Текст книги "Шоу непокорных"

Автор книги: Хейли Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Хошико

Снизу кто-то открыл дверь, и в помещение ворвался дневной свет. Полицейские на ступеньках ниже опустили оружие и отошли к стенам, образовав узкий проход. Чувствуя на себе их злобные взгляды, прожигающие меня насквозь, спускаюсь по лестнице. Наконец я внизу. Окунаюсь в теплое утро и шагаю мимо полицейских машин с синими огнями.

Я разворачиваюсь и смотрю вверх.

Бен стоит у окна, прижимая к виску пистолет.

Увидимся ли мы снова, если я сейчас уйду? Делаю шаг назад.

– Хоши! – Рука Джека сжимает мою. – У нас нет другого выхода.

– Я не могу. Только не это!

Я вырываюсь и бегу обратно к зданию.

– Хоши! – кричит Грета. – Не оставляй меня!

Страх в ее голосе вынуждает меня остановиться. Джек спешит ко мне.

– Я допустила ошибку. Я должна вернуться. Если сдамся, то, возможно, они оставят Бена в покое! Им нужна я, они хотят наказать меня. Возьми Грету с собой и присмотри за ней. Без меня вы будете менее заметны.

– Разве ты не слышала, что сказал Бен? Он уже все решил. Он делает это ради тебя, ради Греты, ради всех нас.

Как кружится голова.

– Ты знаешь, что я прав, Хоши. Мы должны бежать. Ради него. Ради Бена. И ради Греты. Это еще не конец. Все изменится к лучшему, и тогда вы снова будете вместе.

Джек верит в это всем сердцем, я это точно знаю. В день нашего побега он был вынужден расстаться со своей невестой, Алисой. Она тоже состояла в рядах Сопротивления, и, как только Джек выдал себя, ей пришлось срочно покинуть страну. Он связался с ней сразу после того, как мы убежали из цирка, и велел уходить, иначе допроса не избежать. Деньги и поддельные документы были готовы заранее, и когда полиция пришла за девушкой, та уже успела скрыться.

Из-за нас Алиса находится в опасности. Джек говорит, что она ни в чем не винит нас, что, находясь в рядах Сопротивления, они оба всегда знали, чем это может для них закончиться.

Он думает, что Алиса вскоре сможет вернуться домой. По его словам, людей, поддерживающих Отбросов, стало настолько много, что мы стоим на пороге нового мира, в котором все снова будут жить как равные. На следующей неделе состоятся выборы, и впервые в истории страны в них будет участвовать кандидат, выражающий интересы Отбросов. Джек говорит, что у него, точнее, у нее, хорошие шансы на победу, что она обязательно одержит верх, и когда это случится, Алиса сможет вернуться, да и нас тоже непременно помилуют.

Я бы не прочь разделить с ним эту уверенность, но не могу. Мир слишком жесток, чтобы перемены стали реальностью.

До меня доносятся слова Джека, и его голос звучит непривычно сурово:

– Не смей подвести Бена сейчас, Хоши! Ты знаешь, чем мы можем его поддержать?

Я отрицательно качаю головой.

– Тем, что мы продолжаем бороться, вот как! Мы, как и всегда, будем дальше бороться за наши жизни.

Я в упор смотрю на него, перевожу взгляд на маленькую светловолосую девчушку позади нас, которая прижимает к себе обезьянку. Затем снова смотрю на Бена. Он поднимает свободную руку и машет мне.

Я поднимаю руку ему в ответ. И одними губами произношу те же слова, которые повторяла все эти месяцы. Я люблю тебя. Он беззвучно вторит мне.

– Пойдем, – говорит Джек. – Надо поскорее выбираться отсюда.

Чувствуя взгляды сотни полицейских, мы медленно уходим – Джек, Грета и я.

На углу я оборачиваюсь снова. Вот он, Бен, крошечная фигурка в окне. Поднимаю руку, он снова машет в ответ, и я чувствую, что мое сердце разбивается на тысячу осколков.

Бен

Все так же сжимая в руке пистолет, я стою у окна и смотрю, как их фигуры становятся меньше и меньше, а затем совсем исчезают из виду.

Когда я впервые увидел, как Хоши танцует на канате, в день, когда цирк появился в городе, – я почувствовал, что она изменит мою жизнь.

Мы так долго скрывались, что я почти решил, что так будет всегда: будем скитаться вечно и навсегда останемся вне закона.

Раньше моя жизнь была легкой и приятной: вкусная еда по первому требованию, теплый дом, чистая одежда. Остаться без вещей, которые всегда были под рукой, которые я принимал как нечто само собой разумеющееся, – поначалу это было шоком. От ночевок на жестком грязном полу у меня постоянно болит спина, приходится заползать в какие-то темные норы и устраиваться там на ночь. А еще у меня чешется голова, волосы отчаянно жаждут густой, душистой пены шампуня. Мои губы потрескались, живот втянулся и с каждым днем как будто все больше липнет к позвоночнику.

Но я не скучаю по своей старой жизни, что бы вы там ни подумали. Раньше я пребывал в заблуждении. Жил словно в вакууме. Пока я наслаждался дарами легкой жизни, другие люди с трудом выживали посреди общего бессердечия и жестокости.

Хоши и я, Грета и Джек, мы стали одной командой, сильной и дружной. Раньше такого со мной не случалось. Никогда не было этого чувства единения, духовной связи с людьми, на которых – я точно это знаю – всегда можно положиться, которые всегда будут рядом, что бы ни случилось.

Иногда, глядя на моих спутников, я задавался вопросом, знают ли они, как много делают, жертвуя собой ради мальчишки вроде меня, мальчишки, мать которого творит ужасные вещи. И все же они ни в чем не обвиняли меня. По какой-то непостижимой причине эти люди – которые были гораздо смелее, гораздо мудрее и лучше меня – сумели что-то разглядеть и полюбить во мне.

Они выживут без меня. Мое отсутствие сделает их жизнь легче. Они смогут наконец перебраться через пролив, на континент, и Джек воссоединится со своей невестой. Люди в Европе более терпимы, там открыты границы, там нет изгоев. Я готов смириться с чем угодно, лишь бы быть уверенным, что Хоши и Грета свободны, действительно свободны, впервые в жизни, даже если это означает жизнь в другой стране. Даже если это означает, что я больше никогда их не увижу.

Стоило мне подумать о жизни без Хоши, как в горле предательски встает комок. Имеет ли теперь какое-то значение то, что произойдет со мной?

Я оборачиваюсь.

Полицейские все еще здесь, их как минимум дюжина. Стоят, подняв щиты и нацелив на меня оружие. Я не раз представлял себе эту сцену, мысленно видел, как торгуюсь с преследователями, договариваюсь, чтобы Хоши и остальных отпустили на свободу. Все вышло именно так, как я и хотел. Беда в том, что я просто настроил себя, но никогда не позволял себе думать о последствиях. Что сделают со мной: мятежником Бенедиктом Бейнсом? Преступником Бенедиктом Бейнсом?

Внезапно в голове будто вспыхивает свет. Я точно знаю, куда они меня отправят.

– Вы отвезете меня к моей матери, верно? Как только я опущу оружие.

Они неуверенно переглядываются, но продолжают молчать. Если нет отрицания – значит это правда.

Моя мать – министр по контролю за Отбросами, она участвует в предвыборной гонке. Больше всего на свете она ненавидит людей, которые не являются «Чистыми» англичанами. Она называет их паразитами, думает, что без них мир станет лучше, мечтает истребить их всех.

Представляю, как она злится из-за меня. Моя мать привыкла повелевать людьми, привыкла всегда поступать по-своему, и все же я, ее родной сын, сбежал из дома, напал на охранника, притворялся полицейским, помог взорвать цирк и почти год провел в бегах. Почти год я позорил ее, заставлял краснеть, и из-за кого? Из-за Отброса, цирковой канатоходки.

Что она скажет? Как поступит?

Что бы ни случилось, мне все равно. Она больше не властна надо мной. Ей никогда не превратить меня в прежнего послушного мальчика. Ей никогда не победить.

Теперь я знаю себя. Я знаю, что правильно. Я знаю правду.

Внезапно у меня возникает желание увидеть мать и сказать ей это в лицо. Я хочу взглянуть ей в глаза: дерзкий, непокорный, нераскаявшийся. Я хочу, чтобы она видела, кем я стал, что я не такой, как она. Хочу, чтобы она поняла, что она ничего для меня не значит.

Я смотрю на полицейских: они все так же боятся шелохнуться, опасаясь рокового выстрела. Не исключено, что я выстрелю в себя. Может, мне стоит пустить пулю в висок, прямо сейчас. Нет. Не буду. Не хочу. Я не хочу умирать, пока Хоши, Грета и Джек рядом. Я хочу и дальше сражаться за них. Я хочу жить.

Бросаю пистолет и, подняв руки, делаю шаг вперед.

– Хватит тянуть. Ведите меня к Вивьен Бейнс.

Хошико

Едва скрывшись за углом, мы тотчас бегом срываемся с места.

– Куда теперь? – спрашиваю я Джека. – Нас все равно найдут. За нами будут следить. Камеры наблюдения натыканы повсюду, они везде.

– Нет, – отвечает он. – Не везде.

Он уводит нас все дальше и дальше от центра города, куда-то в сторону окраин. Джек бежит сначала по одному темному переулку, потом по другому, потом по третьему.

– Куда мы? – спрашивает Грета. Боджо у нее на руках, крепко обхватил шею девочки. Она уже задыхается, из последних сил пытаясь поспевать за широкими шагами Джека.

– Туда, где нас не смогут обнаружить камеры. В единственное место, где власть не позаботилась установить их.

Есть только одно такое место. Мы направляемся в трущобы.

Мы бежим. Грета не отпускает мою руку.

– Что Джек хочет этим сказать, Хоши? – испуганно спрашивает она. – Куда мы идем?

Я смотрю на нее сверху вниз. Стоит мне произнести слово «трущобы», как она впадет в истерику. Я это точно знаю.

– Просто беги и ни о чем не думай.

– Джек, – кричит она ему вслед. – Куда мы идем?

– В трущобы, – резко бросает он через плечо.

Девочка резко останавливается и тянет меня за руку.

– Нет! Только не это! Ты же сказала, что мы никогда не пойдем туда!

– У нас нет выбора, Грета! Они будут повсюду следовать за нами. Бежим!

Я тяну ее за руку, но она не двигается.

Джек разворачивается и возвращается к нам. В его глазах застыла паника.

– Что вы делаете? Живо за мной! Как только Бен бросит пистолет, они попытаются догнать и схватить нас!

– Но ты говорил, что мы никогда не пойдем в трущобы! Ты сказал, что тут безопасно!

– Я помню, Грета, но за нами устроят погоню! Трущобы – единственное место, где у нас есть ничтожный шанс скрыться от полиции!

Но Грета не двигается с места. Вдали слышится вой сирены, который с каждым мгновением становится все громче. Джек сокрушенно вздыхает. Его терпение на исходе, но все равно он пытается говорить мягко и спокойно.

– Грета, мы должны пойти в трущобы. У нас нет выбора. Возможно, там не так уж плохо.

– Нет, – упрямится она. – Я не хочу.

Он в отчаянии вскидывает руки:

– Пойдем! У нас нет времени на споры!

Вой сирен становится отчетливее.

Что я могу сделать? Мы всегда пытались защитить Грету, изо всех сил старались, чтобы наш побег показался ей увлекательным приключением. Увы, сейчас не до этого. Пришло время сообщить ей, чем мы рискуем.

– Ты слышишь сирену, Грета? – спрашиваю я. – Это значит, что нас преследуют! Нас ищут, и если поймают снова, то на этот раз убьют. Ты понимаешь? Они убьют всех нас!

Я крепко сжимаю ее руку, рывком выдергиваю из оцепенения и вскоре перехожу на бег.

Девочка перестает сопротивляться и покорно бежит рядом. Я слышу, как она задыхается и испуганно всхлипывает.

Здания вокруг становятся все более убогими и обветшалыми. Многие из них заколочены досками или разрисованы граффити. Пробегая мимо сгоревших автомобилей и искореженных магазинных тележек, мы вынуждены смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в кучки собачьего дерьма и не наступить на осколки битого стекла, которыми усеян тротуар.

Я слышала о таких улицах: их называют «Нейтральной полосой». Это еще не трущобы, но достаточно близко к ним, и ни один уважающий себя Чистый не сунет сюда носа даже на минуту. В конце концов, мы замечаем человека. Он развалился в дверном проеме с бутылкой в руке.

– Дайте немного мелочи! – кричит он, когда мы торопливо проходим мимо.

Вскоре людей становится больше. Как и тот первый побирушка, они устроились в дверных проемах. От них разит мочой и нечистотами. Некоторые пытаются приблизиться к нам и даже протягивают руки, чтобы ухватить хоть что-нибудь.

У всех них один и тот же пустой, безумный взгляд.

– Кто они? – спрашиваю я Джека, пока мы бежим. – Чистые или Отбросы?

– Ни те, ни другие. Они как бы в подвешенном состоянии, бедолаги. – Джек немного замедляет шаг и теперь трусит рядом со мной. – Возможно, они когда-то были Чистыми, которые по какой-то причине сбились с пути истинного. Может, кто-то из них совершил преступление и теперь, как и мы, скрывается от полиции. Но, скорее всего, это те, кого сломила жизнь… психически душевнобольные люди или жертвы трагедии, от которой они так и не смогли оправиться.

– Разве они не могут получить помощь?

Мне всегда казалось, что все Чистые живут среди молочных рек на кисельных берегах. Я думала, они живут в раю.

– Если они обратятся за медицинской или финансовой помощью, попросят для себя крышу над головой, от них просто отмахнутся, – отвечает Джек. – Чистые не хотят, чтобы люди, подобные этим, оскверняли их совершенный сияющий мир. У них отнимут статус и тотчас же причислят к Отбросам. А как только ты становишься Отбросом, то пути назад больше нет. Вот почему они здесь – прячутся ото всех. Это лучше, чем жизнь в трущобах.

– И это так?

Джек смотрит на меня и пожимает плечами:

– Судя по всему, невелика разница.

Когда-то он сам был Чистым. У него была работа. У него был дом.

Я вновь думаю о том, чем они пожертвовали ради нас, Джек и Бен: полицейский и сын министра. Они отказались от привычной жизни – легкой, привилегированной – ради того, чтобы поддержать нас, встать рядом с нами.

Кто Джек сейчас? А Бен? Они тоже находятся в подвешенном состоянии. Кто они? Такие же Отбросы, как и мы, или же, как эти отчаявшиеся существа, что пытаются вцепиться в нас, когда мы проходим мимо?

Нет. Они не те и не другие. Они сорвали ярлыки, что наклеили на них при рождении. Они герои, мои герои. Они как мы, и теперь неотделимы от нас.

Боль и тоска по Бену наполнили мою душу. Надеюсь, все в порядке. Что с ним сделают? Вдруг я больше его не увижу? Я не могу потерять его. Только не сейчас.

Стараюсь выбросить из головы эту мысль. Я не должна так думать, иначе свалюсь без сил. Я должна сосредоточиться на своих движениях, на нашем спасении. Ради Греты.

Вскоре перед нами появляется ветхий деревянный забор, который отделяет трущобы от остального города.

– Мы не сможем пройти через главный контрольно-пропускной пункт. Придется найти какую-нибудь дыру. Если идти вдоль забора, то рано или поздно мы отыщем лаз, – говорит Джек.

Ясно, на что рассчитывает. Забор – ветхий набор покосившихся гнилых досок, готовый вот-вот рухнуть.

– Я думала, он будет крепче и выше, этот забор. В цирке все ограждения под напряжением. А этот… Любой Отброс, если захочет, легко перемахнет на другую сторону или выбьет ногой дыру.

Джек кивает:

– Ты права, и они время от времени это делают. Но с какой стати Отбросу покидать трущобы, если только не для поиска работы?

– Чтобы сбежать!

– Куда сбежать? Куда им податься? Чем они стали бы заниматься за пределами трущоб?

Я задумалась над его словами. Джек прав: Отбросу некуда бежать, его везде подстерегает опасность. У нас нет ни денег, ни документов. По крайней мере, этим забором они защищены от Чистых.

Мы бежим вдоль забора в поисках лаза. Вскоре снова раздается вой сирен, с каждой секундой набирая силу.

Джек начинает пинать доски. Я присоединяюсь к нему. Грета последовала нашему примеру: в меру своих детских силенок бьет по доскам маленькой ножкой. Забор такой старый и гнилой, что в два счета поддается нашим усилиям. Доска разломилась пополам, и в образовавшейся дыре показались трущобы.

– Вперед! – крикнул Джек. – Быстро!

Я скользнула внутрь, собрав несколько заноз, которые нещадно засели у меня под кожей. Грета сначала передает мне Боджо, а затем пробирается на другую сторону сама. Последним пролезает Джек и осторожно возвращает на место сломанную доску.

Мы стоим, прижавшись спиной к забору, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Между тем сирены сначала слышны совсем рядом, а затем постепенно удаляются.

Я с любопытством осторожно оглядываюсь по сторонам.

Справа и слева от нас высятся огромные холмы, я бы даже сказала, горы. Исходящее от них сладковато-приторное гнилостное зловоние тотчас подтверждает мою догадку – это мусорные кучи. Грета брезгливо морщит нос. У меня к горлу подкатывает тошнота. Над каждым из этих огромных курганов повисли темные тени: пушистые подвижные облачка. Я понимаю, что это мухи. Одна из них села на мою щеку, и я с отвращением смахнула ее. Вороны и сороки, правительницы гниющего мусора, оставили свои дела, чтобы бросить на нас незаинтересованный взгляд, а затем вернуться к поискам пищи. Повсюду снуют жирные крысы с лоснящимися боками. Из-за угла показалась какая-то фигура побольше и, сгорбившись, пробирается через завалы мусора. Это чумазый мальчонка, добывающий себе пропитание. Он смотрит на нас пустыми, равнодушными глазами. Еще дальше, на других мусорных терриконах, я вижу других детей, которые тоже бродят здесь в поисках еды.

Перед нами, насколько хватает глаз, тянутся тысячи крошечных, ветхих лачуг. По крайней мере, мне кажется, что это жилье, но сказать наверняка трудно. Постройки держатся на честном слове и буквально валятся друг на друга. Гофрированное железо, дерево, картон – убогий мегаполис нищеты и разложения.

Трудно поверить своим глазам. Вот они, великие лондонские трущобы.

Когда впервые были приняты законы, разделяющие людей и их права в зависимости от расы и происхождения, Чистые не желали, чтобы Отбросы жили рядом с ними, загрязняя их прекрасный город. Поэтому их вышвырнули из собственных домов. Беда в том, что Чистые по-прежнему нуждались в них: нужно было поддерживать в порядке канализацию, убирать мусор, строить дороги – делать ту работу, которую Чистые считали недостойной. Поэтому они оккупировали территорию городского зеленого пояса и переселили Отбросов туда.

Так же сделали во всех городах, но лондонские трущобы по ряду причин получили самую печальную известность. Им уже более четверти века, и похоже, что после того, как бедняков выкинули из города, превратив в отверженных, на них не потратили ни пенни.

Я почти ничего не помню о жизни в трущобах. Когда меня забрали оттуда, мне было всего пять лет. Интересно, был ли мой дом похож на это место? Вероятно, он далеко отсюда, я точно не знаю. Не думаю, что мама когда-либо называла мне адрес того места, где мы жили, а если и называла, он давно забылся. Я всегда говорила себе, что однажды вернусь, но даже будь у меня возможность начать поиски, я понятия не имею с чего начать.

Наконец мои глаза привыкли к этому зрелищу. Мне кажется, внутри некоторых лачуг что-то движется. Потом до моего слуха доносятся чьи-то пронзительные голоса, и мимо нас со смехом, пиная жестяную банку, пробегает стайка чумазых ребятишек.

– Что нам теперь делать? – дрожащими губами спрашивает Грета.

Джек качает головой:

– Выбор невелик. Нужно пойти и попросить кого-нибудь о помощи.

Бен

Полицейские на передних сиденьях молчат. Мы медленно ползем в плотном транспортном потоке большого города. Кстати, мы двигаемся не на юг, к моему старому дому – не сбавляя скорости, мы проезжаем мимо сверкающего монумента Правительственного центра. Все понятно: к матери на работу меня тоже не отправят.

Я вижу огромное лицо Хоши: она сердито смотрит на меня с плаката. Ее фото изрядно подретушировали – всю красоту и благородство, которые составляют истинную ее суть, стерли одним нажатием кнопки. На плакате у нее не глаза, а узкие щелочки, а их взгляд подобен осколку холодного, твердого кремня. Губы свирепо поджаты. Это не она. Девушка на фотографии совсем мне не знакома.

Я отворачиваюсь. Куда же мы едем? Сначала мне кажется, что мы двигаемся в сторону тюрьмы, где меня без суда и следствия упекут за решетку, но нет, мы оставляем ее за поворотом.

Транспортный поток постепенно становится менее оживленным, и мы выезжаем из города на шоссе. Сначала дорога идет в гору, затем бежит вниз. И становится ясно, куда мы направляемся.

Над макушками деревьев вздымается огромный сводчатый купол. С его высоты гипнотическим каскадом стекают вниз полосы красного и белого цвета. Мы подъезжаем ближе. Я смотрю на купол и на другие здания, что возвышаются вокруг. Здесь полно куполов – оранжевых и зеленых, розовых и фиолетовых, похожих на закрученные завитки сливочного крема.

В жилах стынет кровь.

Мы, разумеется, знали, что происходит. Мы были в бегах, но ведь не на Луне. Как только арена сгорела, правительство приняло решение отстроить ее заново, устроив на ее месте большой постоянный цирк. Думаю, это был их способ заявить о своей победе, этакий щелчок по носу тем, кто выступал против цирка. На окраине Лондона выделили огромный участок, где началась стройка. Новый цирк, больше, лучше и смелее прежнего, как было написано на рекламных щитах, с волшебными трюками-сюрпризами.

Когда мы приближаемся к цирку, я замечаю силуэт гигантской спиральной горки, а вдалеке маячит огромное колесо обозрения. Цирку уже недостаточно обычных аттракционов и палаток со всякой всячиной – теперь здесь целая ярмарка, вернее, тематический парк: огромный и просторный.

Я думаю о том, через что мы прошли вместе с Хоши и Гретой.

Мы взорвали арену. Мы сбежали из цирка. И что?

Они убили Амину, которую Хоши любила больше всех на свете, – повесили над ареной и выставили части ее тела на аукцион за бешеные деньги. Они убили Прию – ту, что рассказала мне правду об этом мире – и превратили ее в зомби, в мишень на потеху кровожадным головорезам с дробовиками в руках.

Ради чего они погибли, Амина и Прия?

Выходит, их смерть была напрасной. Мы так ничего и не добились.

Цирк восстал из пепла, стряхнул с себя пыль и вознесся ввысь, став еще больше, лучше, сильнее, чем прежде. Его артисты будут и дальше умирать на потеху праздной публике. Ничего не изменится, лишь у руля этой адской машины встанет кто-то другой.

Очень хочется надеяться, что он не будет таким мерзавцем, как Сильвио Сабатини. Вспомнив о нем, я вздрагиваю. По крайней мере, мы уничтожили его. Эту победу у нас никто не отнимет.

– Зачем вы привезли меня сюда? – спрашиваю я, пока машина двигается вперед.

Полицейские игнорируют мой вопрос.

Мы проезжаем мимо дорожного указателя. На нем значится: «Цирк. Двести метров».

– Остановите машину! – срываюсь я на крик.

Мы сворачиваем налево, едем мимо огромной головы клоуна. Губы на его пластмассовом лице растянуты в дурацкой ухмылке, а широко раскрытые глаза двигаются из стороны в сторону. Мы двигаемся по длинной дороге мимо огромных пустых парковок, пока не останавливаемся у стены, покрытой разноцветными трехмерными изображениями львов, слонов, акробатов и новых клоунов.

Полицейский за рулем машины выглядывает в окно и вводит код на наружной панели. Стена сдвигается, и я понимаю, что она не сплошная – это всего лишь пара огромных двойных ворот. Они медленно открываются, и по воздуху разливается знакомая мелодия.

Это та же самая музыка, как и раньше, бодрая, но безвкусная цирковая мелодия, которая когда-то, целую вечность тому назад, заставляла мое сердце замирать от волнения, но теперь наполняет его лишь страхом и отвращением. Я чувствую, как меня накрывает волной паники.

– Остановите машину! – снова кричу я, но полицейские будто не слышат меня. Я толкаю дверь. Заперто. – Остановите машину! Остановите машину!

Мои попытки спастись бесполезны.

Не хочу находиться здесь. Зря я позволил им схватить меня. Следовало застрелиться сразу после того, как Хоши, Грета и Джек ушли.

Мы в огромном фойе под открытым небом. Вдоль стен растянулись ряды новых блестящих билетных киосков. Над ними яркими неоновыми огнями сияет огромная вывеска:

«Добро пожаловать в цирк! Представление продолжается!»