Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

– Про-сти, прости меня, подлеца, – хрипло, дрогнувшим голосом еле выговорил Петушков. Он робко взглянул на Небольсина и вдруг, рванувшись к нему, рухнул на колени.

– Встань, ты что, с ума сошел, что ли! – Небольсин брезгливо попытался поднять Петушкова. – Не позорь себя, ведь ты же все-таки офицер и мужчина, – тихо сказал он, глядя на струившиеся по лицу Петушкова слезы.

– Какой я офицер, сволочь я, подлец и дурак, – всхлипывая и растирая ладонью по лицу слезы, прошептал Петушков. – Будь я мужчиной, разве ж я перенес бы оскорбления и все издевки над собой! – Он еще раз всхлипнул. – Виноват я, Александр Николаевич, это верно, но и перенес я не дай бог сколько… Оплевал меня князь за мой донос, хамы крепостные, глядя на меня, не только что смеялись, а и куражились надо мной, а теперь из полка выгоняют. Сторонятся меня все, ровно я собака шелудивая, отщепенец какой или пария… Спасибо Чагину, в провиантские перевел, а то бы и вовсе пулю в лоб.

Как ни подл и мерзок был поступок Петушкова, но Небольсину стало искренне жаль его.

– Успокойся, Ардальон Иванович, – тихо сказал он, придвигая к нему стакан с водой. – Как это случилось? Как ты позволил себе этот донос? – глядя на жалкое, со следами слез лицо Петушкова, спросил он.

Лицо подпоручика дрогнуло.

– Зависть проклятая обуяла, злость такая охватила, когда я тебя с Нюшенькой ночью видел.

– Ты что, любишь ее?

– Не-ет, кабы любил, другое дело. Позавидовал тебе: и любовь, и орден, и Тифлис, и внимание главнокомандующего, все тебе, а мне ничего… а к тому же обидело меня и то, что дурака я тогда с сиренью свалял…

– С какой сиренью? – не понял его Небольсин.

– Ну, с букетами, когда ты сам через меня Нюше про десять букетов, сиречь десять часов ночи, передал, – опустив голову, пояснил Петушков, – все представлял себе, как вы надо мной, дураком, потешались.

– И не думали, Петушков, даже наоборот, оба, и я и Нюша, благодарны тебе были.

Петушков еще ниже опустил голову.

– Но я все же отрекся от Нюши, я Голицыну сказал, что ошибся… что, возможно, это и не она была…

– Я знаю это. Но как же все-таки ты мог это сделать? Ведь князь засек бы ее до смерти… Ты не подумал об этом?

– Зол был очень… прямо возненавидел тебя в те дни, – вздохнул подпоручик.

Минуты две оба молчали, и только фитиль лампы чуть потрескивал в тишине.

– Когда ты едешь? – наконец спросил Небольсин.

– Завтра, – уныло ответил подпоручик.

– Кто назначен адъютантом?

– Родзевич. Я уже сдал ему дела.

Опять наступило молчание. Петушков вздохнул и, поднимаясь с места, неуверенно, с тайной надеждой спросил:

– Ты простишь меня, Саша?

Небольсину была тягостна вся эта сцена. Он видел, что раскаяние и стыд мучат Петушкова, но преодолеть своего отвращения к нему все же не мог.

– Нет! После, может быть, но сейчас, Петушков, нет! – тоже вставая, сказал он.

Лицо подпоручика передернула судорога.

– Я понимаю, я поступил подло… – Он втянул голову в плечи, и, съежившись, вышел из комнаты неровными шагами.

Небольсин подошел к окну, но в темноте только стукнула калитка.

– Шерше ля фам? Уй? – спросил вошедший Сеня и, не дождавшись ответа, стал готовить Небольсину постель.

В крепость приехала из Грозной комиссия во главе с генерал-майором Вельяминовым-младшим – родным братом генерал-лейтенанта Вельяминова, начальника штаба и близкого друга Ермолова. Приезд генерала был неожиданным и вызвал много толков в крепости и слободе. Никто не знал причины назначения комиссии, тем не менее самые разнообразные слухи заполнили Внезапную. Слухи эти сходились в одном: крепость собираются очистить от лишних людей, а «женатые» роты отвести за Терек. Об этом говорили и на базаре, и в Андрей-Ауле, и в хатах женатых солдат.

– И слава тебе господи, давно пора отселе выбираться. А то завезли в орду, только и видишь одни некрещеные рожи…

– Все ближе к России, хоть казаки и не мужицкого сословия, а все же свои, русские, – подхватывали бабы.

– А жить, дуры, где станете? Тут вам и хаты, и животина всякая, а там чего? – хмуро говорили мужья.

– Ничего. Отстроимся, и тут не сразу в хаты вошли. А худобу с собой погоним, – отвечали бабы.

Помощник генерала Вельяминова инженерный полковник Сургучев, присланный из штаба главнокомандующего для исполнения приказа Ермолова, был человеком дела, сухим, точным и необщительным. Не вдаваясь в излишние разговоры, он тщательно несколько раз обошел и осмотрел крепость, солдатскую слободку, побывал на базаре, посетил Андрей-Аул, и все время что-то записывал, чертил и вычислял. За инженером неотступно следовали два капитана, сапер и фортификатор, после каждого осмотра подолгу о чем-то советовавшиеся с ним. Обеспокоенные Чагин и Юрасовский пытались разузнать, к каким выводам пришла инженерная комиссия, но приглашенный на обед полковник почти не пил, мало ел и еще меньше говорил, и хитроумный Юрасовский так ничего и не узнал. Спустя трое суток полковник Сургучев, явившись к полковнику Пулло, совершенно официально и твердо заявил ему:

– Слободку необходимо уничтожить. Все солдатские дома срыть, базар, двухэтажное здание офицерского собрания сровнять с землей.

– Ка-ак срыть? – ахнул Юрасовский, беспомощно глядя на Сургучева.

– Всенепременно! Мало того, этот сад и деревья, кои заслоняют видимости обозрения и обстрела равнины, срубить. Деревья могут быть прекрасной защитой нападающим на крепость, скроют от обороняющихся противника.

– Да что вы, полковник, кто из местных мошенников решится напасть на крепость? – махнул рукой Пулло.

– Не могу сего знать, но, исполняя приказание главнокомандующего, считаю обязательным для себя настаивать на не-мед-лен-ном… – раздельно и подчеркнуто сказал Сургучев, – выполнении решения нашей комиссии. Честь имею просить коменданта крепости сообщить комиссии, когда будет приступлено к срытию указанных комиссией объектов и в какой срок это будет выполнено?

– Но позвольте, ведь там же более двухсот семейных солдат с женами и детьми, армянские торговцы, мирные кумыки, торгующие с нами.

Генерал Вельяминов, присутствовавший при этом разговоре, поднялся с места и решительно сказал:

– Солдаты с семьями в течение месяца будут переведены за линию, на ту сторону Терека. Как мне было сказано в Грозной его превосходительством генерал-майором Розеном, часть расселится по казачьим станицам, часть будет отправлена в Моздок для усиления русского населения в оном. Армяне же переселятся в Кизляр.

– Да-с, комиссия отца Паисия, – почесал затылок Чагин, – а что же с семьями господ офицеров?

– Согласно приказу Алексея Петровича все должны выехать из Внезапной, и даже раньше, нежели солдатские семьи и торговый сброд, – сказал Вельяминов. – С первой же оказией отправьте полковника Голицына и его людей. Это всеобязателыю, и требует исполнения в первую очередь.

– Слушаюсь, – покорно сказал Пулло.

– Опустеет наша Внезапная… И что так разгневался на нас Алексей Петрович? Изгоняет отсюда все то, что оживляло крепость, поистине станем теперь такой дырой, что только одним ссыльным и жить, – сокрушенно покачал головой Юрасовский.

– А крепость, сударь мой, позволю доложить, для того и существует, чтобы в ней служить, а не забавляться. Какие могут быть театеры и танцы в захолустной крепости? Зачем здесь актерки и балет? – насупившись, произнес Вельяминов.

– Да это уж вы самому князю скажите. Ведь не мы же его приглашали, а он по казенной надобности, в командировке здесь, – обиженно вставил Пулло.

– Кончилась командировка. Вот ему приказ отправиться со всеми принадлежащими ему людьми обратно в Петербург.

– Что ж, Владимира с бантом получил его сиятельство, зачем же ему еще оставаться? – иронически заметил Чагин, и все улыбнулись.

– Князь Голицын уведомлен обо всем. Я уже передал ему приказ Алексея Петровича. С ближайшей оказией он собирается в дорогу, – сказал Вельяминов.

Пулло посмотрел на него, почесал лоб и тихо спросил:

– А когда считаете нужным отправлять семьи господ офицеров?

– Со второй, следующей оказией. На этих днях сюда прибудут две охранные казачьи сотни, с помощью которых вы эвакуируете всех.

– А «женатые» роты?

– В третью очередь. Охрану в пути будут нести сами солдаты.

– Та-ак, – раздумчиво протянул Чагин, – да, опустеет наша крепость. Видно, и самому придется уходить куда-нибудь за линию.

Никто ничего не ответил на эту фразу, но было видно, что и Юрасовскому, и другим офицерам та же мысль пришла в голову.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Тифлис, тридцать лет назад разоренный, разграбленный и почти сожженный персидскими полчищами Ага Магомед-шаха, быстро вставал из руин. На месте узких азиатских уличек пролегли широкие, проведенные по плану улицы, на которых уже поднялись трех– и даже четырехэтажные каменные и кирпичные здания. Штаб главнокомандующего, казенные учреждения, офицерские дома, казармы, школы, церкви, магазины придавали центру города европейский вид, а густая зелень садов и виноградников ласкала взор, сообщала этому своеобразному городу весьма живописный вид.

Но стоило чуть отойти в сторону от центра, как картина менялась. Длинные двухэтажные дома с навесами и широкими нависшими над улицей балконами, створчатыми персидскими оконцами и узкими входами преобладали здесь.

По улицам тащились ослы с седоками и грузом, караваны верблюдов, одноколки и продавцы самой различной снеди с огромными круглыми табахи (подносами) на головах. Вопли, выкрики, шум, смех, песни, ругань, ожесточенная торговля из-за одного шаура (пятака), мычание буйволов, рев ослов, звон бубенцов, подвешенных на шеи верблюдов, – все это говорило о близости майдана (базара). Здесь бродили и русские поселенцы, и грузины, жители города, и солдаты, и армяне, и персы, и евреи. Разноголосый, многоязычный гул стоял над базаром, а дымный чад от жарившихся тут же на мангалах (жаровнях) кябабов, хурушей, рыбы и шашлыков стлался в воздухе. Над раскаленными угольями дымились шампуры с кусками баранины и нанизанными помидорами и баклажанами. Рядом торговали обносками одежды и новыми чохами [79]79
  Черкесками.


[Закрыть], бешметами, чувяками, тут же сидели нищие, выкрикивавшие молитвы.

Поодаль стучали молотами кузнецы, горланили торговцы, шныряли мальчишки. По запруженной народом уличке базара важно ехал на коне разряженный перс – торговец с красной, выкрашенной хной бородой; проезжал конный казак или, пробиваясь сквозь толпу, со смехом и возгласами проходили русские дамы, сопровождаемые офицерами. Время от времени на богато убранных конях, в окружении двух-трех телохранителей, с гордой осанкой, шагом проезжал какой-нибудь грузинский князь.

Недалеко от штаба, ближе к Сололаки, высилось большое здание караван-сарая, тоже торгового центра города, но тут уже и покупатели, и торговцы были другого сорта. Это были люди гораздо более зажиточные и солидные, чем те, которые заполняли майдан. Тут встречались и почтенные грузинские матроны с дочерьми и слугами, и русские чиновники с женами, и внимательно разглядывающие товары полковые дамы. Русская речь перемешивалась с грузинской, армянской и даже с французской.

Тифлис, уже забывший об ужасах и погроме Ага Магомед-шаха, жил весело и беззаботно за штыками русских солдат.

Недалеко от Сионского собора, на повороте узенькой улички, носившей пышное название «Серебряная улица», стоял длинный двухэтажный кирпично-деревянный дом князя Вано Орбелиани, генерал-лейтенанта русской службы, сослуживца и старого приятеля Ермолова еще по кампании 1812—1813 годов.

Здесь и остановился генерал по своем приезде в Тифлис, думая переехать в казенное здание, именовавшееся «дворцом», через день или два. Сделал он это для того, чтобы выяснить, что говорят в городе о недалеком уже приезде Паскевича. Он хотел узнать, какие новости, местные и петербургские, дошли до тифлисского общества и какие толки и слухи вызвала среди местных чиновников недели три назад выехавшая из Тифлиса через Тавриз в Тегеран миссия князя Меншикова.

Преданные люди уже сообщили Ермолову о том, как возликовала часть русской администрации, услышав о недовольстве царя и о скором приезде Паскевича. Ермолов был не так прост, каким хотел казаться. Некоторая его грубоватость и откровенность в разговоре была не более как манерой, за которой скрывался очень умный и, когда это было необходимо, тонкий и дальновидный политик, мстительный и злой в своем остроумии человек.

И сейчас, когда решалось: быть ли ему еще год-два «проконсулом Кавказа», хозяином армии и края, он хотел знать, кто остался ему другом и кто уже переметнулся в стан врагов.

Мысль о войне с Персией ни на минуту не оставляла главнокомандующего. Он знал, что, начнись не сегодня-завтра персидская кампания, царь, так жаждавший убрать с Кавказа ненавистного ему Ермолова, не решится в такой сложный момент отозвать его, опытного, лучше всех знавшего местные условия генерала.

О приезде Ермолова еще не знали в городе и ожидали его со дня на день. Долгий путь через горы утомил генерала, и хоть он и не показывал этого, но и князь Вано, и княгиня Анастасия, старые друзья Ермолова, заметили. По суворовскому обычаю, которому он весьма охотно следовал, генерал дважды окатил себя свежей, только что принесенной с Куры водой. Скинув не очень свободный китель, он облачился в мягкий, спокойный бешмет с накладными газырями и генеральскими эполетами на плечах. Узкий ремень с простым дагестанским кинжалом облегал его талию. Синие казацкие шаровары на очкуре и мягкие ноговицы довершали костюм главнокомандующего.

– Спать надо, Алексей Петрович, отдохнуть после дороги, – сказал Орбелиани, после того как Ермолов, закусив и опрокинув две добрые «чепурки» тонкого цинандальского вина, усевшись с ногами на тахту, закурил свою трубку – чубучок, как называл ее сам.

– Соснем ввечеру, князь Вано, а пока поговорить надо… Дела не ждут, чай сам знаешь, откуда беда надвигается.

Орбелиани только молча кивнул. Оба генерала, связанные старой, испытанной дружбой, проведшие вместе десяток боевых лет, хорошо знали и уважали друг друга.

– Как дочка, как Арчил? Я слышал, будто его в поручики пожаловали? – пуская колечки дыма, спросил Ермолов.

– Маро здорова, растет, скоро на балы выезжать будет, а насчет Арчила – не слышал, – осторожно ответил Орбелиани.

– Как же, произведен! С монаршей милостью тебя, князь Вано… Со мной и приказ прибыл.

Орбелиани молча поклонился и крепко пожал руку Ермолову.

– Больно быстро идет вверх, так, гляди, через пять лет он и нас с вами, Алексей Петрович, обгонит, – не скрывая отцовской радости, сказал Орбелиани.

– Этого не боюсь, князь Вано, и наипаче потому, что не через пять лет, а, думаю, через год меня тут не будет.

Орбелиани тревожно и ожидающе поднял брови.

– Паскевич сюда едет… в помощники Ермолову, – саркастически улыбаясь, проговорил Ермолов. – Здесь об этом говорят?

– Говорят, Алексей Петрович, да правда ли это? – взволнованно спросил Орбелиани, и по его красивому, мужественному лицу прошла тень.

– Верно, князь, куда уж вернее. Письма имею об этом, ну да уж бог с ним, займемся делами. Пока что еще я здесь «проконсул Кавказа» и я отвечаю перед богом и Россией за ее будущее на Кавказе…

Княгиня Анастасия уже дважды посылала на мужскую половину дома своего племянника, пятнадцатилетнего юнкера милиции князя Амилахвари, но молодой человек оба раза возвращался к княгине.

– Разговаривают… Генерал что-то пишет, спрашивает дядю, потом оба весело смеются и опять о чем-то говорят…

Дверь открылась, и сквозь отброшенную в сторону занавеску пополз синий табачный дым, показалась голова хозяина и за ним крупная фигура генерала.

– Не сердись, хозяюшка-княгиня, что уморил муженька разговорами да расспросами… Любопытен я очень, ровно старая дева, – смеясь, сказал Ермолов, идя навстречу княгине Анастасии.

– Что там за шум? – поднимая голову и вслушиваясь в какой-то неясный гул, спросил Ермолов, подходя к окну.

– Что за народ! С утра их гонят прочь от дома, все равно не уходят! – покачивая головой, улыбнулся юнкер.

– Кого гонят? – вопросительно посмотрел на Орбелиани Ермолов…

– Народ… Купцы, ремесленники, подрядчики… армяне, грузины, есть и татары, но больше армян, – махнув рукой, сказал Орбелиани.

– Чего им надобно? Ба, да там и духовенство… вот тебе и инкогнито, – засмеялся Ермолов. – Я чаял, любезный друг, что, окромя Вельяминова да тебя, никто о моем приезде и не ведает, а оказывается, весь Тифлис тут… Ну-с, чего они собрались?

– Жаловаться пришли, Алексей Петрович… Все на тех же разбойников, Ваньку-Каина и Чекалова… Нет от этих негодяев житья людям, – уже серьезно сказал Орбелиани. – Давеча говорил я вам о том, какими поборами и взятками обложили они купцов, а сейчас, сами видите, весь караван-сарай да Сололаки собрались у дома.

– Что ж… Выйдем! Надо поговорить с людьми, – секунду подумав, сказал Ермолов и в сопровождении Орбелиани, его племянника и двух княжеских слуг вышел на широкий балкон.

Толпа, запрудившая узкую уличку, завидя генерала, смолкла, люди обнажили головы, кое-кто поклонился; все молчали в напряженном ожидании.

– Здравствуйте, добрые тифлисцы! – негромко, но очень отчетливо произнес Ермолов.

– Гамарджобат, салам, издрасти, барев! – ответили ему.

Толпа разом опустилась на колени, а стоявший впереди всех пожилой, рослый и красивый армянский купец в вышитом архалуке протянул к генералу руки с большим, совершенно голым, ощипанным петухом. Лишь пышный хвост да красный гребень украшали петуха, испуганно и жалко поводившего по сторонам глазами. Толпа, не поднимаясь с колен, с надеждой и мольбой смотрела на главнокомандующего.

Ермолов в удивлении достал из кармана очки, протер их и снова положил в футляр.

– Что это за ярмарка? – тихо спросил он и, не давая ответить Орбелиани, произнес: – Надо идти к ним. – И широким солдатским шагом сошел вниз.

– Встаньте! – громко, как на учении, выкрикнул он.

Никто не шелохнулся.

– Они не встанут. Таков обычай. Они пришли с жалобой, – пояснил Орбелиани.

– Правильно, высокий генерал. Они не поднимутся до тех пор, пока вы не выслушаете не жалобу, нет, а вопль, слезы души, – по-русски сказал священник-армянин, стоявший рядом с высоким купцом, державшим петуха.

– Говорите, батюшка, – не без любопытства оглядывая всю эту необыкновенную картину, сказал Ермолов.

Купец шагнул вперед и громко заговорил, священник-армянин так же громко, убедительно и отчетливо повторял уже по-русски его слова.

– Великий сардар и покровитель местных христиан, подданных белого царя. Мы честные люди, торговцы, купцы, подрядчики, земле– и домовладельцы Тифлиса, трудимся в поте лица, чтобы развивать торговлю и ремесла, кормить армию и народ и тем, по мере сил, помочь Российскому государству, подданными которого мы состоим. Но взгляни на этого петуха. Что может сделать подобная голая, ощипанная, несчастная птица? Она уже не муж курам и не отец цыплятам. Этот петух не в силах нести свои петуховские обязанности, он должен сдохнуть, так же и мы. Нас так же наголо и до последнего пера ощипали бессовестные начальники, и мы, подобно этому петуху, сдохнем, если ты, великий сардар, не поможешь нам и не избавишь Тифлис от жуликов, взяточников и воров.

Лицо Ермолова посерело, затем краска покрыла его полные, одутловатые щеки, и он хрипло спросил:

– Кто они?

– Главные… Чекалов, полицеймейстер Булгаков и майор Иван Корганов, – спокойно и твердо сказал священник.

И все стоявшие на коленях закричали:

– Они! Помоги нам, сардар Ярмол!

– Я сделаю все, что нужно, а теперь встаньте, – грозно крикнул Ермолов и обратился к священнику: – Батюшка, завтра вас и еще двух представителей от купечества и горожан Тифлиса жду к себе, в канцелярию штаба, к десяти часам утра.

– Яшасун, ваша́, шноракалем! Ура! – разноголосо закричала толпа, поднимаясь на ноги и возгласами удовлетворения провожая поднимавшегося наверх в дом Ермолова.

– Пошли мальчика за князем Багратион-Мухранским и Мадатовым, да найдите сейчас же этого бездельника Арчила. Пусть немедля явится сюда! Скажи, генерал приехал… – сказал по-грузински племяннику Орбелиани, пропуская вперед Ермолова, шедшего к ожидавшей их княгине.

Спустя полчаса к дому старого князя Орбелиани, сопровождаемый четырьмя сыновьями и несколькими конными слугами, приехал князь Константин Багратион-Мухранский, губернский предводитель дворянства, один из наиболее уважаемых и почтенных грузинских князей. За ним на взмыленном жеребце прискакал Арчил Орбелиани, корнет Нижегородского драгунского полка, которого посланные отцом люди нашли кутящим вместе с другими офицерами в одном из духанов возле Куры.

Вскоре прибыл и генерал-майор князь Вано Эристов, ранее командовавший 2-й бригадой 20-й пехотной дивизии, а ныне причисленный к штабу главнокомандующего и ведавший конными грузинскими дружинами Карталинии и Кахетии. Этого генерала особенно любил Ермолов и неоднократно отлично аттестовал его перед военным министром и главным штабом в Петербурге.

Позже всех приехал князь Валерьян Григорьевич Мадатов, генерал-майор, старый друг и сподвижник Ермолова, делавший вместе с ним наполеоновские войны и поход на Париж. Мадатов был болен «ногами», как определил болезнь лечивший его доктор Ган. Запущенный ревматизм и геморрой, обычные спутники кавалериста, мучили генерала, и он собирался в ближайшее время отправиться на воды, в Пятигорск.

Вместе с ним приехал и генерал-лейтенант Алексей Александрович Вельяминов 1-й, приятель и единомышленник Ермолова, встретивший главнокомандующего еще вчера во Мцхете и вместе с ним приехавший в Тифлис.

Деловая беседа продолжалась долго, и гости разъехались во втором часу.

Над Тифлисом стояла жаркая, душная ночь. Звезды, яркие и большие, точно пчелы в ульях, роились в черном небе, нависшем над городом. С Мтацминды чуть набегал прохладный ветерок, со стороны Метеха время от времени раздавались приглушенные рокотом Куры голоса перекликавшихся часовых: «Слушай!» Веселые звуки зурны, частые удары в бубен и стук дооли [80]80
  Барабан.


[Закрыть]встретили разъезжавшихся с совещания генералов.

Мадатов, живой и веселый армянин, отчаянный рубака и забулдыга, приятель Дениса Давыдова, знавший на вкус чуть ли не все вина и водки стран, через которые он проходил в Отечественную войну, остановился и, вынимая уже занесенную в стремя ногу, оглянулся по сторонам. Окруженные провожатыми Багратион и Эристов сворачивали за угол кривой улицы. Оттуда доносилось мерное хлопанье в ладоши.

– Где? – кивнув в сторону, откуда слышалось оно, спросил Мадатов молодого князя Арчила, вышедшего проводить гостя до ворот.

– На майдане. Свадьба сегодня: Асламазьян, что черкески для казаков и офицеров шьет, дочку свою выдает за телавского армянина…

– Асламазьян Карапет? – переспросил Мадатов. – Э-э, ведь это мой приятель, он старый жулик, немало с меня рублей содрал за свои паршивые черкески…

Теплый ветерок сонно пробежал над домами.

Звуки зурны и крики «Таш!!» раздались ближе.

– Как ты думаешь, Арчил? – серьезно спросил Мадатов.

– Наказать старого жулика, ваше превосходительство! – сказал Арчил. Они захохотали, и генерал, забыв о своих болезнях и предстоящем лечении, легко вскочил в седло.

Арчил, Мадатов и постоянный спутник генерала ротмистр Габаев, сопровождаемые казаками, широким наметом поскакали к майдану.

Топот конских копыт стих, и только веселые звуки зурны, пистолетные выстрелы да шум Куры раздавались в тишине.

– Веселый человек и воистину отважный! – сказал Ермолов старому князю, глядя вслед умчавшейся кавалькаде.

Они стояли на плоской, затемненной чинарой крыше дома в расстегнутых бешметах, в надетых на босу ногу чувяках.

– Гусар! – коротко ответил Орбелиани, и в его словах прозвучало уважение к этому лихому и бесшабашному генералу.

На следующий день Ермолов с утра переехал в свой недавно отстроенный дворец, помещавшийся на Посольской площади. Уведомленный о его приезде, тифлисский гражданский губернатор генерал-майор фон Ховен приехал к одиннадцати часам дня с докладом о делах и положении в городе. Ермолов молча, не прерывая, выслушал его доклад и коротко опросил:

– А ведомо ли вам, Отто Карлович, о том, как строятся торговые ряды и русский квартал над Курою?

– Так точно, Алексей Петрович. Ряды уже заканчиваются, а русский квартал к осени кончим.

– Военное дело, равно как и денежное, точность любит, в этом их суть, Отто Карлович, тут и одно и другое в едином состоят… а вы, как цыганская гадалка, отвечаете. К осени!.. – недовольно повторил Ермолов. – В здешних краях осенью все время с сентября по самый декабрь считать можно, так в какой же из сих месяцев закончат строить?

– К… октябрю, – наугад сказал Ховен.

– Так-с… будем считать, что к октябрю. А ведомо ли вам, что строители эти вышли из сметы на восемьдесят с лишним тысяч?

– Ве-домо… – повторил губернатор, впервые услышавший об этом.

– А коли ведомо, то кто и чем покрывать будет перерасход по работам? – поднимая острые, сердитые глаза из-под лохматых нависших бровей, спросил главнокомандующий.

Губернатор молчал.

– Опять на местные доходы, на городские и губернские обложения надеетесь?

Фон Ховен тупо посмотрел на Ермолова и неуверенно сказал:

– Сегодня же, ваше высокопревосходительство, прикажу выяснить, как сие получилось и в чем состоят оному причины.

– Могу сказать сейчас, Отто Карлович. Первая и основная причина сему – воровство. У них там ворует всякий, кому не лень, а вторая причина – попустительство властей. Ведь вы сами один только раз побывали на стройке?

– Один! – односложно ответил Ховен.

– И то месяца три назад, а поставленный следить за делом подполковник Зарубин спился, и за него ведут дело жулики и воры!

– Корганов лишь неделю назад докладывал совету…

– Майор Корганов – суть первый вор, сукин сын и негодяй! И, не носи он офицерского мундира, я бы его публично выпорол сегодня же посереди майдана!

Ермолов встал. Фон Ховен тоже быстро поднялся.

– Майора Корганова отстранить от дел и вызвать завтра ко мне! Прошу вас, Отто Карлович, присутствовать при этом и к завтрему доложить о преступлениях подчиненных вам полицеймейстера Булгакова, приставов Накашидзе, Лапшина и Иванова третьего. Вот дела о них. Разберитесь.

– Слушаюсь! – ответил Ховен.

– Кстати, как вы разумеете деятельность господина Чекалова? – пройдясь по комнате, остановился Ермолов.

– Председателя Уголовно-контрольной палаты края? – спросил губернатор.

– Да!

– Почитаю ее вредной для дела российской короны и ходатайствовал бы о замене статского советника Чекалова другим, более достойным человеком.

– А чем скрепляете ваше ходатайство?

– Жалобами всех слоев общества, от черного народа и до самых влиятельных князей! Неправедные суды и приговоры, лихоимство и мерзости творятся в делах Контрольной палаты, и я не в силах пресечь оные безобразия, ибо ведомство сие не подчинено мне по закону.

– О каких беззакониях говорите? – спросил Ермолов, садясь на тахту с мутаками, стоявшую у окна. – Да садитесь, Отто Карлович, ведь сейчас я вас не как главнокомандующий спрашиваю, а как человек, который вроде вас стоял возле жуликов и проходимцев и вовремя не заметил их преступлений. Воровали они, а отвечаем и мы с вами, ведь они – власть здешняя, силу и могущество имеют, для управления здешних народов верою и правдою поставлены, и оба мы и Вельяминов прохлопали мошенства, кои нашими чиновниками и офицерами содеяны. Вы думаете, можно убедить князей и дворян здешних, что ни Ермолов, ни вы, ни Вельяминов не токмо что рублем не повинны в сих поступках, а даже и не знали об этом? Да никто не поверит, и правы будут! Начальник должен все знать и все видеть, ежели ж он слеп, то или дурак или вор!

Щеки фон Ховена побелели, он вздрогнул и, поднимаясь со стула, сдавленным, взволнованным голосом сказал:

– Ваше высокопревосходительство, я чаю, что вы не приписываете сих качеств мне…

– Второго – ни в коем разе, милейший Отто Карлович. А за правду прошу не обижаться. Все мы оказались в дураках, а я – главным образом. Надеюсь, что сей случай послужит нам на пользу. Впереди большие события, и снова ошибаться нельзя. Не позволят ни долг, ни совесть! Извините за горькие слова, но мы их с вами заслужили. А теперь, – главнокомандующий встал, – прошу к завтрему приготовить доклад о беззакониях, чинимых в Контрольной палате. Надеюсь, что сделано сие будет в строжайшей тайне!

Ермолов, сопровождаемый конвойным казаком, сошел к экипажу, в котором уже ждал его Мадатов.

– В Контрольную палату! – приказал он кучеру, усаживаясь рядом с Мадатовым. – Поедем, князь, незваными гостями в палату обер-жулика и вора!

– Остановись у входа! – сказал Ермолов, трогая за рукав черкески конвойного казака, сидевшего рядом с кучером.

Коляска остановилась около калитки губернской Уголовно-контрольной палаты. Казак соскочил с козел и помог грузно вылезавшему из экипажа генералу. За ним сошел и Мадатов. Ермолов огляделся и, завидя остановившегося у калитки унтера, с любопытством и изумлением глядевшего на главнокомандующего, пальцем поманил его к себе. Унтер рванулся с места и бегом подлетел к нему.

– Чего изволите, ваше высокопревосходительство? – во весь голос начал было он, но Ермолов остановил его.

– Не надо! Проводи-ка лучше, братец, внутрь…

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, – тихо ответил унтер, открывая калитку и пропуская вперед начальство.

– Может, ваше высокопревосходительство, через парадную пожалуете?

– Нет, братец, именно через черный ход… Что там такое? – прислушиваясь к какому-то шуму, спросил Ермолов.

Унтер-офицер, пожилой человек с медалью «За усердие», негромко доложил:

– Солдатика бьют… – Он спохватился и торопливо поправился: – Наказуют, ваше высокопревосходительство!

– Кто? – сдвинул брови генерал.

– Их высокоблагородие господин Чекалов.

– За что? – удивился Мадатов.

– Солдатик, ваше превосходительство, молодой, первого году, еще глупой, ну, назвал их высокоблагородие господином чиновником, тот его и учит…

Со двора доносились удары, сдержанный стон и чей-то хриплый, озлобленный голос:

– Я государю моему статский советник, мерзавец ты этакий, я тебе не господин чиновник, а ваше превосходительство!

Ермолов шагнул вперед и остановился перед стоявшим «во фрунт» солдатом, по лицу которого текли слезы, а из разбитого носа капала кровь. При каждом ударе солдат дергал головой, жмурился и беспомощно всхлипывал. Спиной к Ермолову стоял сам Чекалов в чиновничьем мундире, с закатанным по локоть правым рукавом. При словах «статский советник», «чиновник» и «мерзавец» он сильно и размашисто ударял по лицу плакавшего солдата. Возле них на табуретке сидел карабинерный поручик, на коленях которого стояла миска с вишнями. Офицер равнодушно взирал на избиение солдата. Выбрав вишню позрелее, он клал ее в рот и, с удовольствием надув щеки, выплевывал косточки, долетавшие до избиваемого солдата.