Текст книги "Замок Фрюденхольм"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

35

Элли, толстая дочь Енса Ольсена, родила ребенка в феврале, во время снежной вьюги, подобной которой никто не помнил. И ребенок был не мертворожденный, не урод, а со всеми пальцами на руках и на ногах, как и полагается нормальному ребенку. У Элли родилась девочка.

Выпало столько снегу, что под его тяжестью порвались телефонные провода. Енс Ольсен с трудом одолел занесенный сугробами небольшой кусок дороги до дома Мартина и Маргреты. И Маргрете пришлось подняться в два часа ночи принимать роды. Она почувствовала явное облегчение, узнав, что ее обеспокоили только из-за Элли. Когда раздался стук в дверь, она сначала испугалась. Мартина не так легко разбудить, а сама она открыть дверь не решилась. Енсу Ольсену пришлось долго стучать и толкать дверь, прежде чем его впустили. Он выглядел беспомощным и смущенным.

– Нельзя позвонить по телефону, – жаловался он. – Какой толк, что мы платим скорой помощи, если не можем позвонить туда. Телефон молчит, наверное, провода порвало ветром.

Да, наверное. Но так или иначе, а доктора Дамсё непременно надо позвать. Не могло быть и речи, чтобы ехать за ним на машине. И старые сани, стоявшие у Енса Ольсена в сарае, не годились, ведь снега намело выше заборов и изгородей, а кое-где снежные сугробы доходили до соломенных крыш.

– Придется прокопать путь к доктору, – сказала Маргрета. – С тобой пойдет Мартин. Принесите доктора на руках, если нельзя доставить его другим способом.

– Что толку копать снег, если сразу же все заметает? – ныл Енс Ольсен. – Сколько бы мы сэкономили, если бы не платили за скорую помощь. Выброшенные деньги!

– Ну-ка, поторопитесь!

Вторая толстая дочь Енса Ольсена была дома. Но пользы от нее было мало. Она боялась даже заглянуть к сестре, забилась в угол, зажала уши и ревела так, будто сама испытывала родовые муки, дуреха. Быть может, у нее завелся в кишках солитер.

Доктора Дамсё не пришлось нести на руках. Он был спортсмен и умел стремительно мчаться на лыжах в пестром свитере, меховой шапке и с докторским саквояжем за спиной. Он сложил свои вещи и добрался скорее, чем двое мужчин с лопатами. Разумеется, девушке полагалось бы лечь в больницу. Колоссальное количество жира могло помешать нормальному течению родов. Но когда доктор приехал, ребенок уже родился. Славная крепкая девочка, издававшая жалобные звуки. Да, вот она и появилась на свет! Следовало бы уберечь ее от этого. Какое безрассудство рожать детей в такие времена.

Однако доктор не забыл похвалить Маргрету, она хорошо справилась, сделала все, что следовало, и до прихода доктора не отрезала пуповину. Все выполнено прямо-таки замечательно.

– А как поживают ваши дети? Все четверо здоровы? Четверых вам хватит. Больше не надо. Этот мир не годится для того, чтобы заполнять его детьми.

В мире царит холод. Земля окутана морозным туманом. Крысы замерзают под полом в домах скотников и квартирах сельскохозяйственных рабочих. Ветер дует сквозь прогнившие рамы и перекосившиеся двери. Через щели в дощатом потолке сочатся капли. Сырые стены пахнут плесенью. От жидкой сажи на печных трубах появились коричневые разводы. На обоях в спальне выступают белые кристаллы инея. У батраков замерзают бутерброды с маргарином. Вода замерзала в ведрах, пока батраки Нильса Мадсена несли ее из колодца. Прикоснешься к железу – пальцы обожжешь.

Рейсовый желтый автобус движется по дороге, дымя дровяным генератором. Снег под колесами хрустит и скрипит. Пассажиры сидят в варежках, в теплых наушниках, закутавшись в шали. На небе сияет солнце, но сквозь расписанные ледяным узором стекла нельзя разглядеть даже, какое место проезжаешь. Когда автобус останавливается, чтобы впустить новых пассажиров, в открытую дверь врывается морозный воздух.

По стратегическим соображениям больше не разрешается передавать по радио сводки погоды. Но холод ощущаешь и без помощи метеорологов. Его не засекретишь.

Снежная вьюга кое-кому пришлась кстати. Потребовались рабочие для расчистки дорог, а для части безработных это означало несколько рабочих дней. Под ослепительным солнцем чистильщики отбрасывали снег в сторону, нагромождая по обеим сторонам дороги высокие белые стены. Из дома вышел Нильс Мадсен и, стоя у своих ворот, скептически наблюдал за рабочими. Им явно не хватало усердия, слишком медленно орудовали они лопатами. Мадсену казалось, что они чересчур много разговаривают и, опершись на лопаты, долго отдыхают за счет местного управления. В Новой Европе этих парней научат поворачиваться.

Нильс Мадсен высказывал свои соображения проходившим мимо пешеходам, пытаясь настроить их против убиравших снег рабочих. Фру Андерсен, которая в меховой шубе и лыжных брюках шла в магазин за покупками, охотно откликнулась. Один бог знает, до чего датские рабочие боятся лишний раз пальцем шевельнуть. Взять хотя бы в пекарне – подмастерья делают только самую необходимую работу и ничего больше. Совсем иначе относится к делу Густав, молодой немец. До чего он прилежен и услужлив! Он не из тех, кто вечно чего-то требует или без конца спрашивает, сколько он получит. Да, надо признать, в Германии умеют учить молодежь, как надо трудиться, что бы люди ни говорили о тамошних порядках. Там знают, что такое долг и честь. Поглядите-ка! Вон опять один рабочий устал и собирается отдыхать! Просто хоть плачь!

Немного дальше, где дорогу еще не успели расчистить и был только узкий проход между сугробами, фру Андерсен встретила старого учителя Тофте, который вежливо посторонился, ступив галошами прямо в снег, чтобы пропустить ее вперед.

– О спасибо, господин Тофте! Что же удивляться, что два человека с трудом могут разойтись? Столько здоровых мужиков послали расчищать дорогу, а они и с места не сдвинулись. Стоят себе, опершись на лопаты, и болтают.

– Но стоять-то холодно, – сказал Тофте.

– Казалось бы, эти люди должны обрадоваться, получив работу, когда у нас так много безработных, – они же сами об этом говорят. Но, конечно, если пособие по безработице ничуть не меньше того, что они могут получить за работу…

– Если дело обстоит именно так, то зарплата поистине слишком мала, – сказал Тофте.

Сорок тысяч рабочих уже отправлено в Германию. В стране свыше ста восьмидесяти тысяч безработных. Они получали вовсе не такое большое пособие, как думала фру Андерсен. В прошлом году максимальная сумма пособия была увеличена до тридцати пяти крон в неделю. Но далеко не все страховые кассы могли выплачивать пособие в таких размерах, к тому же для этого требовалось специальное разрешение Министерства труда.

Как раз недавно велись дебаты в фолькетинге о пособиях безработным, и министр труда и социальных дел приводил точно такие же доводы, как и фру Андерсен.

– Конечно, пособия не очень-то велики, – сказал социал-демократический министр, – Но надо считаться с тем, что получают другие, живущие на свой заработок. Многие рабочие на принудительных работах получают весьма скромную заработную плату. Нельзя же платить безработным столько же, сколько работающим.

Безработные не умирали, получая тридцать пять крон в неделю. Никто не умирал в Дании от голода, это было точно установлено, и всюду можно было прочитать об этом. Но доктор Дамсё, которому приходилось осматривать много пациентов и посещать много домов, констатировал, что питание населения было далеко не удовлетворительным. К чему тогда его врачебное искусство? Доктор Дамсё мог бы рекомендовать разнообразную и питательную пищу, но писать рецепты на питательные блюда не имел права. Он мог давать пилюли, микстуру от кашля и мазь против обмораживания, но не мог прописать еду, дрова и теплую одежду. У него имелось средство против грибка между пальцами ног, но не для уничтожения плесени в сырых домах. Он выписывал таблетки от нервов для истеричных женщин и раздражительных мужчин, но у него не было эффективного лекарства от семейных ссор, которые вызываются безработицей и лишениями.

На крупных хуторах, где бывал доктор, их владельцы обзаводились новой мебелью, новыми коврами и новыми большими радиоприемниками. Комнаты оклеивались обоями или покрывались светлой краской. Проводилось центральное отопление, утеплялись стены. Жены хуторян, направляясь за покупками в магазин, надевали меховые шубки. Благодаря правительственным мероприятиям доходы крупного землевладения увеличились в истекшем году на полмиллиарда крон.

– Нет, я не верю в национальное единение, – сказал доктор Дамсё.

Но ему возражало радиовещание.

– Мы все сидим в одной лодке! – звучал голос премьер-министра. – Все сообща и единодушно несем бремя, возложенное на нас историей. Сейчас не время для политических распрей, сейчас требуется единение и сплоченность. Дружными усилиями всего населения мы должны приспособиться к существующим условиям.

Спокойный низкий голос, звучавший по радио, проникал во все дома – и в теплые комнаты и в холодные.

36

Но премьер-министру приходилось выступать у микрофона и для того, чтобы высказать сожаление в связи с нарушениями порядка. Среди датчан проявлялись нездоровые настроения, поведение многих заслуживало порицания. Немецкие солдаты вели себя предупредительно и корректно, даже образцово по отношению к местному населению. Эти солдаты – представители родственной нам нации, с которой нам следует и впредь поддерживать добрососедские отношения. Не подобает затевать ссоры с немецкими солдатами или настраивать население против соседней нации, ибо это может привести к роковым последствиям. Мы осуждаем выступления, имевшие место в последнее время. Они не к лицу культурному народу!

Таким образом, стало известно, что имели место некие выступления и враждебные действия в отношении немцев. Об этом можно было прочесть кое-что и в газетах. Например, в передовой газеты «Дагбладет» главный редактор Ангвис писал следующее:

«Снова имели место случаи диверсий, за что несколько легкомысленных юношей понесли суровое наказание. Подобные акции ничего общего с патриотизмом не имеют. Мы серьезно предостерегаем против таких действий, против подстрекательства и провокаций».

Министр юстиции Хернилль опубликовал следующее сообщение:

«Среди населения распространяются злостные и нелепые слухи. В целях противодействия этим проискам злоумышленников принято решение – считать отныне наказуемым деянием распространение слухов, способных принести вред стране в ее отношениях с заграницей, даже если слухи передаются не публично, а частным образом от одного лица к другому».

Министр юстиции Хернилль с тяжелым сердцем внес также законопроект о временном дополнении к гражданскому уголовному кодексу. Пожизненным тюремным заключением – а в менее серьезных случаях тюремным заключением с ограниченным сроком, но не менее одного года – наказываются лица, которые оказывают помощь противнику иностранных военных сил, находящихся в стране по соглашению с датским правительством, разрушают или портят военное имущество или оборудование вермахта или предпринимают какие-либо другие действия подобного характера.

Херниллю, успешно сдавшему государственный экзамен по правовым наукам и никогда не нарушавшему законов страны, было неприятно нарушать конституцию, однако он смирился перед необходимостью, рассчитывая, что будущее оправдает его.

Но что знаем мы о будущем? Что смеем предсказать?

В газетах, между прочим, можно было прочесть, что власти в Германии начали недавно кампанию против гадалок и прорицателей. Газеты сообщали, что потребность народа заглянуть по ту сторону завесы, скрывающей будущее, проявляется, как свидетельствует опыт, сильнее всего в военные времена, но до сей поры в Германии на это смотрели сквозь пальцы. Между тем оказалось, что интерес к гаданию может привести к серьезным последствиям для душевного равновесия отдельных лиц. Например, даже заместитель немецкого фюрера Рудольф Гесс, долгое время находившийся под влиянием астрологов и колдунов, бежал на самолете в Англию. Подобного рода случаи не должны повторяться, и не только в Берлине, но и во всей Германии предприняты строгие меры против колдунов любого толка.

Одно можно все же предсказать с уверенностью: Германия выиграет войну. По великогерманскому радио Адольф Гитлер кричал:

– В еврейско-капиталистический век золота, сословного и классового безумия народное национал-социалистское государство высится, словно почетный памятник социальной справедливости и светлого разума. Оно переживет не только эту войну, но и грядущее тысячелетие!

Весна наступила поздно. Март был морозный, терпеливо мерзли растерянные и испуганные люди. Они жаждали весны и боялись ее. Что произойдет в мире, когда зима останется наконец позади? Что случится? Чего следует ожидать?

В марте должны были состояться выборы в местные органы самоуправления, но их отменили. Ригсдаг принял закон, ограничивавший избирательные права, и временно, на один год, отсрочил выборы местных органов. Представляя законопроект, министр внутренних дел сказал в своей речи, что это вызвано намечающимся к весне обострением в международной обстановке. В случае активизации военных действий не к чему выбирать органы местного самоуправления, в поселке Фрюденхольм например.

Расмус Ларсен высказался довольно откровенно.

– Нельзя допустить, чтобы из-за благоприятного стечения обстоятельств в органы самоуправления было выбрано гораздо большее число коммунистов, чем раньше. Верные своей натуре коммунисты, игравшие на нужде и морозах, несомненно, имели временный успех, – говорил он. – Это, к сожалению, можно было наблюдать на общих профсоюзных собраниях по всей Дании. При наличии в нашей стране особых обстоятельств растущее коммунистическое влияние заметно сказалось бы на выборах и привело бы к пагубным последствиям. Ради демократии и сплоченности выборы в органы самоуправления надо отложить.

Таково было мнение Расмуса Ларсена.

В результате Расмус сохранил за собой место в управлении. Не было нарушено доброе сотрудничество между партиями. По-прежнему можно было решать дела датским и демократическим способом, с учетом всех интересов. В местном управлении царили доброе понимание и взаимное уважение между носителями различных политических взглядов.

Однако среди своих близких Расмус Председатель встретил отпор и непонимание доброго сотрудничества.

– Они не стоят тебя, Расмус, – сказала его жена. – Ты жертвуешь собой ради людей, а что ты получаешь от них? Черную неблагодарность.

– Я исполняю обязанности, возложенные на меня народом, – ответил Расмус. – Я буду делать это и в хорошие и в трудные времена и не собираюсь уклоняться от исполнения своего долга. Что же касается коммунистических смутьянов, то скоро, быть может, настанет время, когда мы с ними покончим раз и навсегда!

– Ты идеалист, Расмус, – сказала ему жена.

37

Общее собрание профсоюза происходило в кабачке, в зале, на стенах которого темной масляной краской были нарисованы Свен Гёнге с дружиной. Черные шторы скрывали ледяные узоры на окнах. Во время отчетного доклада председателя в зале то и дело раздавался кашель.

– Все мы знаем, что время тяжелое, в том числе и для рабочего класса, – сказал Расмус Председатель. – Такое же положение сохранится и в будущем, если продлится война. В целом ряде других стран жизнь остановилась на мертвой точке, и мы, естественно, также ощущаем влияние военной блокады и закрытия границ. В условиях, над которыми мы не властны, надо крепче стиснуть зубы и туже стянуть ремень. Для рабочего класса главное – не терять веру и надежду. Нам необходимо сплотиться вокруг наших организаций и единодушно поддерживать их в работе. И необходимо решительно отмежеваться от тех, кто в нынешнее сложное и трудное время стремится посеять раскол в рабочем движении!

Председатель сообщил, что в стране сто восемьдесят тысяч триста сорок четыре безработных. Их могло быть и больше, но, к счастью, приблизительно сорока тысячам рабочих удалось найти работу в Германии. Благодаря этому радость воцарилась во многих семьях, страдавших ранее от безработицы.

Конечно, можно было бы послать на работу в Германию большее число безработных и тем самым смягчить нужду и облегчить тяготы еще многих датских семейств. Если отправка рабочих в Германию не была осуществлена в более крупных масштабах и если некоторые рабочие по-прежнему сдержанно относятся к немецким предложениям, то это объясняется подрывной деятельностью коммунистов, которые хотят создать настроение недоверия по отношению к братской немецкой нации. При данных условиях подобная деятельность недостойна датского гражданина.

Расмус Ларсен говорил рассудительно и спокойно, лишь слегка повышая голос, когда в зале возникало волнение. Он со знанием дела, обстоятельно доказывал, ссылаясь на статистику, что положение безработных вовсе не так серьезно, как может показаться, поскольку многие безработные были лишены работы лишь на короткий срок. Только двадцать семь процентов безработных не имели работы свыше пятидесяти дней, и только семь процентов членов профсоюза не имели работы в течение двадцати шести недель – срока, считающегося максимальным.

Многое можно было бы возразить против статистики Расмуса Ларсена. Например, у многих долгий период безработицы прерывался несколькими днями работ по уборке снега, после чего начинался новый период. Или: можно ли мириться с установленным максимумом выплаты пособия лишь в течение двадцати шести недель в такое тяжелое время. Затем не мешало бы поговорить о том, что увеличение пособия отстает от роста цен минимум на семьдесят пять процентов.

Члены профсоюза не были так рассудительны, как их председатель. Многие среди них давно не ели досыта. Расмус Председатель выразил сожаление, что их тон был недостаточно деловым. К чему спрашивать, как бы сам он прожил на тридцать пять крон в неделю? Разве это деловой подход? Можно ли рассматривать дело с такой стороны?

Разве о Расмусе Ларсене идет речь? Разве он министр? А местное правление профсоюза, может, правительство? Имеет оно право издавать законы и ассигновать средства? Вы говорите о местном управлении и комиссии по социальным делам. Да, это верно, он член этой комиссии. Однако профсоюз и местное управление – совершенно разные учреждения. Неужели нужно говорить об этом? И местное управление вовсе не правительство страны! Расмус Ларсен вынужден просить о соблюдении благоразумия, приличий и делового тона.

– Совершенно верно, что профсоюзы не правительство, – сказал Мартин Ольсен, – Но разве профсоюзы не должны оказывать влияние на правительство? Разве не должен иметь решающего голоса и рабочий класс, который на протяжении жизни двух поколений способствовал политическому и социальному прогрессу в этой стране и который объединился в самые крупные и мощные организации в стране – в профсоюзы? И разве мы не выбрали рабочее правительство?

Где же это выбранное нами рабочее правительство?

Оно подарило правительственное большинство злейшим врагам рабочих. Оно передало власть, которую мы ему дали, денежным тузам и крупным землевладельцам. И это мы должны называть датским единодушием, или национальным единением, или солидарностью народа?! Может, это мы уполномочили наше рабочее правительство передать власть миллионерам, помещикам и крупным землевладельцам? Клика лидеров социал-демократии без всяких полномочий со стороны рабочих отдала правительственное большинство классовому врагу и поставила свои имена под самым гнусным и самым жестоким для рабочих законодательством о снижении заработной платы. Правительство злоупотребляло своим влиянием на руководство профсоюзов, стремясь воспрепятствовать тому, чтобы огромная сила профсоюзного движения могла быть использована для защиты прав рабочих. Для чего существуют наши организации? Когда мы, рабочие, держимся вместе, знаем наши собственные силы и используем профессиональные организации по назначению – мы можем приобрести то влияние, на какое имеем право претендовать. Поэтому мы должны произвести в наших организациях чистку и выбрать таких руководителей и уполномоченных, которые будут соблюдать наши интересы!

Один из присутствующих рассказал о работе в Германии. Он только что вернулся, проработав шесть месяцев в Ватенштадте близ Брауншвейга на заводах Германа Геринга. В местечке по имени Халлендорф находился исправительный лагерь для рабочих, носивший название «Спецлагерь 21», созданный и руководимый гестапо. Если фирма почему-либо была недовольна рабочим, она прямо уведомляла гестапо, и его на две-три недели помещали в исправительный лагерь. Многие датские рабочие попадали в этот лагерь. Двое из них умерли. Причина смерти, указанная официально, – у одного воспаление легких, у другого заражение крови.

Расмус Ларсен прервал рабочего и предложил председателю собрания лишить его слова. Этот вопрос не подлежит компетенции профсоюза, и неуместно говорить здесь о подобных вещах. Это может привести к самым опасным последствиям. Расмус Ларсен считает своим долгом напомнить слова правительства и короля о необдуманных высказываниях.

Из зала раздались возмущенные голоса, требующие, чтобы рабочий продолжал.

– Если профсоюз рекомендует нам ехать на работу в Германию, то нам важно знать, какие там условия работы! – кричали рабочие. – Это именно компетенция профсоюза! Мы хотим выслушать оратора! Хотим знать правду!

– А кто знает, правда ли это? – крикнул Расмус Ларсен.

– Черт возьми! Да заткни глотку, Расмус! Не мешай человеку говорить!

Председатель разрешил оратору продолжать, но предупредил, чтобы тот воздержался от высказываний, могущих оскорбить иностранные государства.

– Председатель, следовательно, не верит, что я говорю правду, – сказал рабочий, вернувшийся из Германии. – Но на заводах Германа Геринга, где я работал, было много датчан, побывавших в исправительном лагере. Я с ними разговаривал, я их знаю и могу сообщить Расмусу их имена! Они спали на голом цементном полу в лагерном бомбоубежище. Их на много дней лишали пищи, били дубинками и пинали ногами. Я хорошо знал одного из погибших. Датский генеральный консул в Гамбурге был уведомлен об этом. И Министерство труда в Дании тоже. Если Расмусу нужны доказательства, пусть спросит, например, министра труда Дама, который все это знает. Датские рабочие находились также в исправительном лагере около Либенау на Везере, кроме того, датчане были в таком же лагере в Фарге под Гамбургом. Они говорили мне, что и там умер один датчанин, но я не знаю, правда ли это. Может быть, министр труда Дам приведет более точные сведения.

Да, очень приятно было вернуться домой и прочесть, что пишет председатель Объединения профсоюзов в газете «Арбейдерен» о датских рабочих в Германии. Что они носят мягкие шляпы, здоровы и бодры и все у них в порядке, что гороховый суп и гороховые фрикадельки так же хороши, как и те, что делает мать Эйнара Нильсена. Но он ни словом не обмолвился об исправительных лагерях для рабочих, а писал о культурных развлечениях и тому подобном. Да, приходили к нам датские артисты и развлекали нас. Один из господ запел «Компас в порядке», а нам предложили подпевать. Приезжал также оперный певец и дама, игравшая на рояле. В другой раз приехал киномеханик и показал нам фильм, заснятый на дне рождения короля. Быть может, все это было хорошо. Но никто не позаботился о товарищах, умерших в лагере № 21. Они умерли в одиночестве. А если Расмус Председатель очень хочет своими глазами увидеть исправительный лагерь для рабочих, он может наняться на работу в Германию.

Слово взял Якоб Эневольдсен.

– Я слишком стар, чтобы ехать в Германию. Так говорит наш председатель. Там требуются люди молодые, бодрые и здоровые, – мы ведь читали «Арбейдерен». Однако я хочу предостеречь молодежь, чтобы она не давала себя увлечь россказнями председателя Объединения профсоюзов и министра труда. Я ни в чем не могу упрекнуть тех, кто поехал в Германию. Им угрожали и заставили туда ехать их собственный профсоюз и комиссия по социальным делам. Им приходилось выбирать между работой в Германии, вспомоществованием на бедность или голодом. Вот как обстоит дело.

Якоб говорил медленно, жестикулируя рукой с зажатой в ней старой забинтованной трубкой.

– Я очень стар, – сказал Якоб, – так стар, что помню, как мы в девятнадцатом столетии ходили на демонстрации. В те времена так же боялись социалистов, как теперь коммунистов. И слова старого марша социалистов, который мы тогда пели, были верны для того времени:

 
Очаг наш остыл, и в доме царят
Нужда, недостаток, раздоры.
 

Да, так было в те годы. Но и теперь то же самое! «Очаг наш остыл!» Это абсолютно верно. «Свободы лишают, наш хлеб урезают». Это актуально и сегодня! Именно так и делается. Это ведь все правда! Все, чего рабочий класс добился в этом столетии, все, что борьбой завоевали наши родители и мы сами, теперь предано. Наша партия – самая массовая в стране, но от правительственного большинства мы добровольно отказались. Наши мощные организации парализованы, и мы сами в этом виновны. И теперь мы так же бедны, как наши родители в прошлом столетии. Многие из нас знают, что о холоде и голоде можно вычитать пе только в старых книжках.

– Идет мировая война! – крикнул Расмус Ларсен. – Дания оккупирована чужестранцами! Это еще не дошло до тебя?

– Конечно, дошло, и не только до меня, но до многих других дошло, в каких целях используется оккупация Дании. Мы знаем, кто извлекает выгоду из оккупации. Наше правительство позаботилось о том, чтобы наш граф и другие графы не испытывали нужды. Правительство, которое мы считали рабочим, издало закон, благодаря которому доходы помещиков и крупных хозяев увеличились по меньшей мере на полмиллиарда! Не вся Дания обеднела. Мы каждый день читаем в «Амстависен» отчетности о доходах акционерных обществ. Промышленность и банковский капитал нужды не терпят. Я прочел также в газетах, что наш министр финансов прямо-таки жалуется на обилие денег в государственной казне, так как налог с оборота и другие косвенные налоги приносят слишком большой доход. Государство не страдает от бедности, но безработным помогать не хочет. Страхование по безработице накануне краха. Мы устали слушать об общественном самосознании и единодушии. Расмус Председатель, конечно, говорил о единодушии. И радио по нескольку раз в день орет о единодушии. Классы должны держаться вместе. Народ должен быть солидарен. «Мы все сидим в одной лодке», – говорит Расмус. Но это колоссальная ложь! Ведь если общество является классовым обществом, то в нем идет классовая борьба. Низший класс не может быть единодушен с высшим классом. Это противно природе. У нас не может быть солидарности с теми, кто нас грабит. Держаться вместе с помещиками и директорами мы не будем. Наоборот, мы, рабочие, как класс, будем держаться вместе против высшего класса! У нас есть еще наши организации, и мы будем действовать через них!

Председатель собрания предложил, чтобы следующие ораторы говорили как можно более кратко и не выступали с политическими докладами.