Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

– Все может случиться, батюшка барин. Ведь бабы навроде сук, извините за такое слово. Им мной велено было всем в одном месте ночевать, никуда врозь не отлучаться.

– Кто караулил их?

– Агафон, он там и ночевал с ими. Он, ваше сиятельство, божился, что никого там, окромя бабы-казачки, не было. Сам он туда раза три за ночь ходил.

– Он дурак, твой Агафон!

– Так точно, это истинно так! Чистый Бык, что головой, что силой, – поддакнул Прохор.

Голицын не отвечал. Он задумался, перебирая в голове все, что услышал от камердинера.

Хотя Небольсин и был где-то тут же, Голицыну даже смешным казалось подозревать его. Но вместе с тем, зачем Нюша ночевала в стороне от других? Для чего в чужой станице она до десяти часов ночи бродит по незнакомой улице с этой Машкой?

– Что еще сказала Донька?

– Ничего, батюшка князь… перепужалась только и все твердит: «Нюша – девка добрая, честная, ни в чем не повинная…»

– Ты, старый болван, распустил их, вот в чем дело. Смотри у меня, а то я за тебя возьмусь, тогда только и будет порядок, когда выпорю тебя за всех сразу.

– Барская воля, ваше сиятельство. Наказуйте, коли в чем провинился, однако служу вам, видит бог, как надо, – униженно кланяясь, скороговоркой заговорил Прохор.

– Пошел вон! Спать только помешал, скотина! – Голицын снова натянул одеяло.

Прохор, довольный таким благополучным концом, потушил свечу и на цыпочках вышел из комнаты.

Утром, брея князя, Прохор говорил:

– Как было велено, всю ночь проверял ахтерок. Все до одной были при доме, никто не отлучался, и никто не заходил к девкам.

Голицын апатично слушал его.

– А насчет вашего отъезда, батюшка барин, так разговоров нету. Понимают, что по цареву приказу это делается. Извольте надуть щеку, ваше сиятельство, я тута бритвочкой пройдусь, – осторожно водя бритвою возле уха Голицына, продолжал Прохор.

– Коляска на завтра приготовлена? – надувая намыленные щеки, спросил Голицын.

– Точно так-с. Матвей моет ее с дороги, к вечеру будет в аккурате.

– Повару указал, что готовить на обед и в дорогу?

– Цыплят с картофелем, суп с лапшой и кисель из вишни. В дорогу, ваше сиятельство, опять же цыплят да холодной баранины и фруктов. И, конечно, вина.

Голицын осторожно кивнул головой.

– Насчет поручика опять ничего не известно. Тут он, в станице, да где жительствует – никто толком не ведает. И сам спрятался, и людей его не видать, – продолжая брить князя, рассказывал Прохор.

Когда он добрил щеку, Голицын с неудовольствием сказал:

– Как это не могут узнать? Плохо ищут!

– Не извольте гневаться, ваше сиятельство, ввечеру узнаем.

– А как Анна… как держится, узнав, что без меня едет дальше? – перебил Прохора Голицын.

Сбитый с толку, не зная, что отвечать, камердинер на всякий случай осторожно сказал:

– Да вроде никак, ваше сиятельство… Ничего не заметно.

Голицын стер со щеки пену, внимательно оглядел лицо в зеркало:

– Порезал, болван!

– Простите, ваше сиятельство, самую малость, прыщик…

– Дай спирт и лавандовую воду… брить – и то не умеешь!

Давно уже знавший Голицына и хорошо изучивший его характер Прохор понял, что князь чем-то очень раздражен. И то, что он назвал Нюшу Анной, особенно напугало Прохора. Князь редко, лишь в минуты гнева, называл слуг полным именем, и это всегда было признаком накипевшей ярости.

– Где она? – вдруг спросил Голицын.

– Тута, в соседнем флигельке, ваше сиятельство, – замирая от страха, прошептал камердинер.

– Подай мне ручное зеркало и позови ее сюда. Да когда войдете оба, ты стань вот тут, – князь указал возле себя.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – проговорил окончательно озадаченный Прохор.

Нюша с Машей, обнявшись, не спеша гуляли по саду, о чем-то перешептываясь и поминутно заливаясь смехом.

Щеколда ворот звякнула, и во двор быстрым шагом вошел Прохор. Лицо его было озабочено, глаза кого-то искали.

– Принес черт этого кобеля поганого, – с отвращением сказала толстушка, – ищет кого-то.

– Ой, господи, – испуганно схватилась за сердце Нюша, – не за мной ли?

– И чего он тебя искать будет, нас здесь цельная куча. И не люблю ж я его, окаянного холуя господского, – глядя сквозь кусты на метнувшегося в хату Прохора, сказала Машенька.

– Ой, подруженька, за мной это, ой за мной, чует мое сердце, меня это ищет, – прижимаясь к девушке, побелевшими губами прошептала Нюша.

– Ох да и напуганная ж ты этим князем! Зачем ему ты теперь, когда вам врозь ехать надо!

– Именно теперь-то и страшусь всего, теперь, когда солнышко мое засветило.

Она смолкла. На крыльцо, быстро шагая, вышли Прохор, Донька и Марфа.

– Ню-юша-а! – звонко закричала Донька, вглядываясь в сад. – Да во-он они, во-он в саду хоронятся, – указала пальцем на замерших под деревом девушек Марфа.

– Нюша, быстро за мной, барин требует! – сбегая с крыльца, закричал Прохор. – Серчает очень.

– Зачем требует, Прохор Карпович? – не в силах сдвинуться с места, прошептала Нюша.

– А кто его знает зачем? Сказано «немедля», а зачем, он сам знает. Идем, идем, Нюша, торопись, он, – Прохор оглянулся, – как тигра лютует.

– А отчего? – упавшим голосом спросила Нюша, еле поспевая за камердинером.

– Барский ндрав, кто ему может запретить! На то он князь и барин.

– Звали, батюшка барин? Доброго утра! – кланяясь от двери, сказала Нюша.

– Здравствуй! Что бледна? Или нездорова?

Голицын через плечо посмотрел на девушку. Нюша молчала. Князь снова взял зеркало и стал изучать порезанную щеку.

– Разучился брить, Прохор! Еще раз порежешь, худо тебе будет. Дай-ка пудры, да не той, не той, болван, а светлой!

Князь был не в духе, и Нюша сразу почувствовала это.

– Завтра уезжаю в Грозную… – медленно начал Голицын, пудря лицо и внимательно всматриваясь в зеркало. – Как ты думаешь, брать тебя с собой или тебе лучше ехать со всеми дальше?

– Не могу знать, ваше сиятельство, как скажете, воля ваша, – тихо проговорила Нюша.

– Я сам знаю, что моя воля, а я спрашиваю тебя, как ты считаешь?

– Ежели не очень буду нужна вашему сиятельству, то лучше со всеми, с девушками, – нерешительно ответила Нюша.

– Значит, с оказией в Екатериноградскую и там со всеми станешь ожидать меня? – ровным, спокойным тоном спросил Голицын.

– Если вашей милости будет угодно.

Голицын задумался. Прохор замер возле барина, боясь даже дыханием нарушить тишину. Еле держась на ногах, стараясь не выдать охватившего ее ужаса, Нюша неподвижно стояла у двери, глядя беспокойным, полным отчаяния взором в затылок Голицына.

Князь, занятый своим туалетом, казалось, не обращал на нее внимания.

– Ну что ж, и я думаю, что мне надо ехать без тебя. Прохор, отложи коляску, поеду верхом!

– Не трудно ли будет, ваше сиятельство? Путь дальний, – льстиво сказал камердинер.

– Нет, всего два перехода. А ты, Нюша, ступай к себе, поедешь со всеми в оказии!

Бледное лицо девушки залила краска, глаза радостно блеснули. Ей стало вдруг так легко, что, как птице, захотелось петь.

– Иди, ты больше не нужна мне, – спокойно повторил Голицын, в зеркало следивший за выражением лица девушки. Нюша низко поклонилась, и легкой, радостной походкой выскользнула из комнаты. Прохор молчал, только теперь он начал понимать хитрую игру князя.

Голицын повернулся к нему.

– Верни ее!

Прохор кинулся к дверям. Князь встал, побрызгал на руки духами, потом опрыснул халат, пригладил щеткой волосы и сузил холодные, полные презрения и гнева глаза.

В дверях стояла Нюша, счастливое выражение еще не сошло с ее лица, за ней был виден Прохор.

– Войди, Анна, – коротко приказал князь, и это «Анна» щелкнуло, как удар бича.

– Я передумал. В Грозную поедешь со мной. Приготовься к отъезду. Выезжаем ровно в восемь. Ступай! – И он повернулся, давая этим понять, что вопрос решен и разговор окончен.

Нюша задрожала, темные круги заходили в глазах, и, чтобы не упасть, она руками схватилась за стену.

– Я сказал – иди и приготовься, – разглядывая ее с холодным любопытством, оказал князь.

– Но вы только что сказали другое.

– Передумал. А что тебя это так взволновало? Может быть, не хочешь ехать? Нездорова?

– Хворая я… батюшка князь. Освободите, не могу ехать с вами, – чувствуя на себе тяжелый взгляд Голицына и уже понимая, что ничем нельзя уговорить этого человека, прошептала она.

– Чем хвораешь?

– Грудь болит и сердце тоже, – чувствуя, что проваливается в пропасть, тихо сказала Нюша.

– Пустяки. Поездка и свежий воздух вылечат тебя. Ну, а сердце у девок, – Голицын сильно подчеркнул последние слова, – болит обычно от распутства и любовных историй. Как ты об этом думаешь, Анна?

Прохор побледнел и замер от страха.

– Не знаю я этого, барин. У меня оно болит от хвори.

– Ты что – спорить со мной собираешься? – поднимая брови, перебил ее Голицын. – Забыла, кто ты, холопка? Пошла вон! И сейчас же готовься к отъезду!

– Не поеду я, барин, сил у меня нет, – тихо, но с такой отчаянной решимостью сказала Нюша, что Прохор почувствовал, как у него выступил холодный пот.

– Что ты сказала? Не поедешь? – переспросил Голицын, и в его округлившихся глазах была такая злоба, что Прохор не выдержал:

– Да что ты, девка, очумела, што ли! Вы не извольте гневаться, ваше сиятельство, поедет она. Да как же можно батюшке нашему, кормильцу, да такие слова выговаривать!

Но ни Голицын, ни девушка не слышали его. Князь, весь багровея и дергаясь, шагнул к ней.

– Не поедешь? – зловеще проговорил он, и жилы на его висках надулись.

– Нет, – упрямо и твердо сказала Нюша. – Я больная и отпустите меня со всеми дальше.

Она смотрела прямо в налившиеся кровью глаза Голицына. Перетрусивший Прохор видел, что в глазах девушки был не страх, не трепет перед барином, а холодная, нескрываемая ненависть и презрение к нему.

– Где квартирует Небольсин? – вдруг спросил Голицын.

– Не знаю, про кого и про что спрашиваете. – Нахмурив брови, Нюша в упор глядела на Голицына. Сердце ее словно провалилось куда-то, но ни взглядом, ни движением она не выдала себя.

– Знаешь! Где он?! – закричал князь. Ему было душно, и он судорожно расстегнул ворот рубахи.

Нюша молчала, но ее глаза с презрением смотрели на толстую багровую шею, на перекосившееся от злости лицо Голицына, и, чем он больше багровел, тем спокойнее становилась она.

«Дознались! Неужели кто донес? – пронеслось в ее голове. – Лишь бы ему, голубчику родному, чего не было».

– Прохор, – повернулся к камердинеру Голицын. – Отведешь сейчас эту шлюху в людскую. Прикажи от моего имени Агафону, Сергею и Мирошке, чтобы заперли эту дрянь в чулан или подвал какой и несли поочередно караул. Коляску отменяю. Утром посадить ее в телегу, в которой поедет повар в Грозную, – Голицын задумался, – и затем, когда вернемся в Екатериноградскую, обрить ей голову, выпороть пятьюдесятью розгами и в затрапезном платье вместе с челядью везти до Москвы. – Он сузил глаза и, глядя на девушку, продолжал: – Из театра вон, кормить наравне с кухонной челядью. Ну как, нравится тебе это?

– Нравится, лишь бы от вас подальше! – с ненавистью в глазах оказала Нюша.

– А там – в деревню, на скотный двор, и замуж за какого-нибудь черного хама!

– И это лучше, чем с вами!

Прохор даже закрыл глаза.

– Давно с ним спуталась? – с презрительной усмешкой спросил Голицын.

Нюша невидящим взором посмотрела поверх князя и тихо, счастливо чему-то улыбнулась.

– Я тебя спрашиваю, дрянь, давно спуталась с ним? – задыхаясь от гнева, выкрикнул князь.

– Спуталась я с тобой, а его… – Нюша глубоко и радостно вздохнула: – А его люблю!

Голицын коротко и насмешливо засмеялся.

– Распустила язык, дура, молчи, не гневи барина, забыла, что его крепостная, – забормотал Прохор.

– Я теперь не крепостная и не холопка. Я теперь своя, никому не принадлежу!

– Дур-ра! – сокрушенно сказал камердинер. – Вы не обращайте, ваше сиятельство, на нее внимания! Она вроде как ума лишилась, смотри-ка чего мелет! – развел руками Прохор.

– Вы не слушайте его, барин, я как раз сейчас в полном своем уме и рассудке, ничего не боюсь и никого не страшусь. Час назад я боялась всего и могла от страху рехнуться, ну, а теперь я ничья, своя, одному только богу подчиненная!

– Нет, не богу, а мне, я твой барин, твой хозяин и повелитель, мужичка, холопка, дрянь! И я еще сегодня же покажу тебе, шлюха! Ты думаешь, что ежели я приблизил тебя к себе, то поднял тебя от них, – он ткнул пальцем в Прохора. – Нет, это была моя прихоть, моя блажь, а ты как была холопкой, так такой и осталась.

– Да, люблю его, чистого, доброго, хорошего, спаси его бог, а тебя, душегуб, антихрист, проклинаю!

– Довольно! Монологи из Федры или Лира читаешь, мужицкая Тальони! Веди ее, Прохор, да крепче запереть под замок! – в ярости закричал Голицын.

– Ну, ты, девка, иди, иди отседа, пока худа не вышло, – подталкивал Нюшу Прохор. – Моли бога, чтобы барин простил окаянную. Ну, иди, иди!

– Пошел прочь, иуда! Уйди с дороги, а то сейчас и тебе и ему конец будет! – с силой оттолкнув Прохора и хватая со стола бритву, таким решительным и отчаянным голосом крикнула Нюша, что и камердинер и князь поняли, что с ней сейчас шутки плохи.

– Да что, господи, очумела, что ли, девка, да как это можно? – крестясь и отскакивая от нее в сторону, забормотал перепуганный насмерть Прохор.

Голицын в изумлении смотрел на Нюшу и не узнавал эту всегда робкую, тихую и застенчивую девушку. Перед ним стояла гордая, независимая, похожая на разгневанную Медею женщина, с холодной ненавистью смотревшая на него. Он растерялся и отступил назад.

– Иди вон! – негромко сказал он.

– Прощай, душегуб, пусть отплатится тебе мое горе! – И, швырнув к ногам оцепеневшего князя зазвеневшую бритву, Нюша выбежала из комнаты.

Прохор дрожащими пальцами поднял бритву и торопливо положил ее в кожаный несессер.

Голицын отер лицо платком и, глядя вслед девушке, молчал.

– Разрешите, батюшка барин, идти, под арест ее, сучку поганую, садить? – услышал он возле себя торопливый шепот Прохора.

Голицын недоумевающим взглядом посмотрел на камердинера, еще раз отер лицо платком и затем со всего размаху ударил Прохора. Прохор сморщился, дернул головой вправо и влево, а барин, не переставая бить его по щекам, со злобой кричал:

– Мерзавец, вот до чего ты распустил этих хамов, это ты, это твоя вина, мерзавец! На конюшню пошлю вместе с нею, скотина, вон выгоню, подлеца, в деревню! – При каждом слове он ударял жалобно плакавшего камердинера.

В дверь заглянула старуха казачка, мать хозяина дома и с неодобрением остановилась в дверях. Голицын прекратил избиение, с неудовольствием глядя на старуху.

– Ты вот что, ваше благородие, – она сурово сдвинула к переносице брови, – здесь у нас не лютуй да не очень мордуй мужиков-то. – Она ткнула пальцем в начинавшее пухнуть от пощечин, все в слезах лицо камердинера.

– Не твое дело, старуха. Никто не звал тебя сюда. Иди отсюда! – высокомерно сказал Голицын.

– Я тебе не «старуха», а хозяйка. Дом этот мой, и это я тебе могу молвить «поди отседа вон», ежели ты еще тут драку устроишь. Здесь казачья сторона, а не Россия, ты поимей это в виду, ваше благородие! У нас сам Алексей Петрович останавливается, всякие какие ни на есть князья бывают, слова худого от них никто не слыхивал, а ты чего так лютуешь с людьми?

Голицын насупился и, не глядя на старую казачку, приказал камердинеру:

– Иди, выполняй приказание!

Прохор шмыгнул носом, обтер рукавом мокрые щеки и, косясь на барина, исчез за дверью. Вышла и старуха.

Ярость и негодование клокотали в душе Голицына. Он взял со стола гусиное перо, переломил его надвое и швырнул на пол, ткнул ногой попавшийся на пути стул, для чего-то посмотрел в зеркало и, бросив скомканный платок в угол, подошел к окошку.

Измена Нюши не могла огорчить его: она хамка, мужичка, крепостная, получеловек. Другое дело, если бы изменила ровня вроде Нелли Трубецкой, Софьи Виельгорской или Полины Толстой. Смешно было бы чувствовать ревность или обиду из-за этой мужицкой связи с поручиком. Голицын мог не задумываясь, легко и без всяких колебаний отдать в любую минуту эту самую девку кому-нибудь из людей своего общества, хотя бы тому же Гагарину, который раза два уже намекал ему об этом.

Но это сделал бы он сам, по своей воле, как хозяин и владелец девушки, а не по желанию ее или какого-то мелкопоместного Небольсина! Голицына душила злоба. Он сегодня же распутает весь этот узел, который на свою голову за его спиной завязала эта подлая девка и ее армейский донжуан.

Нюша сбежала по лесенке во двор и, глядя вперед широко открытыми, ничего не видящими глазами, пошла быстро вдоль плетней. Не зная, куда идти, девушка свернула в первый переулочек, вышла к церкви, пересекла небольшую площадь и опять по какому-то узенькому проулочку прошла мимо станичной кузницы, от которой пахло конями и кожей. В кузне раздавались голоса, из печи брызгали искры, чумазый, как черт, подросток раздувал мехи. Возле кузницы стояли подводы, две лошади со спутанными ногами. Высокий рябой казачина восхищенно оглядел проходившую Нюшу и молодцевато приосанился. Но девушка ничего не видела. Перед ее глазами стояло только что происшедшее, а в голове стучала все та же мысль: «Все рухнуло! Все погибло!»

На левом берегу Терека, под наклонившимся к воде дубом, удили рыбу двое казачат. Место это славилось среди рыбаков глубиной и обилием сомов.

Саженях в тридцати от них три казачки полоскали белье. Одна из них, стоя на коленях, била белье вальком.

Терек, широкий и мутный после обильного ливня, спокойно нес свои воды, по которым легкой рябью пробегал ветерок.

Мальчишки, заслыша шум шагов, недовольно оглянулись. Сом не любит шума. Они искоса поглядели на неожиданно появившуюся женщину. Она была чужая и одета не по-казачьему – на ней была русская одежда. Не замечая ребят, она прошла вверх по берегу и остановилась у большого валуна. Мальчишки успокоились и с прежним вниманием стали следить за своими поплавками.

Нюша, опустив голову, стояла над водой. Мысли, путаясь и обрываясь, стремительно неслись в ее голове.

– Все пропало! – вдруг самой себе, своим мыслям громко сказала она.

Один из казачат недовольно глянул в ее сторону.

– Тетка, туда нельзя, там водоверты, там глыбко.

Но женщина не слышала его. Она, не отрываясь, смотрела на воду, и мальчик увидел, что она плачет. Нюша знала, что сейчас ее уже ищут в станице.

– Все кончено! Прости, Саша, дорогой!

Она закрыла глаза и с громким, похожим на плач криком бросилась в воду..

Одна из казачек ахнула, другая, выронив валек, побежала к месту, откуда бросилась в воду Нюша.

Уже далеко от камня из воды показалась голова и рука несчастной, донесся неясный плачущий крик, и воды Терека глухо и тяжело сомкнулись.

Женщины заплакали и, побросав белье, побежали к станице.

Часа через полтора к Голицыну пришел взволнованный Прохор. Князь только что позавтракал, перед ним стоял еще недопитый кофе и маленькая рюмочка шартреза.

Лицо камердинера было бледно и обезображено страхом. Голицын холодно глянул на Прохора.

– Не… не… с… бе… – заикался Прохор.

– Напился, подлец! – брезгливо сказал Голицын. – Посадил эту дрянь?

– У… у…утопилась она, ваше сиятельство! – вдруг с плачем выкрикнул Прохор.

Голицын с удивлением посмотрел на камердинера.

– Как ты сказал?

– Утопла она, ваше сиятельство, бросилась в реку, – тяжело дыша, проговорил камердинер.

Голицын привскочил. Обычная апатия и сонное равнодушие исчезли с его лица.

– Какая дрянь! Ведь я же приказал посадить ее в подвал.

– Не могу знать… Искали по всей станице, а она… в реку, – прошептал Прохор.

Голицын молча смотрел на него.

– Да верно ли это? – наконец выговорил он.

– Верно, вся станица об этом знает… везде шум, батюшка барин. По реке казаки с баграми ее ищут… все люди на берег сбежались… упокой господь ее душу, – перекрестился Прохор.

– Упустили, мерзавцы! – бледнея от ярости, сказал Голицын.

В открытые настежь двери вошел майор Колосов. Он был при шарфе и шашке и, не снимая фуражки, холодно доложил:

– Неприятное происшествие, ваше сиятельство. Девушка ваша утопилась… кончила жизнь самоубийством.

– Это была дрянь! – тоном, не допускающим возражений, сказал Голицын.

– Не могу знать, – сухо ответил майор, – но, как комендант и начальник гарнизона, обязан сообщить об этом происшествии в Грозную.

– Зачем? – поднимая удивленно брови, спросил Голицын.

– По закону. У нас здесь, ваше сиятельство, таких вещей не бывает, это в станице первый случай, чтобы женщина себя жизни лишила.

Голицын хмуро смотрел на него.

– Завтра в семь тридцать прошу быть готовым к отъезду, – напомнил майор.

Голицын молча кивнул и вдруг вспомнил:

– Господин майор, не знаете ли, где расположился на постой поручик Небольсин из оказии?

– Из оказии? – переспросил Колосов. – Не могу знать. Это должен ведать начальник оказии поручик Гостев. Честь имею кланяться! – Он сухо поклонился и вышел из комнаты.

Прохор, уже овладевший собой, стоял у двери.

– Доложишь, когда найдут труп. Да разыщи наконец, где остановился Небольсин, а еще лучше, пройди к офицеру, начальнику оказии, и скажи, чтобы зашел. Ступай!

Голицын сел за стол, разгневанный смертью ускользнувшей от наказания Нюши и непочтительным поведением этого армейского майора.