Текст книги "Замок Фрюденхольм"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 36 страниц)

69

В октябре радио сообщило, что война с Россией в основном закончена. Вот-вот весь огромный советский фронт будет разгромлен. Колоссальной военной машине нанесен смертельный удар. Последняя военная опора России разбита, Европа освобождена от большевистской опасности.

– В Берлине царит приподнятое настроение, – сообщило радио.

По датскому радио звучал голос немецкого фюрера:

– Сегодня я уже имею право сказать, что противник разбит и никогда более не оправится!

А жизнь шла своим чередом. Жители вокруг Фрюденхольма копались в своих садах. Начались заморозки, и георгины завяли. Только золотые шары, да астры, да маленькие розы без запаха еще цвели.

Как это ни странно, но садик Эммы был вскопан и приведен в порядок раньше всех остальных. Как старая женщина могла управиться одна? Никто не видел, чтобы она работала, но все было в порядке, морковь выкопана, дрова убраны в сарай, изгородь из бирючины красиво подрезана. Какие-то чудеса творились у этой восьмидесятилетней женщины. Поистине можно было подумать, что ей помогают сверхъестественные силы. Ее встречали в магазине^ где она требовала свой паек сигарет. А когда Эмма начала курить? Это никого не касается. У нее на это такое же право, как и у всех других! Старикам ведь полагается не меньше, чем всем остальным!

У старого Якоба Эневольдсена не было никаких затруднений с табаком. Он набивал свою обмотанную веревочкой и резинками трубку желтоглавом, собранным на поле, а желтоглав не такое нежное растение, как георгин, и не пугается первых заморозков. Якоб насушил большой запас, его хватит па всю зиму и даже на следующее лето, если война еще не кончится. Он создавал различные сорта табака, а один из них – с примесью мать-и-мачехи – считал своей высшей маркой.

Дел у Якоба было полны руки. Много хлопот доставляли очень беспокойные кавказские пчелы, приходилось обращаться в местное управление с просьбой о выдаче дополнительного пайка сахара. У него были куры кохинхинки китайского происхождения, огромного размера, ели они невероятно много и очень редко несли очень маленькие яйца. Он держал жирных коричневых хохлатых голубей, которые быстро размножались и которых он не намеревался резать. За сараем у него стояли ящики с меланхолично дрожавшими кроликами и бочка с водой, где отмывались грязные от ила болотные угри. Хлопот полон рот. Фруктовые деревья Якоба были в прекрасном состоянии, подрезаны, опрысканы, обмазаны, яблоки собраны вовремя, рассортированы и бережно уложены в ящики. Под ящиками он прятал гектограф, на котором вместе с Йонни Енсеном время от времени печатал маленькую газету для жителей округи.

Эта газета печаталась или размножалась на гектографе во многих местах. Сначала она называлась «Политический ежемесячник», позже получила название «Ланд ог фольк»[39]39
  Страна и народ (датск.).


[Закрыть]. По поводу выпуска этой газеты и иной деятельности, осужденной законом № 349 от 22 августа 1941 года, Министерство юстиции направило всем полицмейстерам циркулярное письмо:

«…Обращаем ваше внимание на то, что в полицейских округах происходит распространение брошюр, газет и тому подобных материалов коммунистического содержания, делаются рисунки или надписи на заборах, на стенах и т. п. такого же содержания, а также производится сбор денег и иных средств для коммунистических целей.

Полиция обязана контролировать, не ведется ли та или иная коммунистическая агитация в конторах выплаты пособий безработным, в народных кухнях и тому подобных местах…»

Полиция действовала очень энергично, большую помощь ей оказывало общество любителей бабочек, члены которого неуклонно исполняли завет короля о сохранении порядка и спокойствия в городе и в деревне и о лояльном отношении к тем, кто осуществляет власть. В Престё полиция выявила четырех преступников, которые распространяли печатные издания в конторе по выплате пособий безработным, в частности брошюру «Датские голоса»[40]40
  Первое подпольное издание компартии Дании.


[Закрыть], и вообще вели коммунистическую агитацию. Их приговорили к тюремному заключению от восьми месяцев до двух лет, но срок наказания, собственно, не имел никакого значения, поскольку после отбытия наказания они подлежали административному интернированию на неопределенное время. Из других городов доходили слухи об арестах и приговорах за агитацию, которую в нынешних условиях следовало считать коммунистической.

Так случилось, например, с молодым Теодором, сыном нового садовника в замке Фрюденхольм, которого почти можно было считать приближенным графа. Он работал учеником у торговца скобяными товарами в Нестведе, но с ним случилось несчастье, и он навлек позор на головы своих честных родителей. Он обвинялся решением государственного прокурора по особым делам от 17 ноября 1941 года о нарушении постановления № 254 от 9 июня 1941 года, а также закона № 219 от 1 мая 1940 года, параграф 2, п. 1, тем, что 2 ноября 1941 года, приблизительно в 16 часов на улице обратился к немецкому солдату со словами «How do you do»[41]41
  Как вы поживаете? (англ.).


[Закрыть], а также в том, что показал немецкому солдату коммунистическое воззвание. Обвиняемый ранее наказаниям не подвергался. В результате показаний обвиняемого, а также в результате установленных фактов суд счел доказанным, что обвиняемый в указанном в обвинительном акте случае обратился к немецкому солдату со словами «How do you do», а также показал немецкому солдату коммунистическое воззвание. Вследствие вышеуказанного и в соответствии с постановлением Министерства юстиции № 254 от 9 июня обвиняемый присуждается к наказанию, которое суд определил, учтя его юный возраст, в шестьдесят суток лишения свободы.

Случались вещи и похуже. На станции Мерн неизвестные подожгли два немецких железнодорожных вагона. В Юнгховеде разрушили пустой немецкий барак. В гараже в Аллерслеве вывели из строя автомобиль, принадлежащий немецкому вермахту. Кроме того, при транспортировке боеприпасов в Преете было украдено оружие и три ящика патронов.

Об этих эпизодах прямо в газетах не писалось. Можно было прочесть только о легкомысленном поведении некоторых безответственных элементов в Южной Зеландии, но слухи циркулировали по всей округе. Не замешан ли здесь Оскар Поульсен? Где он скрывается? Кто ему помогает? Не он ли является новоявленным хевдингом в округе?

На зеркальной витрине булочной Андерсена снова появилась надпись «Пекарь-коллаборационист», и хотя полиция обнаружила надпись, сняла фото и взяла на анализ краску, найти преступника не удалось. Не Оскара ли Поульсена эта работа? Не он ли распространяет напечатанные на гектографе коммунистические листки и тайно подбрасывает их в контору по выплате пособий безработным?

Учитывая опасность коммунизма для датской культуры, правительство, уполномоченное его величеством и с одобрения комиссии сотрудничества ригсдага приняло решение вступить в так называемый антикоминтерновский пакт – соглашение по общей борьбе с коммунизмом, которое ранее было заключено между Германией, Италией и Японией и к которому позже присоединились Испания, Маньчжоу-го и Венгрия. В тесном сотрудничестве с этими государствами Дания брала на себя обязательство принять меры по предупреждению коммунистической деятельности и всяческому противодействию ей.

В процессе совершения торжественной государственной акции в канцелярии рейха в Берлине, где был подписан пакт, датский министр иностранных дел заявил, что исход войны не может быть безразличен для Дании. Ее положительный исход решающим образом будет содействовать спасению европейских стран от внутреннего разложения. Вступление Дании в антикоминтерновский пакт и участие в общей борьбе с коммунизмом явилось естественным следствием той политической линии, которой датское правительство следовало до той поры. Задача ныне заключается в том, чтобы под руководством Германии и в соответствии с европейской культурой сохранить систему общих действий.

Радио сообщило, что после подписания пакта датский министр иностранных дел был принят Адольфом Гитлером.

– Дания стала страной, с которой считаются! – изрек пастор Нёррегор-Ольсен. – Нас признают частью европейского сообщества. И кто знает, не кладет ли это сообщество начало великому христианскому сообществу, предсказанному в священном писанин? Об этом можно сказать несколько слов в церкви и по радио: христианское сообщество народов. Тысячелетнее царство!

Доктор Дамсё отнесся к этому сообществу совсем не так оптимистически и изрыгал потоки брани при всяком удобном случае. Слушатели сходились на том, что доктору Дамсё следовало бы придержать язык. Кое-кому пришлось худо из-за необдуманных высказываний. Но вообще-то многие были согласны с доктором, хотя сами и высказывались более сдержанно. Рассудительные люди намекали, что им неприятен и пакт и сообщество с фашистскими государствами. А что будет дальше? Не примут ли и у нас закона против евреев? Учитель Агерлунд был среди тех, кто высказывал сомнения и огорчение по поводу международной репутации Дании.

Из Копенгагена дошли слухи о том, что там имели место демонстрации против участия страны в антикоминтерновском пакте. Причем демонстрировали не какие-нибудь хулиганы и смутьяны, нарушители закона, а студенты и образованные люди. Рассказывали, что двести студентов собрались перед дворцом Амалненборг, чтобы обратиться к королю и выразить свое сожаление по поводу того, что датское правительство подписало пакт. Студенты пели датский национальный гимн и норвежский национальный гимн «Да, мы любим эту страну». Они стояли и ждали, что король выйдет на балкон и выслушает их мнение. Но король не вышел. Тогда один студент выступил с речью перед закрытой дверью балкона:

– Ваше величество должны знать, что мы предпочитаем разделить судьбу норвежского народа, чем без сопротивления наблюдать, как Дания используется в целях, глубоко противоречащих нашей воле жить в свободной и управляемой народом стране. Мы надеемся, что доверие, которое в широких кругах нашего народа питают к вашему величеству, оправдается безоговорочным отклонением всех попыток нарушить данные обещания и признанием права датчан самим управлять в своей стране.

Короля не было видно. Зато появилась полиция и арестовала выступавшего студента. У демонстрантов было письменное обращение, которое они хотели передать королю, но это им не было разрешено. Полиция пыталась разогнать собравшихся. Говорили, что на площади было несколько тысяч человек.

Так говорили. Если бы король вышел на балкон и сказал несколько слов, тем бы дело и кончилось. Но теперь народ пришел в ярость; раздавались крики: «В Кристиансборг!», «Долой правительство!», «Долой Скавениуса!»[42]42
  Эрик Скавениус (1877—1963) – датский политический деятель, с 1940 по 1943 г., занимая пост министра иностранных дел, сотрудничал с оккупационными властями.


[Закрыть]. Демонстрация росла. Перед Министерством иностранных дел толпа тоже пела датские и норвежские национальные гимны. Угрожала и кричала. Полиция разгоняла демонстрантов, но они снова собирались. До позднего вечера продолжались демонстрации в центре города.

Слухи ползли. Говорили, что во многих провинциальных городах также происходят беспорядки и демонстрации. Об этом говорили в автобусе, в магазине и в историческом кабачке. По вечерам люди слушали последние новости по радио, но о демонстрациях ничего не говорилось.

70

Мариус Панталонщик умерщвлял к рождеству своих гусей. Он брал их одного за другим, зажимал между коленями и, держа за клюв, вонзал спицу через ухо в мозг. Это был наилучший метод умерщвления.

Его жена ощипывала птиц, пока они еще были теплые, отделяя пух от пера; она делала это ловко, пальцы у нее были быстрые. Мариус работал медленнее. Она слышала, как он возился в сарае, ругался и проклинал гусей. В комнате радио громко объявило рождественское пение ангелов.

Каждый раз, когда Мариус приносил мертвого гуся в пивоварню, жена выговаривала ему: «Не держи в руках окровавленную птицу, когда утираешь нос! Посмотри, на кого ты похож».

Гуси стоили дорого. Птица не подлежала рационированию. Перо и пух для теплых перин и спальных мешков также находили хороший сбыт среди защитников европейской культуры в русские зимние холода.

Москва еще не была взята, Ленинград – тоже. Армии на Востоке после своих «бессмертных и никогда ранее в мировой истории не виданных побед» против «опаснейшего врага всех времен» вынуждены были в связи с внезапным наступлением зимы от маневренного ведения войны перейти к позиционному. Мороз на некоторое время спас Москву, сообщало радио. Окончательный ее разгром пришлось отложить на короткое время. Немецкие войска займут теперь наиболее благоприятные позиции на различных участках фронта и перейдут на зимние квартиры. Но подождите весны! Русский вопрос будет решен немецким вермахтом в будущем году – так гласили официальные сообщения.

Стояла третья суровая зима. Никогда еще датчане не видели ничего подобного. Кое-кто считал, что во всем виновата артиллерия. Но учитель Агерлунд был уверен, что тут играют роль солнечные пятна. В газетах нельзя было писать о холоде, но люди его здорово ощущали.

– Наша экономика испытывает трудности, общее настроение несколько подавленное, – сказал «отец Дании» премьер-министр, в канун нового года. – Мы счастливы, что война нас не затронула. Но все же мы ощущаем ее в нашей стране и вот скоро уже два года живем под военной оккупацией иностранной державы. К счастью, оккупация осуществляется с учетом наших интересов. Оккупационные власти внимательны и предупредительны в отношении нас. Но этого недостаточно. Необходимо также беспрекословно подчиняться этим властям и избегать конфликтов и столкновений. Правительство и ригсдаг по-прежнему существуют, они стоят на страже интересов народа и делают все, что в их силах, чтобы охранять интересы народа. Естественно, что ситуация вынуждает принимать такие политические меры, которые отличаются от принимаемых в обычное время, однако это не должно вызывать бесцельных демонстраций, как это, например, имело место, когда триста-четыреста молодых людей, явно не понимая, что они делают, демонстрировали на улицах. К этому следует добавить, что распространение слухов, источником которых, совершенно очевидно, являются иностранные радиопередачи или коммунистическая пропаганда, недопустимо. Датскому народу следует направить свои усилия на более насущные вопросы.

Датский народ читал проверенные цензурой газеты и слушал комментарии по радио. Никто не должен был сомневаться в том, что в этом году судьба Европы будет решена на последующие тысячу лет. И не только Европы, но и всей планеты. В войну вступила Япония. Америка тоже. Газеты сообщали, что президент Рузвельт пассивен, ленив и вообще недалекий человек. В газетах появлялось вообще много странного и неожиданного. В маленьком местном рекламном листке в приходе Фрюденхольм было помещено, например, объявление пекаря Андерсена:

«Признавая, что в руководстве своей торговлей мне следовало проявить большее чувство гражданственности, настоящим прошу жителей прихода простить мне мои заблуждения. В будущем я буду вести свое дело абсолютно честно и надеюсь вновь заслужить доверие уважаемых покупателей.

С уважением

Е. Андерсен, пекарь».

Из этого объявления можно было понять, что пекарь Андерсен прекратит выпекать нюрнбергские пряники, гамбургские картофельные торты и сухари для немецкого гарнизона в Преете. Ему, наверное, надоело постоянно видеть надписи на витрине своей лавки и слышать, как дети на улице кричат ему вслед «пекарь-предатель». Но вообще-то в таком общественном покаянии надобности не было, ибо пекарь не растерял своих покупателей и его дело не потерпело ни малейшего ущерба. На несколько миль вокруг другой пекарни не было, а людям нужен хлеб. К тому же многие были в долгу у пекаря в эту тяжелую зиму и зависели от его расположения.

Поместить это объявление, по-видимому, вынудили его религиозные убеждения и фру Андерсен. Супруга Андерсена всегда была очень верующей, состояла членом швейного кружка, собиравшегося за кофе в пасторской усадьбе, а после несчастья с дочерью муж тоже начал по воскресеньям ходить в церковь. Все это прекрасно, можно разными путями прийти к богу, и каждый находит для себя свой путь. Но новая меховая шубка, в которой прогуливалась фру Андерсен, не была ни скромной, ни покаянной.

Что же касается общения с немцами и приглашения их к себе в гости на чашку чая, то старый учитель Тофте был ничуть не лучше пекаря Андерсена. Многие видели, как немецкий солдат в военной форме, в шлеме, с винтовкой и полной выкладкой входил в дом Тофте. Учитель Агерлунд наблюдал за этим из окна школы и при случае выражал свое удивление и неудовольствие. А Тофте ссылался на господа бога, который в подобных же условиях общался с фарисеями и коллаборационистами. Но грундтвигианское свободомыслие тоже должно иметь границы.

Новый знакомый Тофте – малорослый немецкий солдат. Однажды он заблудился. Жители, к которым он обращался за помощью, нарочно посылали его не в ту сторону. Шестнадцатилетний парнишка, худенький, узкоплечий, совсем выбился из сил, продрог и готов был расплакаться. Винтовка валилась у него из рук, снег запорошил глаза. Тофте привел его к себе, отогрел, а фру Тофте угостила чаем.

Солдата звали Гюнтер Сульцберг, он был родом из Магдебурга. Воспитанный в Союзе гитлеровской молодежи, Гюнтер имел определенное представление об отсталом мире за пределами национал-социалистской Германии. Его учили, что датчане – народ германского происхождения, пришедший в упадок под гнетом европейско-британского господства. И вот этот маленький народ хорошего происхождения должны были спасти немецкие братья. Гюнтер видел фильм, в котором немецкие солдаты раздавали хлеб голодающим датским детям и благодарные толпы людей в Копенгагене приветствовали национал-социалистских освободителей.

Он пришел в изумление, увидев, что Дания – зажиточная страна, с прекрасными дорогами, красивыми домами и искусно разбитыми садами. Он видел чудесные колбасы, окорока и свинину в магазинах, райские пирожные с кремом и пышные булочки. Паромы и железнодорожные поезда были чисты и удобны. Гюнтер Сульцберг нигде не видел признаков упадка. Люди не были одеты в лохмотья, и голодающие дети не вымаливали милостыню у немецких солдат.

И он отнюдь не ощущал благодарности датского народа. Его не приветствовали. Напротив, молодого освободителя встречали кислой миной и презрительным пожатием плеч. Его форма отталкивала от него людей. Он ходил среди датчан, точно прокаженный. Они не хотели понимать его язык, не хотели отвечать на его вопросы, не видели его и не желали обращать на него внимания.

И вот впервые солдат сидит в датской семье, его обогрели и приняли, как друга. Иисус, окруженный детьми, кротко взирал на него со стены. Старый Грундтвиг на гравюре, висевшей над комнатным органом, слушал псалом в церкви Вартов. Многочисленные цветы фру Тофте прекрасно себя чувствовали на подоконниках, несмотря па морозную погоду. Серая полосатая кошка довольно мурлыкала на диване. В комнате пахло лавандой, повсюду были разбросаны вязаные салфеточки и вышитые подушки. Ружье солдат оставил в передней, и оно оттаивало рядом с зонтиками супругов Тофте.

Тофте говорил по-немецки с мягким датским акцентом, смягчая строгие грамматические требования и суровые правила по расположению глагола в придаточных предложениях. Молодой немец с изумлением слушал, как свободно Тофте говорит на его трудном родном языке. Шестнадцатилетний юноша слушал речь старого учителя, и она казалась ему удивительно поэтичной и глубокой, хотя разговор шел о самых обычных вещах. Он почувствовал, что попал к культурным людям, которые знают иностранные языки. Шкафы были полны книг. На стенах висели хорошие картины. Скрипка и комнатный орган под портретом Грундтвига свидетельствовали, что здесь занимаются музыкой.

– Разрешите узнать вашу профессию, – без обиняков спросил немец.

– Я учитель, – ответил Тофте. – Теперь на пенсии. Здание, которое вы видите там, школа.

Солдат посмотрел в окно на большое новое здание.

– О, построена в современном стиле! Это частное или общественное учебное заведение?

– Это городская школа.

– Обыкновенное начальное училище?

– Да.

– Неужели здесь действительно строят такие школы для деревенских детей?

– Да, это школа для детей округи. Собственно, ее собирались расширить, но во время оккупации, к сожалению, запрещено новое строительство.

– Потрясающе, – восхищался немец, – Такая школа в деревне!

– Но главное-то всегда в том, как ведется преподавание в школе, – продолжал учитель. – Важно, чтобы оно было не мертвой догмой, а давало знание жизни. Не было дрессировкой, оранжерейным воспитанием, чтобы учеба не имела единственной целью получить в будущем кусок хлеба. Но чтобы оно помогло детям вырасти настоящими людьми, с определенными требованиями к жизни, культуре, свободе, с ненавистью к насилию.

Что мог думать обо всем этом шестнадцатилетний гитлеровец? Тофте рассказал ему о высшей народной школе, о кооперативном движении, о простой и радостной деятельной жизни на земле. По преподанным немцам правилам ведения бесед с населением юный Гюнтер Сульцберг должен был непрерывно задавать вопросы, а он надолго задумался о словах Тофте и нашел датский образ жизни полным загадок.

– Свобода для всех людей, равное достоинство для дворцов и хижин!

– Merkwürdig, – проговорил Гюнтер Сульцберг. – Ganz merkwürdig![43]43
  Удивительно, просто удивительно (нем.).


[Закрыть]

Фру Тофте не говорила по-немецки. Гюнтеру казалось, что она похожа на прекрасную старинную гравюру. Маленькая худенькая женщина с тонкими руками и добрыми морщинками; ее черное платье с белым вышитым воротником заколото маленькой мозаичной брошкой. У матери Гюнтера в Магдебурге была похожая брошь. Фру Тофте с состраданием смотрела на маленького солдата. Боже мой, ребенок, школьник! Зеленая военная форма была слишком велика для него. Она бы охотно потрепала его по щеке, но боялась обидеть.

Гюнтеру Сульцбергу очень хотелось заговорить с ней по-датски. У него был «Soldaten-Sprachfuhrer» – маленький немецко-датский разговорник со словами и фразами первой необходимости. Он выучил несколько фраз наизусть, но никак не мог произнести их перед фру Тофте.

«Если ты гаваришь все, ты нечего бояться! Если солжешь – будешь тебя расстрелять! Ти лжешь! Где есть касса? Я конфисковать денег! Руки вверху! Вынуть все карманы! Снимаеть сапоги!»

Он чувствовал, что все это не подходит к данному случаю. Он был и растерян и растроган.

Вдруг у него вырвалось:

– Почему датчане нас ненавидят?

– Датчанам не свойственна ненависть, – сказал учитель Тофте. – Датчане – мирные люди, они дружелюбно относятся к иностранцам. Дания после 1864 года не воевала. У нас нет ни одного человека, пережившего войну. Хорошо, когда люди не знают, что такое война.

– Но война необходима, – возразил немец.

– Нет, необходим мир. Материальное благополучие и чувство собственного достоинства, что выгодно отличает малые скандинавские страны от некоторых великих держав, есть результат мира.

– Но мы же освободили эту страну!

– Ах, если бы вы могли освободить самих себя!

– Мы пришли сюда как друзья. Но все смотрят на нас злыми глазами. Все нас презирают. Мы ведем себя прилично, вежливо, а встречаем холодность и молчаливую насмешку. Думаете, мы этого не замечаем? Почему датчане нас презирают! Разве мы не люди? – У юноши в глазах стояли слезы.

– Мы все люди, – ответил Тофте. – Никто не имеет права презирать других людей. Хотя датский народ с божьей помощью достиг более высокой ступени просвещения и свободы, мы не должны смотреть свысока на тех, кого история оставила на задворках. Наоборот, мы должны протянуть им руку помощи.

– Вы, во всяком случае, обошлись со мной очень по-дружески, – сказав это, Гюнтер тут же раскаялся, ему следовало бы ответить лучше и поставить вещи на свое место. В голове у него был полнейший хаос. Его представления и понятия спутались, он покраснел и никак не мог найти нужных слов.

– Я понимаю, что датчане – люди высокой национальной сознательности, – сказал он после паузы.

– Не всегда.

– Wieso, что значит «не всегда»?

– Мы не думаем ежедневно о том, что мы датчане. Само собой разумеется, что мы датчане. И нет никакой необходимости торжественно заявлять о своей датской национальности. Мы скромный народ, и нам чужды церемонность и напыщенность.

– Но нужно же сознавать свое нордическое происхождение.

– Если у человека здоровые зубы, он о них не думает. И только когда начинается зубная боль, он осознает, что у него есть зубы. В Дании мы не бьем себя в грудь и не заверяем, что мы датчане. Мы это осознаем только тогда, когда посягают на наше национальное достоинство.

И датский учитель рассказал гостю о Хольгере Датчанине, символе спящей нации, которая с трудом пробуждается, когда Дании грозит опасность. Другим народам, которые страдают постоянной бессонницей от национальной зубной боли и национального флюса, нужны бодрствующие символы. Доброе спящее сердце Хольгера Датчанина нужно понимать как признак здоровья.

– Это очень интересно, – вымолвил немец.

Старый Тофте рассказал о том уроке, который Дания вынесла пз поражения 1864 года; проиграв войну, она выиграла морально. Богу было угодно, чтобы мы не возгордились, чтобы отдали все силы делу мира, даже поражение послужило нам на пользу.

– Я не понимаю, как поражение может быть на пользу?

– Вы научитесь это понимать, – ласково сказал Тофте.

– Мы никогда не потерпим поражения!

Немец взглянул на часы, поднялся и затянул ремень. Ему пора уходить. Он совсем забыл о времени в теплой комнате. Он выпрямился и щелкнул каблуками.

– Сердечно благодарю вас! Вы были очень добры ко мне, я этого никогда не забуду.

– Следите за дорогой, чтобы опять не заблудиться, – напутствовал учитель. – Когда дойдете до молочного завода, сверните по шоссе налево.

Солдат вышел в переднюю, повесил ружье на плечо и сказал:

– Извините, господин профессор. У меня к вам просьба. Нельзя ли мне еще как-нибудь посетить вас?

– Я не профессор, – сказал Тофте. – Пожалуйста, приходите выпить чаю и побеседовать о разных вещах.

– Я могу прийти вечером, когда темно, если вам неприятно, что меня увидят.

– Приходите и днем.

– Я вам очень благодарен.

Солдат направился к молочному заводу. Военная шинель мешком висела на его узких плечах. Пошел снег.