Текст книги "Шоу безликих"
Автор книги: Хейли Баркер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
Бен
Когда проходишь в цирк через большие металлические турникеты, кажется, будто попадаешь в альтернативную реальность. Цирк как будто ударяет тебя в лицо, когда ты оказываешься внутри.
Здесь царит настоящее буйство красок. Обворожительные яркие артисты в блестящих костюмах, бесстыдно вспыхивающие неоновые вывески, игриво мерцающие крошечные волшебные огоньки. Запахи попкорна, сахарной ваты и горячих гамбургеров соперничают за внимание посетителей. Из каждой палатки раздается зажигательная музыка. Все это вызывает у меня легкое головокружение.
Инспектор манежа, Сильвио Сабатини, которого я видел во время приезда цирка, приветствует нас у входа. Похоже, что он вне себя от волнения. Завидев нас, он устремляется вперед, чтобы поприветствовать мать, склоняясь перед ней, как будто она королева.
– Позвольте проводить вас к ложе, мадам, – говорит он. – Мы так рады, что вы пришли посмотреть наше скромное представление.
Мы с отцом и Фрэнсисом трусцой следуем за ним. Мать величественно проплывает мимо вереницы людей, покорно ожидающих в очереди. Я чувствую, что их взгляды тут же обращаются на нас.
– Пожалуйста, прошу сюда, – притворно улыбаясь, едва ли не облизываясь, Сабатини сопровождает нас в королевскую ложу. Его гладкие волосы и лихо закрученные усы сверкают в свете прожекторов. Сам он одет в живописный цирковой наряд – белоснежную рубашку, красный жилет, застегнутый на широкой, как бочка, груди, узкие бриджи и блестящие сапоги. На плече у него сидит обезьянка, наряженная так же, как и ее хозяин.
– Для меня великая честь принимать здесь такую уважаемую гостью, и, конечно же, вашу прекрасную семью. – Он благожелательно указывает на Фрэнсиса, отца и меня. Я смотрю на своих родных. На лицах родителей и Фрэнсиса отразилось одинаковое выражение: все трое сверху вниз поглядывают на это странное, безвкусно наряженное, фальшиво заискивающее существо, готовое ползать у наших ног. Ноздри высокомерно раздуваются, губы поджаты в презрительной усмешке. Нет, это больше, чем презрение. Это нескрываемое отвращение.
То, что он стоит рядом с нами, противоречит всем правилам. Я мгновенно напрягаюсь. Охранники, положив руки на оружие, мгновенно берут нас в кольцо. Инспектор манежа подошел к нам слишком близко, неужели он этого сам не понимает?
Впрочем, в следующий миг Сабатини устремляется вверх по широкой лестнице и жестом указывает на наши места, как будто показывает фокус.
– Эту ложу соорудили специально для вас. Надеюсь, здесь будет комфортно.
Мы поднимаемся на платформу, расположенную над остальными местами, которые окружают центральный манеж. Впереди расположены четыре больших кресла, обтянутые красным бархатом и безвкусно украшенные фальшивыми драгоценными камнями. Каждое из них напоминает трон из сказки. За ними – десятки других стульев: для охранников и других людей, сопровождающих мать, как я полагаю.
Я снова смотрю на маму, которая внимательно изучает место, с особой гордостью предоставленное инспектором манежа. Выражение ее лица не меняется.
Не понимаю, на что рассчитывал этот человек? Может, на благодарность? Благоволение и удивление? Вместо этого мать оскорблена. Сабатини унизил ее своей жалкой лестью. Ему следовало быть осторожным. Отдавать отчет своим действиям. Нужно было подумать, прежде чем оскорблять мою мать. Это может для него плохо кончиться.
Он вытаскивает из кармана маленький фотоаппарат.
– Мадам, не будете ли вы так добры согласиться на совместный снимок? Эта фотография займет достойное место в моей галерее.
Лицо матери искажается в нескрываемом возмущении. Она ничего не отвечает, впрочем, как и мы все, просто поднимает одну бровь и впивается в него взглядом.
В воздухе повисла пугающая тишина.
Наконец, ее нарушает голос расфуфыренного инспектора манежа.
– Что ж, – смеется он, пытаясь изо всех сил придать смеху фальшивую сердечность. Я смотрю на лицо Сабатини, в его темных маленьких глазках зарождается паника. Похоже, до него дошло, что эту женщину крайне трудно впечатлить. – Оставлю вас наслаждаться представлением. Надеюсь, вам понравится.
Он торопливо удаляется.
Голос матери холоден как лед:
– Полагаю, мы должны занять наши места.
Разместившись в огромном разукрашенном кресле, я чувствую себя немного неловко. Между тем внизу зрители вереницей тянутся по проходу, быстро заполняя места. Однако я пытаюсь избавиться от этого ощущения. Сегодня вечером я не хочу ничего испортить.
Оркестр берет первый аккорд, свет гаснет.
Представление начинается.
Хошико
В гримерках не протолкнуться: все торопливо готовятся к выступлению. Сегодня вечером собралась оживленная толпа. Аплодисменты и ободряющие возгласы постоянно разносятся по проходам. Все обмениваются тревожными взглядами. Номер со львами всегда считается самым опасным. Это лотерея, явная и незамысловатая: лишь удача определит судьбу Эммануила и Кейт.
Все пребывают в нервном возбуждении, которое сопровождает выступление: артистам предстоит убедиться в собственной уязвимости, задуматься о кратковременности своего существования, поэтому здесь царит тишина. Кроме того, кажется неуважительным беспечно болтать, когда знаешь, что в любую секунду чья-то жизнь может оборваться.
Всегда кажется нереальным всеобщее преображение. Сначала вы видите группу худеньких и плохо одетых детей, а через пятнадцать минут это уже веселые клоуны: красные носы, кудрявые парики, сияющие улыбки. Три подростка среднего роста расхаживают на ходулях высотой десять футов, пригибаясь под притолокой, когда выходят на манеж.
Но сильнее всего меняются именно девочки. Мы все одинаково серые, когда располагаемся в гримерках: голодные, бледные, измученные. Удивительно, как же им все-таки удается изменить нас. Легкий мазок помады, немного теней для век, чуточку румян, сценический костюм с блестками и – опля! – из гримерки выходит звезда цирка.
Здесь хранятся лишь некоторые из моих костюмов. Большая часть находится над ареной. Там есть огромная комната, скрытая от чужих взглядов, набитая реквизитом и костюмами. Так я могу быстро переодеваться во время выступления. Сегодня вечером я буду в черном «кошачьем» купальнике, опробую новый номер программы. Полагаю, это будет рискованно, но я не волнуюсь, чувствую себя вполне уверенно. Я должна сделать все, чтобы Сильвио остался доволен. Хотя мне всякий раз удается собирать хорошую аудиторию, очень сложно изменять номер по ходу действия, если выступаешь в одиночку.
Когда я хожу по канату, то скучаю по Амине. До несчастного случая, мы так хорошо выступали в паре: я всегда чувствовала себя в безопасности, зная, что в любой момент она подстрахует меня.
Слава Богу, Сильвио больше не вспоминал о том, что Грете придется выступать. Я не хочу, чтобы она была здесь, это слишком опасно, хоть исполнять номер одной очень тяжело. Теперь, чтобы добавить нашему шоу драматизма и динамики, Сильвио выпускает на арену акробатов. Но это не сравнить с нашими усилиями, когда мы вдвоем летим по воздуху навстречу друг к другу, и в нужный момент хватаемся за руки, добиваясь синхронных движений и идеального равновесия. Вот почему опасность, которой я подвергаю себя в последнее время, становится все более и более серьезной. Зрителей уже невозможно удовлетворить одним лишь артистизмом, независимо от того, насколько мы хороши. Им нужно пощекотать нервы, они хотят видеть страх на наших лицах, они хотят видеть, как мы умираем.
Бен
Свет неожиданно гаснет, и все вокруг погружается в темноту. Настолько темно, что я не могу разглядеть даже собственную вытянутую руку. Все начинают перешептываться друг с другом: что происходит? Это что, так и задумано? Неужели это часть шоу?
Внезапно арену наполняет громкая музыка, торжественный и строгий звук фанфар. Судя по всему, здесь находится целый оркестр.
Снова зажигается свет, на этот раз ярче прежнего. Я щурюсь, и когда мои глаза привыкают к новому освещению, я замечаю львов. Их шкуры блестят. Два огромных льва и пятеро львиц с голодным рычанием ходят кругами по манежу. Толстая стеклянная перегородка защищает нас, но мне все равно страшновато. Как хорошо, что мы сидим выше всех остальных.
Зал замер; в воздухе повисло всеобщее ожидание. Это захватывает дух: быть рядом с дикими хищниками, которые мгновенно могут разорвать нас на клочки. Приятно думать, что мы в безопасности, надежно защищенные от любых угроз бронированным стеклом. В конце концов, что произойдет с цирком, если будет ранен или, хуже того, погибнет кто-то из Чистых?
Львы расхаживают по манежу целую вечность, прежде чем начинается цирковой номер. Семеро хищников рычат на зрителей и друг на друга, широко разевая пасти, угрожающе обнажая огромные клыки. Два льва-самца затевают драку. Вцепившись друг другу в загривки, они пускают в ход острые когти, и мне кажется, что дело закончится смертью одного из них.
Снова гаснет свет, и луч прожектора выхватывает из темноты Сильвио Сабатини. Он стоит на тумбе в центре манежа с обезьянкой на плече. Львы подпрыгивают возле его ног, а он властно ожидает, когда стихнут аплодисменты.
– Дамы и господа, добро пожаловать на величайший вечер всей вашей жизни! Успокойтесь и расслабьтесь. Приготовьтесь к потрясению! Приготовьтесь к недоумению! Приготовьтесь… возможно… к смерти!
Все выдают восторженное «Ах!», но это театральный, наигранный вздох. Мы тоже исполняем свою роль: принимаем все за чистую монету. Затем, прямо под ногами Сабатини, вспыхнул яркий пылающий свет.
Кольцо огня. Инспектор манежа драматично возвышается над ним: руки высоко подняты, грудь колесом. Мужчина ударяет хлыстом, и один за другим львы начинают пролетать сквозь кольцо. Их золотистые шкуры легко несутся сквозь танцующие языки пламени.
– Эти красавцы, дамы и господа, дикие хищники прямо из Африки. Они привыкли разрывать плоть и пожирать ее! Со вчерашнего дня им не давали мяса! Они голодны! Будем их кормить, дамы и господа? Дадим им то, чего они хотят?
– Да! – кричат все в один голос. – Да! Да! Дадим!
– Как пожелаете! – Он снова щелкает кнутом и по его приказу две клетки спускаются будто из ниоткуда и соблазнительно зависают над львами.
Я вытягиваю шею и вижу, что клетки полны мяса. Красного, сырого мяса. Кровь просачивается через прутья и капает прямо на арену.
Львы начинают сходить с ума, бросаясь на прутья клетки. Они видят только вожделенную пищу, чувствуют ее запах, но не могут заполучить.
Насмешливо раскачиваясь, клетки поднимаются выше. Львы, злобно рыча, пытаются допрыгнуть до них.
В конце концов клетки уплывают вверх, исчезая где-то под самым куполом. На мгновение воцаряется гробовая тишина, затем Сабатини вновь щелкает хлыстом. Раскачиваясь в воздухе, из темноты манежа опускается еще одна клетка. С высоты нашей ложи я замечаю внутри двух Отбросов: мужчину и девушку.
Мужчина огромен. На нем одна лишь набедренная повязка, сам он – сплошные рельефные мышцы. Должно быть, это тот самый африканский воин, о котором говорили ребята в школе. Его темная кожа чем-то смазана и ярко сверкает. Когда он поднимает голову, я замечаю на его лице шрам, протянувшийся через всю щеку от того места, где когда-то располагалась ухо, отчего кажется, будто рот его растянут в безумной ухмылке. Должно быть, это совсем свежая рана, она еще даже не успела зарубцеваться и выглядит воспаленной. Девушка тоже высокая, стройная и спортивная.
Через несколько секунд клетка опускается ниже. К ней тотчас со всех сторон спешат львы. Встав на задние лапы, хищники пытаются просунуть передние сквозь прутья решетки. Для африканского воина и его девушки единственный способ избежать острых когтей, – крепко прижаться друг к другу по центру клетки.
Я смотрю на мать. На ее лице широкая улыбка. В последнее время она редко улыбается. Для той, что не хотела идти в цирк, это довольно неожиданно, – она, похоже, наслаждается этим зрелищем. Поймав мой взгляд, мать наклоняется ко мне.
– Их поведение чересчур драматично, – шепчет она. – Им совсем не страшно. Скорее наоборот, даже нравится.
Я снова смотрю на мужчину и девушку, прижавшихся друг к другу в считаных миллиметрах от щелкающих челюстей и острых когтей.
Не похоже, что им это нравится.
Они долго остаются в этом положении. Едва ли не целую вечность. Львы между тем беснуются все больше и больше. Мое сердце бешено стучит в одном ритме с цимбалами. Я чувствую, что меня начинает подташнивать. Вопреки всем моим ожиданиям, мне здесь не нравится. Что же будет дальше?
В конце концов клетка начинает подниматься снова, но голодные львы упрямо продолжают бросаться на нее.
– Эммануил, Кейт, занимайте свои места! – гремит голос Сильвио Сабатини. Я только сейчас замечаю, что в основании клетки есть три люка. Вокруг арены зажигаются экраны, крупным планом демонстрируя нам, что происходит внутри клетки. Похоже, мужчина и девушка должны выбрать себе по люку, а на третий поставить ведро с мясом. Они поднимают руки в наручниках, которыми они прикованы к верхней части клетки.
Сверху опускаются большие электронные часы, их дисплей начинает отсчитывать одну минуту. Громкий тикающий звук, разделяющий мгновения – как бомба, что готова взорваться.
Сначала время тянется очень медленно. Мучительные секунды будто ползут, но затем, похоже, их ход ускоряется. Мои кулаки сжаты так сильно, что ногти впиваются в мякоть ладоней.
– Чего мы ждем? – спрашиваю я мать.
– Один из люков должен открыться. Скрести пальцы на удачу – пусть откроется люк того парня.
– Почему?
– Когда мы приехали сюда, твой отец поручил одному из охранников сделать ставку. Мы получим три тысячи фунтов, если этот парень упадет, и четыре тысячи, если он умрет.
От выражения на ее лице меня пробирает холод до самых костей. Я никогда не видел, чтобы она так радовалась. Смотрю на Фрэнсиса и отца. На лицах у них та же улыбка. Неужели я единственный человек во всем цирке, кому происходящее неприятно? Я отворачиваюсь.
На экранах я вижу лица воина и его девушки крупным планом. Они не кричат, не впадают в истерику. Они выглядят туповатыми и безэмоциональными; взгляды обоих устремлены куда-то в пространство.
Секунда сменяет секунду. Я замечаю, что мать и отец держатся за руки – редкий момент любви. Фрэнсис снимает все на свой мобильный телефон. Впрочем, не он один. То же самое делают и многие другие зрители.
Крепко зажмурившись, я молюсь изо всех сил, чтобы открылся правый люк, тот, на котором стоит ведро с мясом. Я очень хочу, чтобы два других остались закрытыми.
Люк открывается. То, что стояло над ним, летит вниз. Львы, наконец, получают свою добычу.
Это ведро с мясом.
Слава Богу.
Сражаясь за каждый кусок, они разрывают плоть на клочки. И пожирают ее за считаные секунды.
Затем арена вновь погружается во тьму, не гаснет лишь прожектор, направленный на Эммануила и Кейт. Между ними инспектор манежа, стоит, подняв руки вверх. Освобожденные от наручников, они кланяются публике.
Вокруг нас и под нами все вскакивают на ноги и истошно вопят. Лица зрителей искажены гневом и разочарованием. Неужели они все надеялись, что артистов растерзают львы? Мать молчит. Она уже успокоилась и сидит неподвижно, с невозмутимым выражением лица.
Затем поворачивается ко мне и говорит.
– Было бы в чем разочаровываться. Львы даже не приблизились к ним.
У меня замирает сердце. Неужели она это серьезно?
– Но львы растерзали бы их, – говорю я. – Ты же видела, что они сделали с мясом.
Мать презрительно фыркает.
– Не повезло, наверно. В этом номере статистика показывает слишком сильный перевес в пользу Отбросов. Я изучала эти цифры. Даже когда их бросают на арену, в половине случаев они остаются живы. Иногда им удается убежать от зверей, иногда львы недостаточно голодны. Их не следует кормить заранее. Это чернокожее существо, Эммануил, если не ошибаюсь? Он ускользнул от них пару недель назад, отделавшись всего одной легкой царапиной.
Теперь понятно, откуда у него на лице шрам. Я бы не назвал это легкой царапиной.
– В прошлом году, – недовольно хмурится мать, – на протяжении всего сезона во время номера со львами погибли всего восемь Отбросов. Этого явно недостаточно.
Похоже, Фрэнсис и отец прислушиваются к нашему разговору. Оба одобрительно кивают.
Отец смотрит на меня.
– Только не говори мне, что тебе их жаль, Бенедикт, великий ты наш добряк! Они просто паразиты: настоящие отбросы общества. Даже бедные львы, наверное, не в состоянии их переваривать. – Он смеется, Фрэнсис тоже. Мать сверкает ледяной улыбкой.
Внезапно мне становится холодно, и сильнее, чем обычно, охватывает одиночество. Я как будто смотрю на них сквозь стекло, как будто они тоже хищники, а не моя семья.
Хошико
Как только я надела костюм и накрасилась, выхожу в коридор, что ведет к главной арене. Мне приходится ждать окончания номера Эммануила и Кейт. После этого я поднимусь по лестнице и шагну на канат. Я скрещиваю пальцы и шепчу молитву богу, в которого не верю, прошу, чтобы они вернулись целыми и невредимыми.
Кейт появилась у нас совсем недавно. Ее привезли сюда после облавы в трущобах. Всех детей Отбросов в возрасте пяти лет оценивают на предмет пригодности, но Цирк часто хочет заполучить артистов постарше, и поэтому каждые несколько месяцев Сильвио вместе с полицейскими из числа Чистых отправляется в трущобы городов, где мы выступаем, и забирает столько детей Отбросов, сколько ему нужно для последующих выступлений в цирке. Эти несчастные собираются заниматься своими ежедневными делами, чтобы зарабатывать жалкие гроши и получать хоть какую-то еду, но через минуту оказываются в задней части фургона, на котором их отвозят в наш «рай». Именно так и получилось с Кейт всего несколько недель назад. Она толком еще даже не поняла, что тут происходит, и отчаянно хочет вернуться к своей семье. Ей все еще кажется, что когда-нибудь она сможет увидеть своих родных. Думаю, никому из моих коллег не хватит духа рассказать ей горькую правду, что она больше никогда не вернется к ним.
Всем известно, кто такой Эммануил. Он появился здесь еще до того, как я попала в цирк, он один из старожилов. Его лицо, как и мое, можно часто увидеть на рекламных плакатах и голографических рекламных изображениях, сияющих в вечернем небе. Сильное тело, рельефные мышцы, кожа цвета эбенового дерева. Чистые боятся и в то же время обожают его, особенно после того, как он обзавелся шрамами.
В прошлом сезоне мы потеряли восемь душ в цирковых номерах со львами. Первой была Сара, партнерша Эммануила – его полная противоположность, по крайней мере, внешне: маленькая, красивая, хрупкая. Находясь рядом, они напоминали мне Грету и ее куклу. Однако Сара не была слабой ни физически, ни морально. Наоборот, она была сильной, энергичной и обаятельной. Я любила ее. Мы все ее любили. Но больше всех – Эммануил.
Я никогда не видела двух людей, которые бы настолько сильно любили друг друга. Они заставляли нас верить в то, что свет и добро все еще существуют в жестоком мире. Это был клей, соединявший нас вместе, вплоть до ее смерти, которая случилась у него на глазах.
В тот вечер, когда это произошло, я стояла на этом же месте. Я тотчас поняла, что кого-то убивают, потому что толпа внезапно обезумела. Так бывает всегда, когда кормят львов. Мне были отлично слышны их крики, свист, исступленные вопли.
Я пыталась убедить себя, что, возможно, ошибаюсь, но знала, что это не так. Толпа бушует с такой силой лишь когда видит чью-то смерть.
Внезапно раздался другой звук. Настоящий утробный рык. Не львиный, это был рев человека, заглушающий буйство публики. Рев боли. Рев гнева. Он длился вечность.
Думаю, Эммануила нарочно не спешили уводить с арены потому, что для Чистых это было дополнительным развлечением. Похоже, они получали истинное удовольствие от того, что стали свидетелями такого неподдельного животного горя.
Когда в конце концов охранники вытолкнули Эммануила в коридор, тот уже и сам как будто умер внутри и лежал, свернувшись калачиком на полу. Я опустилась на корточки с ним рядом. Никогда не забуду выражения его лица, когда он посмотрел на меня.
– Они разорвали ее на куски, – произнес он. – Меня заставили наблюдать из клетки за ее смертью.
Он разрыдался.
Я тоже плакала. Но затем пришел Сильвио со своим хлыстом и заставил меня отправиться к лестнице. Я была вынуждена подняться наверх и выступать перед теми, кто только что, беснуясь, наблюдал за смертью моей подруги, которую львы растерзали насмерть.
Умоляю, пусть это никогда больше не повторится. Она была слишком молода.
Оркестр играет снова, и крики толпы, перемешавшиеся с громовым топотом ног говорят мне, что представление закончилось. Я с великим облегчением вижу, как Эммануил и Кейт проходят через двери арены и устало бредут ко мне.
У нас почти нет времени на разговоры, но мы быстро обнимаемся. Это объятие, которое говорит: «Я рада, что вам повезло». Объятие, которое говорит: «Надеюсь, тебе тоже повезет». Объятие, которое говорит: «Вы здесь не одиноки».
Где-то глубоко во мне возникает чувство обреченности с предательской искоркой возбуждения. А еще глубже затаилась уверенность, что сегодня непременно произойдет что-то важное и все изменится.
Внезапно с арены доносятся ликующие возгласы. Что же там происходит?
– Они сегодня в полном восторге, – поясняет Эммануил. – Присутствуют особо важные персоны, так что будь осторожна. Похоже, Сильвио пообещал им небывалое зрелище. Он точно не обрадуется, что мы остались живы.
– А кто там? – спрашиваю я.
– Вивьен Бейнс.
Мое сердце проваливается в пустоту. Вивьен Бейнс: министр по контролю за Отбросами.
Мы редко получаем доступ к газетам или Интернету Чистых, но в стране нет такого Отброса, который бы не пылал ненавистью к Вивьен Бейнс, который не желал бы ей смерти. По ночам мы испуганным шепотом обмениваемся слухами о ней: Вивьен Бейнс издала еще один указ, Вивьен Бейнс произнесла новую речь, Вивьен Бейнс идет на повышение.
Она – тот самый человек, которому платят кучу денег за изобретение новых способов пыток и унижения. Человек, который руководит пропагандой, внушая Чистым, что мы не люди, а грязные и злобные исчадия ада. Человек, который «контролирует численность». Похоже, она будет участвовать в следующих выборах, – как раз в тот момент, когда мы решили, что хуже, чем сейчас, уже быть не может.
Почему она здесь? Обычно она издает свои указы издалека. Вряд ли ей нравится осквернять свое тело нашим присутствием.
Ненависть проникает во все клетки моего тела. Сегодня я ни за что не умру. Не доставлю ей такого удовольствия. Пусть даже не надеется!
