный. Да что там! Совершенно больной. Я даже не предполагал, что его лицо может стать еще бледнее, но, клянусь, теперь оно кажется почти ультрафиолетовым.

– Но я теперь Чистый. Вернее, был им всегда. Эта твоя Хошико, Грета, другие Отбросы в моем цирке, они не Чистые. Они не такие, как я. Не такие, как ты, Бенедикт. Мы выше их. Выше и чище.

Он цепляется за мою руку. Его пальцы дрожат. Ему отчаянно хочется в это верить.

Я с насмешкой смотрю ему в лицо:

– Боюсь, что ты заблуждаешься.

Сабатини встает и принимает властный вид.

– Я устал от тебя, Бейнс! – Он поднимает руку и говорит в свои наручные часы. – Охрана!

В считаные секунды прибегают охранники. Рослые, неулыбчивые, вооруженные.

– Уведите Бейнса! – шипит Сильвио. – Покажите ему его спальню. Уверен, ему будет там очень уютно.

Хошико

Как только толпа наконец рассеялась, Кадир натягивает на голову капюшон.

– Мне нужно отойти, – говорит он нам. – Свен покажет вам ваш новый дом.

Он спрыгивает с платформы и растворяется в темноте.

Свен с фонариком в руке делает шаг вперед – кстати, это первый фонарик, который я увидела в трущобах, – и мы следуем за ним по извилистым переулкам.

На этот раз мы не прячем лиц, отчего всякий раз, когда кто-то смотрит на нас, я вздрагиваю, чувствуя себя более уязвимой.

Рози ждет нас: она по-матерински обнимает меня, и мы шагаем вместе.

– Все будет хорошо! – улыбается она. – Кадир хозяин своего слова.

– Расскажи мне о нем, – прошу я. – Откуда у него такая власть?

Она чуть отстает и переходит на шепот:

– До Кадира здесь не было порядка. Банды, наркотики, оружие. Уличные беспорядки. Не в городе, а здесь, в трущобах. Если честно, Кадир появился из ниоткуда. Сначала это был просто еще один уличный мальчишка. Но вдруг беспорядки прекратились. Внезапно все старые главари банд были найдены мертвыми, и он стал главным.

– Но если он был бандитом – значит он тоже участвовал во всех этих разборках. И не просто вежливо попросил в один прекрасный день других бандитов сложить свои полномочия. Наверняка он тоже убивал. Как еще можно прибрать к рукам власть в таком месте? Он наверняка даже хуже остальных!

– Тсс! – шепчет она, тревожно озираясь. – Нельзя так говорить! Поверь мне, с Кадиром это место преобразилось. – Она дрожит и обнимает себя. – Здесь гораздо лучше, чем раньше.

– Но ведь это не имеет смысла. Как он удерживает власть? Что бывает, если кто-то отказывается подчиняться ему?

Рози хмурится.

– Никто так не делает. Причем уже давно. Те, кто постарше, слишком хорошо помнят темные времена. Это было ужасное время беззакония. Вокруг было столько насилия, что лучше не вспоминать. Все молодые люди дрались друг с другом как бешеные псы, что ни день, то поножовщина или убийства, что ни день, то преступление. Одно страшнее другого. Главным образом против женщин. – Рози перевела взгляд на Грету. – Против маленьких девочек. Кадир сделал все, чтобы восстановить порядок. Да, ходят разные истории о его поступках, но с тех пор все спокойно. Да и откуда такому здесь взяться? Кадир железной рукой навел порядок и зорко следит за тем, чтобы так было и дальше.

Мне не нравится, с каким благоговением она говорит о нем. Если в его руках сосредоточена такая власть, то чем это отличается от власти Чистых над Отбросами? Это опасно. Наверняка обитатели трущоб хотели бы разрушить иерархию, а не строить новую внутри другой?

Знаю, это неблагодарно с моей стороны. Кадир дает нам пристанище, обещает защиту. Но мне не нравится чувствовать себя кому-то обязанной, совсем не нравится. Он единственный, кто не дает другим донести на нас, но что будет, если он передумает?

Грета ускоряет шаг и семенит рядом.

– И что теперь? – спрашивает она.

– В городе вас в два счета поймают – значит вам ничего другого не остается, как затаиться в трущобах, – отвечает ей Рози. – Если нагрянет полиция, мы вас спрячем. Мы будем всячески оберегать вас, мы все.

– У нас нет возможности содержать себя, – говорю я. – Мы не можем пойти и искать работу.

– Кадир обеспечит вас.

Она славная, эта Рози, даже очень. Она милая и добрая, и она взяла нас под свое крыло. Правда, у меня в голове не укладывается, что она так сильно доверяет Кадиру и уважает его, хотя его власть явно зиждется на насилии. Но это ее выбор. Не мой. Лично я не хочу подходить к нему ближе, чем нужно.

– Но почему? – спрашиваю я. – Зачем ему это делать?

– Потому что он хороший человек. Я ведь уже сказала тебе, – просто говорит она.

Я закатываю глаза. Я не верю ей. Кадир так или иначе потребует вернуть долг. Он уже ясно дал понять, что мы ему обязаны. Какая польза от пары беглых цирковых акробаток и бывшего Чистого для такого типа, как он? Лично я никакой не вижу. Надеюсь, он не предаст нас, пока мы не узнаем, что случилось с Беном. Может, через какое-то время он благополучно забудет о нас, а мы тихо улизнем у него из-под носа. Нам нужна лишь крыша над головой.

Мы останавливаемся рядом с крошечной, покосившейся лачужкой, кое-как сколоченной из листов картона, втягиваем головы в плечи и входим.

Свен направляет фонарик к центру помещения. Комната, если это можно назвать комнатой, пуста. Ни мебели, ни постелей, только сырой картон и крепкий запах плесени. Когда Свен переводит фонарик наверх, его луч выхватывает щели и дыры в крыше.

– Дом, милый дом, – насмешливо говорит он. – Я оставлю вам фонарик, пока вы не обвыкнетесь. Не бог весть что, но это все, что мы можем предложить. – Его лицо кажется чуть мягче и приятнее, чем раньше. – Надеюсь, это лучше, чем цирк, если то, что о нем говорят, правда. – Он сочувственно улыбается мне в темноте.

Я озираюсь по сторонам. От его слов у меня в животе возникает странное чувство.

По идее, это действительно лучше, чем цирк. Цирк был холодным, жестоким, смертельно опасным местом. Он отнял у меня Амину. Он делал мне больно. Он делал больно Грете. И там был Сильвио.

Цирк был адом на земле.

А еще он был ярким. Иногда волнующим. Даже волшебным. Я вспоминаю это ощущение: вот я стою высоко над ареной, под моими ногами подрагивает канат – напряженный, гудящий, как будто живой и полный энергии. Когда я стояла на нем, когда танцевала, мы были с ним одним целым, канат и я, выполняя наши прекрасные, смертельно опасные трюки.

Канат был завораживающим, ненадежным другом. Я умела понимать его, чувствовать пальцами ног и сердцем. Он всегда был разным – в зависимости от погоды, от влажности и температуры в зале, и я тоже менялась, в зависимости от того, ела ли я что-то в тот день или нет, в зависимости от ритмов и циклов моего организма.

Я так тоскую по нему, что мое тело болит и ноет.

Это потому, что они заперли тебя там, говорит рациональная часть моего «я». Потому, что они пытались тебя сломать. Борись с этим. Сопротивляйся.

Увы, это слишком сложно. Это в моей голове. В моем сердце. Это часть меня, часть того, кто я есть.

Я ненавидела цирк.

Я ненавидела его, но теперь я скучаю по нему.

Как такое может быть?

Я оглядываюсь по сторонам. Это место, эта грязная, вонючая, темная лачуга никогда не будет моим домом, по крайней мере, до тех пор, пока цирк – яркий, сияющий огнями, злой, опьяняющий цирк – все еще зовет меня к себе.

Бен

Я не сопротивляюсь. Просто иду за охранниками. Когда же я разок оборачиваюсь, Сильвио Сабатини по-прежнему стоит на холме, обозревая свои владения.

Мы останавливаемся перед длинным забором, расписанным фигурками акробатов и клоунов. Один из охранников достает брелок. Он прикладывает его к панели управления, и одна из секций забора отворяется.

С другой стороны все не так чисто, аккуратно и красочно. Перед нами простирается поле. В лунном свете, сбившись вместе, застыли лошади. Я также различаю силуэты других животных – если не ошибаюсь, верблюдов и лам. Вдалеке, заметив нас, два огромных слона поднимают головы и медленно помахивают хоботами.

Перед нами ничего нет, кроме зияющей в земле дыры, а в ней узкая бетонная лестница, которая ведет куда-то вниз. Охранники подталкивают меня к ступеням, и мы спускаемся. Там так тесно, что нам приходится идти гуськом. Темнота сгущается.

В самом низу железная дверь. Охранник передо мной поднимает брелок, и дверь распахивается. Он толкает меня внутрь с такой силой, что я падаю на пол.

– Добро пожаловать в апартаменты люкс, – усмехается он. – Надеюсь, они соответствуют твоим самым высоким требованиям! – Охранники разворачиваются и, гулко захлопнув за собой дверь, удаляются.

Я оказался в кромешной темноте. Я не вижу своей собственной руки. Это место расположено так глубоко под землей, что никогда не видело естественного света. Я чувствую, как у меня колотится сердце, совсем как тогда, в старом цирке, когда меня запихали в ящик с бутафорией.

В подземной камере стоит незнакомый, прелый запах, от которого мне делается муторно.

– Эй! – шепчу я, но здесь, во мраке подземелья, даже шепот кажется громом. – Тут кто-нибудь есть?

Ответа нет. Здесь пусто. Ничего и никого нет. Я вздрагиваю. Здесь очень холодно, хотя на улице довольно теплый вечер. Может, это моя могила? Может, меня бросили сюда, чтобы я умер, чтобы здесь сгнили мои кости. Интересно, похоже ли это на ад?

Я медленно встаю. Стукнувшись обо что-то головой, я поднимаю руку и нащупываю над моей головой грубый, каменный потолок. Мне повезло, что я встал осторожно, потому что иначе бы я расшиб себе голову.

Сгорбившись, иду вперед, слепо нащупывая руками путь. Мои ноги что-то задевают. Раздается плеск, я в ужасе отскакиваю назад.

– Пожалуйста, – испуганно шепчу я, не обращаясь ни к кому конкретно. – Пожалуйста, не оставляй меня здесь.

Как будто в ответ на мою мольбу, над моей головой мелькает искра и вспыхивает свет. Слава богу.

Я возвращаюсь к двери и пытаюсь ее открыть, хотя точно знаю, что это бесполезно.

Еще раз взглянув вперед, я вижу, что стою в длинном, узком коридоре, пустом, не считая двух больших контейнеров с водой. На один из них я и наткнулся. Я озираюсь, а потом медленно двигаюсь по коридору.

По обе стороны от меня запертые решетки, а за ними крошечные, похожие на чуланы, комнаты. Они тянутся дальше, похожие одна на другую. За каждой решеткой крошечная койка, на ней – тонкий серый матрац и одеяло. В углу дыра для справления нужды.

Тюремные камеры.

В самом конце – каменная дверь. Толкаю ее; она холодная и неподатливая. Я возвращаюсь. Здесь больше ничего нет, только эти крошечные клетки. Я считаю их – получается сорок.

Внезапно потолок вздрагивает, и на пол летят крошечные осколки камня. У меня над головой раздается топот десятков ног. Топот с каждой секундой все ближе и громче, кто-то спускается по лестнице. Дверь распахивается, и в нее гуськом входит большая группа людей, после чего створки с лязгом захлопываются. Вошедшие останавливаются, сбившись в кучу, и разглядывают меня.

Мы смотрим друг на друга. Затем девичий голос из самой середины группы восклицает:

– Да это же Бенедикт Бейнс!

Хошико

Странно, но мы все же устраиваемся на ночь в этой холодной лачуге. Странно не потому, что она такая убогая. По сравнению с некоторыми из мест, где мы ночевали за прошедшие месяцы, это дворец. Странно потому, что здесь нет Бена. За последний год не было ни одной ночи, когда я не спала в его объятьях; ни одной ночи, когда я, проснувшись, не видела его лица. Здесь же его нет, и это неправильно.

Рози исчезает, а через некоторое время раздается стук в дверь. Джек осторожно приоткрывает ее. За дверью Феликс, как обычно, хмурый и насупленный.

– Мать велела передать вам еды, – говорит он и сует в руки Джеку какой-то сверток.

– Где она ее взяла? – спрашивает Джек.

– Кадир дал. Он взмахнул волшебной палочкой, и теперь вы больше не будете голодать.

Он поворачивается и шагает прочь.

– Погоди! – окликаю его и смотрю на Грету. Ее глаза прикованы к свертку. Она готова съесть его взглядом. – Ешьте, – говорю я. – Я хочу быстро переговорить с Феликсом. Можете начать без меня.

Джек пристально смотрит на меня. В его взгляде читается смешанная с любопытством тревога. Когда он кивает, я выхожу из дома и закрываю за собой хлипкую дверь.

Феликс холодно смотрит на меня, будто сердится за что-то.

– Я хочу кое-что спросить, – говорю я ему. – О Кадире. Что он за человек?

– Откуда мне это знать?

– Ну, твоя мать говорит о нем как о спасителе… это так?

Он кисло улыбается:

– Уж если дьявол, то хорошо знакомый, кажется, так говорят?

– Неужели? Как это у него получается? Чтобы все здесь ходили по струнке? Лично мне это не кажется правильным. Что будет, если люди откажутся выполнять его приказания?

Феликс оглядывается, затем наклоняется ко мне и понижает голос:

– Чистые, Лора Минтон, Кадир, они все одинаковы, если их как следует отмыть. Им всем нужна власть. Они все хотят править. Зачем Кадиру желать, чтобы его маленькое королевство рухнуло? Он и так счастлив здесь на своем троне. Он лишь тогда поддерживает изменения, когда видит, что ему это выгодно. Единственные, кто действительно готовы разрушить все и начать снова, – это «Братство». То, что моя мать говорит о нас, неправда. Мы лишь тогда опасны, когда это нужно.

Мы. Он вступил в их ряды. Рози была права: уже слишком поздно.

Мой собеседник переходит на шепот и буквально сверлит меня взглядом.

– Мы – единственные, кому хватает духа выбраться туда и делать то, что нужно делать. Даже Лора Минтон всего лишь хочет посидеть в кресле премьер-министра. Мой брат в эти минуты находится в цирке. Значит, действовать нужно прямо сейчас. Не на следующей неделе, не в следующем году. Сейчас. Мы планируем…

Он умолкает.

– Что? Что вы планируете? Что вы задумали?

Он качает головой.

– Даже не знаю, почему я говорю с тобой об этом. – Он отворачивается и шагает прочь.

– Стой! – кричу я. – Что ты собрался делать прямо сейчас? У меня в этом цирке друзья, я имею право знать.

Он смотрит на меня через плечо.

– Приятного аппетита, – говорит он и скрывается в темноте.

Когда я возвращаюсь в лачугу, Грета и Джек уже сидят на полу, положив между собой фонарик. Его тонкий луч освещает горку сэндвичей перед ними. Боджо уже схватил один и деликатно покусывает его.

– Он не смог дождаться, – извиняется Грета. – В отличие от нас, – вздыхает она. – Джек сказал, что мы должны подождать тебя.

– Могли бы начинать и без меня, – говорю я. – Ладно, давайте есть.

Сэндвичи свежие: таких свежих я ни разу не ела. Ломти хлеба толстые и мягкие, а не сухие и черствые. Между ними по толстому куску розового мяса. Наверное, это ветчина.

Свежие сэндвичи с ветчиной. Еще одно из многих чудес, на которые способен Кадир.

Мы жадно поели и стали раскладывать на влажном полу одеяла. Грета свернулась калачиком рядом со мной, как когда-то в цирке, Боджо устроился у нее под бочком, мягкий теплый комок под одеялами.

По идее, я должна отпихнуть их обоих. Я каждый день в течение нескольких месяцев читала Грете нотации о том, что нельзя спать с животным.

Но я ничего не говорю. Я благодарна, что они здесь, со мной, с ними мне не так одиноко.

– Хоши? – шепотом спрашивает Грета.

– Да.

– Ты думаешь о Бене?

Я вздыхаю:

– Да, я о нем думаю. Хотелось бы знать, что с ним все в порядке.

Она резко поднимает голову и ахает:

– Но ведь с ним все в порядке, правда? Он сказал, что они не причинят ему вреда.

Думаю, мне не стоит делиться с ней своими опасениями.

– Да. С ним все в порядке, я уверена. Я просто скучаю по нему, вот и все.

– Я тоже скучаю по нему.

Прижимаю Грету к себе, вдыхаю запах ее волос. Как ей удается пахнуть так сладко, несмотря на все наши лишения? Не знаю даже, когда она в последний раз толком мылась, но всякая грязь и гадость никогда не прилипают к Грете. Ради нее я стараюсь лежать тихо, и, пока она не уснула, притворяюсь, что сама уже сплю, хотя и знаю, что не сомкну глаз, пока не узнаю, где Бен.