Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

– Немного у нас их, но помочь нужно, – ответил Вельяминов.

– Завтра после обеда обратно в отъезд, а теперь иди отдыхай. Передай своему унтеру, что просьба его уважена, пусть и он помнит о моей.

Ермолов пожал руку Небольсину. Поручик благодарно взглянул на него, поняв, что мечта Саньки уже свершилась.

Вечером 4 сентября обстрел крепости прекратился. Настала тишина, сменившая немолчный грохот орудий. Это было тягостно и подозрительно.

– Наверное, опять штурм, – говорили солдаты.

Тактика персиян была однообразна. Они уже дважды пробовали таким образом овладеть крепостью. Реут приказал гарнизону удвоить бдительность, он отменил отдых ротам, несшим дневной караул. Армянские женщины опять кипятили воду и готовили тюки с пропитанным нефтью тряпьем. Гарнизон ожидал штурма, но его не было, и только не прекращавшийся всю ночь отдаленный шум да не затухавшие в городе огни говорили о том, что Аббас-Мирза что-то задумал.

Утром, часов в десять, к стенам крепости подошла группа горожан, несших белые флаги и еще издали махавших снятыми с головы кулохами [109]109
  Шапки.


[Закрыть].

– А где же персы? Это одни шушинцы. Вон, впереди наш таджир-баши, за ним его зять мошенник Абдул-баши, вон меняла Тахмас-ага. Чего им надо? – разглядывая в подзорную трубу толпу, сказал Реут.

Персов не было, и это наводило на подозрение, что это какая-нибудь ловушка, военная хитрость. Голоса подходивших уже явственно были слышны на стенах, как вдруг по дороге из Тази-Кенда с барабанным боем, держа ружья «на плечо», вышла русская полурота, оставленная Реутом в помощь армянам. Впереди полуроты бежали жители Тази-Кенда, стреляя в воздух, подбрасывая вверх шапки и что-то радостно крича.

Несколько конных армян, размахивая обнаженными кинжалами, мчались в карьер к крепости, и вдруг мощное «ура» огласило воздух. Со стен, у ворот, из бойниц, стоя и размахивая шапками, защитники крепости кричали «ура».

Всем стало ясно, что Аббас снял осаду и внезапно оставил Шушу.

Обозленный долгим стоянием под крепостью и упорной защитой русских, Аббас-Мирза назначил в ночь на 6 сентября генеральный штурм, для чего подтянул к Шуше еще две батареи тяжелых орудий.

Но вечером 4 сентября прискакавшие из Елизаветполя гонцы сообщили, что десятитысячный авангард Аббаса-Мирзы под командованием его сына Мамеда и сардара Амир-хана наголову разбит Мадатовым, а сам Амир-хан убит.

Аббас-Мирза рассвирепел. В ярости он приказал пороть вестников несчастья, но татары, жители Шуши подтвердили донесение, добавив, что царевич уже бежал за русскую границу и что Мадатов занял Елизаветполь.

Аббас-Мирза растерялся. Он понял наконец, какую роковую ошибку совершил, простояв под стенами этой проклятой крепости целых пятьдесят два дня. Горсточка русских задержала его на такой огромный срок в Шуше. Он мрачно оглянулся на Майлза, стоявшего вместе с сановниками в почтительной позе невдалеке от него. Ему показалось, что англичанин смотрит на него с усмешкой. Аббас отвернулся и долго читал присланное ему донесение.

– Что теперь делать? – наконец спросил он, ни на кого не глядя.

Сановники молчали. Новость ошеломила их. Только теперь поняли они, что война с русскими лишь начинается и что о легком захвате Тифлиса не приходится и мечтать. Они молчали, боясь сказать что-либо неугодное наследнику и не совпадающее с его мыслями.

– Думать не о чем, ваше высочество! Надо сейчас же сниматься с места, бросить осаду и со всеми силами идти на Елизаветполь. Мадатов сейчас слаб, нам доносят, что у него не более трех тысяч человек. Надо настичь его и уничтожить. Нас шестьдесят тысяч, у него три. У нас пятьдесят орудий, у него двенадцать. Мы истребим Мадатова и только этим восстановим положение дел, – выступая вперед, сказал Майлз.

Англичанин был раздосадован и не старался скрыть этого. Говорил он резко, без обычной придворной осторожности и льстивости.

Аббас-Мирза нерешительно обвел глазами остальных.

– Сардар Майлз говорит верно. Надо идти к Гандже, – сказал Аллаяр-хан, и все закивали.

Царевич Измаил, второй сын Аббаса-Мирзы, почтительно склонился перед отцом.

– Отец, идем на Ганджу. Мы выпустим кровь из проклятого армянина и закуем его солдат в цепи.

Аббас резко поднялся с кресла.

– Утром идем на Ганджу! Приготовить войска к уходу!

Персидская армия ушла из Шуши утром 5-го, но, верный своим правилам, Аббас шел вперед подобно черепахе – медленно, осторожно. Его армия делала в сутки не свыше пятнадцати-шестнадцати километров. Майлз, возмущенный таким «наползом на русских», посоветовал Аббасу ускорить движение, но разгневанный валиагд в тот же день приказал ему выехать в Тавриз.

Высланные Мадатовым лазутчики донесли:

– Аббас-Мирза со всей своей армией движется к Елизаветполю. Шуша свободна, но персиян много, как песчинок в море.

Донесения шли из разных мест, и все о-ни говорили о несметности иранской армии.

«Земля стонет от копыт кизилбашских коней. Верблюды с зембуреками тянутся на пять верст, пушек у Аббаса больше ста, а пехота, как саранча, заполняет степь», —

писал один из татарских беков.

– Я знаю этого прохвоста, – засмеялся Мадатов. – Его сообщения надо делить на три и только одна часть будет соответствовать истине.

– Но, ваше сиятельство, если даже у Аббаса не сто, а тридцать три орудия и не восемьдесят, а сорок тысяч войска, то и тогда это во много раз больше всего нашего отряда, – сказал полковник Абхазов.

– А кавалерии у него действительно много, – добавил донской есаул Бакланов.

– Так что же, давайте решать, – предложил Мадатов.

– Выведем наш отряд из города и будем ждать помощи из Тифлиса, – предложил Мищенко.

– Правильно. Именно об этом думаю и я. В городе нам запираться незачем, наш солдат умеет наступать и любит сам атаковать врага. Выведем отряд в степь. Пока Аббас ползет сюда, расположимся лагерем, найдем место для сражения, подойдут наши, и мы сами нападем на персов, – решил Мадатов.

Военный совет был кончен. Утром весь отряд вышел из города.

– Ваше высокопревосходительство, полученные штабом донесения говорят о том, что персы оставили Шушу и скопом идут к Елизаветполю. Там произойдет решительное сражение, и нам надо теперь же со всеми резервами идти на помощь Мадатову.

– Я готов, Алексей Петрович, – ответил Паскевич.

– Думаю, Иван Федорович, что делать это надо завтра, иначе помощь может запоздать и Аббас по частям раздавит нас. Берите с собой херсонцев два батальона, грузинцев [110]110
  Солдаты Грузинского пехотного полка.


[Закрыть]полтора во главе с полковником графом Симоничем – это лучший из моих офицеров; батальон карабинеров, четыре роты ширванцев, егерей батальон, шестнадцать орудий, фальконетные и ракетные взводы, нижегородских драгун семь эскадронов во главе с Шабельским – тоже старым кавказцем и испытанным бойцом; донских казаков два полка – Костина и Иловайского и три сотни грузинской милиции во главе с князем Дадешкелиани. Это лучшее из лучших, что можем дать. Итого под вашим началом будет семь с половиной тысяч отборных кавказских воинов, каждый из которых стоит четырех персиян. Доверяйтесь им, ваше высокопревосходительство, и они не подведут вас. Это все, что могу дать. Два батальона пехоты и три сотни казаков с двумя орудиями остаются у меня для охраны всей Грузии, – сказал Ермолов.

Утром Паскевич выступил к Елизаветполю.

Ночью он, минуя Ермолова, отослал на имя Николая секретное письмо.

«Страшусь, ваше величество, идти с такими не обученными строю, не знающими маневра, вовсе не похожими на воинов, плохо одетыми солдатами, страшусь идти в бой. Наши российские рекруты в десяток раз надежнее и обученнее, чем сии ермоловские мужики, коих главнокомандующий называет «товарищами» и «кавказскими орлами». И офицеры не лучше солдат, невежды, не знающие уставов и дисциплины. И не будь вашей монаршей воли, я никогда не решился бы идти с сим сбродом на вдесятеро сильнейшего врага».

Два других, весьма по своему содержанию похожих на первое, письма Паскевич с тем же курьером послал начальнику главного штаба барону Дибичу и министру иностранных дел графу Нессельроде.

Отряд Мадатова, найдя возле Елизаветполя подходящую для боя позицию, стал ждать, но кто подойдет раньше – русские резервы или вся шестидесятитысячная армия Аббаса, сказать было нельзя.

Рано утром Небольсин явился к Мадатову.

– А-а, Александр-джан, вернулся? Ну, как там дела? Как поживает Тифлис? Как Паскевич?

Узнав, что Паскевич назначен заместителем Ермолова и что Вельяминов подчинен ему, Мадатов задумался.

– Это плохо, – читая личное письмо Ермолова, вслух размышлял он. – Едет сюда начальствовать над нами. Что же делать, подчинимся, только бы разбить персов, а там… – он махнул рукой. – А как Алексей Петрович, огорчен?

– Держится ровно, однако видно, что с Паскевичем ему оставаться нельзя.

– Немного нам дает помощи Алексей Петрович, но зато все лучшее, что у него есть. Посчитаем. – И, загибая пальцы, Мадатов стал считать войска, которые шли к нему с Паскевичем. – Маловато, всего нас будет тысяч около семи, это – считая и конницу. Орудий – двадцать четыре, ракетниц и фальконетов – тридцать. Прибавим к этому татарскую милицию и сотен пять армянских стрелков – вот и все. Не больше семи с половиною тысяч, это противу армады нового иранского Дария.

– Маловато, ваше сиятельство.

– Ничего, зато промаха не будет! И пуля, и каждый штык попадет куда нужно, – засмеялся Мадатов.

Вечером был созван военный совет. Персидская армия была замечена уже в районе Курак-Чая. Паскевича же все еще не было, и тяжелая ночь сомнений и напряжения охватила маленький отряд.

На военном совете было решено ждать Паскевича.

Аббас-Мирза шел не спеша, делал короткие переходы и долгие дневки в богатых татарских селах.

9-го к вечеру Паскевич с одним лишь донским полком Иловайского на рысях подошел к отряду. Мадатов встретил его с подобающим уважением и радушием. Позади, в одном переходе, шли остальные русские войска во главе с Вельяминовым.

– Вовремя подоспели, ваше высокопревосходительство! Разведка сообщает, что Аббас-Мирза тоже на подступах к Елизаветполю.

Паскевич принял отряд, но решением Мадатова и военного совета остался недоволен.

– Нам нельзя ввязываться в полевой бой с персами. У них огромная армия, много пушек и конница, и они массой раздавят нас.

– Что же думаете вы, ваше высокопревосходительство? – спросил Мадатов.

– Войти в город, запереться в крепости и вести оборонительную кампанию.

Мадатов удивленно взглянул на Паскевича. Полковники Симонич и Абхазов переглянулись. Генерал Эристов развел руками и недоуменно переспросил:

– В крепость? Зачем это, ваше высокопревосходительство?

Паскевич хмуро глянул на Эристова.

– По элементарным законам ведения боя у нас нет надежды с малыми силами отразить Аббаса-Мирзу. Стены же крепости удвоят нашу силу. Вспомните ту же Шушу.

– Наши кавказские войска не умеют драться, запершись за стенами, они приучены наступать. Персиян надо встретить в поле и атаковать их, – предложил Мадатов.

– Да, ваше высокопревосходительство, у нас к победе один только шанс, это нападение. Мы должны идти навстречу персам, искать их и, смело напав на них, уничтожить! – подтвердил Симонич.

– Мои солдаты прекрасно дерутся, атакуя врага, но они не умеют отсиживаться за стенами городов, – коротко сказал Абхазов.

– А куда мы денем нашу кавалерию и конные сотни грузин и татар? Ведь этим мы погубим их!

– Они будут драться как пехота, – сказал Паскевич.

– Но они не знают пешего боя, они не обучены ему, и у них нет штыков!

– Господа, я решил ввести войско в город, и дальней шее обсуждение считаю бесполезным, – категорическим тоном заявил Паскевич.

Все замолчали. Неожиданное решение нового командира корпуса совершенно не вязалось с тактикой и характером кавказских войск.

– А что же с Тифлисом? – не обращая внимания на предупреждение Паскевича, спросил Эристов. – Ведь если мы запремся в крепости, Тифлис и вся Грузия останутся беззащитными и подвергнутся разгрому персиян.

– Законы высшей стратегии определяют ход войны, да и вряд ли персияне оставят за собой угрожающий им с тыла отряд и пойдут на Тифлис.

– В таком случае, – не слушая Паскевича, как бы продолжал свои мысли Эристов, – в таком случае утром вся грузинская кавалерия уйдет назад!

– Куда… назад? – опешил Паскевич.

– В Тифлис. Мы добровольно пришли сюда защищать себя и Россию. Раз вы хотите запереться в крепости и оставить на произвол судьбы Грузию, мы, ее воины, пойдем защищать свои семьи!

– Это недопустимо! Это – преступление! – воскликнул Паскевич.

– Нет, это наш долг. Или мы встречаем все вместе здесь на полях Ганджи персов и уничтожаем их, или мы идем в Тифлис, чтобы там биться с кизилбашами, – упрямо повторил Эристов, твердо глядя на Паскевича.

Генерал обвел всех глазами, но по лицам офицеров понял, что он одинок.

– Отложим решение до завтра, когда подойдут остальные войска, – решил он.

Офицеры ушли.

После того как отряды соединились, Мадатов для защиты флангов и тыла выслал по направлению к Эривани, Лори-Бамбаку и Борчало часть отрядов, с ними несколько орудий и конных сотен. Теперь это был внушительный, тысяч до семи, корпус, и иранские лазутчики сейчас же послали донесение об усилившемся русском войске.

Аббас-Мирза получил это донесение в большом селе Кянакерт, где уже второй день отдыхал, приводя в порядок свои растянувшиеся по пути войска.

На следующий день Паскевич с утра решил произвести учение батальонам.

– Да они вовсе не умеют сворачивать каре на случай атаки конницы! – всплеснув руками, в ужасе воскликнул он.

Солдаты Ширванского полка, в полной боевой амуниции с тяжелыми ружьями, большими штыками, при тридцатиградусной жаре бестолково и вяло шагали по сухой и пыльной земле, слушая новые слова команды, еще не известные на Кавказе, но уже применямые в гвардии и столице.

– В полчетверти поворота делай, раз! – командовал Паскевич, с презрительной злобой глядя на топтавшихся, не понимавших и потому не выполнявших его команды солдат.

– Противу кавалерии справа, первый плутонг на колено, второй ряд пли стоя, третий – огонь! Первый – штыком! – надрывался он, пугая солдат и путая своим вмешательством офицеров.

Взгляд его упал на Небольсина, который по недавней службе в гвардии знал, хотя и не очень твердо, эти нововведения и подсказывал солдатам, что нужно делать.

– Стоять вольно. Поручик, ко мне, – отирая пот со лба, скомандовал Паскевич.

Небольсин строевым шагом подошел к нему.

– Это вы были на днях с донесением о победе у главнокомандующего?

– Так точно, ваше высокопревосходительство.

– Вы, кажется, один-единственный, кто разумеет мои команды. Вы что, служили в России?

– Так точно. Переведен из гвардии Измайловского полка.

– Дуэль, шалости или что-нибудь похуже? – поднимая бровь, спросил Паскевич.

– По собственному желанию, ваше высокопревосходительство! Хотелось видеть Кавказ и побывать в деле.

– Ну что ж, судя по Владимиру и по той лестной аттестации, которую мне довелось слышать в штабе, вы добились многого, поручик!

Небольсин молча смотрел на генерала.

– Вероятно, получив Георгия и производство в капитаны, вы вернетесь обратно в гвардию?

– Мне нравится здесь, ваше высокопревосходительство, но что будет завтра, известно одному богу. Ведь идет война, – ответил Небольсин.

Паскевич небрежно, чуть усмехнувшись, с коня оглядел поручика.

– C’est pour la première fois, que je vois une telle bande, comme ces vagabonds, nommés on ne sais pas pourquoi, les soldats, jetez un coup d’œil sur ce cous-officier bancal tapissé de décoration. Quels renseignements un tel rustre est capable donner aux soldats? [111]111
  – Я впервые вижу такую орду, как эти оборванцы, которых неизвестно почему здесь именуют солдатами. Взгляните на этого косолапого унтера, обвешанного крестами. Чему может научить солдат такой мужлан? ( фр.).


[Закрыть] – кивнул на стоявшего поодаль Саньку Паскевич.

– Этот унтер-офицер, ваше высокопревосходительство, и есть тот самый Елохин, который на этих днях заколол штыком трех гвардейцев шаха и собственноручно захватил иранское знамя, – холодно пояснил Небольсин.

Паскевич посмотрел на него, затем перевел глаза на все так же свободно и спокойно стоявшего Саньку и молча пожал плечами. Он еще часа полтора гонял и мучил солдат перестроениями и шагистикой, но теперь свое раздражение и гнев перенес на нижегородских драгун, не умевших, по его мнению, даже как следует сидеть на коне.

– Чему вы учили ваших драгун? – с нескрываемым презрением спросил он командира полка Шабельского. – Ведь они не рубят, а только тычут шашками. Безобразие, а не полк!

Шабельский молчал. Он видел, что генерал зол, несправедлив и придирается к чему попало.

«Черт с ним! Увидит в бою, что такое мои драгуны», – думал он, продолжая молчать.

Часам к трем, утомив солдат, устав сам, распушив офицеров, не попрощавшись с солдатами и не сказав им ни слова, Паскевич прекратил учение и поехал обратно в лагерь.

Глава 8

Тифлис волновали два события: персы, уже подходившие к Елизаветполю, и приезд Паскевича, в котором многие провидцы уже видели нового хозяина Кавказа.

Местное общество во главе с шумной, болтливой и недалекой Прасковьей Николаевной Ахвердовой детально и оживленно обсуждало «за» и «против» нового генерала. И даже предводитель дворянства, недавний сторонник Ермолова князь Багратион-Мухранский на всякий случай явился с визитом к отъезжавшему на фронт Паскевичу. Старые сослуживцы Ермолова Похвистнев, Амбургер, Викентьев, понимая, что Алексей Петрович попал в опалу, «заболели», предпочитая переждать первые дни в стороне от событий.

Ермолов все видел, понимал и молчал. Победа в войне с Персией была его целью.

– Ваше высокопревосходительство, приехал генерал Давыдов, – входя к Ермолову, доложил Муравьев, оставшийся после отъезда Вельяминова за начальника штаба.

– А-а, приехал… Зови его, – обрадовался Ермолов.

– Здравствуй, Денис!

– Здравствуй, Алексей Петрович!

И они тепло обнялись, внимательно разглядывая один другого.

– Постарел ты, отец-командир, голова поседела, только глаза и голос все те же, молодые, – восхищенно сказал Давыдов.

– Где там! Укатали сивку крутые горки! – махнул рукой Ермолов. – Как ехал? Где остановился?

– До Владикавказа в коляске, оттуда на двухместной линейке, взял её у майора Огарева Николая Гавриловича. Помнишь его?

– Как же, начальник дороги. Ведь это у него во Владикавказе оставались чемоданы Грибоедова. Кстати, как он, когда будет в Тифлисе?

– На днях должен приехать.

– Ну, а что в Москве, долго ли двор останется в белокаменной? Какие новости?

Давыдов посмотрел на старого друга, и, отлично понимая его вопрос, сказал:

– Ждут победы. Государь послал Паскевича на время. Победа нужна царю. В дни коронации она будет звучать особенно сильно.

Ермолов молчал. Так прошла минута.

– Она, эта победа, еще больше, чем царю, нужна Паскевичу. Она поднимет его и свалит меня, но, Денис, нам с тобой дорога Россия. Помнишь, как сказал Петр накануне Полтавской битвы? – Ермолов прошелся по комнате. – «А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, была бы только Россия в славе и благоденствии». Я оголил Тифлис, я дал Паскевичу все лучшее, что имел, во имя России.

– Противу тебя все, Алексей Петрович, и Нессельрод, и Бенкендорф, и немецкая партия.

– И царь, – добавил Ермолов.

– И он. Один только Дибич еще не перешел на их сторону.

– Перейдет и он. Дай только Паскевичу разбить Аббаса, и тогда они все запоют ему славу. Выезжай, Денис, завтра же к нему. Ты со своим опытом и храбростью будешь там очень нужен.

Войска отдыхали в тени садов, солдаты были сумрачны и усталы. Этот новый генерал не понравился им, как не понравились ему и они. Это было ясно всем. Драгуны, казаки, батарейцы, грузины и саперы – все были огорчены и расстроены сегодняшним знакомством с новым командиром корпуса.

Санька, угрюмый и нахмуренный, молча поел из котелка вместе с двумя солдатами. Он искоса поглядывал на Небольсина, только что вернувшегося от маркитантской повозки и что-то жевавшего на ходу.

– Вашбродь, не хотите ли нашего, солдатского? – сказал он, указывая на котелок, в котором исходил паром жирный бараний суп.

– А что ж, с удовольствием. Не помешаю, братцы? – спросил поручик.

– Садитесь вот туточка, вашбродь, здесь потенистей будет, – отодвигаясь в сторону, пригласил его солдат, сидевший рядом с Елохиным.

– Ты, Степанчук, беги к кашевару, скажи, нехай супцу нальет погорячей да мяса положит, скажи, его благородию, полуротному, – приказал Санька.

Молодой солдат подхватил котелок, выплеснул из него остатки супа и побежал к ротной кухне, дымившей в стороне.

– А что, вашбродь, недоволен остался генерал солдатами? Не понравились ему. Осерчал на всех, и на драгун, и на пехоту, а донцов так аж со смотра вовсе погнал. И чем это ему солдатики плохи показались? – спросил Санька.

– Не потрафили, – спокойно заметил второй солдат, – вот и осерчал.

– А ведь, вашбродь, нехорошо это, ведь сегодня-завтра бой, со всем персидским войскам драться будем. Как же это так, перед самым боем и так обидеть солдата… – покачивая головой, продолжал Санька.

– Доверия нету, команды, говорит, не знаем, вовсе вроде рекрутов, значится, оказались, – снова сказал солдат, сидевший возле поручика.

– Алексей Петрович доверял, князь Смоленский, царство ему небесное, – перекрестился Санька, – доверял. И Петра Иваныч и все прочие верили, а он не доверяет, – сумрачно сказал Елохин и покачал головой.

От кухни уже шел скорым шагом молодой солдат, ступая осторожно, чтобы не расплескать суп.

– Принес? Вот и гоже. Ешьте, вашбродь, на здоровье. Наш кухарь знатный суп сготовил, – подвинул солдат к поручику котелок.

Санька сорвал виноградный лист, тщательно обтер им свою деревянную ложку и подал ее Небольсину. Поручик с удовольствием стал есть густо наперченный и действительно вкусный суп. Он медленно пережевывал мясо, куски лаваша, не отвечая солдатам и думая о том, как же сам Паскевич не понимал того, о чем говорили сейчас эти простые солдаты. Как можно было оскорбить и обидеть солдатские души перед генеральным сражением, которое ожидалось с часу на час.

– Рассерчал генерал, а за что, бог знает, – пожал плечами подошедший сзади ефрейтор.

Солдаты после сытного обеда покуривали, с удовольствием глядя на обедавшего с ними офицера.

– Верно ли, вашбродь, сказывают, персюков очень много? – поправляя серьгу в ухе, спросил Санька.

– Тысяч сорок наберется, да ведь и под Шамхором его в три раза больше нас было, – ответил поручик.

– Ох, казаки на них злые. В том бою, рассказывают, много казаки денег да шелку с коврами захватили, а один донец, тот, который ихова командера заколол, одного золота фунтов пять забрал да князь Мадатов ему за коня с седлом опять же пятьсот ассигнациями отдал.

– Начнем бой, и на нас хватит, бей только, ребята, как следует, – сказал ефрейтор.

– Эй, нет. Казакам да драгунам лафа. Они конные, первыми до лагерей доскачут, а мы когда еще пехом доберемся, – ответил молодой, бегавший за супом солдатик.

– А ты, браток, не зарься на трофеи. Солдату они ни к чему. Я вон всю Европу прошел, и в Варшаве, и в Берлине, и в Париж-городе был, на шелку спал, бархатом укрывался, шенпанское, как воду, пил, а чего осталось? Солдатская слава да вот они, Егории, – потрагивая кресты, сказал Елохин.

– Передай голос – поручика, полуротного, к командиру, – послышались голоса.

– Вас к батальонному, – приподнимаясь с места, сказал Санька.

– Спасибо, братцы, за обед. Накормили так, как не едал уже месяц, – засмеялся Небольсин, обтер платком губы и пошел к видневшемуся вдалеке командиру батальона подполковнику Грекову.

– Александр Николаевич, идемте… командир корпуса ищет вас, – сказал подполковник.

– Паскевич? На что я понадобился? – удивился поручик. – Там военный совет, офицеры все рангом не ниже майора.

– Не знаю. Требует, и спешно, – пожал плечами Греков.

И они поспешили к большой двухстворчатой палатке, разбитой посреди тенистого сада.

Там была ставка Паскевича, и в ней происходил военный совет.

У входа в палатку стояли часовые, двое ординарцев, подальше виднелись конные драгуны и восемь пушек.

– Удивлен и обескуражен, господа. Драгуны Нижегородского полка не умеют рубить, они тычут шашками, уподобляясь мужикам с вилами. Драгуны не знают перестроения в дивизионную колонну. Да как они пойдут в атаку на персидскую пехоту? Ведь еще Мюрат учил кавалерию колонной вломиться в гущу пехоты и там рубить, подавляя массой… – услышал поручик голос Паскевича.

Офицеры тихо вошли в палатку и замерли у входа.

– Ваше высокопревосходительство, я старый гусар, пяти лет от роду я уже сидел на коне, все наполеоновские войны я провел в кавалерии, и позвольте мне, коннику, лично знавшему Мюрата, сказать несколько слов, – проговорил Мадатов.

Паскевич недружелюбно глянул на него и коротко сказал:

– Пожалуйста!

Мадатов расправил пышные баки.

– Дело в том, что атаки колонной подивизионно, которые ввел в искусство войны маршал Ланн и которые только повторил Мюрат, – это уже прошлое и хорошо лишь в тяжелой коннице, которой у нас здесь нет. Да и не всегда хорошо действовал этот метод. Вспомните гибель кавалергардов под французской картечью или уничтожение наполеоновских кирасир под залпами нашей пехоты. Это было пятнадцать лет назад, а сейчас, в условиях Кавказа, а тем паче в столкновениях с персидской армией, у нас действуют колоннами поэскадронно и даже атаки конницей ведут уступами. Это для Кавказа самая подходящая форма атаки. И полковник Шабельский с его драгунами не раз успешно действовал именно так. Надеюсь, что и в сражении с Аббасом-Мирзой они своими победами докажут это.

Мадатов сел. Паскевич повел глазами по молча сидевшим офицерам. Взгляд его остановился на Небольсине, стоявшем у входа.

– Подойдите, прошу вас, сюда, – вежливо сказал он, указывая глазами, куда следует подойти поручику.

Небольсин стал возле генерала.

– Вот, господа, единственный из всех офицер, который понимал мою команду и сносно делал все перестроения со своей ротой, и делал он это только потому, что недавно прибыл из гвардии. Могу ли я надеяться на полки, не знающие новых методов пехотного боя, если у меня в отряде один лишь офицер, понимающий современный маневр?

Небольсин, не ожидавший ничего подобного, удивленно молчал, он заметил, как неприятно подействовала похвала Паскевича на остальных. Он видел, как поднялись брови у молча сидевшего Вельяминова, как строго смотрел на него Эристов и как дрогнули губы у Мадатова, не сводившего с него взгляда.

– Я предлагаю взять вас к себе в полевые адъютанты, поручик, как человека, наиболее верно понимающего мои приказания. Во время боя мне нужен такой человек, который точно и ясно передал бы, не искажая и не путая, мои указания полкам.

Одни из офицеров с неудовольствием, другие с завистью смотрели на неожиданно попавшего в любимчики Небольсина.

– Что вы молчите, поручик, или раздумываете над моим предложением? – спросил Паскевич.

– Я прошу, ваше высокопревосходительство, оставить меня в батальоне, в той же роте. Я хочу быть в сражении, в строю, вместе с солдатами и офицерами, с которыми меня сроднил Шамхор… В адъютанты я не гожусь, ваше высокопревосходительство, – твердо и очень вежливо сказал Небольсин.

Паскевич поднял глаза и уставился на него. Мадатов повеселел, и в его глазах Небольсин прочел полное одобрение. Вельяминов улыбнулся. Абхазов удовлетворенно провел рукой по усам. Генерал Сухтелен, прибывший вместе с Паскевичем, нахмурился и неодобрительно покачал головой.

Все молчали.

– Можете идти. Вы мне больше не нужны, – холодно сказал Паскевич и повернулся к Небольсину спиной. – Нет в войсках и должной дисциплины, чему первый пример – сей плохо воспитанный офицер.

Небольсин вышел. Отойдя от шатра, он остановился и вдруг рассмеялся. Вся эта нелепая сцена, надменная фигура Паскевича с его холодными, остекленевшими от неожиданности глазами показались вдруг ему смешными.

Сейчас только он ясно понял, что этот петербургский генерал не только потому так неприятен ему, что пришел на место Ермолова. Внутренний голос подсказал поручику, что этот чванный, надутый, холодный и чопорный человек чем-то очень походит на ненавистного ему Голицына, палача и убийцу Нюши. И хотя Паскевич был красив, изящен и внешне совсем не походил на Голицына, но презрение ко всему, что, по его представлению, стоит ниже его, к народу, к солдатам и слугам, роднило их. Поручик провел ладонью по лицу и прошептал:

– Нюша! Нюша!

– Вашбродь, Александр Николаевич, идемте в тень, я тут вам винограду припас, – услышал он возле себя озабоченный шепот Саньки.

Небольсин открыл глаза. Старый солдат стоял возле него, протягивая ему кисть черного запыленного винограда.

– Вот туточки садитесь, вашбродь. Тут прохладно, – Санька еще что-то хотел сказать, но вдруг умоляюще прошептал: – Не печальтесь, Александр Николаевич, не надрывайте себе сердце. Ее душенька теперь на небесах, а вам еще жить надо.

Небольсин вздохнул и крепко пожал руку старого солдата.

Военный совет закончился поздно. Несмотря на то, что Паскевич хотел вновь вернуться в город и запереться в крепости, все были против такого решения.

Хмурый, ставший подозрительным и придирчивым, Паскевич наконец махнул рукой.

– Делайте, как знаете! Исход предстоящего боя покажет, кто прав.

Все разошлись.

Паскевич долго сидел один в палатке, и даже близкий к нему, привезенный им из Петербурга гвардии капитан Толоконцев не решался войти к разгневанному генералу.

Наконец Паскевич позвал его.

– Приготовьте курьера. Ночью он выедет с письмами к его величеству. Вы отвечаете за надежность этого человека.

Толоконцев наклонил голову.

– Прапорщик Арефьев – лично известный графу Бенкендорфу, это – из его людей.

– Очень хорошо, – согласился Паскевич. – А теперь идите. Я позову вас, как только окончу письма.

Лагерь стих, но не все еще опали.

Поручик вышел из палатки. Спать ему не хотелось, воспоминания о Нюше теснили грудь. Он жадно вдохнул прохладный воздух, и эта звездная ночь, и отдыхавшая степь, и чуть посеребренные облака с пробивавшейся сквозь них луной навевали мир и покой. Прохладный ветерок набегал из степи и доносил запахи цветов. Запахи были одуряюще остры, воздух тих и прохладен. Тишину, охватившую мир, нарушали лишь возня казачьих коней да резкий, посвистывающий звук шашек, которые точили грузины. Двое драгун прошли мимо поручика.

– Хороша ночка! – сказал один из них, позевывая.

– Поглядим, какой день-то будет, – двусмысленно сказал другой. – Рассказывают, что персы близко!

Они прошли, а поручик все стоял и смотрел им вслед.

Паскевич уже заканчивал письмо царю. Русский язык и он, и Николай знали плохо и переписку вели на французском.

«Всемилостивейший государь, – писал Паскевич, – персидская армия подходит к Елизаветполю. Я страшусь идти в бой с необученными оборванцами, которых нарочно подсунул мне Ермолов, желая, чтобы я проиграл сражение и тем опозорил себя. И генералы, и офицеры его таковы же. Нет дисциплины, одно вольнодумство, распущенность, панибратство…»

Второе письмо он написал шефу жандармов Бенкендорфу.