Текст книги "Замок Фрюденхольм"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

45

Ночью Мартина разбудил шум в коридоре.

– Нет! – кричал кто-то. – Нет! Нет! Не хочу! Отпустите меня!

Снова шум и снова крики:

– Пустите меня! Пустите! Нет! Свинья! Глупая свинья! – Как будто там боролись с пьяным. – Дьявол! – Дверь захлопнулась, и воцарилась тишина.

На койке лежала грубая простыня и грязное серое шерстяное одеяло. Подушки не было, а от соломенного тюфяка исходило зловоние. Мартин не страдал бессонницей, он крепко заснул, но его разбудил шум в коридоре. Кто-то постучал в стену. Он ответил стуком. Но стучали явно по какой-то системе. Мартин не понимал. После нескольких тщетных попыток сосед прекратил стук.

В шесть часов зазвонил звонок и дверь загремела. В камеру бросили одежду.

– Вставать! Быстро!

«Допрос, согласно конституции, – подумал Мартин. – Наконец-то».

Через несколько минут появился худой надзиратель с серым лицом.

– Горшок и плевательницу! – крикнул он.

– Что с ними делать?

– Проснитесь же! Возьмите горшок в одну руку, плевательницу в другую! Выходите! Смотрите вниз, я вам сказал! Не оборачивайтесь!

Оба предмета следовало выносить в уборную и выливать их содержимое в раковину. Тут же заключенный имел возможность справить свою нужду. Уборные помещались в железных клетках. Надзиратель стоял у клетки и следил за заключенным сквозь решетку. Смотрел на часы и по истечении нескольких минут отрывал от ролика кусочек бумаги и протягивал через решетку.

– Ну, все!

– Откуда вы знаете?

– Выходите, не задерживайтесь.

– Мне нужно еще бумаги.

– Достаточно. Больше не получите! Бумагу надо экономить!

На обратном пути Мартин увидел, как из одной камеры выбросили окровавленный матрац.

– Что глазеете! Смотрите вниз и идите быстрее!

– Что произошло ночью? Я слышал странный шум.

– Ничего не произошло. Молчите!

Немного погодя принесли завтрак. Ломоть хлеба и маленький кусочек масла. Кружка была наполнена суррогатом чая, приятно пахнувшим морковью.

– Когда мне дадут мыло?

– Вы должны были взять мыло с собой. Здесь вам не гостиница.

– Когда я могу поговорить с инспектором?

Надзиратель не ответил. Дверь захлопнулась.

Через час дверь снова открылась.

– Встаньте! Возьмите пиджак! Вас переводят!

– Прошло более двадцати четырех часов с тех пор, как меня арестовали, – сказал Мартин, – Срок допроса, согласно конституции, истек. Учтите, вы держите меня незаконно.

– Идите и молчите!

Его отвели на следующий этаж и заперли в камеру, где уже находились двое мужчин, занятых изготовлением прищепок для белья. Как только дверь открылась, они сразу же вскочили и встали спиной к окну. Камера – копия той, в которой Мартин провел сутки, – была обставлена тремя табуретами, так что все могли сидеть. Когда дверь закрылась, заключенные вежливо поздоровались с Мартином и представились. Один – растлитель малолетних, другой – взломщик. Оба молодые люди. Они рассказали, что им обоим остается отсидеть еще два месяца. В августе их выпустят, это хорошая пора, они еще успеют насладиться летом.

– Жаль, что ты не совершил никакого преступления, – сказал Мартину растлитель малолетних.

– Откуда ты знаешь, что я не совершил никакого преступления?

– Разве ты не коммунист?

– Коммунист. А здесь много коммунистов?

– А ты не знаешь? Пятеро.

– Откуда вам это известно?

– Мы знаем все, что делается в этом доме.

– Каким образом?

– О, разными путями. Слушаем. Ты этому тоже научишься.

– Может быть, вы знаете, кто эти коммунисты?

– Нет, ты слишком многого требуешь.

– Где они?

– На втором этаже. Их забрали раньше тебя.

– Вы их видели?

– Мы видели их на прогулке. Один из них, наверно, не датчанин, он говорит с иностранным акцентом.

Вот и все, что узнал Мартин. Заключенные взялись за свои прищепки. Они работали сдельно и получали несколько эре за тысячу прищепок. Мартин пододвинул свою табуретку к столу и стал им помогать. Две дощечки скреплялись маленькой стальной пружинкой, это было нетрудно.

– А вы знаете, что делается на свете? Как дела на фронтах?

– Германия начала войну с русскими. Поэтому-то вас и взяли.

– Меня забрали вчера рано утром. Я не в курсе. Что еще слышно о ходе войны? Как обстоят дела?

– Немцы везде наступают.

– Меня еще не вызывали на допрос, а прошло уже более двадцати четырех часов.

– И не рассчитывай, что вызовут, – сказал взломщик. – Ты же ничего не сделал. Тебе и защитника не дадут. Тут нечего защищать.

– Это невозможно, незаконно.

Взломщик засмеялся.

– Теперь делается столько незаконного. Не так-то легко во всем этом разобраться. Но вас жаль!

– А вы не заметили немцев в тюрьме?

– Нет, немцев здесь нет.

Несколько часов Мартин провел с уголовниками. Было приятно побеседовать с приветливыми людьми. Он наловчился делать прищепки. Вместе они наготовили их целую кучу и подсчитали, что получат за них несколько эре.

Снова послышалось звяканье ключей в двери. Оба уголовника вскочили и стояли навытяжку. Мартин не пошевельнулся на своем табурете.

– Мартин Торвальд Ольсен! Наденьте пиджак и идите!

– Куда?

– Быстрее! Вас отправляют в Копенгаген.

Мартин медленно поднялся и медленно стал надевать пиджак. Затем подошел к уголовникам.

– Прощайте, спасибо за компанию! Рад был познакомиться с хорошими людьми!

А худому надзирателю он сказал:

– Это первые воспитанные люди, которых я встретил в вашем заведении!

– Заткните глотку! И пошевеливайтесь!

– Прощайте, желаю вам всего хорошего! – сказал Мартин.

Оба уголовника по-прежнему стояли навытяжку.

– Прощай, и тебе всего хорошего! – проговорил растлитель малолетних.

– Держи хвост трубой! – сказал взломщик.

– Молчать, черт вас возьми! – крикнул надзиратель и захлопнул дверь.

Он повел Мартина по железной лестнице и по дороге пе преминул раза два толкнуть его. Зеленый полицейский автомобиль, величиной с автобус, под охраной вооруженных полицейских въехал во двор. Заключенных по одному сажали в машину, каждого между двумя полицейскими. Всего пять заключенных и десять полицейских. Полицейские как воды в рот набрали.

Среди заключенных Мартин увидел двух товарищей из Престё; один из них, рабочий Адольф, – председатель партийной ячейки, другой – плотник и кассир в ячейке. Двое других были батраки из Бельдринге и Юнгсховеда, причем один поляк. Их, как и Мартина, забрали в воскресенье утром. Никому из них не предъявили обвинения.

– Куда нас везут? – спросил Мартин своих двух вооруженных стражей.

Они не ответили.

– Алло! Куда мы направляемся?

Молчание.

– Они глухонемые, – сказал товарищ из Престё.

– Возможно, они понимают только немецкий язык, – предположил Мартин.

– Я знаю одну собаку, она слушается, только когда к ней обращаются по-немецки, – сказал батрак из Юнгсховеда.

– Эти не так умны. Они ничего не понимают.

Полицейские краснели, хмурились, но упорно молчали. Было ясно, что им приказано молчать. Никаких разговоров с арестованными, никаких дискуссий, никаких объяснений!

Заключенные развлекались, издеваясь над немыми стражами.

– Специально подобранные экземпляры, – громко сказал Адольф. – Это видно по их физиономиям: низкие лбы, скошенные затылки, квадратные подбородки, близко посаженные глаза, взгляд исподлобья. Таких подбирают для грязной работы, их удобно использовать, они ни о чем не спрашивают.

Поездка несколько отвлекла арестованных от мыслей об их положении. Они свободно беседовали друг с другом среди молчавших полицейских, любовались южнозеландским ландшафтом, смотрели на зеленые холмы, засеянные поля, леса, каменные ограды, цветущую бузину. Стоял погожий летний день. Неужели страна подверглась бы опасности, если бы кто-либо из полицейских сказал им, куда их везут?

Их привезли в Полицейское управление в Копенгагене. В то странное здание, о существовании которого никто из них не знал. Немой эскорт привел их в штаб, где в течение многих лет в секретных отделениях и кабинетах подготавливалась охота на них. Жителям Престё, Бельдринге. Фрюденхольма и Юнгсховеда удалось познакомиться со своеобразными особенностями этого здания. А сравнить его можно было только с пресловутым лабиринтом, созданным архитектором Дедалом в древнем Кноссе, таким запутанным, что даже сам строитель не мог найти из него, выхода и вынужден был приделать себе искусственные крылья, чтобы выбраться из своего творения.

Пятерых заключенных сгрузили в одном из античных дворов, и немые вооруженные полицейские передали их другим полицейским, которые повели их через римские катакомбы, греческие перистили и критский лабиринт в большую контору, где обстановка напоминала декорации к опере «Волшебная флейта».

Здесь звонили телефоны, стучали пишущие машинки, полицейские с бумагами бегали взад и вперед. Вновь прибывшим пришлось подождать. Затем их пересчитали, установили их личность, сличая множество листков и карточек.

– Вы рабочий Мартин Торвальд Ольсен? Пожалуйста, сюда!

Толстый краснолицый полицейский втолкнул его в комнату рядом. Мартин решил, что он наконец-то встретится с судьей. Срок этой встречи истек уже много часов назад. Он, конечно, будет протестовать. Ему было неприятно от того, что он не умыт и небритый.

– Выньте все из карманов!

– Полицейские уже забрали все, что у меня было в карманах. Я бы хотел получить свои вещи обратно.

– Это исключается. Есть у вас еще что-нибудь?

– Нет.

– Поднимите руки! – Толстяк засунул рукп в карманы Мартина и ощупал его. – Ну, вот сюда!

– Нельзя ли здесь умыться? Целых двадцать четыре часа я не мог получить куска мыла.

– Мы не держим здесь мыла для всяких! Идите!

Идя по длинным коридорам, Мартин видел других заключенных, которых вели усталые и раздраженные полицейские. Он слышал, как некоторые заключенные говорили между собой по-немецки. Это были эмигранты – немецкие евреи, коммунисты или социал-демократы, которые, поверив обещаниям властей, добровольно явились в полицейское управление. Теперь их в последний раз пересчитывали и регистрировали, чтобы затем отправить на границу и выдать гестапо.

Мартина заперли в одном из так называемых шкафов Полицейского управления – нечто вроде телефонной будки, со всех сторон и сверху огороженной решеткой, с маленьким сиденьем внутри.

«Черт подери! – подумал он, – Неужели это происходит в современной Дании? Неужели одинаково обращаются с преступниками и с теми, кого лишь подозревают в преступлении?»

Времени для размышлений у него было достаточно. Он сидел в маленькой будке, точно запертый в уборной, задыхаясь от жары. Сидел в воскресном костюме, неумытый, истекающий потом. А время шло. Может быть, о нем забыли?

46

Прошел понедельник, а защитник Мартина ничего не сообщал Маргрете. Почтальон не принес письма, и она подумала, что, может быть, позвонят по телефону к хозяевам.

Она направилась к ним, чтобы поговорить об этом. В дверях ее встретила толстая Элли – молчаливая и враждебная. Позади нее появился Енс Ольсен, очень смущенный и расстроенный. Он вынужден сказать правду. Он не желает, чтобы его телефоном пользовались для всяких таких вещей. И когда он в свое время сдал квартиру Мартину, он вовсе не рассчитывал, что в его собственный дом будет врываться полиция.

Маргрета не сразу поняла, о чем он говорит. Его собственный дом? Но ведь они платят за квартиру. Не собирается ли он им отказать?

Нет, конечно. Это даже запрещено законом о найме квартир. Енс Ольсен соблюдает законы. Он никому не причинит неприятности. О нем нельзя сказать, чтобы он желал зла соседу. Но лучше, если Маргрета не будет больше приходить к ним. Он не смеет разрешить ей говорить по телефону. И не может ли она покупать молоко в другом месте? Хотя бы временно? Енсу Ольсену очень не хотелось бы, чтобы на него пало подозрение в соучастии.

– Соучастии? В чем?

– Не знаю, что сделал Мартин, и не хочу знать! Не хочу чтобы меня в это дело впутывали.

Маргрета направилась к себе, а Енс Ольсен осторожно оглядывался вокруг. Не выследил ли кто их? Времена теперь опасные. Нужно быть осторожным. А у тебя же маленький ребенок, Элли! Твой долг думать о ребенке. Ты несешь за него ответственность.

Жители отсиживались в своих домах и не желали ни во что впутываться. Они избегали встреч с Маргретой. Но из окон следили за ней. Вон она идет. Интересно знать, куда? Наверно, к Йоханне. Да. Оскар ведь скрылся. Он и раньше имел неприятности с полицией – когда вернулся из Испании. Где-то он скрывается? Неужели он воображает, что может жить в лесу, как какой-нибудь хёвдинг? Проголодается – выйдет!

– Эти люди сами во всем виноваты, – сказал Расмус Ларсен, – Если занимаешься подобными делами, жди расплаты. Мартин, наверно, долго просидит в тюрьме, и жена, конечно, будет просить о пособии. А вот с фру Поульсен дело обстоит иначе… Ее муж добровольно оставил свою работу, и я не считаю, что местное управление обязано оказывать ей помощь, пока Оскар Поульсен на свободе. Самое лучшее для нее обратиться в полицию.

Йоханна не знала, где скрывается Оскар. В то воскресенье, когда Роза прибежала предупредить его, у него с собой не было ни денег, ни продовольственных карточек. Он ушел с завода в рабочем комбинезоне. Как-то он выпутается… Йоханна совсем растерялась, она не привыкла жить самостоятельно и не знала, что ей делать. А на что жить, когда кончится недельная получка Оскара? Она неподвижно сидела на стуле, крепко прижимая к себе веснушчатого Вилли, как бы ища у него помощи.

Маргрета считала, что нечего впадать в уныние, все наладится. И, конечно, Йоханна получит пособие, если понадобится. Ты должна сказать, что муж тебя оставил! Да Оскар, наверно, скоро даст о себе знать. Он давно подумывал уйти в подполье, перейти на нелегальное положение, и у него, наверно, был какой-то план. Во всяком случае, хорошо, что он избежал лап полиции.

– Да , возможно, – сказала Йоханна. – Не знаю. Хуже всего эта неуверенность. Ты-то хоть знаешь, где Мартин.

– Нет, я не знаю, где Мартин.

К другим коммунистам округи полиция не заходила. Ей явно было ведомо, что Мартин и Оскар занимают руководящие посты в местной организации.

Вечером у дома Маргреты остановилась машина. Енс Ольсен и обе толстухи стояли у окон, прижав носы к стеклу. Что такое? Не приехали ли и за Маргретой?

– Нет, это доктор, – сказала Люси.

– Ну, значит, Маргрета заболела. Или кто-то из детей. Не наше дело. Главное – ни во что не впутываться. – Енс Ольсен и дочери таращили глаза.

– Я слышал, ваш муж арестован, – сказал доктор Дамсё Маргрете. – Я приехал сказать вам, что это большая честь для него. Я так считаю.

– Возможно, – ответила Маргрета.

Доктор пожал ей руку.

– Это большая честь! Но одной честью не проживешь. У вас четверо детей. Разрешите немного вам помочь.

– Я обойдусь.

– Конечно, обойдетесь. Конечно, государство не оставит вас в беде. Но мы же знаем, как медленно поворачивается государственная машина. А вам, наверно, сразу же понадобятся наличные. Может быть, вам придется поехать в Копенгаген. Может быть, нужно будет посоветоваться с адвокатом. Может случиться много непредвиденного. Возьмите-ка! – И доктор положил стокроновую бумажку на овальный стол.

– Нет, спасибо, – сказала Маргрета, – я не могу этого принять!

– Вы обязаны принимать все, что прописывает вам ваш врач! И не важничайте, – сказал доктор. – В стране свирепствует чума. Положение совершенно из ряда вон выходящее. Могут появиться непредвиденные расходы. Ради вашего мужа вы должны иметь немного денег наличными. Хорош бы я был, если бы не дал вам денег. Мы же, черт подери, земляки, и вы не должны смотреть на меня сверху вниз только оттого, что я не коммунист! Когда ваш муж вернется, мы все уладим. А если вам понадобится больше, сразу же обращайтесь ко мне!

– Спасибо, – сказала Маргрета. – Спасибо, конечно, мне придется поехать в Копенгаген. Я еще ничего о Мартине не знаю. Я беру эти деньги, спасибо.

– Не за что. Это чисто практическая мера, о которой я сразу подумал. Приходите или позвоните, если что-нибудь понадобится. Я очень хочу знать, как пойдет дело. Передайте привет вашему мужу, когда сможете. Может быть, он скоро вернется. То, что с ним произошло, возмутительно, это не может продолжаться, у нас же существуют законы и суд!

Из окон Енса Ольсена наблюдали за тем, как Маргрета проводила доктора до машины, как доктор пожал ей руку.

– Приходите, если вам что-нибудь понадобится, моя машина или телефон.

Енс Ольсен и толстухи глазели и слушали.

– Вообще-то он никогда не подает руки, – сказала Элли. – Странно.

Почтальон принес газеты. Победы немцев по всему фронту. Повсюду прорывы. «Дагбладет» щедро оформляла немецкие сводки: специальное коммюнике № 1, специальное коммюнике № 2, специальное коммюнике № 3. Через десять дней рейхсминистр доктор Розенберг будет говорить со всем миром из московского Кремля!

Датчане покупали различные газеты, но содержание в них было одинаковое. Большинство читало специальные немецкие сообщения в «Амтсависен». Пекарь Андерсен подписывался на «Дагбладет». Пастор Нёррегор-Ольсен читал то же самое в «Данмаркстиденде», а Расмус Ларсен – в «Социал-демократен». Мариус Панталонщик и Нильс Мадсен получали особую газету, которая лишь незначительно отличалась от остальных.

Ни одна газета не упомянула об охоте на коммунистическую партию и арестах датских коммунистов. То, что произошло, происходило неофициально. Но, возможно, статью под заглавием «Культурбольшевизм», написанную любителем литературы доктором Хорном в «Данмаркстиденде», можно было воспринять как привет его заключенным в тюрьму землякам – среди них были ведь и писатели, которых доктор-литератор терпеть не мог. Харальд Хорн писал в этой статье:

«Как политический фактор датский коммунизм не имел ни малейшего значения, он держался на иностранных субсидиях и питался хорошо подогреваемым недовольством народа. Чуждым телом, мелкой рыбкой колюшкой мелькал он в политическом пруду, и его вряд ли замечали крупные рыбы, представлявшие лицо народа. К чести датчан следует сказать, что коммунизм никогда их не соблазнял. Для этого у нашего народа слишком здоровая натура.

Теперь с коммунизмом покончено, осталась лишь ничтожная группка поклонников русского большевизма. Они продолжают игру. Жалкая горстка…»

– Посмотри-ка, что пишет Харальд! – сказал пастор Нёррегор-Ольсен, протянув газету жене. – Он смело говорит о том, о чем другие не решаются сказать. Смелые слова! Он мужественный человек.

– Хорошо написано: «колюшкой мелькал», – сказала жена, прочитав указанное место.

– Конечно. Харальд остроумен и резок. Он владеет пером. И обладает мужеством.

Пасторша читала дальше о книгах, не имеющих художественной ценности, о пьесах, лишенных действия, несценичных. Всему этому конец!

– Мартин Андерсен Нексе и другие мелкие чужеродные тела в датской литературе получили по заслугам! Да, Харальд берет на себя смелость расправиться с безбожным салонным большевизмом в литературе. Наконец-то он свернул шею антинордической, чуждой литературной моде, этой жалкой поденке.

– Говорят, среди арестованных коммунистов – Мартин Андерсен Нексе, – сказала пасторша.

– Будем надеяться, что говорят правду! Нексе – дрянная птица, пачкающая свое гнездо.

– Неужели он дошел до этого?

– Конечно. Он же заявил, что в Дании затхлый воздух.

47

Мартину Ольсену пришлось прождать в шкафу Полицейского управления почти три часа. В полдень полицейский вывел его оттуда и повел длинными извилистыми коридорами в контору, где его снова спросили об имени, работе и местожительстве.

– Когда мне предъявят обвинение? Когда со мной побеседует судья? Когда мне дадут защитника?

– Вам не надоело спрашивать? – устало сказал полицейский. – Я не могу вам ответить, я ничего не знаю.

– А почему нас арестовали?

– Не знаю.

– Я протестую против этого беззакония.

– Все протестуют.

Из конторы Мартина отвели в камеру, где все было круглое, за исключением четырехгранного ночного горшка. Дверь камеры с глазком в ней изгибалась дугой, задняя стена с зарешеченным окном красиво закруглялась и органически вписывалась в архитектурный ансамбль. Четырехгранный горшок красовался в маленькой нише полукруглой стены. Железная откидная койка прикреплялась на день к боковой стене. Помимо обычного инвентаря, в камере была еще маленькая грифельная доска и грифель, так что заключенный мог записывать свои мысли и снова стирать их. Чья-то гуманная рука положила ее на стол. Камера блистала чистотой.

Тюремный надзиратель, очень веселый человек, день-деньской распевал и насвистывал. Его можно было вызвать путем маленького приспособления у двери, похожего на часовую пружину, ударявшую по металлической пластинке. Вскоре Мартину принесли обед. Две рыбные котлеты и картофель в мундире. На деревянных ложке, вилке и ноже стоял штамп: «Полицейское управление». Этими орудиями нельзя покончить с собой, с их помощью не вырвешься из тюремных стен.

Рыбные котлеты распространяли зловоние. Мартин вызвал надзирателя и попросил унести их.

– Тра-ля-ля, господин аристократ привередничает! Ему не нравятся рыбные котлеты? Они не похожи на те, что делает мама? – сказал весельчак.

– Они воняют. В камере невозможно находиться. Уберите их!

– Лучшего у нас нет, господин привередник! Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Мартин заходил по камере. Шесть шагов вперед, шесть назад, дугообразные стены действовали на нервы, камеры должны быть четырехугольные! За дверью слышался несмолкаемый шум – без конца хлопали двери и лязгали ключи, веселый тюремщик свистел и напевал. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

После ужина другой надзиратель принес кусок мыла. Очень маленький кусок, жесткий, не мылящийся. Но все же было так приятно лечь в постель умытым. Мартину казалось, что он не мылся чуть ли не месяц. А прошло всего двое суток.

Только Мартин лег, как в стену застучали, он тоже постучал без всякой системы. Но потом ему пришло в голову выстукать мелодию «Интернационала»: «Вста-вай, про-клятьем за-клей-менный…» Ему ответили. Значит, сосед был товарищем. Сообща они выстукали целую строфу. Тихая вечерняя песня в камере Полицейского управления.

Наступило утро. Нужно было выносить горшок и плевательницу, идти гуськом в уборную, как принято в тюрьме. В Полицейском управлении клетка вокруг стульчака была круглая, так что служитель мог наблюдать сидящего со всех сторон.

– Тра-ля-ля, тра-ля-ля, – пел веселый надзиратель. – Три минуты прошло! Вставайте! – И протягивал через решетку паек бумаги.

После завтрака раздался приказ:

– Надеть пиджак! Вас переводят!

– Куда?

– Не знаю.

И по извилистым коридорам и винтовым лестницам арестанта повели вниз, во двор помпеянского стиля, где стоял наготове большой зеленый полицейский автомобиль. Сильные полицейские подсадили его туда, в эту тюрьму на колесах. Посреди машины был проход, а по обе стороны помещались узенькие клетки, куда человек втискивался с трудом и где он мог находиться только в сидячем положении. Окна в клетке не было, но сквозь щели в потолке пробивались лучи света и проходило немного воздуха. Вскоре Мартину стало трудно дышать, он никак не мог понять, куда его везут в этой клетке. Он был уже близок к обмороку от недостатка воздуха, когда машина остановилась и полицейские вытолкнули его во двор, окруженный высокими желтоватыми стенами.

– Где мы? – спросил он.

– В тюрьме Вестре.

Снова личный обыск и регистрация. Имя, место работы, местожительство? Год рождения? Мартину выдали опись денег и вещей, отобранных у него при прежних обысках, и попросили расписаться.

– У меня была еще пачка сигарет.

– Нет, сигарет не было.

– Значит, полицейские ее украли.

– Выбирайте выражения. Здесь воров нет.

Ему разрешили оставить при себе носовой платок и расческу. Все остальное было взято на хранение.

– А сигареты?

– Никаких сигарет не было.

– Идите! Сюда!

Лязгали ключи, хлопали решетчатые двери. В большой тюрьме было шумно и беспокойно. Перемещали заключенных, освобождая место для вновь прибывших. Свистели, звенели ключами, отдавали команду.

– Сюда! Поворачивайтесь!

Мартина заперли в ванную комнату синего цвета, с деревянными скамьями, множеством труб и кранов. Окно было заклеено синей бумагой для затемнения, и люди в комнате, освещенные синим светом, казались призраками. Его привели сюда не для того, чтобы он вымылся. Просто тюрьма была переполнена. Ванную комнату использовали в качестве камеры.

– Добро пожаловать! Садись! Откуда ты?

В синей комнате находилось пять человек. Рабочий-кораблестроитель, столяр, подсобный рабочий, писатель и моряк. Их привезли сюда из предварилки в Хельсингёре, и они пережили примерно то же, что и Мартин. Никаких обвинении. Никаких допросов. Грубость тюремщиков. Оскорбления. Придирки.

– Я встретил двух приятных людей, – сказал Мартин.

– Вот черт возьми!

– Один – растлитель малолетних, другой – взломщик.

– А приятных тюремщиков ты не встречал?

– Нет.

– И мы тоже.

За двое суток они познакомились с важной стороной общественной жизни Дании. Со скрытой ее стороной. Со шкафами в Полицейском управлении. С клетками в машине. С тупыми тюремщиками. С немыми полицейскими. С парадом горшков. С уборными за решеткой. С тюремными порядками. С тайными мерами безопасности, предпринимаемыми буржуазным государством для сохранения частной собственности. Шесть коммунистов с синими лицами обсуждали сложившуюся обстановку и находили подтверждение своей теории. Они говорили о политике, а каждый думал о своей семье. Все они были женаты, у всех дети. Чем все это кончится? Кому это нужно?

– Мы заложники, – сказал кораблестроитель. – Нас будут держать для немцев. Однажды наши датские власти бросят нас в пасть диким зверям: пожалуйста, возьмите этих коммунистов и оставьте нас в покое! Вот как. Нас принесут в жертву. Но откуда они узнали, что мы коммунисты? Откуда узнали наши имена? Все это было подготовлено заранее.

Арестовали не случайных людей. Из шестерых двое были председателями партийных организаций. Один писал статьи в «Арбейдербладет». Остальные – активисты профсоюзного движения. Полиция явно следила за их деятельностью, хотя она и была вполне законной.

– Нас должны вызвать в суд. Предъявить нам какие-то обвинения, – сказал Мартин.

– Они не могут нас наказать за то, что до сих пор было законным. Они запретили партию, а нас отпустят, предупредив, чтобы мы больше не занимались партийной деятельностью. Может быть, потребуют, чтобы мы являлись на поверку в Полицейское управление, – сказал моряк.

– Членов ригсдага они во всяком случае не тронут, – высказал свое мнение писатель.

– В других оккупированных странах их тронули.

– Да, немцы. Но датские власти не могут арестовать своих собственных членов парламента.

– Да брось ты верить датским властям! – прервал кораблестроитель. – Они делают, что им приказали. Слышали, как нам всем отвечали в Полицейском управлении: «Мы ничего не знаем! Мы выполняем приказ!»

– Да, но это полиция. А судьи? Суды же независимы, – сказал писатель.

– Интеллигентские предрассудки, – возразил кораблестроитель. – Пора тебе знать, товарищ, что мы живем в классовом обществе. Официальная власть – орган для угнетения одного класса другим. И хотя власть богатства в государстве буржуазной демократии осуществляется косвенно, она тем не менее существует. Азбучная истина, товарищ!

– Ты говоришь, как по писаному. Но можно ведь представить себе, что датские судьи и в нынешней исключительной обстановке откажутся жертвовать своими земляками. Можно рассчитывать и на то, что буржуазные Судьи могут быть людьми справедливыми, что они уважают конституцию, как люди и как чиновники.

– Думаю, что немцы дали датскому высшему классу и его чиновникам желанный предлог забыть о конституции, – сказал кораблестроитель.

Дверь в ванную комнату с шумом раскрылась, и появился полицейский в белом летнем кителе, казавшемся Синим в этой камере.

–Эрик Эгон Хест! – выкрикнул он.

– Я, – ответил кораблестроитель.

– Оле Свенсен!

– Я, – отозвался моряк.

– Выходите!

– Прощайте, товарищи! Не падайте духом!

Кораблестроителя и моряка увели, дверь захлопнули и заперли. Через десять минут увели писателя и подсобного рабочего.

– Похоже на то, что мы останемся здесь вдвоем, – сказал столяр Мартину, – В каждой камере должно быть двое.

– Прекрасно. Мы сможем продолжать дискуссию.

– Карл Артур Бек! Мартин Торвальд Ольсен! – выкрикнул тюремщик. – Идите передо мной! Один за другим! Глаза опустить вниз! Не разговаривать!

Держа равнение в затылок, они вошли в большой зал с несколькими рядами галерей, связанных друг с другом железными лестницами. Шум стоял, как в механическом цехе.

– Сюда! Вверх по лестнице! Стоп!

Столяра заперли в камеру, захлопнув за ним дверь со страшным грохотом.

– Дальше! Здесь! Стоп! Лицом к двери!

Служитель отдавал команду, как будто Мартин был целым полком солдат. Камера № 32!

Мартина втолкнули в камеру и заперли дверь.

Маленький, толстенький человечек поднялся с деревянной табуретки и испытующе посмотрел на Мартина.

– Здравствуйте, – сказал Мартин, – Извините, что обеспокоил!

– Никоим образом. Добро пожаловать. Пожалуйста, садитесь! Здесь, к сожалению, одна табуретка, но мы можем сидеть по очереди. Меня зовут Мадс Рам.

– Меня – Мартин Ольсен. Я рад, что наконец могу поговорить с адвокатом.

– Гм. Разве мы встречались раньше?

– Нет. Но я знаю тебя по газетам.

Адвоката Мадса Рама узнать было легко. Характерная голова с большим выпуклым лбом и умные живые глаза. Он был известен как защитник по политическим делам и как автор статей в «Арбейдербладет».

– Я читал твой фельетон «Черные силы».

– Да-а, было такое дело! Пройдет немалый срок, прежде чем мы снова сможем развлекаться подобными вещами. Но действительность сейчас более волнующа, чем какой-либо роман. Не правда ли?

– Правда!

– Я слышу, что ты не копенгагенец, откуда ты?

– Из Южной Зеландии, Фрюденхольм около Престё.

– Тебя оттуда и забрали?

– Да, в воскресенье утром. Мне кажется, что это было очень давно.

– Гм. Они взялись за дело основательно. И в провинции тоже! Фрюденхольм – это поместье, не так ли? Там, кажется, живет нацистский граф Розенкоп-Фрюденскьоль?

– Да.

– И вся округа кишит нацистами?

– Нет. В поместье, конечно, есть нацисты, но они не из нашей округи. А у нас двое – один богатый хуторянин, а второй полуидиот, прозванный Панталонщиком.

– Чем ты занимаешься?

– Я рабочий. Недавно меня выбрали председателем профсоюзной организации.

– У вас своя партийная организация во Фрюденхольме или вы входите в организацию в Престё?

– У нас своя маленькая организация.

– Оттуда забрали нескольких товарищей?

– Нет, не думаю. По-моему, меня одного. Они искали еще рабочего молочного завода Оскара Поульсена, но ему удалось уйти.

– Оскар Поульсен? Рыжий?

– Да.

– Его я хорошо знаю. Он был добровольцем в Испании.

– Ага.

– Гм, да. Я был его защитником. Копенгагенский суд приговорил его к обычным двум неделям. А министр юстиции Йеронимус из кожи вон лез, чтобы увеличить наказание испанским добровольцам. С добровольцами в Финляндии они так не поступали. Судья Сигурд Свенсен, фанатически ненавидящий коммунистов, тоже старался. У меня были с ним очень острые столкновения. Он мешал мне защищать по всем правилам Оскара Поульсена. Он держался очень важно, напыщенно и то и дело лишал меня слова. Дело кончилось тем, что я заявил протест и отказался .вести защиту, потребовав занести в протокол, что судья не дал мне возможности выполнить мой долг.