Текст книги "Пятая женщина"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

СКОНЕ
4 – 5 декабря 1994

ЭПИЛОГ

Четвертого декабря Курт Валландер беседовал с Ивонн Андер в последний раз. Что этот разговор окажется последним, Валландер предвидеть не мог, хотя они и не договорились о следующей встрече.

К тому времени они подошли к некоторому завершению. Неожиданно для обоих добавить больше было нечего. Не о чем больше спросить, и нечего ответить. И только тогда долгое и запутанное расследование постепенно начало выходить у Валландера из головы. Несмотря на то, что с того дня, как они задержали Ивонн Андер, прошло уже больше месяца, расследование продолжало занимать главное место в его жизни. Никогда раньше за многие годы работы в полиции он не чувствовал такой острой необходимости по-настоящему понять ход мыслей преступника. Преступные деяния – это всегда поверхность. Часто такая поверхность срастается потом с собственной подводной растительностью. Поверхность и дно связаны напрямую. Но иногда, когда удается пробиться через эту поверхность, под ней открываются такие глубины, существование которых невозможно было и предположить. Именно это произошло в случае с Ивонн Андер. Валландер пробил отверстие в поверхности и обнаружил, что под ней – бездонная пропасть. И тогда он решил, обвязавшись символической веревкой, начать спуск, не зная заранее, чем закончится этот спуск – ни для него самого, ни для Ивонн Андер.

Первый шаг был сделан, когда ему удалось заставить ее прервать молчание и начать говорить. Это случилось после того, как он во второй раз прочел переписку, которую она всю свою взрослую жизнь вела с матерью и потом аккуратно сохранила. Валландер тогда интуитивно предположил, что именно с помощью этих писем он сможет пробиться сквозь оболочку ее неприступности. И он оказался прав. Это произошло третьего ноября, месяц тому назад. Валландер в то время был все так же подавлен из-за Анн-Бритт Хёглунд. Он уже знал, что она выживет и, более того, снова будет здорова, и от раны не останется ничего, кроме шрама на левой стороне живота. Но чувство вины давило на него так сильно, что грозило задушить. Больше всего Валландера тогда поддержала Линда. Несмотря на собственную занятость, она приехала в Истад и заботилась о нем. Но она также пыталась надавить на него, внушая ему, что он не виноват, что виноват случай. Благодаря ей он смог пережить первые ужасные недели ноября. Ему стоило огромных усилий не сломаться самому, и тем не менее все остальное время он посвятил Ивонн Андер. Это она стреляла в Анн-Бритт Хёглунд, она могла убить ее, если бы того захотел случай. Но с приступами агрессивности и желанием ударить ее он боролся только поначалу. Потом ему стало важнее понять, что она за человек. Именно Валландеру в конце концов удалось пробиться через ее молчание. Он заставил ее говорить. Он обвязался веревкой и начал спускаться.

Что он нашел там внизу? Долгое время ему даже казалось, что она сумасшедшая, что ее рассказы о себе – страшный сон, болезненно деформированные фантазии. Но тогда он не очень полагался на собственные оценки, правда, и недоверие к ней он скрывал не особенно успешно. Однако он все время отдаленно предчувствовал, что она рассказывает все так, как есть на самом деле. Что она говорит правду. Где-то в середине ноября представления Валландера словно повернулись вокруг собственной оси. Очутившись в исходной точке, он, казалось, стал смотреть на все новыми глазами. Он больше уже не сомневался, что она говорит правду. Еще он понял, что у Ивонн Андер есть одно редкое качество – она практически никогда не лжет.

Он прочел письма ее матери. В последней связке было странное письмо от женщины-полицейского из Алжира, некоей Франсуазы Бертран. Сперва он вообще не понял, о чем речь. Письмо лежало вместе с незаконченными письмами от матери – написанными в Алжире год назад, но так и не отосланными. Франсуаза Бертран написала свое письмо в августе девяносто третьего. Однажды ночью после многих часов мучительных раздумий Валландер наконец докопался до ответа. Он понял. Мать Ивонн Андер, которую звали Анна Андер, была убита – по ошибке, по глупой случайности, и алжирская полиция замяла это дело. По всей очевидности, за убийством крылись политические причины, террористическая акция, хотя Валландер и не мог до конца понять сути конфликта. Но Франсуаза Бертран в своем письме очень доверительно рассказала всю правду. Ивонн Андер тогда еще молчала, и Валландер обратился к Лизе Хольгерсон. Лиза Хольгерсон выслушала его, а потом связалась с Государственной уголовной полицией. После этого Валландер на время потерял это дело из виду. Сам он потом еще раз перечитал все письма.

Валландер встречался с Ивонн Андер в тюрьме. Она постепенно начала понимать, что он не преследует ее. Что он не такой, как другие мужчины, что он погружен в себя, очень мало спит, и что его мучает какое-то беспокойство. Впервые в своей жизни Ивонн Андер поняла, что может доверять мужчине. Она ему и сказала это на одной из последних встреч.

Было еще кое-что, о чем она никогда не спрашивала его прямо, но все равно думала, что знает ответ. Он ни разу не ударил женщину. А если и ударил, то, может быть, только один единственный раз. И никогда больше.

Третьего ноября начался его спуск. В тот же день врачи оперировали Анн-Бритт Хёглунд в последний раз. Это была третья операция. Все прошло хорошо, и теперь ей оставалось только окончательно выздороветь. Валландер за этот месяц установил себе порядок дня. После бесед с Ивонн Андер он всегда сразу ехал в больницу. Он редко задерживался надолго. Но он рассказывал Анн-Бритт Хёглунд об Ивонн Андер. Анн-Бритт Хёглунд была как раз тем собеседником, в котором Валландер нуждался, чтобы понять, как дальше спускаться в пропасть, куда он уже осмелился заглянуть.

В первую очередь Валландер спросил Ивонн Андер, что случилось в Алжире. Кто такая Франсуаза Бертран? Что на самом деле произошло?

В окно комнаты, где они находились, упал слабый свет. Они сидели за столом, друг напротив друга. Где-то в отдалении играло радио и кто-то сверлил стену. Первые ее слова он так и не понял. После долгого молчания они напоминали ужасный шум. Он просто слушал ее голос. Которого раньше никогда не слышал, лишь только пытался себе представить.

Потом он стал слушать, что она говорит. Во время их бесед он почти ничего не записывал и не включал диктофона.

– Где-то живет человек, убивший мою мать. Кто его разыскивает?

– Не я, – ответил он. – Но если вы расскажете, что произошло, и если в другой стране был убит шведский гражданин, то мы, конечно же, примем меры.

Он ничего не сказал ей о недавнем разговоре с Лизой Хольгерсон. О том, что убийство ее матери уже расследуется.

– Никто не знает, кто убил мою мать, – продолжала она. – Она стала жертвой глупой случайности. Ее убийцы ее не знали. Они сочли себя вправе. Они решили, что могут убивать кого угодно. Даже невинную женщину, на старости лет решившую совершить все те путешествия, на которые раньше у нее не было ни времени, ни денег.

В ее словах слышалось горькое ожесточение. Она и не пыталась его скрыть.

– Почему она остановилась у монахинь? – спросил он.

Вдруг она подняла взгляд от стола и посмотрела прямо ему в глаза.

– Кто вам дал право читать мои письма?

– Никто. Но они принадлежат вам. Человеку, совершившему несколько тяжких преступлений. Иначе я бы их, естественно, не читал.

Она отвела глаза.

– Монахини, – повторил Валландер. – Почему она жила у них?

– У нее было не очень много денег. Она жила там, где подешевле. Не могла же она предвидеть, что у монахинь ее ждет смерть.

– Это случилось примерно год тому назад. Как вы прореагировали, получив письмо?

– Мне было незачем больше ждать. Как я могла оправдать свое бездействие? Когда никому другому нет дела?

– Дела до чего?

Она не ответила. Валландер ждал.

Потом задал другой вопрос.

– Ждать чего?

Она ответила, не глядя на него.

– Ждать, чтобы их убить.

– Кого?

– Тех, кто, несмотря на все свои преступления, остался на свободе.

Валландер понял, что был прав. Когда пришло письмо Франсуазы Бертран, внутри ее высвободилась какая-то ранее скованная сила. Ивонн Андер долго вынашивала мысли о мести. Но пока еще могла себя сдерживать. Теперь ее больше ничего не удерживало. И она распорядилась правосудием по-своему.

Это, как думал потом Валландер, не сильно отличалось от того, что произошло в Лёдинге. Ивонн Андер действовала так же, как народные дружины. Она поставила себя вне закона и чинила собственное правосудие.

– Вы хотели справедливости? – спросил Валландер. – Вы хотели наказать тех, кто нечестно избежал наказания? Так?

– Кто разыскивает убийцу моей матери? – ответила она. – Кто?

Потом она снова замолчала. Валландер думал о том, как все началось. Через несколько месяцев после письма из Алжира она проникает в дом Хольгера Эриксона. Это был первый шаг. Она ничуть не удивилась, когда Валландер напрямую спросил ее, так ли было дело. Она не видела ничего странного в том, что Валландер все знал.

– Я слышала о Кристе Хаберман, – сказала она. – Что ее убил этот торговец автомобилями.

– Кто вам про нее рассказал?

– Одна полька, она лежала в больнице в Мальмё. Это было много лет назад.

– Вы тогда работали в больнице?

– Я периодически устраивалась работать в больницу. Я много разговаривала с женщинами, которых избивали их мужья. У этой польки была подруга, которая знала Кристу Хаберман.

– Зачем вы проникли в дом Хольгера Эриксона?

– Я хотела доказать себе самой, что могу это сделать. К тому же, я искала следы пребывания там Кристы Хаберман.

– Почему вы выкопали яму? Почему эти колья? Почему подпилили мостки? Эта знакомая Кристы Хаберман подозревала, что тело зарыто в канаве?

На этот вопрос она не ответила. Но Валландер понял. Хотя расследование все время выскальзывало у них из рук, Валландер и его коллеги, сами того не зная, с самого начала были на верном пути. Убивая свои жертвы, Ивонн Андер действительно повторяла мужскую жестокость.

За пять или шесть первых бесед с Ивонн Андер Валландер методично разобрал все три убийства, прояснил непонятные детали и соединил вместе не совсем увязывавшиеся друг с другом звенья. Он все так же работал без диктофона. После разговора он садился в машину и записывал все по памяти. Эти записи были потом напечатаны. Один экземпляр пошел Перу Окесону, готовившему обвинение, которое могло привести только к суммированному наказанию. Но Валландер знал, что он все еще где-то на поверхности. Настоящий спуск едва ли еще начался. Благодаря верхнему слою – неопровержимым доказательствам ее преступления – им, несомненно, удастся посадить ее в тюрьму. Но правда, до которой хотел докопаться Валландер, была где-то глубоко внизу. И то неизвестно.

Ивонн Андер пришлось, разумеется, пройти судебно-психиатрическую экспертизу. Валландер знал, что этого не избежать. Но он настоял, чтобы ее на время отложили. Сейчас самое главное – это спокойно довести их беседы до конца. Никто не возражал. Очень важно было учесть одно, и все это понимали: если ее спугнуть, она может снова замолчать.

Только с Валландером, и ни с кем другим, она готова была говорить.

Они двигались дальше, медленно, шаг за шагом, день за днем. За стенами тюрьмы осень теряла последнее тепло и все быстрее приближалась к зиме. Почему Хольгер Эриксон ездил в Свенставик и увез оттуда Кристу Хаберман, а потом почти сразу убил ее, Валландер так и не узнал. Возможно, она отказала ему в том, что Эриксон привык получать беспрекословно. Возможно, ссора закончилась убийством.

Потом они перешли к Ёсте Рунфельдту. Ивонн Андер была уверена, что он убил свою жену. Утопил ее в Стонгшё. Но даже если он этого не делал, то все равно заслужил свою участь. Она сама хотела только умереть – так жестоко он ее избивал. Анн-Бритт Хёглунд оказалась права, полагая, что на Ёсту Рунфельдта напали в магазине. Ивонн Андер узнала о его поездке в Найроби и заманила его в магазин, сказав, что ей нужны цветы для приема завтра рано утром. Потом она его ударила, кровь на полу действительно была его. Разбитое окно – только ложный маневр, чтобы заставить полицию думать, что это взлом.

Затем следовало описание самого ужасного. До этого Валландер пытался понять ее, не давая эмоциям брать над собой верх. Но тут он не выдержал. Она совершенно спокойно рассказала, как раздела Ёсту Рунфельдта, связала его и засунула в старую печь. Когда он больше не мог контролировать свои естественные выделения, она сняла с него нижнее белье и положила его на клеенку.

Потом она отвезла его в лес. Рунфельдт тогда уже совсем обессилел. Она привязала его к дереву и задушила. Именно на этом месте своего рассказа Ивонн Андер перестала быть для Валландера человеком. Неважно, женщина она или мужчина. Она – чудовище, и, к счастью, они остановили ее до того, как она успела убить Туре Грундена или кого-то еще из своего жуткого списка.

Это было единственной ее ошибкой. Не сжечь черновик, куда она записывала все перед тем, как внести в главную тетрадь. В ведомость, хранившуюся в Вольшё. Валландер не спрашивал. Но она признавала эту ошибку. Единственное из своих действий, которого она сама не могла понять.

Валландер подумал, что она, возможно, нарочно оставила следы. Что подсознательно она все-таки хотела, чтобы ее раскрыли и остановили.

Но он не был уверен. Иногда ему казалось, что это так, иногда нет. Он не смог прийти ни к какой определенной точке зрения.

О Эужене Блумберге ей было особо нечего сказать. Она описала, как смешивала бумажки, на одной из которых стоял крестик. Потом уже выбирал случай. Точно так же, как случай выбрал ее мать.

Как-то во время одной из тех встреч он прервал ее. Обычно она рассказывала сама, и только когда не знала, как продолжить, Валландер задавал ей наводящие вопросы. Однако теперь он ее перебил.

– Значит, вы поступили так же, как убийцы вашей матери? – спросил он. – Вы позволили случаю выбирать жертву. И все зависело от случайности.

– Это абсолютно разные вещи, – ответила она. – Все эти люди заслуживали своей участи. Но моя лотерея оттягивала их смерть. Я продлевала им жизнь.

Валландер не стал развивать эту тему дальше, поняв, что где-то она права. Он неохотно признавал, что в ее словах содержится какая-то особая, сложная правда.

Еще, читая потом свои записи, он думал, что у него в руках признание. Но кроме этого – рассказ, все еще очень фрагментарный. Рассказ, который мог бы объяснить истинный смысл признания.

Удалось ли Валландеру выполнить задуманное? Потом, когда ему приходилось говорить об Ивонн Андер, он был очень немногословен. Он всегда отсылал к своим записям. Но там, конечно, было не все. Секретарь, которая занималась перепечаткой, жаловалась своим коллегам, что иногда ей стоило большого труда в них разобраться.

Тем не менее, было ясно, что это рассказ о жизни человека, сохранившего из детства жуткие воспоминания. Рассказ, который стал своеобразным завещанием Ивонн Андер. Валландер все время возвращался к мысли, что время, в которое он живет, и которое, будучи ровесником Ивонн Андер, он с ней разделяет, задает один-единственный решающий вопрос: что же мы делаем с нашими детьми? Ивонн Андер рассказала, как отчим постоянно бил ее мать, отец же их бросил и поблек в памяти Ивонн, как нечеткая и безжизненная фотография. Самое ужасное, что отчим заставил мать сделать аборт. Ивонн так никогда и не увидела свою сестренку. Она, конечно, не могла знать, кто родится: сестра или брат, но думала, что сестра. Однажды ночью, в начале 50-х, ее безжалостно убили, против воли ее матери. Ивонн вспоминала эту ночь в квартире матери, как кровавый ад. Рассказывая об этом, она смотрела Валландеру прямо в глаза. Мать лежала на простыне, на столе, выдвинутом на середину кухни, врач был пьян, а отчима заперли в подвале, вероятно, тоже нетрезвого. Так у Ивонн отняли сестру, и будущее для нее стало мраком, где за каждым углом поджидал бандит и за каждой милой улыбкой и вздохом скрывалось насилие.

Потом она заперла свои воспоминания в тайную внутреннюю комнату. Она получила образование, стала медсестрой и все время неясно сознавала, что ее долг – отомстить за сестру, которую у нее отняли, и за мать, которой не дали ее родить. Она собирала истории пострадавших женщин, разыскивала убитых по полям и смоландским озерам, готовила свой план, вносила имена в список, играла с лотерейными билетиками.

А потом ее мать убили.

Слова Ивонн Андер прозвучали для Валландера почти поэтично. Как тихая волна, – сказала она. – Только и всего. Я поняла, что время настало. Прошел год. Я составляла план, доделывала расписание помогавшее мне все эти годы выжить. По ночам копала яму.

По ночам копала яму.

Она произнесла именно эти слова. По ночам копала яму. Они, наверно, лучше всего описывали впечатления Валландера от их бесед в тюрьме этой осенью.

Это было иллюстрацией времени, в котором он тогда существовал.

Какую яму копал он сам?

Только один вопрос остался без ответа. Почему она где-то в середине 80-х вдруг переучилась на проводника? Валландер понимал, что расписание было ритуалом ее жизни, настольной книгой точности. Но он не видел никаких причин пробиваться глубже. Поезда так и остались ее собственным миром. Возможно, единственным, возможно, последним.

Испытывала ли она чувство вины? Этот вопрос задавал Валландеру Пер Окесон. Много раз. Лиза Хольгерсон – реже, а его коллеги почти не спрашивали. Единственный, кроме Пера Окесона, кто действительно пытался добиться ответа, это Анн-Бритт Хёглунд. Валландер честно говорил, что не знает.

– Ивонн Андер – человек, напоминающий натянутую пружину, – ответил он. – Лучше объяснить я не могу. Я не знаю, знакомо ли ей чувство вины. Или нет.

Четвертого декабря все закончилось. Валландеру было не о чем больше спрашивать, Ивонн Андер нечего добавить. Текст признания был готов. Валландер преодолел долгий спуск. Теперь он мог дернуть за невидимую страховку, привязанную к поясу, и возвращаться наверх. Ждали начала судебно-психиатрической экспертизы, адвокат, предвидя жаркие споры в суде, затачивал перья, и только Валландер предчувствовал, как все будет на самом деле.

Ивонн Андер снова замолчит. С решительностью, свойственной только человеку, которому нечего больше сказать.

Перед тем как уйти, он задал ей два последних вопроса. Первый лишь уточнял деталь, не имеющую уже никакого значения. Валландер задал свой вопрос скорее из любопытства.

– Когда Катарина Таксель звонила своей матери из дома в Вольшё, издалека доносился какой-то стук, – сказал он. – Мы так и не смогли определить, что это было.

Она непонимающе посмотрела на него. Потом ее серьезное лицо неожиданно расплылось в улыбке – впервые за все это время.

– У какого-то фермера сломался на соседнем поле трактор. И он колотил по нему большим молотком, стараясь высвободить рессору. Неужели это действительно было слышно по телефону?

Валландер кивнул.

Он уже обдумывал следующий вопрос.

– Мне кажется, мы с вами уже однажды встречались, – сказал он. – В поезде.

Она кивнула.

– Проехав Эльмхульт, да? Я спросил вас, когда мы будем в Мальмё.

– Я узнала вас. По газетным снимкам. После того летнего дела.

– Вы тогда уже понимали, что вас поймают?

– Почему я должна была это понимать?

– В Эльмхульте на поезд садится полицейский из Истада. Что он там делает, если не ищет разгадки смерти жены Рунфельдта?

Она покачала головой.

– Я об этом никогда не задумывалась. А зря.

Валландеру нечего было больше спрашивать. Он узнал все, что хотел. Он встал, пробормотал «До свидания» и вышел.

Потом он как всегда поехал в больницу. Анн-Бритт Хёглунд спала. Она находилась под наблюдением в палате интенсивной терапии после последней операции. Она еще не очнулась. Но какой-то любезный доктор заверил Валландера, что все прошло хорошо. Через полгода она снова сможет выйти на работу.

Валландер покинул больницу в самом начале шестого. Было уже темно, один-два градуса ниже нуля и безветренно. Он поехал на кладбище. Завядшие цветы на могиле его отца примерзли к земле. Еще не прошло трех месяцев после поездки в Рим. Валландер отчетливо увидел перед собой все их путешествие. О чем думал его отец, когда совершал свою одинокую прогулку к лестнице на площади Испании, к фонтанам, когда у него блестели глаза?

Казалось, что Ивонн Андер и его отец могли бы стоять на противоположных сторонах одной реки и махать друг другу. Хотя ничего общего у них не было. А может, все-таки было? Валландер задумался: а что общего у него самого с Ивонн Андер? Ответа он, конечно же, не знал.

В тот вечер у могилы на темном кладбище расследование подошло к концу. Валландеру еще предстояло прочитать и подписать кое-какие документы. Но невыясненных деталей не оставалось. Дело было завершено. Судебно-психиатрическая экспертиза объявит ее полностью вменяемой. Если они вообще от нее чего-нибудь добьются. Потом будет суд, и ее посадят в Хинсеберг. Следствие по делу ее матери будет продолжено. Но к работе Валландера это уже не имеет отношения.

В ночь на пятое декабря он спал очень плохо. На следующий день он задумал смотреть дом, который находился недалеко от города, к северу. Еще он собирался в собачий питомник в Шёбу, где продавались щенки черного лабрадора. Седьмого декабря он должен был ехать в Стокгольм, где на следующий день ему предстояло в нескольких лекциях в Высшей школе рассказать о своем взгляде на деятельность полиции. Он не понимал, почему вдруг согласился, когда Лиза Хольгерсон в очередной раз спросила его. И теперь, лежа без сна, он думал, какого черта он поддался на ее уговоры, и не знал, что ему вообще говорить.

Но больше всего в эту беспокойную ночь он думал о Байбе. Несколько раз он подходил к окну на кухне и смотрел на раскачивающийся на ветру фонарь.

Когда он только вернулся из Рима в конце сентября, они решили, что она приедет как можно скорее, не позднее ноября. Нужно было серьезно обсудить, хочет ли она жить с ним в Швеции. Но тогда она неожиданно не смогла приехать, поездку отложили сначала один раз, потом снова. И все время на это находились какие-нибудь причины, к тому же причины веские. «Пока что у нее никак не получается приехать, пока что никак». Валландер, разумеется, ей верил. Но где-то он уже начинал сомневаться. Неужели между ними уже появилась невидимая трещинка, которой он раньше не замечал? И почему в таком случае он не замечал ее? Потому ли, что не хотел?

Но как бы то ни было, теперь она приезжает. Они встретятся в Стокгольме восьмого декабря. Он поедет встречать ее в «Арланду» сразу из школы полиции. Вечер они проведут с Линдой, а на следующий день уедут в Сконе. Сколько она сможет пробыть с ним, он не знал. Но на этот раз они серьезно поговорят о будущем, а не только о том, когда увидятся в следующий раз.

Ночь на 5 декабря была долгой, бесконечной бессонной ночью. Снова потеплело. Но синоптики обещали снег. Валландер как мятежный дух ходил между кроватью и кухонным окном. Несколько раз он садился за стол на кухне и что-то записывал, тщетно пытаясь подготовиться к лекциям. При этом он все время думал об Ивонн Андер и ее истории. В его сознании она занимала сейчас первое место и всплывала, даже когда он думал о Байбе.

О ком он почти не думал – так это об отце. Тот был уже совсем далеко. Валландер вдруг обнаружил, что иногда с трудом может вспомнить черты его покрытого морщинами лица. Тогда он брал фотографию и смотрел на нее, не позволяя воспоминанию ускользнуть.

В ноябре по вечерам он иногда ездил к Гертруде. Дом в Лёдерупе стоял совсем пустой. В мастерской было холодно и неуютно. Гертруда показалась Валландеру спокойной. Но одинокой. Она будто примирилась с мыслью, что умер старый человек. И умер смертью, лучшей, чем если бы он медленно угасал от болезни, постепенно опустошающей его сознание.

Может, он и заснул под утро на несколько часов. А может, так и пролежал без сна. В любом случае, в семь часов он уже оделся.

В половине восьмого он ехал на своей подозрительно кашляющей машине в участок. Как раз в это утро все было очень спокойно. Мартинсон заболел, Сведберг без особого желания отправился с каким-то поручением в Мальмё. В коридоре ни души. Сев у себя в кабинете, Валландер прочел запись последней беседы с Ивонн Андер. На столе у него лежал также текст проведенного Хансоном допроса Туре Грундена, которого Ивонн Андер собиралась столкнуть под поезд на станции в Хеслехольме. В его прошлом было все то же, что и у остальных мужчин в ее жутком списке смертников. Туре Грунден, банковский служащий, однажды даже отсидел срок за избиение женщины. Когда Валландер прочитал записи Хансона, он отметил, что Хансону пришлось настойчиво объяснять Грундену, что тот был в двух шагах от смерти.

Валландер заметил, что его коллеги с некоторым пониманием относились к позиции Ивонн Андер. Несмотря на то, что она стреляла в Анн-Бритт Хёглунд. Несмотря на убийства. Валландер не мог понять, как это получилось. Обычно полицейские редко встают на сторону таких, как Ивонн Андер. И неизвестно еще, насколько благожелательно полицейские вообще относятся к женщинам. Только если это не упорные одержимые коллеги вроде Анн-Бритт Хёглунд и Лизы Хольгерсон.

Валландер нацарапал свою подпись и отодвинул бумаги. Было без пятнадцати девять.

Дом, который он собирался смотреть, находился чуть севернее Истада. За день до того Валландер взял у маклера ключи. Это был двухэтажный каменный дом, неправильной формы, с множеством пристроек, который возвышался посреди большого старого сада. С верхнего этажа открывался вид на море. Валландер отпер дверь и вошел. Предыдущий владелец забрал свою мебель. Валландер обошел пустые и тихие комнаты, открыл балконные двери в сад и попытался представить, что этот дом – его.

Как ни странно, это оказалось легче, чем он думал. Судя по всему, не так уж он сросся с квартирой на Мариагатан. Он думал, сможет ли Байба жить здесь. Она говорила, что мечтает уехать из Риги, жить где-нибудь за городом, но не очень далеко, не очень изолированно.

Он недолго раздумывал. Он купит этот дом, если Байба согласится. И цена такая, что он вполне может позволить себе взять необходимый заем.

В начале одиннадцатого он закрыл дом, сразу же поехал к маклеру и пообещал в течение недели дать определенный ответ.

Посмотрев дом, он поехал смотреть собаку. Собачий питомник находился недалеко от дороги на Хёер, совсем рядом с Шёбу. Когда он сворачивал на двор, из будок доносился лай. Владелица была молодая женщина, говорившая, к его удивлению, на ярко выраженном гётеборгском диалекте.

– Я бы хотел посмотреть черных лабрадоров, – сказал Валландер.

Она показала ему щенков. Совсем маленькие, они еще были со своей мамой.

– У вас дети? – спросила она.

– К сожалению, они уже выросли, – ответил он. – А что, разве это обязательно, чтобы завести собаку?

– Вовсе нет. Просто из всех пород лабрадоры лучше всех ладят с детьми.

Валландер рассказал ей, что думает купить дом недалеко от Истада. И что если он решится на дом, то купит и собаку. Эти два решения были взаимосвязанны. Но сначала он должен купить дом.

– Подумайте, – сказала она. – Я придержу для вас одного щенка. Но слишком не затягивайте. У меня всегда есть спрос на лабрадоров. И я не смогу держать щенка слишком долго.

Валландер пообещал ей, так же, как и маклеру, дать точный ответ в течение недели. Он был ошарашен ценой, которую она назвала. Неужели щенок может стоить так дорого?

Но он ничего не сказал. Он уже решил, что купит собаку, если удастся его замысел с домом.

В двенадцать он уехал из собачьего питомника. Оказавшись на главной дороге, он вдруг понял, что не знает, куда ему ехать. Куда он вообще ехал? В тюрьму к Ивонн Андер ему не нужно. Пока что им не о чем больше говорить. Они должны еще встретиться. Но не сейчас. Пока что все закончено. Возможно, Пер Окесон захочет уточнить еще кое-какие детали? Вряд ли. Доказательств было уже более чем достаточно.

Ему действительно некуда ехать. Именно сегодня, пятого декабря, никто в его помощи не нуждался.

Особенно не задумываясь, он поехал в Вольшё. Остановился у Хансгордена. Что будет с домом, оставалось по-прежнему неясным. Он принадлежит Ивонн Андер и, возможно, будет так же принадлежать ей, пока она в тюрьме. Родственников у нее нет, только покойная мать и сестра. Были ли у нее друзья? Катарина Таксель зависела от нее, получала ее поддержку, равно, как и остальные женщины. Но друзья? Валландера передернуло от этой мысли. У Ивонн Андер не было ни единого близкого человека. Окруженная пустотой, она убивала.

Валландер вышел из машины. От дома веяло покинутостью. Обходя его, он заметил, что одно окно закрыто неплотно. Нельзя было так оставлять. Кто угодно мог легко проникнуть внутрь. Дом Ивонн Андер мог привлечь охотников за трофеями. Валландер взял скамеечку и подставил ее к окну. Потом влез внутрь. Осмотрелся. Ничто не указывало на взлом. Окно лишь по недосмотру оставили незакрытым. Он прошел по комнатам. С чувством отвращения посмотрел на печь. Здесь проходила невидимая граница. За ней он никогда не сможет понять эту женщину.

Он опять подумал, что расследование окончено. Они провели черту в ее жутком списке жертв, расшифровали язык убийцы и под конец нашли его самого.

Поэтому сейчас Валландер чувствовал себя лишним. В нем больше не было необходимости. Вернувшись из Стокгольма, он сможет снова приняться за расследование автомобильной контрабанды в страны Восточной Европы.

Только тогда его жизнь будет снова для него что-то значить.

В тишине зазвонил телефон. Только после второго сигнала он понял, что звонит в кармане его куртки. Он вытащил телефон. Это был Пер Окесон.

– Я помешал? – спросил он. – Где ты?

Валландер не хотел говорить, что он в доме Ивонн Андер.

– В машине, – ответил он. – Но я припаркован.

– Ты, наверное, еще ничего не знаешь, – сказал Пер Окесон. – Никакого суда не будет.

Валландер не понял. Мысль, что такое может случиться, просто-напросто не приходила ему в голову. А зря. Он бы, по крайней мере, был готов.

– Ивонн Андер покончила собой, – сказал Пер Окесон. – Сегодня ночью. Рано утром ее нашли мертвой.

Валландер замер. Но что-то в нем еще сопротивлялось, отказывалось принимать это известие.

– Похоже, у нее был доступ к таблеткам. Что вообще-то запрещено. Во всяком случае, не в таком количестве, чтобы можно было отравиться. Люди недоброжелательные, конечно, подумают, что их дал ей ты.

Валландер понимал, что это никакой не намек. Но он все равно ответил.

– Я ей не помогал.

– Все, очевидно, произошло очень спокойно. В камере никакого беспорядка. Она, похоже, приняла решение и его осуществила. Заснула навсегда. И ее, конечно, можно понять.