Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

Елохин глянул в темноту и коротко ответил:

– Никак нет!

– Ну, ступай! Да никому не рассказывай про это. А поручику Родзевичу я скажу, что ты о нем соскучился.

– Покорнейше благодарим, – тихо ответил Елохин и, ступая на носки, осторожно выбрался из сирени и перелез через изгородь сада.

Когда он вернулся обратно, все были пьяны и даже не помнили о том, что Елохин куда-то и зачем-то уходил. Он налил две полные кружки вина и, подавая одну из них единственно трезвой хозяйке, торжественно сказал:

– За здоровье поручика Небольсина!

Это было все, что он вообще когда-либо сказал об этой встрече.

Когда Пулло и Голицын, отужинав у генерала, собрались уходить, за окном послышались крик и гулкие удары колотушки. К лазарету прискакали казаки, и недоумевающий Краббе, высунувшись в окно, стал всматриваться в колеблющиеся огни факелов, забегавших и заходивших по темному госпитальному двору.

Крики смолкли, и только неясный гул голосов слабо добегал до слуха наблюдавших.

– Что это за шум? Что там такое? – спросил Краббе, но оба гостя в недоумении пожали плечами. Пулло перекинулся через подоконник и, вглядываясь в темноту, крикнул:

– Эй, кто там?

Проходившие внизу по аллее фигуры остановились. Одна из них метнулась в тень.

– Поручик Небольсин, а это кто? – И под окно подошла вторая фигура.

– Здравствуйте, порутшик. Што такой слюшилось? – спросил Краббе.

– Солдат пьяный в лазарет забежал, ваше превосходительство, со сторожем подрался…

– А-а-а! – успокоительно протянул Краббе. – Спасибо, голюбшик…

Через полчаса, придя домой, Голицын увидел сидевшую в раздумье у окна совсем одетую Нюшеньку. По ее свежему, румяному лицу, по грустному взгляду и несмятым волосам было заметно, что девушка еще не ложилась спать.

Увидя князя, она вскочила, тревожно вглядываясь в его лицо.

– Не спишь… меня дожидаешься, дурочка? – трепля ее по щеке, удовлетворенно проговорил Голицын.

– Напужалась я страсть как, батюшка-князь, чечены, сказывают, напали. Уж я вас дожидаючи, чего только и не надумала… – опуская глаза и густо краснея, прошептала Нюшенька, отходя назад и пропуская князя в дверь спальни.

Глава 10

Отряд уже втянулся в густой гудермесский лес. Впереди, где-то за деревьями, шла редкая, ленивая перестрелка. Одиночные выстрелы глухо расползались в сырой полутьме дремучего леса. По неширокой вязкой просеке тянулась единственная проезжая дорога, искалеченная колесами русских батарей. Солдаты шли во взводной колонне, выставив от батальонов фланговое охранение. Несмотря на приказ о стремительности набега, отряд шел не спеша, осторожно прощупывая разведкой густые кусты и непроглядную темь тесно сгрудившихся вековых деревьев. Пушки медленно катились по влажной земле, часто застревая в глубоких выбоинах и овражках. Длинной извивающейся змеей шел отряд. Бряцали шашки казаков, поскрипывали орудия, блестели штыки. До аула Дады-Юрт оставалось не более трех верст, и эта таинственная тишина замершего леса, и непрекращавшаяся перестрелка с невидимым врагом, и самая близость аула нервировали солдат.

Лес стал редеть. Впереди просветлело. Передовые роты остановились, перестрелка стала сильней. По колонне пробежал неясный, сдержанный гул. Вдоль дороги, объезжая остановившийся отряд, на рысях пронесся Пулло, окруженный штабом, и Небольсин в первый раз за весь поход увидел трусившего на большой английской кобыле князя Голицына.

«А ему здесь что нужно? За легкими крестами», – с досадою подумал поручик, провожая неприязненным взглядом обтянутую гвардейским кителем широкую спину Голицына.

– Батарею вперед! – пробежало по колонне, и три медных единорога, блестя сияющими, начищенными частями, понеслись к опушке.

Где-то в стороне ухнул недружный залп и послышались разрозненные крики «ура».

Солдаты обнажили головы и закрестились, подскакавший адъютант крикнул:

– Колонна, бегом!

Небольсин, поддерживая шашку, бросился вперед, слыша за собою сотни бегущих ног.

Аул Дады-Юрт был один из самых цветущих притеречных аулов. Он вел торговлю с Горной Чечней, кумыкской плоскостью, с казаками и степными ногайцами. Окруженный большими фруктовыми садами, он террасами сходил вниз к нивам и пастбищам, по которым с гиком и воем мчались сейчас казаки. В стороне валил дым, сквозь который уже пробивались длинные языки пламени. Это горели подожженные казаками аульские скирды. По кривой уличке бежали люди, на крышах метались женщины. Все гуще и сильней гудели выстрелы. Небольсин увидел, как со стороны мечети, пристегивая на бегу шашки и забивая шомполами заряд, сбегали вниз к садам густые толпы чеченцев.

– Бат-тальон, в цепь! Первая рота, направление на мечеть! Третья и четвертая, в сады, бегом марш! Вторая, в резерв! – услышал он зычный голос полковника.

– Батарея, ог-гонь! – выкрикнул кто-то слева от Небольсина, и сейчас же блеснули один за другим три жарких огня. В клубах дыма рванулись и засвистели над головой ядра. Небольсин отвел свою полуроту в овражек позади пушек и, поднявшись на холм, стал глядеть на разворачивающуюся картину боя.

Над аулом лопнули и разлетелись гранаты. Одно из ядер попало в мечеть и, пробив черепичную крышу минарета, разорвалось в нем. По верхней уличке аула бежали женщины, было видно, как суетились люди, спешно нагружая арбы. Длинная вереница людей и скота уже тянулась вверх, уходя в сторону Чечни.

Перестрелка перешла в учащенный, непрекращающийся огонь, пули стали долетать и до батареи. Иногда они щелкали по толстым стволам чинар и, жалобно свистя, проносились в лес. Пронесли убитого. Санитары с носилками кинулись вперед. Из садов сильней и ожесточенней загрохотали выстрелы, и первая цепь егерей, не дойдя до моста, остановилась и залегла.

– Ог-гонь!! – снова скомандовал полковник, и батарея открыла очередями частый огонь, бросая ядра в опоясанный дымом, грохочущий, отбивающийся аул. Вдруг за горою, со стороны шалинской дороги, послышалось «ура». Колонна беглецов остановилась. Было видео, как дрогнули и смешались передние. И снова где-то за горой, уже ближе, раздался залп. Пулло вынул часы и довольным голосом сказал Голицыну:

– Это полковник Дроздов с куринцами. Молодец! Подоспел вовремя.

Вереница отступавших в горы беглецов суматошно заметалась и, бросая арбы, кинулась обратно к аулу. Небольсин ясно разглядел, что во всей этой торопливой груде мечущихся людей не было ни одного мужнины. Это были женщины, дети и старики. За горой грохотали выстрелы, несколько солдат уже показались на гребне, обстреливая бегущих людей. Часть чеченцев, занимавших сады, видя это, бросилась через плетни и перелазы вверх к аулу. Залегшие перед мостом солдаты, ободренные подходом куринцев, поднялись и, крича «ура», кинулись к мосту.

Рота, шедшая со стороны просеки, вошла в ручей. Егеря, поднимая над головой ружья, спотыкаясь и скользя, переходили вброд быструю речонку. Залегшие в садах чеченцы открыли огонь. Было видно, как срывались с места, падали и разбивались о камни сраженные пулями солдаты. Но остальные, хрипло крича и стреляя на бегу, лезли вперед и, перейдя реку, атаковали сады. Орудия, немолчно бившие по садам, перенесли огонь по аулу, стремясь зажечь сакли чеченцев.

Пулло озабоченно поднялся и, тревожно оглянувшись, крикнул:

– Резерв, вперед!

В садах закипел рукопашный бой, чеченцы с обнаженными шашками в руках кинулись навстречу егерям.

Солдаты вскочили и, для чего-то оправляя смятые, сбитые от лежания на земле кителя, тревожными, сухими глазами стали смотреть вперед, туда, где кипел и грохотал рукопашный бой.

– Вторая, вперед, бегом а-рр-ш! – крикнул чей-то знакомый голос, но Небольсин не узнал его и, выдергивая из ножен шашку, вместе со всеми побежал вперед.

Атака егерей была отбита. Пока подходили из резерва роты, ворвавшийся в сады батальон был смят и отброшен за мост. Несколько солдат, успевших залечь за камни, еще отстреливались из-за своих прикрытий, но расстроенные, смятые роты уже откатились на набежавшие сзади резервы. Бой затих. Сады снова замолчали, и только отдельные выстрелы да черневшие по берегу убитые напоминали о горячей схватке. Зато наверху сильнее трещали залпы. Куринцы, занявшие проходы и хребет горы, продольным, залповым огнем и частой картечью громили аул, и дважды бросавшиеся в шашки чеченцы, не дойдя до русских, были разметены. Пулло передвинул свой штаб вперед и, сидя на барабане, диктовал приказ всем трем группам, окружившим аул.

– Ровно в двенадцать часов пополудни всем батареям вверенного мне отряда открыть сильнейший огонь по аулу и через тридцать минут канонады, то есть в половине первого, по сигнальной ракете, данной мною, одновременно атаковать с трех сторон аул и…

– Кажется, парламентеры едут, – не отнимая от глаз подзорной трубы, проговорил Голицын.

Со стороны аула ехали трое конных. Один из них держал огромный зеленый значок с вытканным в углу полумесяцем. Другой размахивал белым шарфом и что-то кричал, но крика его нельзя было разобрать. Кто-то встал и, подняв над головою фуражку, пошел через мост навстречу выезжавшим из садов всадникам.

– Кто это? – опросил Пулло.

– Егерский офицер. Смелый малый, – передавая трубку полковнику, сказал Голицын, но адъютант, разглядевший офицера, подсказал:

– Поручик Небольсин, второй роты егерского полка.

Выстрелы смолкли, и даже наверху, на хребте, затихла орудийная стрельба.

Офицер подошел к конным, и через минуту все четверо перешли мост, откуда конные, минуя залегшие роты, направились к ожидавшему их Пулло.

– Почему вы напали на нас? Разве у нас с русскими война? – приподнимая папаху, опросил пожилой чеченец, обращаясь к Голицыну, принимая его но яркой гвардейской форме за начальника отряда.

Переводчик, мирный темиргоевский чеченец, перевел его слова. Двое других, не слезая с коней, держали в поводу лошадь говорившего.

– Разбойничьи шайки дерзнули посягнуть на жизнь русских воинов и за это аулы, укрывающие преступников, будут преданы огню и мечу! – ответил Пулло, с любопытством разглядывая чеченцев. Переводчик, видимо с трудом понимая его слова, стал что-то длинно и суматошно говорить, но чеченец остановил его и коротко сказал:

– Мы не абреки. Наш аул трудится мирно, и все, что вы видите вокруг, – он повел рукою по сторонам, указывая на обширные сады и возделанные нивы, – все это сделано нашими руками. Если в большом ауле и есть несколько бездельников, то почему мы все должны отвечать за них?

– Русская кровь, пролитая ими, вопиет о мщении, – выслушав переводчика, холодно сказал Пулло и посмотрел на князя Голицына, молча наклонившего голову. Чеченец нахмурился.

– Мы согласны выдать аманатов.

Пулло покачал головой. Чеченцы переглянулись и что-то тихо сказали друг другу.

– В ауле много женщин, детей и стариков. Разве они повинны в чем-нибудь?

– По приказанию его высокопревосходительства генерала Ермолова выход из аула разрешен только жителю сего аула – чеченцу Бекбулату Хаджиеву из Грозненского менового двора, со всей его семьей.

– А остальные? – выслушав переводчика, коротко спросил чеченец.

– Подвергнутся экзекуции, – так же коротко ответил Пулло.

Наступило молчание. Адъютант отряда протянул чеченцу пропуск для Бекбулата, но делегат, словно не видя протянутой руки офицера, снова сказал:

– В таком случае пропустите наши семьи в горы.

– Нет! Генерал Ермолов приказал наказать мятежников, и аул Дады-Юрт будет разрушен. Разговоры излишни, – сказал Пулло и отошел к группе штабных офицеров, слушавших их.

– Хорошо! Вы увидите, как умирают чеченцы, – просто сказал парламентер и, легко вскочив в седло, иноходью поехал обратно к аулу.

Когда конные переехали мост, Пулло повернулся к адъютанту и продолжал диктовать приказ:

– «…атаковать с трех сторон Дады-Юрт и по взятии разрушить и сжечь его до основания. Пленных не брать, окромя уцелевших от огня скота, детей и женщин. – Полковник Пулло».

– Ну что? Сговорились? – спросил возвращавшихся чеченцев Небольсин, но пожилой сумрачно глянул на него и, прищурившись, не отвечая, отвернулся.

Конские крупы мелькнули на мосту и быстро понеслись вверх по дороге, шедшей в сады.

– Ложись, ваше благородие. Сейчас стрелять станут, – предостерегающе крикнули из цепи. – Озлились гололобые!

– Намяли, видно, холму!

– Тут, гляди, всем достанется, – неопределенно обронил крайний солдат, около которого прилег Небольсин. Солнце уже поднялось над головой, и отвесные, палящие лучи прожигали холст кителей.

«Близко полдня», – подумал поручик, и солдат, словно угадав его мысль, сказал:

– В крепости, поди, к обеду зорю бьют!

Другой голос, очень знакомый, только что предупреждавший об опасности, многозначительно подчеркнул:

– Ты гляди, чтоб тебя тут не накормили!

В цепи засмеялись.

– Чечены накормят! Мало не будет, они насытят. С ихова обеда кабы без головы не остаться.

Из-за плетней показались головы людей, жадно вглядывавшихся в подъезжавших чеченцев. Из садов, из оврага их окликали тревожные голоса. У самого аула прямо под ноги коня бросился пожилой босой чеченец, державший в руке дымящееся ружье. Его напряженный взгляд, дрожащие губы и срывающийся голос выдавали волнение.

– Ну что, Махмуд, уйдут русские?

Пожилой чеченец, ехавший первым, поднял на него сухие, озабоченные глаза и молча покачал головой. Босоногий отшатнулся. Его глаза округлились, лицо посерело.

– Почему? Что им нужно? – упавшим, срывающимся голосом спросил он.

– Они хотят перебить нас. Так приказал сардар Ярмол. – И иронически добавил: – Кроме семьи Бекбулата…

Из садов высыпали чеченцы. Над плетнями стояли люди. Слова делегата были так неожиданны и жестоки. Все молчали, не находя, что спросить. И только босоногий выкрикнул уже надсадно и с тоской:

– А наши семьи, а дети?

Взоры всех впились в суровое лицо делегата. Он вздохнул, тронул повод и, уже отъезжая, крикнул:

– Всех! Теперь нам осталось одно – умереть. – И, ударив коня плетью, помчался вверх к мечети, где его ждала взволнованная, тревожная толпа.

У мечети стояли люди. Это были жители верхнего аула. Возбужденные, озабоченные, встревоженные, они с надеждой и тревогой смотрели на подъезжавших всадников. Никому из них не хотелось умирать в этот прекрасный день, когда светило горячее солнце, зеленели и наливались сады и тучным желтеющим морем колыхались созревшие нивы.

Как только первая атака была отбита, богатеи решили сейчас же отправить к русским делегацию упросить начальство пощадить аул, и жители были уверены, что удастся сговориться о перемирии. Были приготовлены аманаты и подсчитано примерное количество скота, которым можно откупиться от наказания. И поэтому, несмотря на то, что аул был окружен со всех сторон, обстрелян артиллерией и атакован, жители были уверены в том, что русские, не желая больше проливать своей и чужой крови, удовлетворятся денежным выкупом, отбором аманатов, захватом скота и продовольствия.

Но быстрое возвращение посланных, их хмурые, суровые лица и зловещая неподвижность залегших под аулом русских цепей не предвещали ничего хорошего. Состояние тревожной тоски охватывало людей. Жены и дети, забившиеся в ямы и подвалы, связывали, делали беспомощными мужчин. Внезапное появление отряда отрезало путь отступления. И только теперь поняли они, что, окруженные, отрезанные от гор, почти безоружные, без артиллерии и резервов, они должны будут согласиться на все, решительно на все требования врага, вплоть до переселения на плоскость.

– Люди! Правоверные! Русский генерал не хочет даже разговора о мире. Да и не для того они пришли сюда. Никакие просьбы и разговоры не помогут. Они пришли уничтожить и сжечь аул.

Вздохи и стенания раздались отовсюду. Из-за плетней и каменных оград смотрели люди; голос чеченца, мощный и звонкий, разливался далеко, и даже женщины, прятавшиеся в саклях, слышали его. Плач и всхлипывания раздались сильней. Где-то совсем близко закричал ребенок, и его плач хлестнул о стены мечети. Чеченцы, насупившись, молчали. Страшная минута конца подошла к ним, и они это поняли только сейчас, после бесстрастных слов своего посланца.

– Да что же, есть ли у них бог, у этих нечестивых свиноедов? – всплеснув руками, спросил один из стариков, в волнении оглядывая других.

– Может быть, ты, Махмуд, не так объяснил генералу…

– За что жечь аул? – раздался чей-то молодой, тревожный голос.

– Пошлем снова… – неуверенно предложил кто-то.

Махмуд, не слезая с коня, безнадежно махнул рукой и, оглядывая тревожных, взволнованных, бормочущих людей, сказал:

– Ничего не поможет, приказано уничтожить наш аул. – И, презрительно усмехаясь, он горько добавил: – Они пожалели только одного Бекбулата и его семью.

Люди зашумели. Кто-то сделал движение. Чеченец продолжал:

– Да, Бекбулат, тебе русский генерал одному из всего аула разрешил с семьей уйти отсюда.

Полный краснощекий чеченец в белом стеганом бешмете и мягких чувяках на босу ногу неуверенно и радостно вскрикнул и, пробиваясь сквозь толпу, срывающимся голосом опросил:

– Это… правда, Махмуд?

– Правда! За твою любовь к русскому падишаху и его рублям Ярмол разрешил тебе выйти из аула.

Полный чеченец, не замечая сухого и презрительного тона, взволнованно засуетился и, еще больше краснея от неожиданной радости, забормотал:

– Я сейчас поеду туда, к генералу, я отведу беду от вас, я сейчас только соберу семью и скот… – И, оглядывая полными животной радости глазами окружающих, не в силах сдержать себя от нахлынувшего счастья, он еще быстрей и бессвязней заговорил: – Они послушают меня. Они не тронут вас… ведь я хорошо знаю русских… им надо только попугать вас… я уже пять лет торгую с ними… я сейчас… Я это быстро улажу… – И он почти бегом прошел сквозь молча расступившуюся толпу, крича на бегу женам, чтобы они спешно грузили арбы и запрягали быков.

Оставшиеся молчали, тоскливо переглядываясь. У самой мечети, опустив голову, сидел мулла, перебирая четки. По-прежнему плакал-заливался ребенок. Тяжелое красноречивое молчание висело над площадью, над понурыми людьми.

Небольсин приподнялся, чтобы взглянуть на знакомого солдата, но цепь внезапно ожила, затормошилась и загудела.

– Гляди, гляди! Чево они там замельтешились? До чего их сила, братцы! Вот бы с орудия жигануть…

– Они тебе оттель жиганут…

Поручик смотрел на аул. Всадники мелькнули у мечети. По кривым уличкам аула заходили, заметались фигуры. Несколько человек, перебежав по плоским крышам саклей, исчезли в провалах улиц. Сквозь густую зелень деревьев пронеслись к садам двое конных. Где-то под горой раздался заунывный, гортанный крик. Он несколько секунд висел над аулом. Слов этого далекого вопля нельзя было понять, но, судя по тому, что показавшиеся было чеченцы сейчас же исчезли, за этой тишиной следовало ожидать боя.

Солдаты притихли. Каждый понимал, что эта грозная тишина возвещала близкую и беспощадную резню.

Спустя немного времени из аула показались двое конных. Они на рысях спустились к самой реке и, делая знаки солдатам, что-то пронзительно кричали им.

Небольсин поднялся и, сопровождаемый Елохиным, вторично перешел мост и подошел к конным.

Один из всадников подъехал к нему. Это был тот самый чеченец-делегат, что приезжал для переговоров. Он пригнулся с седла к Небольсину и, передав ему какой-то круглый закутанный в материю и башлык предмет, довольно правильным русским языком сказал:

– Эй, кунак, отдай генералу. Это будет наш ответ! – И сейчас же, круто повернув коня, наметом помчался к аулу…

– Разверните-ка гостинец… чего это они прислали, – пожимая плечами, сказал Пулло адъютанту.

Офицер распутал башлык и, сорвав материю, вздрогнул и выронил предмет, подкатившийся к самым ногам полковника Пулло. Это была голова Бекбулата Хаджиева. Голицын с отвращением отвернулся, и только есаул Греков, видевший всякие виды, равнодушно сказал:

– Видать, с маху срубили… не иначе как кинжалом.

Побледневший Пулло перекусил дымившуюся сигару и коротко бросил:

– Огонь! Начать атаку!

Со стороны штаба послышался конский топот, и линейный казак, подъехав к цепи, крикнул что-то оглядывавшимся солдатам.

Казак на скаку осадил танцевавшего, покрытого пеной коня. И сейчас же из садов раздался короткий залп. Пули, резанув воздух, просвистали над цепью. Казак кинул конверт и, пригнувшись к луке, поскакал обратно.

Пожилой солдат с серьгой в левом ухе взял записку и переполз к поручику.

– Примите, вашбродь! – сказал он, глядя на офицера.

И Небольсин сразу припомнил и темную ночь в сиреневых кустах госпитального сада, и дымные факелы метавшихся по двору людей, и этого перепуганного солдата, покорно приникшего к земле рядом с безмолвной женщиной.

Солдат, видимо, понявший его мысли, почтительно и по-знакомому улыбнулся и молча отполз на свое место.

«Может быть, договорились», – подумал поручик, раскрывая полученную бумагу.

– «…ровно в двенадцать часов…» – прочел он короткий приказ.

– Передай по цепи голос! После артиллерийского огня всем ротам в атаку!.. – крикнул поручик, ища глазами ротного командира, залегшего где-то в стороне.

– Передай… всем рота-ам…. в… атаку!! – глухо и тревожно побежали голоса в обе стороны цепи.

По долине трещали короткие залпы.

Это чеченцы, залегшие в садах, обстреливали ординарцев и казаков, скакавших по цепям.

Солнце сильно нагрело открытый затылок поручика.

«Долго ли ждать?» – подумал он, и переворачиваясь на бок, вытянул часы из кармана.

Со стороны штаба грохнул орудийный залп. За ним, словно настигая его, загремели другие пушки отряда. Ядра, гранаты и бомбы, все в дыму и пламени, падали на крыши аула.

Над лесом лопнула ракета, и сейчас же с трех сторон загрохотали орудия. Восемь пушек, пять фальконетов и четыре ракетных станка одновременно ударили по аулу. Дым и огонь опоясали Дады-Юрт. Гранаты лопались во дворах, ломая плетни, вздымая крыши и перебитые, искалеченные деревья. Клубы дыма застилали аул. Рев пушек, фонтаны огня и гудение снарядов перешли в сплошной сверкающий гул.

Чеченцы не отвечали. Низкое эхо стлалось по земле и глухо перекатывалось в ущелье.

Пулло взглянул на часы. Было двадцать пять минут первого. Он поднял подзорную трубу и стал вглядываться вдаль, силясь разглядеть защитников аула, но густой дым от разрывов, взбудораженная пыль и вспышки огня мешали заметить что-либо.

– Попрятались они там, что ли? – с досадой пробормотал он.

Голицын, разглядывавший горевший аул в новенькую выдвижную английскую трубу, вывезенную им из Лондона, покачал головой и с сомнением сказал:

– Вряд ли. Я думаю, огонь нашей артиллерии уничтожил все живое в этой жалкой деревушке.

Боевые ракеты, распушив свои пышные хвосты, со свистом и треском рвались над садами, разбрызгивая по ветру сверкающие искры. Звеня, рикошетировали ядра, ударяясь о массивные каменные плиты мечети, грохотали неровные залпы батальонов и, урча и завывая, летели тяжелые осколки гранат и круглые массивные пули фальконетов. Аул вдоль и поперек обстреливался продольным фланговым огнем рот, и в этом море огня, треска и разрушения не могла, казалось, уцелеть ни одна живая душа.

Над аулом разорвались последние гранаты, и с трех сторон – с гребня гор, от моста и со стороны лесной просеки – одновременно загрохотали барабаны, застонали рожки, и девять пехотных рот под вой рожков и барабанную дробь бросились в атаку на курившийся разгромленный молчащий аул.

Раздвигая деления трубы, Голицын провел ею по цепям и, не видя противника, глядя на стремительно ворвавшихся в сады солдат, разочарованно сказал:

– Драться, кажется, не с кем! Чеченский аул вместе с людьми уничтожен. – И, опуская трубу, скучающим голосом договорил: – Я думаю, можно готовить донесение главнокомандующему о набеге…

Пулло что-то хотел возразить, но в эту минуту со стороны Дады-Юрта раздался долгий, густой и зловещий залп, и весь аул, сверку донизу, от гребня холма я до садов опоясался, разразился бешеной пальбой. Отовсюду – из-за камней, из рвов, со стороны мечети, из развалин саклей, из-за плетней и перелазов, из кустов и зелени деревьев, грохотали залпы. Солдаты, бежавшие впереди, пали, пораженные в упор. Видно было, как бросившиеся в штыки егеря заметались в узких уличках аула и как их в упор расстреливали внезапно появившиеся чеченцы.

Голицын, не веря глазам, с удивлением и страхом увидел, как безмолвный и мертвый аул внезапно ожил и закипел стремительной жизнью. Разметанные дворы, разбитые крыши и разгромленные сакли заполнились черными фигурами. Люди в папахах и бешметах стремительно показывались всюду. Они мелькали и впереди, и в тылу метавшихся по аулу солдат.

– Откуда они взялись? – растерянно сказал он, продолжая следить за чеченцами, словно по колдовству появлявшимися отовсюду. Казачий есаул Греков покачал головой и озабоченно сказал:

– Поховались по ямам. Я их повадку знаю. У них в каждом дворе ямы навроде подвалов. Теперь пойдет потеха… – И он снова тревожно покачал головой, вглядываясь туда, где гудела пальба и сверкали под солнцем обнаженные шашки и штыки сражавшихся.

– Батареи вперед! Все резервы на линию! Казачьим сотням спешиться и идти в бой! Атаку продолжать! – скомандовал Пулло, и штаб вместе с орудиями, прикрытием и резервами передвинулся вперед, поближе к гудевшему в ожесточенной резне аулу.

По цепям поскакали ординарцы, развозя приказ полковника Пулло.

Солнце заходило за горы. Егеря, поднятые в атаку, переходили речонку, оставляя позади раненых и убитых. Из садов и из-за плетней аула частым огнем били чеченцы. Сизые дымки их кремневок курились повсюду. Русские пушки, подтянутые к самому обрыву, осыпали картечью сады. Единороги и фальконеты Дроздова, перехватившего дорогу на Шали, били с горы. Картечь, визжа, носилась над крышами. Ружейные пули осыпали аул. Клубы дыма обволакивали Дады-Юрт. Гранаты подожгли его, языки пламени и черного дыма уже охватывали сакли нижнего аула. Но бой не затихал. Чеченцы с прежним упорством отбивали атаковавших их егерей.

На скрещении трех дорог, ведших в аул, шел рукопашный бой. Часть перешедших речку егерей, поддержанных двумя ротами куринцев, кинулась в штыки. Их встретили ружейным и пистолетным огнем. Облако порохового дыма заволокло атакующих. Человек семьдесят чеченцев, выхватив шашки и размахивая широкими отточенными кинжалами, ударили им во фланг. Стук прикладов, лязг штыков и шашек, тупые удары клинков, вопли и стоны заполнили окраину аула. Солдаты, отбиваясь от яростно рубившихся чеченцев, дрогнули и стали медленно отходить, отстреливаясь на ходу, но свежая, подоспевшая вовремя рота егерей с криком «ура!!» атаковала с тыла вырвавшихся вперед чеченцев. Произошло смятение. Куринцы и егеря, оправившись от неудачи, вновь бросились в штыки и всей массой ворвались в аул. Внизу средь шума боя тонкими голосами запели сигнальные рожки. Две зеленые ракеты взвились над лесом. Артиллерия перенесла огонь на верхний аул. В нижнем, охваченном русской пехотой Дады-Юрте по отдельным дворам шел жестокий рукопашный бой. Из леска бежали резервы куринцев, и пешие казаки с шашками в руках добивали в садах остатки защитников аула. На горе взвилась ответная ракета, и полковник Дроздов поднял свой отряд в атаку на верхний Дады-Юрт.

Левый погон Небольсина, сбитый шальной пулей, свесился с плеча. Поручику мучительно хотелось курить, но его табачница была пуста. Перебежки утомили его, ушибленное о плетень плечо ныло. Кругом грохотали выстрелы, и сизый пороховой дым плавал в воздухе. Из дворов аула неслись крики жителей. Рассыпавшиеся, перемешавшиеся в бою казаки и солдаты разных частей группами врывались во дворы, добивая чеченцев. Центр боя переместился выше, но вокруг по-прежнему трещали выстрелы, грохотали взрывы и летали пули.

– Самое сейчас трудное дело осталося, – отирая рукавом с лица пот, сказал Небольсину казак, приставший в бою к его полуроте, – их, чеченцев, теперь из домов ни за что живыми не взять. До последнего будут биться.

– Чего же им – песни петь, что ли, возля жены да детей, на иху смерть глядя, – хмуро ответил Елохин, еще в цепи прибившийся к Небольсину и с той поры не покидавший поручика.

По уличке к мечетской площади перебегали егеря. Пожар сильней охватывал нижний Дады-Юрт. За плетнями кричал ребенок. Солдаты с потными красными лицами проходили мимо, спеша вперед, где снова застучали залпы. Несколько батарейцев тянули на руках орудие. Сзади, покуривая трубочку, шел черноусый благообразный штабс-капитан, разглядывавший развороченные гранатами стены и плетни.

– Моя работа, – сказал он, встретившись взглядом с поручиком. – Вот из этого орудия палили.

Сильный запах его табака щекотал обоняние Небольсина.

– Не позволите ли, капитан, набить трубочку?

– С превеликим моим удовольствием, – артиллерист поспешно достал расшитый серебром кисет. Поручик с наслаждением затянулся. – Чистый турецкий, из Тифлиса привезенный, по шести с полтиной серебром плачен. Ну, спешу, – заслыша усилившиеся на площади залпы, крикнул черноусый штабс-капитан и уже издали добавил: – Штабс-капитан Алексеев, второй бригады. После боя прошу ко мне на батарею, коньячком хорошим побалуемся.

Небольсин кивнул ему вслед головой и стал собирать своих солдат. Из дворов выходили казаки и егеря, что-то пряча в сумы и ранцы. Забрызганные кровью, опаленные пожаром, в зареве огня, копоти и порохового дыма, со злыми, горящими глазами, они, не обращая внимания на офицера, рылись в своих ранцах.

– Их бабы еще хуже чеченов. Одно – ведьмы. Ка-ак она полоснет Игнатенку кинжалом по морде, так он и умылся кровью.

– Сатаны – не люди! – махнул рукою казак.

Снова запел сигнальный рожок, и привычные к команде солдаты быстро собрались возле своего поручика.

Наверху грохотал бой. Нижний Дады-Юрт догорал в пламени и дыму. Огонь перекинулся на сады, и пламя поползло по ветвям, с треском руша вековые, так любовно выращенные поколениями фруктовые деревья.

От мечетской площади, размахивая руками, бежал солдат. Завидя офицера, он крикнул на ходу:

– Вперед! Его высокоблагородие приказали всем лезервам немедля идти в атаку!

В боевой башне, высившейся над нижним Дады-Юртом, заперлось человек тридцать жителей аула. Заставив тяжестями дверь, они тремя группами расположились в башне, стреляя по перебегавшим площадь егерям. На нижней части башни было семеро чеченцев, на второй площадке, у бойниц и глазков, стреляя по русским, лежало еще человек пятнадцать стрелков. На верху башни сидело девять стрелков. Старый, полуслепой мулла, сидя на соломе у станы, безучастно глядел на стрелявших людей. По стене щелкали пули русских.

В башне было темно, дымные фитили слабо озаряли ее. В углу лежали чуреки, круги бараньего сыра, бурдюк с водой, кувшин и половина вяленого барана. У другой стены стояли ружья и пороховницы с порохом и пулями. Несколько женщин с суровыми, угрюмыми лицами молча заряжали ружья, передавая их мужчинам.