Текст книги "Замок Фрюденхольм"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

41

Мартин спал, просыпался, засыпал снова. Белая ночь проникла и в комнату. Он ощущал близость Маргреты, крепко спавшей рядом. Слышал сонное дыхание детей в соседней комнате, тиканье часов, крики лягушек и пение ночных птиц.

Он дремал, просыпался, видел сны и, проснувшись, задумывался. О жизни человека в этой короткой белой ночи. На какое-то время он погружается в сон, в дремоту, потом просыпается, осознавая, что живет в этом мире.

А мир существует независимо от его сознания. Ты спишь, а события идут своим чередом, трава растет, цветет бузина, времена года сменяют друг друга, солнце и звезды совершают свой круг. И когда тебя не было на свете, солнце также вставало, и когда ты умрешь, все останется по-прежнему – бузина, лягушки и люди.

Человек дремлет, ему снятся сны, в полусне родятся образы, мысли. Он ощущает женщину рядом с собой, обнимает ее. Там, снаружи, поет соловей, квакают хором лягушки. Когда солнце взойдет, начнется воскресенье, нужно будет починить красную тележку Нильса, и мы пойдем в лес, возьмем с собой бутерброды и лимонад. Все хорошо.

Он спит. Ночные звуки мешаются со сновидениями, хор квакающих лягушек, утреннее пение петуха, кукование кукушки. Кукушка заглушает всех, ее кукование главенствует над другими звуками. Внезапный стук, шум вызывает неприятное ощущение во сне, как будто гремит гром.

– Мартин, Мартин! Стучат!

Маргрета сидит на кровати. Дети проснулись и заворочались в соседней комнате, младший заплакал. В дверь барабанят.

– Сейчас иду! Тише!

Мартин вскакивает с постели. Это, наверное, Оскар. Но какого черта он так барабанит?

– Кто там?

– Полиция. Откройте!

Вошли два полицейских в штатском, их легко узнать. Один показал полицейский значок.

– Вы – рабочий Мартин Торвальд Ольсен?

– Да.

– Одевайтесь и следуйте за нами.

– Почему? Что случилось?

– Поторапливайтесь!

– Ну, ну, спокойнее! Я хочу знать, в чем дело? Это арест?

– Как видите.

– Почему? Что это значит?

– Я ничего не знаю. Вы коммунист? Одевайтесь же!

– В чем меня обвиняют?

– Я ничего не знаю. Может быть, вас ни в чем не обвиняют.

– Что за чепуха! Обвиняют меня или нет?

– Спокойно, Ольсен. Мы только выполняем приказ. Разве вы не слышали сообщения по радио о том, что Германия начала войну с Россией?

Дети вышли из своей комнаты в ночных рубашках и с любопытством смотрели на посторонних.

– Мы идем сегодня в лес, – сказал Нильс.

– Придется отложить, – сказал ему Мартин.

– Нет. Ты обещал! И мы будем чинить тележку!

– Как тебя зовут, дружок? – спросил один из полицейских, явно любящий детей. – Ты уже большой мальчик, тю-тю-тю.

– Придется произвести обыск, – сказал другой полицейский.

– Нет, – возразил Мартин. – Нет. Я не разрешаю. У вас есть ордер?

– У нас есть приказ.

– Плюю я на ваши приказы, раз у вас нет ордера па обыск!

Среди множества брошюр на полке находилась и конституция датского государства, и брошюрка о том, как нужно относиться к полиции и суду. Домашний обыск может быть произведен только по решению судьи.

– Не сердитесь, Ольсен, – сказал любящий детей полицейский. – Мы выполняем свой долг.

– Вы поступаете незаконно. Разве вы не знаете конституции?

– Нынешней ночью произошли большие события. Не думаю, что вам стоит полагаться на конституцию.

– Я протестую против обыска! Вас привлекут за это к ответственности.

Один из полицейских начал открывать ящики и шкафы, рыться в вещах Маргреты. Второй следил за тем, как Мартин умывается в кухне.

– Вы боитесь, что я утоплюсь в умывальнике? – спросил Мартин.

Маргрета что-то накинула на себя. Отвела Розу в сторону и шепнула ей несколько слов. Роза потихоньку выскользнула из дома – через кухонную дверь. Она со всех ног помчалась на молочный завод. Енс Ольсен и обе его толстухи дочери стояли у окон и таращили глаза.

Полицейский ходил за Мартином по пятам.

– В уборную вы тоже со мной пойдете?

Да, полицейский будет стоять на страже около маленького домика в саду.

Маргрета взяла на руки малютку Петера, который плакал, потому что ему пора было кушать. Герда и Нильс стояли и смотрели на полицейских, исследовавших книжную полку и рывшихся в дорогих сердцу Мартина брошюрах. Полицейский был не очень-то начитанный человек и не знал, какие книги следует считать опасными. Для начала он отделил книги в красных переплетах.

Маргрете и Мартину не удалось поговорить наедине. Маргрета вела себя удивительно сдержанно.

Полицейские стояли около них и наблюдали, как они прощаются.

– Тебя известит мой защитник, – сказал Мартин, – В течение двадцати четырех часов мне будет предоставлен защитник.

– Надолго ли, как ты думаешь?…

– Ненадолго, Советский Союз разобьет нацистов. Теперь началась другая война. Классовая.

– Пошли! – приказал полицейский.

– Прощай, Герда, прощай, Нильс, прощай, малышка Петер… А где Роза?

Маргрета чуть-чуть улыбнулась.

– Роза пошла за молоком на молочный завод.

Вообще-то они брали молоко у Енса Ольсена. Мартин понял и тоже улыбнулся.

– Тележку! – крикнул Нильс. – Ты должен починить тележку! Ты обещал.

Да, тележка, прогулка в лес… Мартин вдруг ощутил комок в горле и не мог выговорить ни слова. Вернулась Роза и успела попрощаться с ним.

– Ты умная девочка, Роза! – Мартин поцеловал ее и быстро отвернулся.

Один полицейский носил книги и бумаги в машину. Другой держал Мартина за рукав. Енс Ольсен и толстухи смотрели во все глаза.

В машине сидел третий полицейский. Поехали! Водитель развернул машину. Сквозь стекла Мартин видел свой дом, бузину, пруд. Маргрета стояла на крыльце с маленьким Петером на руках. Герда плакала. Роза и Нильс махали рукой. Было теплое, чудесное летнее утро.

Полицейский автомобиль подъехал к желтому дому у молочного завода, где жили Оскар и Йоханна. Двое полицейских вошли в дом, третий сторожил Мартина.

Оскара дома не было. Йоханна протестовала против обыска. Есть ли у вас ордер на обыск? Она повторяла это, как только что выученный урок. Она не знала, где Оскар, и не хотела отвечать на вопросы.

В другой половине дома радио орало во всю мочь:

– От Ледовитого океана до Черного моря немецкие войска перешли границы России!

Черноволосые дети соседа вышли из дому, осматривали и ощупывали полицейскую машину, как будто она съедобная. Сосед тоже не знал, где Оскар Поульсен. Разве его нет на заводе?

Нет, на заводе его не было. Он заходил туда рано утром, а потом внезапно исчез. Никто ничего не знал. При обыске в квартире Оскара ничего интересного не нашли. Полицейская машина снова развернулась и поехала. По длинным улицам поселка, мимо пекарни, мимо дома врача, школы, кооператива, магазина, хутора Нильса Мадсена, мимо виллы Расмуса Ларсена, домика старой Эммы.

– Они везут Мартина Ольсена, – сказал Расмус Ларсен жене. – Он сам виноват.

42

В здании суда маленького городка Мартина основательно обыскали и ощупали. Оружия при нем не было. Кошелек, все содержимое которого состояло из двадцати одной кроны и нескольких эре, был взят на сохранение. Партбилет, профсоюзный билет, ключи, перочинный ножик, сигареты и расческу отобрали тоже.

Полицейский в форме предложил ему сесть.

– Мне нужно задать вам несколько вопросов. Ваше имя полностью?

– Мартин Торвальд Ольсен.

– Год рождения?

– 20 октября 1913 года.

– Место рождения?

– Фрюденхольм.

– Профессия?

– Рабочий.

– Где вы живете?

– Там. откуда вы меня взяли.

– Значит, во Фрюденхольме… – Полицейский записывал.

– Признаетесь в том, что вы коммунист?

– Признаюсь? Разве это преступление?

– Вопросы задаю я. Вы коммунист?

– Да. Но вообще я не желаю отвечать на вопросы, пока не узнаю, в чем меня обвиняют, пока меня не вызовут к судье и не дадут защитника.

– Вы отказываетесь отвечать на вопросы?

– Отказываюсь. В чем меня обвиняют?

– Не знаю. Вы ведь коммунист.

– Это обвинение? Разве противозаконно быть коммунистом, социал-демократом или консерватором?

– Нет. Я ничего не знаю. Я не знаю также, вызовут ли вас к судье в течение двадцати четырех часов.

– Вы намерены нарушить конституцию?

– Я ничего не намерен. Я ничего не знаю. Я только выполняю приказ.

– Вам придется отвечать за эти незаконные действия. Вы в них тоже виновны. В моем доме незаконно произведен обыск.

– Ничего не могу поделать. Мы живем в необычное время, господин Ольсен.

– Я требую, чтобы мне было предъявлено обвинение! Требую вызова к судье!

– Не могу вам помочь, господин Ольсен.

– Тогда отпустите меня!

– Не могу. Я обязан действовать согласно приказу.

– А кто отдает вам незаконные приказы?

– Этого я не могу вам сказать. Но я думаю, что вы поступили бы разумно, господин Ольсен, если бы вели себя спокойно и ответили на несколько незначительных вопросов.

– Я не буду отвечать.

– Вы знаете рабочего молочного завода Оскара Поульсена?

– Я не отвечаю.

– Послушайте, Ольсен! Вы вредите только себе самому. Если ваша совесть чиста, вы можете спокойно ответить. Вы знаете, где находится этот Поульсен?

– Я протестую против этого допроса. Протестую против незаконного ареста. Протестую против незаконного домашнего обыска. Можете записать это в протокол.

Полицейский вставил лист бумаги в пишущую машинку и, подумав немного, написал:

«Компарент отказался отвечать на вопросы, помимо лично его касающихся, и требует включить в протокол протест против обыска в его квартире, который он считает незаконным».

Он протянул Мартину бумагу и перо.

– Если вы согласны, можете подписать.

– Компарент? Я не знаю, что такое компарент? Это я?

– Да. Так называется лицо, привлекаемое к суду.

– Меня привлекают к суду?

– Да.

– Вы – это суд?

– Я представитель власти.

– И власть нарушает законы?

– Господин Ольсен, я не могу спорить с вами. Я прекрасно понимаю ваше возмущение. Мы находимся в исключительном положении, когда не мы хозяева в стране и когда мы ничего изменить не можем. Мы должны стараться вести себя спокойно. Если вы согласны с тем, что я написал, подпишите.

Мартин подписал.

– А что теперь?

– Я ничего не знаю, господин Ольсен. Надеюсь, что все уладится наилучшим образом. Пожалуйста, сюда!

Его повели через конторские помещения и коридоры, провели за скрипучую дверь с решеткой и объявили, что он находится под предварительным арестом.

43

Полиции в это воскресенье пришлось нелегко. Она охотилась за людьми по всей стране. Уже рано утром была мобилизована большая группа полицейских, сразу же с усердием приступивших к делу. Арестам предшествовали важные переговоры.

Министр юстиции Нильс Хернилль не заметил, чтобы накануне произошло что-то из ряда вон выходящее. За последнее время ему не часто докладывали о том, что происходит. После патриотической демонстрации в день конституции немцы потребовали удаления министра юстиции. Однако власти удовлетворили его желание остаться на посту до того июльского дня, когда исполнится год с момента его назначения министром юстиции. До этого срока оставалось немногим более двух месяцев, и от Хернилля зависело, чтобы они протекли мирно. А затем его ждало приятное место судьи, которое даст ему гораздо больше свободного времени для занятий геральдикой и генеалогией.

Нильс Хернилль вышел из министерства в субботу в семнадцать часов. Вечер провел в частном доме, где был в гостях и премьер-министр, вызвавший восхищение присутствующих тем, что в теплый летний день в первый раз надел белый смокинг.

Несколько раз в течение вечера премьер-министра вызывали к телефону, и у Хернилля возникло смутное предчувствие каких-то больших событий. Ночью, возвращаясь домой вместе с премьер-министром, он поинтересовался, что это были за звонки.

– Ничего особенного, – ответил премьер-министр. – Просто немцы закрыли порты.

Больше Хернилль ни о чем не спросил. Машина остановилась у калитки его дома, оба министра пожелали друг другу спокойной ночи и поблагодарили за приятно проведенный вечер. Все было спокойно в районе вилл. Хернилль шел по саду, сирень еще не совсем отцвела, дрозд выводил свои трели. Хернилль остановился, постоял, вдыхая аромат и слушая пение дрозда, затем вошел в дом.

Телефон на вилле был переносный. Каждый вечер перед отходом ко сну Хернилль переносил его в спальню, чтобы в случае серьезных событий внешний мир мог связаться с ним и ночью. В такое тревожное время нужно быть готовым ко всему.

Но в эту ночь Нильс Хернилль забыл перенести телефон, и он остался в той комнате, где его никто не слышал. Это обстоятельство и послужило причиной того, что министр юстиции не имел никакого отношения к воскресной охоте за коммунистами. Поразительная, но счастливая случайность для дисциплинированного и исполнительного чиновника.

Именно в эту ночь телефон звонил.

Но министр спал крепким сном невинного младенца. А говорят, что тот, кто спит, не грешит. Встав в воскресенье утром, выспавшийся и отдохнувший, Нильс Хернилль уселся за кофе с мармеладом и выдаваемыми по карточкам булочками. Он ничего не знал о случившемся ночью. Не знал, что Германия напала на Советский Союз. Не знал, что его полиция охотилась за его соотечественниками. Министр юстиции не знал, что конституция датского королевства в эту ночь прекратила свое существование.

Небольшая техническая подробность сняла с министра юстиции Нильса Хернилля ответственность за происшедшее. Только утром от начальника департамента Асгера Петерсена, позвонившего ему, он узнал о ночных событиях. Но вмешиваться при всем его желании было уже поздно. Охота за коммунистами велась по стране вовсю.

Начальник департамента полиции Асгер Петерсен был только что назначен на эту должность. Он-то не проспал телефонного звонка. Его разбудил в три часа ночи эсэсовский бригадефюрер фон Канштейн. Петерсену следует незамедлительно явиться в Дагмархус. Немцы имеют сообщить ему нечто важное.

Начальник департамента полиции вскочил с постели и стал одеваться. В четыре часа он был на месте. В Дагмархусе собрались немцы и датчане, среди них были инспектор датской полиции и директор датского Министерства иностранных дел, которому пришлось в это утро отказаться от обычной прогулки верхом.

Немцы были настроены бодро, уверены в близкой победе. Они сообщили датчанам, что началась война с Советским Союзом и коммунизмом, и передали им список мероприятий, каковые было бы желательно осуществить. В этом списке среди других содержался, в частности, и пункт об аресте руководящих датских коммунистов.

Директор Министерства иностранных дел и начальник департамента полиции заявили, что сами они такого приказа отдать не могут. Поскольку среди руководящих коммунистов были и депутаты фолькетинга, эта акция означала открытое нарушение конституции. В таком случае чиновник, прежде чем предпринять что-либо, обязан обратиться в правительство.

– Если датская полиция немедленно не арестует этих людей, мы сделаем это сами!

– Справитесь ли вы?

– Да, – сказал бригадефюрер эсэсовцев фон Канштейн и показал картотеку на коммунистов, которую полицейский комиссар Оденсе любезно передал своим немецким друзьям. Это была копия специальной картотеки Отделения «Д».

После коротких переговоров немцы разрешили начальнику департамента полиции позвонить министру юстиции Херниллю. Но телефон министра не отвечал. Генеральный секретарь Министерства иностранных дел позвонил премьер-министру, и тот ответил, поскольку телефон у него стоял на ночном столике.

– Немцы требуют ареста руководящих датских коммунистов.

– Вот как, – ответил премьер-министр с постели.

– Следует ли выполнять требование немцев?

– Да.

– Они требуют также ареста коммунистических депутатов фолькетинга. Это противоречит конституции.

– Тем не менее арестуйте их.

Премьер-министр повернулся на другой бок и заснул.

Эти формальности сочли необходимым соблюсти, прежде чем начать охоту. Датчане не попытались заставить немцев смягчить требования. Не сочли нужным выразить хотя бы формальный протест.

В немецком списке значилось полсотни коммунистов, которых желательно было арестовать. В утренние часы датская полиция успела задержать свыше четырехсот.

Получив приказ немцев и согласие премьер-министра, начальник департамента полиции Асгер Петерсен вместе с советником по уголовным делам Германсеном и штурмбаннфюрерами СС Фестом и Хуффом отправились в Полицейское управление, где по тревоге были собраны работники сыскной полиции.

Здесь-то и был выработан план охоты. Собравшиеся просмотрели особую картотеку на коммунистов полицейского комиссара Хорсенса. Комиссар по уголовным делам Германсен, которого датские друзья звали Дядюшкой Гансом, привез из Дагмархуса немецкую картотеку с пятьюдесятью или шестьюдесятью фамилиями людей, которых немцы желали видеть арестованными.

При просмотре и сравнении немецких и датских карточек сержант Хансен сделал удивительное открытие, что немецкая картотека является прямой копией материалов Отделения «Д». Немецкие и датские карточки полностью совпадали. Совпадали и имена, и ошибки. Одинаковые списки, одинаковые опечатки.

Сержанту Хансену стало не по себе, когда он обнаружил, что немецкий список фамилий представлял собой точную копию того списка, который он в один прекрасный летний день 1940 года составил вместе с Тюгесеном по просьбе полицейского комиссара Оденсе. Оденсе тогда сказал, что список нужен ему лично. Теперь Хансен понял, что полицейский комиссар передал его немцам.

Совещание в Отделении «Д» кончилось. Исполнительные полицейские с ордерами на аресты отправились выполнять поручение. В Полицейском управлении создали штаб по поимке коммунистов. Выполнив требование немцев, датчане продолжали аресты уже по своей инициативе. Особая картотека Отделения «Д» была исчерпана, и генеральный штаб получил дополнительные сведения от СИПО и других полицейских организаций, у которых также имелись имена и адреса коммунистов. В провинцию отправлялись телеграммы, туда звонили по телефону, связывались по телетайпу. Вся страна была поднята на ноги.

Днем состоялось заседание правительства. Добрейший премьер-министр сделал сообщение. Члены правительства единогласно все одобрили. Никто не возражал. Представители всех партий выступали в полном согласии друг с Другом. Они были солидарны и единодушны.

44

Камера, куда посадили Мартина Ольсена, имела менее шести шагов в длину и три в ширину. Стены ее, покрытые темно-серой штукатуркой, делали ее похожей на старомодный писсуар. Железную откидную койку на день подымали к стене, чтобы заключенный не мог лечь. Привинченный к противоположной стене крохотный кусок доски изображал стол. Над ним была полка, где помещалась кружка, а в ней ложка, нож и вилка. В углу маленькая полукруглая раковина и кран. Высокая деревянная табуретка, вместительный ночной горшок, стоявший на цементном полу, и жестяная плевательница дополняли меблировку. Окна с железными решетками находились высоко и снаружи закрывались листами жести, чтобы лишить заключенного возможности любоваться открывавшимся из камеры видом. В двери – глазок.

Так выглядела камера. Мартин представлял ее себе более опрятной. А здесь было грязно, к тому же из пустого ночного горшка исходил терпкий запах. За дверью камеры постоянно слышался топот ног в деревянных башмаках, лязг ключей, а время от времени с невероятным грохотом хлопали двери. Через окно слышались гудки автомобилей, велосипедные звонки, иногда кто-то насвистывал песенку. Часы на церкви пробили одиннадцать ударов. «Хорошо, что слышен бой церковных часов», – подумал Мартин. Его часы ему так и не вернули.

Мартин ходил по камере. Шесть маленьких шагов вперед, шесть назад. Пил воду из глиняной кружки. Пришлось воспользоваться и ночным горшком. Время тянулось медленно. Он раздумывал над тем, что случилось, и пытался представить, как будет разговаривать с судьей. Прежде всего он будет протестовать против незаконного обыска. В чем его могут обвинить? Откуда полиции известно о его существовании? Кто на него донес? Оскара они тоже искали. А может быть, и всех остальных товарищей?, Но как полиция могла знать, кто коммунист в этом маленьком южнозеландском поселке? Не донесли ли на них местные нацисты, вроде Мариуса Панталонщика или Нильса Мадсена? Может быть, они что-нибудь подслушали? Было запрещено осуждать немцев, разносить слухи. Мартин вспомнил, что как-то пообещал вздуть Мариуса как следует, если тот не оставит детей в покое.

Дети… Как плакала Герда, когда его увозили. И он не успел починить маленькую красную тележку Нильса. Многого не успел он сделать. Хорошо, что Маргрета послала Розу предупредить Оскара. Маргрета всегда соображает быстрее, чем он. Что-то они делают теперь дома?

А война… Если бы послушать радио! Хоть бы что-нибудь узнать! Исход войны известен. Красная Армия – здоровая армия. В Советском Союзе нет ни нацистских офицеров, ни пятой колонны, ни борющихся между собой классов.

Дверь камеры внезапно с грохотом открылась. Мартин рассердился на себя за то, что вздрогнул.

– Обед! Вот! Берите миску! – крикнул надзиратель и протянул жестяную миску. – Побыстрей!

Мартин взял миску. Котлеты в сером соусе, синий картофель. Воскресный обед.

– Вы не знаете, когда меня допросят согласно конституции? – спросил Мартин.

– Ничего не знаю! – Дверь с шумом захлопнулась.

Вилка была грязная. Мартин поднес ее к крану. Но вода текла, лишь когда нажимали на кнопку, поэтому Мартин мог мыть вилку только одной рукой. А на вилке застыл старый жир, отмыть его было нелегко.

Мартин не мог заставить себя есть. Отвратительные котлеты серого цвета напоминали по вкусу грязную тряпку. Он надеялся, что это его последний обед в камере. Днем его обязательно допросят по всем правилам. Ничто не указывало на то, что в тюрьме хозяйничают немцы. Он не видел ни одного немца и в здании суда. Значит, его арестовали датчане и датские законы по-прежнему действительны.

Мартин о многом собирался спросить надзирателя, когда тот придет за миской. Цвет лица у этого человека был нездоровый, тюремный, сероватый, как котлеты и соус. Он был очень худ и раздражителен, может быть, страдал какой-нибудь болезнью. Мартин постарается не ссориться с ним.

Снаружи послышался шум, звяканье ключей, и дверь с грохотом открылась.

– Миску! – крикнул надзиратель, – Сюда! Нет, вилку оставьте себе!

Мартин поспешил вынуть вилку из миски.

– Мне бы хотелось получить кусок мыла, – сказал он, – и полотенце.

– Здесь не гостиница, – ответил надзиратель.

– Но мне ведь нужно мыться.

– Вода в кране.

– А мыло?

– Мыла не получите.

– Могу ли я поговорить с инспектором?

– Нет, и со мной лучше не говорите!

– Подождите! Я хочу вас спросить. Как обстоят дела на фронтах? Я не слышал радио и ничего не знаю.

– Это и не нужно. Неужели вы думаете, что я буду вас развлекать?

– Нельзя разве задать вопрос своему земляку?

– Ну так слушайте. Вы не имеете права ни спрашивать, ни говорить! Когда я вхожу в камеру, вы обязаны встать и стоять навытяжку!

Стоявший Мартин сразу же сел.

– Вы что, порядков тюремных не знаете? – раздраженно сказал надзиратель.

– Ответьте мне, тюрьма занята немцами? Кто здесь распоряжается – вермахт? Немецкая полиция?

– Никаких немцев здесь нет! И нечего задавать глупые вопросы! Поосторожнее!

Дверь снова захлопнулась.

В камере было тепло. Время тянулось медленно. Покурить бы! Мартин вспомнил о сигаретах, отобранных у него полицией. Неужели своим курением он нанесет вред государству? Неужели возможность умыться подрывает основы закона и права? А может быть, цель как раз в том, чтобы заключенный, представ перед судьей грязным, чувствовал себя менее уверенно.

Его радовали церковные часы, отбивавшие каждую четверть и сообщавшие, который теперь час. Когда он выйдет отсюда, он подойдет поближе и посмотрит на эти часы. Ему вдруг захотелось выяснить место расположения церкви. Он был не в ладу со сторонами света. Да и лист жести на окне не давал возможности определить, куда оно выходит.

Почему койка днем поднимается? Почему он не имеет права откинуть ее, лечь и поспать, чтобы убить время? Почему все так неудобно?

Время шло. Уровень в горшке повышался. Он вылил его содержимое в раковину. Что за свинство царит в тюрьме!

Днем снова загремели ключи в двери.

– Прогулка! Сюда! Держите расстояние! Не оборачивайтесь, не разговаривайте! Стоит вам произнести хоть слово, вас сразу же отведут в камеру! Смотрите вниз!

Мартин шел за четырьмя мужчинами в полосатых пижамах. Они лениво плелись гуськом по коридору, потом вниз по железной лестнице. Гулко стучали их деревянные башмаки. Это, должно быть, обычные уголовники. По ним видно, что они здесь не новички. Товарищей среди них нет.

По залитому цементом двору, окруженному высокими стенами, они бессмысленно ходили по кругу. Худой надзиратель с серым лицом курил сигарету и наблюдал за ними.

– Держите расстояние! – командовал он.

Кругом, кругом в течение получаса. Потом снова вверх по железной лестнице. Каждый останавливался у своей камеры лицом к двери, пока ее не откроет надзиратель. Мартин обернулся к нему.

– Я требую кусок мыла!

– Молчать!

– Не буду. Я не могу мириться со свинством, которое здесь творится! Я хочу говорить с инспектором. И буду жаловаться на вас.

Надзиратель втолкнул его в камеру, дверь захлопнулась. Мартин тщетно стучал. Он мог или продолжать ходьбу – шесть шагов вперед, шесть назад, – или для разнообразия посидеть на деревянном табурете.

В восемь вечера дверь снова загрохотала.

– Ужин! – На этот раз пришел другой надзиратель. Полный человек с нормальным цветом лица, – Держите!

На жестяной тарелке лежали четыре толстых ломтя ржаного хлеба, кусок сеяного, крошечный квадратик масла, маленький кусочек сыра и тонкий ломтик колбасы.

– Давайте кружку! – Из большого жестяного кувшина он налил Мартину в кружку синеватого снятого молока. – Если мало, можете получить еще хлеба.

– Вы инспектор?

– Нет.

– Могу я поговорить инспектором?

– Нет.

– Когда меня допросят согласно конституции?

– Не знаю.

Дверь захлопнулась.

Через час ключи загремели снова.

– Встаньте! Когда я вхожу, вы обязаны встать!

Мартин продолжал сидеть.

– Вы обязаны сразу же встать и стоять навытяжку, в глубине камеры, спиной к окну, пока надзиратель находится в камере.

Мартин не отвечал.

– Вы обязаны подчиняться тюремному распорядку.

– Я не требовал, чтобы меня привезли сюда, – сказал Мартин. – Могу уйти.

Надзиратель откинул койку.

– Спать!

– Меня арестовали в семь часов утра, – сказал Мартин. – Допрос, согласно конституции, должен иметь место в течение двадцати четырех часов. Меня допросят ночью?

– Раздевайтесь! Одежда на ночь выносится из камеры. Поторапливайтесь!