Текст книги "Пятая женщина"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

18

Она ждала до половины третьего. Знала по опыту, что именно в это время усталость берет свое. Она помнила, как сама работала ночью и как всегда чувствовала одно и то же: с двух до четырех было особенно трудно бороться со сном.

Она пряталась в бельевой с девяти часов. Как и в свой первый приход, она вошла через главный вестибюль больницы. Никто не обратил на нее внимания. Мало ли куда спешит медсестра. Может быть, она выходила по делу? Или забыла что-то в машине? На нее не обратили внимания, потому что она ничем не выделялась. Сначала она хотела загримироваться, надеть парик. Но это могло броситься кому-нибудь в глаза. Сейчас, в бельевой, вдыхая запахи выстиранных и выглаженных простыней, слабо напомнившие ей детство, она могла сколько угодно предаваться воспоминаниям. Она сидела в темноте, хотя вполне могла включить свет. Только после полуночи она достала карманный фонарик, которым пользовалась на работе, и прочла последнее письмо матери. Оно было не закончено, так же как и остальные, полученные через Франсуазу Бертран. Но именно в этом письме мать рассказывала о себе, о том, почему она пыталась уйти из жизни. Из него становилось ясно, что мать так никогда и не смогла преодолеть чувство горького разочарования. Как корабль без руля и ветрил, ношусь я по свету, – писала она. – Мечусь, как летучий голландец, искупая чужую вину. Я надеялась, что с годами воспоминания отодвинутся в прошлое, ослабеют, может быть, совсем сотрутся. Но надежды оказались тщетными. Конец этому может положить только смерть. А поскольку умирать я не хочу, во всяком случае, пока, мне остается вспоминать.

Письмо было написано за день до того, как мать поселилась у французских монахинь, за день до того, как из темноты появились призраки, убившие ее.

Прочитав письмо, женщина погасила фонарик. Кругом было тихо. Дважды кто-то прошел мимо по коридору. Та часть отделения, где находилась бельевая, сейчас пустовала.

Времени для размышлений у нее было достаточно. По графику ей полагалось три выходных. Она должна вернуться на работу через сорок девять часов, в семнадцать сорок четыре. У нее есть время и надо использовать его с толком. До сих пор все шло по плану. Женщины ошибаются, только если начинают думать по-мужски. Это она знала давно. А за последнее время постаралась и доказать.

Однако кое-что раздражало ее. Выводило из равновесия. Она внимательно следила за публикациями в газетах. Слушала выпуски новостей по радио и телевидению. И была убеждена, что полиция находится в полном неведении. С одной стороны, это вполне соответствовало ее намерениям: не оставить следов, увести в сторону от того места, где действительно следует искать. С другой стороны, такая непонятливость раздражала ее. Полицейским никогда не докопаться до истины. Своими действиями она задала им загадки, которые войдут в историю. Но в представлении полицейских человек, которого они ищут, так и останется мужчиной. А это ее не устраивало.

Сидя в темной бельевой, она обдумывала свой план и те изменения, которые надо в него внести. Однако выходить из графика она не собиралась. Хотя на первый взгляд, это не было заметно, она всегда планировала с небольшим запасом.

Загадка должна обрести лицо.

Итак, в половине третьего она вышла из бельевой. Больничный коридор был пуст. Она оправила белую униформу и зашагала в родильное отделение. Там, как всегда, будет четверо дежурных. Она уже заходила днем, будто бы затем, чтобы навестить женщину, которая, как она знала, уже выписалась. Заглянув через плечо медсестры в журнал, она увидела, что все палаты заняты. Ей было трудно понять женщин, которые рожали детей в это время года – на пороге уже стояла зима. Но причину она знала: не женщины решали, когда им рожать.

Подойдя к стеклянным дверям родильного отделения, она остановилась проверить, нет ли кого в служебном помещении. Слегка приоткрыла дверь. Все было тихо. Это означало, что акушерки и медсестры где-то заняты. Дойти до палаты, в которой лежала нужная ей пациентка, было делом пятнадцати секунд. Вряд ли ей кто-нибудь встретится. Но мало ли что. Женщина вынула из кармана перчатку. Она сама сшила ее и наполнила свинцом. Натянула перчатку на правую руку, открыла дверь и быстро вошла в отделение. В дежурке никого не было, где-то говорило радио. Женщина торопливо, но неслышно прошла к нужной палате. Проскользнув в дверь, она беззвучно притворила ее за собой.

Пациентка, лежавшая в кровати, не спала. Гостья сняла с себя перчатку и сунула в карман, туда же, где в конверте лежало письмо матери. Села на край кровати. Роженица была очень бледна, живот ее круглился под одеялом. Посетительница взяла ее за руку.

– Ты решилась? – спросила она.

Роженица кивнула. Та, что сидела на краю кровати, не удивилась. Лишь внутренне восторжествовала. Даже самые забитые женщины могут вернуться к жизни.

– Эужен Блумберг, – сказала пациентка. – Он живет в Лунде. Научный сотрудник в университете. Чем он занимается, я точно не знаю.

Посетительница похлопала женщину по руке.

– Я выясню, – сказала она. – Тебя это не должно беспокоить.

– Я ненавижу его, – сказала женщина.

– Да, – ответила та, что сидела на краю кровати. – Ты ненавидишь его, и ты имеешь на это право.

– Если бы я могла, я убила бы его.

– Я знаю. Но ты не можешь. Думай лучше о ребенке.

Она наклонилась и погладила женщину по щеке. Потом встала и снова натянула перчатку. Весь разговор занял не больше двух минут. Гостья осторожно открыла дверь. Никого из акушерок или сестер не видно. Можно выходить.

Ей оставалось только пройти мимо дежурки, когда оттуда вышла какая-то женщина. Вот неудача. Но ничего не поделаешь. Женщина уставилась на нее. Она была немолода, очевидно, одна из двух акушерок.

Посетительница продолжала идти к дверям. Но женщина позади нее закричала и побежала следом. Теперь главное – успеть добраться до дверей. Но акушерка схватила ее за рукав, спрашивая, кто она и что делает в родильном отделении. «Почему женщины всегда поднимают ненужную суету?» – подумала посетительница. Быстро обернулась и ударила акушерку перчаткой. Не сильно, чтобы не покалечить ее. Старалась, не попасть в висок – последствия могли быть самые печальные. Ударила в щеку, довольно слабо, но достаточно, чтобы оглушить, ослабить хватку. Акушерка застонала и осела на пол. Посетительница хотела было скрыться. Но две руки крепко держали ее за ногу. Обернувшись, она поняла, что ударила слишком слабо. Где-то в отделении уже открылась дверь. Ситуация выходила из-под контроля. Она рывком освободила ногу и нагнулась, чтобы ударить еще раз. Но тут акушерка вцепилась ей в лицо. Уже не думая о силе удара, пришедшая стукнула ее прямо в висок. Акушерка разжала руки и упала на пол. Посетительница выбежала в стеклянные двери, чувствуя, как горят ссадины, оставленные ногтями на ее щеке. Пробежала по коридору. Никто не окликнул ее. Вытерла лицо. На белом рукаве халата остались пятна крови. Она стянула с руки перчатку, сняла сабо, чтобы бежать быстрее. А вдруг в больнице есть система внутренней, аварийной связи?! Однако ей удалось беспрепятственно выйти на улицу. Сев в машину, она посмотрела в зеркало и увидела на щеке лишь легкие царапины.

Сегодня ей немного не повезло. Ну что ж, в жизни бывает всякое. Главное, что роженица все-таки решилась назвать имя человека, принесшего ей столько несчастий.

Эужен Блумберг.

У нее было два свободных дня, чтобы разыскать его, составить план и график действий. Она не торопится и будет заниматься его делом столько, сколько потребуется. Но, по ее расчетам, на это вряд ли уйдет больше недели.

Печь пустует. Она ждет.

* * *

В начале девятого Валландер собрал своих сотрудников в комнате для совещаний. Он пригласил также Пера Окесона. Пора было начинать, но оказалось, что присутствуют не все.

– Где Сведберг? – спросил Валландер. – Еще не пришел?

– Пришел и ушел, – ответил Мартинсон. – Ночью в больнице на кого-то напали. Он собирался вернуться.

В голове Валландера зашевелилось какое-то смутное воспоминание. Оно имело отношение к Сведбергу. И к больнице.

– Вот вам доказательство того, что людей не хватает, – сказал Пер Окесон. – Хочешь не хочешь, придется опять вернуться к обсуждению этого вопроса.

Валландер знал, что́ Окесон имеет в виду. Они уже много раз спорили с Пером о необходимости привлечения дополнительных сотрудников.

– Оставим эту дискуссию на конец совещания, – сказал Валландер. – Давайте начнем с нашего дела, тут тоже вопросов хватает.

– Нам звонили из Стокгольма, – сказала Лиза Хольгерсон. – Думаю, можно не уточнять кто. Якобы, эти ужасные события разрушают в глазах общественности образ дружелюбного участкового полицейского.

По комнате волной прокатились усталые смешки. Но слова Лизы остались без комментариев. Мартинсон звучно зевнул. Валландер решил, что пора начинать.

– Мы все устали. Недосыпание – бич полицейских. Во всяком случае, временами.

Тут открылась дверь. Вошел Нюберг. Валландер знал, что он разговаривал по телефону с криминалистической лабораторией в Линчёпинге. Нюберг проковылял на своем костыле к столу.

– Как здоровье? – спросил Валландер.

– Лучше, чем у того, кто напоролся на таиландский бамбук, – ответил Нюберг.

Валландер внимательно посмотрел на него.

– Это точно? Что бамбук таиландский?

– Да, это уже установлено. Мы импортируем его для удочек и как отделочный материал через торговый дом в Бремене. Я разговаривал с их агентом в Швеции. В год нам поставляют свыше ста тысяч бамбуковых стволов. Установить, где они куплены, невозможно. Но я только что разговаривал с криминалистами из Линчёпинга. Они могут, по крайней мере, сказать, сколько времени наши колья находятся в Швеции. Мы импортируем только бамбук определенного возраста.

Валландер кивнул.

– Что-нибудь еще? – спросил он, также обращаясь к Нюбергу.

– Про Эриксона или Рунфельдта?

– Про обоих. По порядку.

Нюберг открыл блокнот.

– Доски для мостков куплены в магазине стройматериалов в Истаде. Хотя, что нам это дает, не знаю. На месте убийства вообще нет ничего, за что можно было бы хоть как-то зацепиться. Сзади холма, на котором стоит вышка, проходит дорога, ею, очевидно, и воспользовался убийца, если приехал на машине. А это кажется наиболее вероятным. Все отпечатки протекторов, которые там удалось обнаружить, мы собрали. Но впечатление такое, будто место чисто вылизали.

– А дом?

– Мы не знаем, что ищем. Вот в чем проблема. На первый взгляд, все в порядке. Взлом, о котором Эриксон заявил год назад, тоже какой-то загадочный. Интерес может представлять только тот факт, что несколько месяцев назад Эриксон вставил два новых замка в дверь жилого дома.

– То есть он чего-то боялся?

– Я думал об этом. Но, с другой стороны, сейчас все вставляют дополнительные замки. Мы живем в благословенное время стальных дверей.

Валландер уже переключился с Нюберга на остальных сотрудников.

– Соседи, – сказал он. – Их мнения. Кем был Хольгер Эриксон? У кого были причины убить его? Харальд Бергрен? Пора провести обстоятельный опрос. И неважно, сколько времени он займет.

Вспоминая впоследствии это совещание, Валландер думал, что оно напоминало бесконечный подъем в гору. Каждый докладывал о результатах своей работы, но просвета не было. Казалось, подъему не будет конца. Жизнь Хольгера Эриксона продолжала оставаться загадкой. Каждый рывок давался им с большим трудом, а приводил в никуда. Они шли дальше и дальше, а подъем становился все длиннее и круче. Никто ничего не заметил, никто по-настоящему не знал этого человека, который при жизни продавал машины, наблюдал за птицами и писал стихи. Под конец Валландер уже готов был признать, что ошибся: Хольгер Эриксон стал жертвой случайного убийцы, который совершенно случайно выбрал именно его канаву и подпилил именно его мостки. Однако в глубине души он чувствовал, что это не так. Убийца хотел что-то сказать, в его действиях была логика и определенная последовательность. Валландер не ошибался. Другое дело, что они все еще не знали, где истина.

Обсуждение совсем забуксовало, но тут из больницы вернулся Сведберг.

Позже Валландер сравнивал его появление с чудесным избавлением от неминуемой гибели. Ибо когда Сведберг уселся за стол, долго копался в своих бумагах, разложил их наконец по порядку и взял слово – именно тогда расследование вдруг сошло с мертвой точки.

Сведберг начал с того, что извинился за опоздание. Валландер поинтересовался, что случилось в больнице.

– Странная история, – ответил Сведберг. – Около трех часов ночи в родильном отделении появилась чужая медсестра. В это время там дежурила акушерка по имени Ильва Бринк, кстати, моя кузина. Увидев незнакомую женщину, Ильва попыталась узнать, что она делает в отделении. Но та сбила ее с ног и ударила то ли кастетом, то ли чем-то еще. Ильва потеряла сознание. Когда она пришла в себя, женщины уже и след простыл. Естественно, в отделении начался большой переполох. Никто не знал, зачем она приходила. Опросили всех рожениц. Никто ее не видел. Я был там, разговаривал с персоналом. Они, конечно, очень взволнованы.

– А как себя чувствует акушерка? – спросил Валландер. – Твоя кузина?

– У нее сотрясение мозга.

Валландер хотел вернуться к обсуждению дела Хольгера Эриксона, но Сведберг снова заговорил. Он казался встревоженным и нервно почесывал лысину.

– Самое странное то, что неизвестная уже приходила в отделение неделю назад. По чистой случайности тогда тоже дежурила Ильва. Она уверена, что на самом деле эта женщина в больнице не работает. Она переодевается медсестрой.

Валландер наморщил лоб. Он вспомнил про листок, уже неделю лежавший у него на столе.

– Тогда ты тоже беседовал с Ильвой Бринк, – сказал он. – И делал кое-какие записи.

– Я выбросил их, – сказал Сведберг. – Ведь в тот раз ничего не произошло. Поэтому я решил, что это просто недоразумение. У нас и так дел по горло.

– Ужасно неприятная история, – сказала Анн-Бритт Хёглунд. – Переодетая медсестра по ночам разгуливает по роддому и даже осмеливается поднять руку на персонал. Тут что-то не так.

– Моя кузина ее не знает. Но она хорошо запомнила внешность женщины. Она крепкого сложения и, очевидно, обладает большой физической силой.

Промолчав о том, что листок Сведберга до сих пор лежит у него на столе, Валландер произнес только:

– Действительно странно. Какие меры приняла больница?

– Пока там будет дежурить охранник. Хотят посмотреть, появится ли эта «медсестра» снова.

На том разговор о ночном происшествии закончился. Валландер посмотрел на Сведберга, с тоской ожидая, что его отчет о проделанной работе только усугубит общую картину безысходности. Но он ошибался. Оказалось, что у Сведберга были новости.

– На прошлой неделе я разговаривал с одним из служащих Хольгера Эриксона, – начал он. – Туре Карлхаммар, 73 года, живет в Сварте. Я написал отчет о нашей беседе, может, кто-нибудь его уже видел? Карлхаммар проработал у Хольгера Эриксона больше тридцати лет. Сначала он долго вздыхал по поводу происшедшего, говорил, каким замечательным человеком был Эриксон. Жена его в это время варила на кухне кофе. Дверь была открыта, и жена слышала наш разговор. Вдруг она вошла в комнату, грохнула об стол подносом, да так, что даже сливки расплескались, сказала, что Хольгер Эриксон был подонком, и снова ушла на кухню.

– Что было потом? – спросил удивленный Валландер.

– Ситуация, конечно, щекотливая, но Карлхаммар продолжал гнуть свою линию. Я вышел поговорить с его женой. А ее и след простыл.

– Как это «след простыл»?

– Взяла машину и уехала. Потом я звонил им несколько раз. Но никто не подходил к телефону. А сегодня утром пришло письмо. Я прочитал его перед тем, как поехать в больницу. Письмо от жены Карлхаммара. Чтение прелюбопытное, особенно, если то, что она пишет, правда.

– Суммируй главное, – сказал Валландер. – Потом отксерокопируешь для всех.

– Она утверждает, что у Хольгера Эриксона были садистские наклонности. Он плохо обращался с персоналом, изводил тех, кто на него работал. Есть, якобы, сколько угодно доказательств того, что ее рассказ – правда.

Сведберг заглянул в листок.

– Например, она пишет, что Эриксон ни в грош не ставил других людей. Был жадным и жестоким. Часто ездил в Польшу. Вроде бы к каким-то женщинам, которые, по мнению госпожи Карлхаммар, могли бы подтвердить ее слова. Конечно, это похоже на сплетню. Откуда ей знать, что он делал в Польше?

– О его гомосексуализме она ничего не пишет?

– Поездки в Польшу, казалось бы, свидетельствуют об обратном.

– О человеке по имени Харальд Бергрен госпожа Карлхаммар, естественно, ничего не знает?

– Нет.

У Валландера затекла спина, захотелось потянуться. То, что рассказал Сведберг, было, без сомнения, важно. Валландер подумал, что уже второй раз за сутки при нем кого-то называют жестоким.

Он предложил сделать короткую передышку в обсуждении. Пер Окесон задержался в комнате.

– Мне пришел ответ, – сказал он. – По поводу Судана.

Валландер ощутил легкий укол зависти. Пер принял решение и не отступился от него. А он сам? Почему для него все ограничилось поисками нового дома? Ведь сейчас, когда отца нет в живых, ничто больше не привязывает его к Истаду. Линда может и сама о себе позаботиться.

– Им случайно не нужны полицейские, чтобы следить за порядком в лагерях беженцев? У меня есть опыт подобной работы здесь, в Истаде.

Пер Окесон рассмеялся.

– Я спрошу, – сказал он. – Шведские полицейские обычно входят в состав интернациональных бригад ООН. Почему бы тебе не подать заявление?

– Сейчас нужно закончить расследование. Может быть, потом. Ты когда уезжаешь?

– После Рождества. В начале января.

– А твоя жена?

Пер Окесон развел руками.

– По-моему, она рада от меня отдохнуть.

– А ты? Тоже рад отдохнуть от нее?

Пер Окесон помедлил с ответом.

– Да, – сказал он, наконец. – Я тоже рад сменить обстановку. Иногда мне кажется, что я уже сюда не вернусь. Конечно, я не собираюсь строить корабль и отправляться на нем в Вест-Индию. Об этом я не мечтаю. Но в Судан я уеду. И что будет потом, пока не знаю.

– Все хотят куда-то уехать, – сказал Валландер. – Я перестал узнавать собственную страну. Теперь шведы только и делают, что ищут какой-нибудь затерянный рай.

– Думаешь, и я такой же? Но Судан мало похож на рай.

– Ты правильно делаешь, что проявляешь инициативу, – сказал Валландер. – Мне будет не хватать тебя. Пиши.

– Именно это я и собирался делать. Писать письма. Не служебные. Частные. Вот как раз и узна́ю, сколько у меня друзей. Посмотрим, кто станет отвечать на письма, которые я, надеюсь, напишу.

Перерыв закончился. Мартинсон закрыл окно – он вечно боялся заболеть. Все расселись за столом.

– Давайте подождем делать выводы. Пока займемся Ёстой Рунфельдтом.

Валландер попросил Анн-Бритт Хёглунд рассказать о том, как они обнаружили подвальный офис на Харпегатан и узнали про частную детективную деятельность Рунфельдта. Следом за ней выступили Сведберг и Нюберг, все ознакомились с фотографиями, проявленными и размноженными Нюбергом. Затем Валландер проинформировал своих сотрудников о беседе с сыном Рунфельдта. Его слушали с интересом – куда девались усталость и рассеянность первых часов затянувшегося совещания!

– Меня не оставляет чувство, что мы вплотную приблизились к решению загадки, – сказал Валландер в заключение. – Да, мы по-прежнему ищем точки соприкосновения между двумя жертвами. И пока их не нашли. Но почему обоих убитых характеризуют как жестоких людей? Что дает нам этот факт?

Он сделал паузу, давая возможность высказаться остальным.

Все молчали.

– Пора начинать копать глубже, – продолжал Валландер. – Нам нужно еще очень многое узнать. Отныне все сведения, которые мы получаем по каждому из убитых, должны быть проверены и в отношении второго. Это возьмет на себя Мартинсон. Есть также целый ряд дел первостепенной значимости. Я имею в виду, во-первых, несчастный случай с женой Рунфельдта. Почему-то мне кажется, что это важно для расследования. Затем деньги, которые Хольгер Эриксон пожертвовал церкви в Свенставике. Этим я займусь сам. Придется кое-куда съездить. Например, к озеру в Смоланде, недалеко от Эльмхульта, туда, где утонула жена Рунфельдта. Как я уже сказал, вся эта история кажется странной. Может, я и ошибаюсь. Но нам нельзя оставить вопрос без ответа. Вероятно, также придется съездить в Свенставик.

– Где он находится? – спросил Хансон.

– В южном Емтланде. В нескольких милях от границы с Херьедаленом.

– Какое отношение имел Хольгер Эриксон к Свенставику? Ведь он родом из Сконе.

– Именно это нам и нужно установить, – сказал Валландер. – Почему он не пожертвовал деньги какой-нибудь местной церкви? Почему выбрал именно церковь в Свенставике? Что это значит? Я хочу получить ответ на свои вопросы. Должна же быть какая-то веская причина.

Валландер закончил, никаких возражений не последовало. Итак, надо продолжать искать иголку в стоге сена, зная, что результата можно добиться только долгой и кропотливой работой.

Совещание продолжалось уже несколько часов, когда Валландер решил сам поднять кадровый вопрос. Заодно он хотел обсудить и предложение Лизы о привлечении судебного психиатра.

– Хорошо бы нам дали еще людей, – сказал он. – Работы много, и она требует времени.

– Я возьму это на себя, – ответила Лиза Хольгерсон.

Пер Окесон молча кивнул. За все годы совместной работы Валландер никогда не слышал, чтобы Окесон повторял то, что уже было сказано. И хотя Валландер смутно представлял себе будущие обязанности Окесона в Судане, он думал, что это его качество там наверняка пригодится.

– А вот судебный психиатр, который станет совать нос в наши дела, по-моему, нам не нужен, – продолжал Валландер, когда вопрос о подкреплении был решен. – Я ничего не имею против Матса Экхольма: мы замечательно поработали летом, он очень нам помог. И хотя его вклад был не решающим, однако немаловажным. Сегодня положение дел иное. Я предлагаю выслать Экхольму основные результаты расследования и попросить прокомментировать их. И пока этим ограничиться. Если же ситуация резко изменится, мы можем снова вернуться к обсуждению данного вопроса.

Второе предложение Валландера также не встретило возражений аудитории.

Совещание закончилось уже после часа. Валландер не стал задерживаться на работе. От долгих дискуссий у него разболелась голова. Валландер поехал в центр и зашел в кафе. Во время обеда он попытался оценить, что же все-таки дало сегодняшнее совещание. Мысли его снова и снова возвращались к несчастью, которое в тот зимний день произошло на озере возле Эльмхульта, и, в конце концов, Валландер решил довериться своей интуиции. Пообедав, он позвонил в гостиницу «Секельгорден». Бу Рунфельдт был у себя в номере. Валландер попросил дежурного администратора передать Рунфельдту, что в два – начале третьего он подъедет к нему в гостиницу поговорить. Потом вернулся в участок. Мартинсон и Хансон были у себя. Валландер пригласил их в кабинет. Он поручил Хансону позвонить в Свенставик.

– Что мне спросить?

– Спрашивай о деле. Почему Хольгер Эриксон включил в свое завещание этот пункт? Почему передал деньги именно их приходу? Хотел искупить грехи? Тогда какие? Если станут ссылаться на тайну исповеди и прочее, скажи, что эти сведения помогут предотвратить совершение новых убийств.

– Что, прямо так и спрашивать про отпущение грехов?

Валландер расхохотался.

– Примерно так. Узнай, что сможешь. А я поеду с Бу Рунфельдтом в Эльмхульт. Пусть Эбба закажет нам номер в гостинице.

Мартинсон, казалось, колебался.

– А что ты надеешься выяснить на озере? – спросил он.

– Не знаю, – честно признался Валландер. – Во всяком случае, поездка даст мне возможность пообщаться с Бу Рунфельдтом. Я не могу отделаться от ощущения, что он скрывает от нас какие-то важные сведения и что получить их можно только, проявив определенную настойчивость. Мы продолжаем двигаться по поверхности. А надо пробиваться внутрь. Может быть, найдем кого-то, кто помнит этот случай. Я вас вот что попрошу сделать. Позвоните в Эльмхульт, в местное отделение полиции. Напомните им события десятилетней давности: женщина провалилась на озере под лед. Точную дату можно узнать у дочери, она тренер по баскетболу. А я вам оттуда позвоню.

Валландер шел к машине, преодолевая сопротивление ветра. Он направлялся в «Секельгорден». У стойки администратора на стуле сидел Бу Рунфельдт и ждал его.

– Возьмите теплую одежду, – сказал Валландер. – Мы сейчас кое-куда съездим.

Бу Рунфельдт неприязненно посмотрел на него.

– Куда вы собираетесь?

– Расскажу в машине.

Вскоре они выехали из Истада.

Но о цели их поездки Рунфельдт узнал лишь, когда они проехали поворот на Хёэр.