Текст книги "Шоу безликих"

Автор книги: Хейли Баркер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Хошико

После утренней переклички я выхожу на улицу со всеми остальными артистами и стою во дворе, наблюдая, как все расходятся по своим делам. Я чувствую сильное давление в груди. Никакой выбраковки. Ни за что. Только не я.

Я оглядываюсь по сторонам и смотрю на высокие металлические стены, которые отделяют нас от внешнего мира. Может быть, они являются серьезным препятствием для большинства людей, но они никогда не стали бы преградой для меня, пожелай я действительно сбежать отсюда. Я смогла бы перемахнуть через них за считаные секунды, спуститься на землю с другой стороны и скрыться прежде, чем сработает сигнализация.

В течение нескольких мгновений я на самом деле обдумываю побег: представляю, как бегу в город и скрываюсь в трущобах. Я могла бы пуститься в бега, затаиться, а после начать искать мою семью. Почему нет?

Потому что я знаю, что никогда этого не сделаю. Начнем с того, что стены находятся под напряжением – я бы сгорела заживо, только коснувшись их. Но даже не будь напряжения, меня бы поймали и убили прямо на улице, напичкав пулями. Сильвио, вероятно, выставил бы мое тело на какое-то время на всеобщее обозрение в назидание другим – мол, вот что будет, если перестанете подчиняться. Амина и Грета смотрели бы на меня. И я разлагалась бы у них на глазах.

Делаю несколько глубоких вдохов. Мне нужно успокоиться. Возможно, все будет в порядке. Возможно, никто из детей не будет достаточно хорош для распределения в цирк.

Позади меня слышится глухой звук чьих-то властных шагов. Ко мне приближается охранник с электрошокером наготове. Взгляд у него хмурый и недобрый. Я стою у всех на виду и слишком долго ничего не делаю.

Бен

Как только мои ноги касаются земли, я быстро бросаюсь влево, низко пригибаясь под линией живой изгороди. Я вижу манящие школьные ворота. Конечно, они заперты, но они наверняка скоро откроются. Обед – это время, когда автобусы развозят всех по домам.

Я остаюсь на прежнем месте и замечаю на остановке целую кучу первоклассников. Они, должно быть, ждут автобус. Вдруг в маленьком окне появляется беспокойное лицо Стэнли, значит, он обнаружил, что я куда-то делся. Он тут же исчезает. Неужели он сообщит об этом родителям? Нет, из-за этого он потеряет работу. Я чувствую себя немного виноватым. Но не достаточно, чтобы вернуться назад. Если он будет молчать, а я вернусь вовремя, то все будет хорошо.

Автобус, наконец, подъезжает к остановке, и девочки младших классов толпой забираются в него. Через пару минут автобус уже покидает школу. Когда он проезжает мимо, я отбегаю от изгороди и прячусь за ним. Он движется медленно, и я могу идти следом быстрым шагом. Я держусь центра, почти прижимаясь к боковой поверхности, чтобы водитель не увидел меня в зеркале заднего вида. Кроме того, я останусь незамеченным, если кто-нибудь выглянет из заднего окна.

Это просто. Большие ворота открываются, когда водитель протягивает свой ключ-пропуск на посту охраны. Я двигаюсь вперед рядом с автобусом, выезжающим из ворот.

Когда машина набирает скорость, я отпрыгиваю от нее за столб ограды. Затем оглядываюсь – за мной никого нет, никто меня не видел. Я свободен.

Чувствую себя по-настоящему уязвимым, оказавшись вне школы в середине дня. В первый раз в жизни я остался в одиночестве. Я всегда был в безопасности: охранник, учитель, мои родители. Я не совсем вписываюсь в окружающую обстановку: школьную форму знают все. Наша школа – самая дорогая в стране. Это почти то же самое, что нести флаг, кричащий о моем статусе: «Ученик элитной школы – прогульщик», или, может, того хуже: «Плохо охраняемый человек со статусом высокой защиты». Снимаю галстук с блейзером и кидаю их в рюкзак.

Я улыбаюсь, глядя на осенние листья на ветру, которые, сбиваясь в этакие банды мятежников, ложатся на идеально ровные лужайки дерзкими ярко-золотыми и багряными кучками. Бьюсь об заклад, это сводит с ума тех, кому приходится подметать их каждый день: тщетные попытки укротить неуправляемых бунтарей.

Найти путь к цирку несложно. Он виден издалека, с расстояния нескольких миль – яркое пятно среди холодных серых небоскребов.

Десятки шатров, соединенных воздушными туннелями и переходами, окружают огромную главную арену, которую я посетил в вечер знакомства с цирком. Все крыши богато украшены всевозможными расписными металлическими завитушками с драгоценными камнями. Красные, золотые и серебряные постройки похожи на гигантские соблазнительные сладости. Крыша арены – самая красивая из всех – ярко-бирюзовая с темно-фиолетовым, сверкающая золотом на солнце. Она напоминает мне сари Прии, и по коже пробегают мурашки. Надеюсь, с ней все в порядке. Я просто не переживу, если из-за меня с ней что-то случилось. Солнечный свет ложится на блестящие поверхности крыши и как будто подмигивает мне.

Я чувствую, как мое сердце замирает, просто потому, что я стою здесь, рассматривая шатры цирка. Меня раздражает, что это сооружение настолько впечатляет. Это плохое, злое место.

Я бросаю взгляд на остальную часть города. Все небоскребы, все башни меркнут по сравнению с цирком. Есть только одна вещь, способная затмить его величие: я вижу ее каждый день и поэтому перестал замечать, насколько впечатляюще она выглядит, но сегодня я смотрю на нее снова. В центре города она вознеслась в небо настолько высоко, что ее падающая вниз тень покрывает весь цирк. Это величественный монумент Дома Правительства, мой будущий дом, если мать станет новым лидером. Золотая статуя, сияющая широкой улыбкой, на телах извивающихся, кричащих Отбросов.

Я снова вздрагиваю.

Скрываясь в тени, я сбегаю вниз по склону холма. Сейчас стоит тишина. Все Чистые дети в школе, а их родители на работе в офисах или обедают в винных барах и ресторанах города. Отбросы, не занятые на работах, заперты в трущобах.

Я прохожу мимо огромной каменоломни и на мгновение останавливаюсь. Внизу сотни Отбросов добывают минералы. Скованные в лодыжках цепями, они работают группами по четыре человека. Я слышу звон лопат. Там есть и несколько Чистых: охранники с электрошокерами. Они держат их наготове на тот случай, если возникнут проблемы.

Я отворачиваюсь, бегу дальше и беспрепятственно добираюсь до ворот. Они закрыты. Перед ними стоят два вооруженных охранника.

Черт, как же мне попасть внутрь?

Оглядываюсь и замечаю синее свечение мигалок полицейской машины. За ней сразу следует другая, а потом еще одна. Процессию замыкают три мотоцикла. Но это еще не все. В этой кавалькаде я замечаю хорошо знакомый мне гладкий черный «Мерседес» с правительственной эмблемой на серебряном щитке.

Это машина моей матери. Как же я мог забыть? Вчера она сказала, что ей придется вернуться в цирк. Кортеж кажется вычурным даже для нее. Именно такой сопровождал и нас. В нем около десятка автомобилей и мотоциклов, окружающих лимузин с правительственным символом, на открытых грузовиках стоят снайперы, нацелившие во все стороны свои винтовки. Я быстро отскакиваю в сторону и наблюдаю за тем, как процессия въезжает в ворота. Мне ничего не видно сквозь затемненные окна, но это точно машина мамы. Я знаю ее номерную табличку – «ЧИСТЫЙ № 1».

Как только автомобиль проезжает, ворота с лязгом захлопываются.

Я оглядываю себя, чтобы оценить внешний вид. Даже без галстука и блейзера я похож на школьника. Мне ни за что не попасть внутрь, особенно сегодня, со всеми этими мерами дополнительной безопасности.

И тут я понимаю, что нужно делать – я должен назвать свое имя, сказать, кто я такой, а вовсе не скрывать его.

Прежде чем я успеваю передумать, я направляюсь прямо к охранникам.

– Я – Бенедикт Бейнс, – уверенно заявляю я. – Моя мать велела мне встретиться с ней внутри.

Они недоуменно переглянулись.

– Нас не предупредили о вашем визите, – говорит один из них.

– Правильно, – добавляет другой. – Мы строго выполняем приказ не допускать тех, у кого нет разрешения на вход.

Как бы мать отреагировала, если бы ее кто-то не устроил? Я стараюсь передать ее чувство превосходства, ее высокомерие, ее холодность.

– Вы действительно меня допрашиваете? – задаю я вопрос. – Моей маме это не понравится. Она велела мне встретиться с ней внутри.

Они снова переглядываются.

Один из них вытаскивает из кармана телефон.

– Не стоит, – небрежно говорю я ему. – Если вы отнимете ее время, то потом пожалеете об этом.

Второй охранник кладет руку на телефон своего коллеги.

– Это точно он. Я видел его здесь вчера, – говорит он. – Это парень был здесь накануне вместе с Сильвио. Его показывали в новостях – посмотри.

Он передает охраннику свой телефон. Должно быть, хочет показать ему видеозаписи с арены.

После попытки похищения я больше не бывал ни в каких общественных местах. Родители решили, что будет лучше, если никто не узнает, как мы с Фрэнсисом выглядим. Прошлым вечером все было по-другому: мать решила появиться на публике всей семьей: есть много фотографий и видеозаписей, где мы сидим рядом с ней в этих дурацких креслах в отдельной ложе.

Тон первого охранника становится почтительным и нервным.

– Сэр, мне очень жаль. Не имел представления. Мы пытались защитить вашу мать. Вы понимаете, сэр?

Я холодно киваю.

– Просто откройте ворота.

– Конечно. Вас проводить куда-нибудь?

– Нет. Открывайте. Этого будет достаточно.

Он нажимает кнопку, и ворота послушно раздвигаются.

Я уверенно прохожу прямо во двор. Я снова вернулся в цирк.

Хошико

Перед дверью комнаты отбраковки выстроился в очередь примерно десяток маленьких детей. Им всем лет пять – именно в этом возрасте и меня саму отобрали в цирковую труппу. Все как один испуганные и взволнованные, как и я когда-то.

Грязные и тощие мордашки сбились в кучку, движимые примитивным ошибочным инстинктом, который подсказывает им, что так будет безопаснее.

Я на секунду останавливаюсь, чтобы понаблюдать за ними. Первый в очереди мальчик мгновенно привлекает мое внимание. Хотя бы потому, что очень красив – голубые глаза и смуглая кожа. Он выше других и внешне крепче. Большинство детей выглядят так, будто вот-вот упадут без сил, этот же держится иначе.

Остальные молчат, опустив глаза. Девчушка в конце очереди совсем крошечная. Не похоже, что ей пять лет. Хотя многие дети Отбросов намного меньше, чем должны быть в их возрасте. Она плачет, и один из мальчиков строго говорит ей: «Тсс, тише!» Стоящая впереди девочка оборачивается и, заметив, что малышка плачет, обнимает ее своими тонкими ручками.

– Не будь таким противным! – одергивает она мальчика. – Ей же страшно!

Она что-то шепчет ей на ухо. Плачущая девочка хихикает и шепчет что-то в ответ.

Интересно, где я была бы сейчас, не пройди отбор? Кажется, минуло сто лет с тех пор, как я стояла здесь, прислонившись к той же стене.

Моя мама не раз предупреждала меня, чтобы я не увлекалась, не хвасталась, но я ее не слушала. Я была на седьмом небе от счастья, когда все эти Чистые в дорогих костюмах вновь и вновь возвращались ко мне, улыбались, заставляли делать все новые и новые трюки. Я из кожи вон лезла, чтобы понравиться им. Я старалась изо всех сил и тем самым подписала себе приговор.

После этого пришли люди, чтобы забрать меня. Я стою на площади, и воспоминания возвращаются ко мне. Они послали за мной трех охранников, которые даже не потрудились постучать в тонкую деревянную дверь нашей маленькой хижины. Они просто выбили ее и выволокли меня наружу.

Верзилы были огромными: тяжелые черные ботинки, длинные черные пальто, холодные лица. Помню, я кричала, умоляла их не забирать меня, цеплялась за ноги мамы. Мой младший брат был у нее на руках и тоже начал плакать.

– Заткни пасть своим чертовым детям, прежде чем я это сделаю! – рявкнул один из охранников, а затем ударил Мико по лицу пистолетом, и тот еще сильнее заплакал. На его щеке появился большой кровоподтек, глаза широко распахнулись, а маленькое личико стало красным от испуга.

Мама попыталась его успокоить, но он никак не унимался – был слишком напуган. Тогда мой отец встал на колени. Папа сказал мне, что я должна быть смелой. Должна быть большой девочкой и делать то, что сказали эти мужчины, иначе они сделают мне больно.

– Все будет в порядке, – сказал он. – Мы любим тебя. Не забывай об этом. Никогда не забывай.

Он продолжал повторять эти слова до тех пор, пока они не оторвали меня от него и не закинули в заднюю часть грузовика к другим детям. Это было последнее, что я услышала, когда они захлопнули двери.

Никогда не забывай.

Интересно, что он скажет сейчас, если узнает, что я забыла, что не могу вспомнить точно, как он выглядел. На кого я больше похожа – на него или на маму? Я не знаю. Я не могу разглядеть их лица на выцветших фотографиях, которые сохранились в моей памяти.

Он был прав насчет того, что они сделают мне больно. Они избивали меня снова и снова в первые дни, всякий раз, когда думали, что я плохо стараюсь. Раньше меня никогда так сильно не били.

Я знаю, почему они это делали: они пытались сломить нас. Обуздать нашу волю, превратить нас в покорных людей-машин. Однако у них ничего не вышло. Они заставили меня возненавидеть их, и я начала мечтать о мести.

Через какое-то время я отказывалась что-либо делать, даже не вставала с кровати и не ела. Тогда они пригрозили, что найдут мою семью и бросят их в трудовые лагеря. А возможно, они просто исчезнут, как это случается с Отбросами. Тогда я думала, что они, скорее всего, лгут, но все же решила, что надо полностью повиноваться им и изо всех сил стараться, на всякий случай.

Теперь я знаю, что это была правда. После того, как Амина получила травмы, Сильвио попытался заставить ее выступать, хотя та едва могла ходить. Я помню, как пришла в раздевалку и увидела, как подруга пытается переодеться в свой костюм. Ее ребра все еще были сломаны и не успели срастись, она вздрагивала от боли, когда натягивала на тело трико.

– Амина! – Я не могла поверить в то, что она делает. – Ты не можешь выйти на арену.

– У меня нет выбора. Он сказал мне, что я должна выступать.

– Ты не можешь. Это невозможно. Тебе нужно отказаться.

Она удивленно смотрит на меня.

– Отказаться? Ты правда думаешь, что это так просто, Хоши?

Затем вошел Сильвио, как обычно, не постучав в дверь, не обращая внимания на ее отчаянные попытки прикрыться. На его лице была гнусная, скользкая улыбка.

– Я послал маленького посетителя к твоим родителям, Амина. Ты будешь рада узнать, что они все еще живы, пока еще живы. Во всяком случае, у меня есть фотография для тебя. Про меня много что говорят, но никто не смеет сказать, что я не щедрый, – он наклонился и что-то сказал ей на ухо. Это был шепот, но я все равно разобрала его слова. – Если ты сегодня не вернешься на арену и не будешь участвовать в шоу, то они дорого заплатят за твою лень.

Прежде чем развернуться и уйти, он вытащил что-то из кармана и бросил к ее ногам. Какую-то бумажку.

Она подняла ее, и странный звук вырвался у нее из груди, будто внутри что-то лопнуло. Она прижала бумажку к груди и долго не двигалась.

В конце концов поднявшись на ноги, она продолжила одеваться. Я взяла бумажку – это была фотография.

Наши взгляды встретились.

– Мои мама и папа, – тихо сказала она.

Я посмотрела на фотографию. Мужчина и женщина в наручниках. За ними два вооруженных охранника, нацелившие пистолеты им в головы.

– Ты уверена, что это они? – спросила я. – Ведь прошло много времени.

– Конечно, уверена! Думаешь, я могла забыть лица своих родителей?

Я все еще не понимала, что происходит.

– Почему они в наручниках?

– Хошико, он угрожает мне. Если сегодня вечером я не выйду на арену, они убьют их!

– Почему? – удивилась я. – Они же ни в чем не виноваты.

– Чтобы наказать меня! – зарыдала она.

Амина изо всех сил старалась – вышла на арену, встала на канат, начала выступление.

Но из этого ничего не вышло. Она снова сорвалась, и все. Он не заставил ее продолжать выступление – Чистые не любят подобных сбоев. Им нравится видеть лишь красивую смерть.

Амина так никогда и не узнала, что случилось с ее родителями. Однажды она спросила Сильвио, но тот просто рассмеялся и сказал, что всегда держит свое слово. Амина больше не говорит о них. Она как-то раз сказала, что они мертвы и что лучше думать о них как о мертвых. Она утверждает, что живет только ради них, чтобы почтить их память.

Она сохранила эту фотографию. Думает, что я не знаю, но я это видела. Она достает ее ночью, когда думает, что никто не заметит. Печально, что она видит их такими: с пистолетами у затылка, но теперь она кажется мне сильнее, чем раньше. Амина каким-то образом превратила эту страшную фотографию в причину для того, чтобы жить дальше. Она сильная, моя Амина. Неунывающая. Она замечательная.

Двери открываются, рывком возвращая меня из прошлого в настоящее. На пороге появляется высокая охранница.

– Дети! – ее голос звучит холодно и властно. – По одному заходите в эти двери. Вы сейчас отправитесь в санитарный блок. Почувствовав на голове мелкие брызги, пожалуйста, не паникуйте и не создавайте ненужную толкотню.

Дети послушно выстроились у двери. Разбрызганная жидкость – гарантия дезинфекции. Значит, Чистые уже здесь.

Выбраковка начинается.

Бен

Днем в цирке все кажется другим. Здесь поразительно тихо, как в городе-призраке, где не осталось людей. Вдруг до меня доносится болтовня – это группа цирковых артистов прошла мимо.

Я быстро прячусь за одним из шатров и наблюдаю за ними. Я узнаю их. Это акробаты, те, которые выступали на арене в ночь открытия. Тогда они выглядели просто сказочно, в своих сверкающих костюмах и с ярким макияжем. Однако в безжалостном свете дня, одетые в какие-то убогие лохмотья, они выглядят бледными и болезненными.

Я иду дальше. Осторожно заглядываю за угол и шагаю, пригнувшись, укрываясь за зданиями. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел меня, и особенно не хочу наткнуться на мать.

Главная арена, расположенная в самом центре территории цирка, сегодня выглядит по-другому. Она покрыта чем-то похожим на оранжевый пенопласт и напоминает огромную тыкву. Я предполагаю, что ее готовят к предстоящему Шоу Призраков.

Дымный, сладковатый, волшебный аромат ночи тоже куда-то исчез. В воздухе чувствуется острый земной запах, который становится сильнее, когда я двигаюсь дальше. Мне не нужно дополнительных свидетельств, чтобы понять – рядом клетки с животными.

Я оглядываюсь, но пока ничего не вижу. Все артисты, должно быть, сейчас репетируют, а охранники, полагаю, рядом с моей матерью.

До меня доносится шум, какое-то жужжание, исходящее от высоких клеток, которые тянутся длинными рядами.

В первой клетке стоят лошади. Им тесно, у них совсем нет места, они могут лишь дергать головой в бесполезных попытках избавиться от массы мух, роящихся над их тушами. На арене во время выступления они казались белыми, гладкими и сияющими чистотой, но на самом деле они тощие, облезлые и печальные. Лошадка-паломино, на которой выступал Сабатини, находится в отдельном загоне. Я протягиваю руку и поглаживаю ее бархатистый нос. Паломино тихонько ржет и осторожно обнюхивает меня.

Следующая клетка такого же размера, как и стойло для лошадей, только в ней содержатся слоны. Три великана в маленьком ящике. Я касаюсь кожи ближайшего животного, она сухая и растрескавшаяся. Слон тянется ко мне хоботом, и я позволяю ему обмусолить мои пальцы.

Жаль, что мне нечем его угостить.

– Прости, мальчик, – говорю я. – У меня ничего нет для тебя.

Мне почему-то кажется, будто слон понимает меня. Он кивает, как будто с сожалением, и мы встречаемся взглядами.

В следующей клетке я вижу бассейн. Он такой же крошечный, как у нас с Фрэнсисом в детстве. Бассейн наполнен лишь наполовину, и в нем расположились пять морских львов, которые вяло плещутся в затхлой воде.

Я двигаюсь дальше. Здесь львы. Инстинктивно отхожу подальше, но они даже не двигаются. Львы спокойно лежат и безразлично смотрят на меня. Сейчас они не выглядят свирепыми. Я вижу их ребра, обтянутые полинялой шкурой. Волосы на гриве самца сильно спутаны. Он зевает, и я замечаю его острые зубы и чувствую смрадное дыхание.

Как они довели дикого зверя до такого убогого состояния? Еще вчера он прыгал через огненные кольца, а сегодня даже не двигается. Как они подчиняют его воле человека?

То же самое, я полагаю, происходит со всеми остальными животными. То же самое они делают с Отбросами. Используют насилие и страх. Мне кажется абсолютно неправильным, что величественные звери заперты в крошечных клетках и не получают должного ухода.

С Отбросами обходятся, должно быть, еще хуже, чем с животными. Скорее всего, намного хуже. Я думаю о Роулинсоне, о том, что он говорил нам на уроках. Отбросы вообще не люди.

Я вспоминаю насмешку на лице матери, когда она обсуждает темы, связанные с Отбросами. Она всегда ненавидела этих людей, но после попытки похищения направила на них весь свой гнев, всю свою кипучую ненависть. Похоже, это ее истинное лицо.

Я думаю о Хошико, вспоминаю, как она посмотрела на меня прошлой ночью. Представляю ее глаза.

Мне она видится настоящим человеком.

Я снова слышу слова Прии.

Сердце и голова. Судите своим сердцем и головой.

Из следующей клетки доносятся крики обезьян. Я не хочу подходить туда. Мне невыносимо видеть их печальные глаза, а запах фекалий вызывает тошноту.

– Извините, – говорю я львам, которые бесстрастно смотрят на меня. – Извините, что вам здесь так несладко.

Когда я оглядываюсь по сторонам, то вижу, что входные двери главной арены слегка приоткрыты. Я осторожно подхожу к ним и заглядываю в щелку. В дневном свете все выглядит по-другому, без мерцающих огней и толпы зрителей. Здесь стены оранжевые, как и снаружи. В этом огромном пространстве пусто и холодно.

Впрочем, люди тут есть: в одном из далеких уголков я вижу группу мальчиков.

Интересно, что они делают?

Я оглядываюсь. Меня никто не видит, кроме животных, которые как будто придвинулись к прутьям решетки и осуждающе смотрят на меня.

Я осторожно проскальзываю в дверь, выхожу на арену, ныряю в проход между рядами, прищурившись, наблюдаю за происходящим.