Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Глава 4

Тифлис напоминал потревоженный, перепуганный муравейник. Из Ганджи, Борчало, Закатал, Караклиса, Лори-Бамбака, отовсюду прибывали беженцы пешком, на повозках, верхом и на арбах, запряженных буйволами. Беженцы рассказывали о том, что все наши посты по границе заняты врагом, рота, стоявшая за Саганлыком, разгромлена. Приходили вести о налете курдской конницы на Борчало, об отходе всех наших войск к Тифлису. Слухи разрастались. Уже решительно все говорили о мятеже татар в Карабахе, об осаде Шуши и о том, что в Елизаветполе местным мусульманским населением вырезаны все русские, а егерские батальоны, наполовину разбитые, с трудом вышли из города и отходят на Тифлис. Где была правда и где ложь – никто не знал. Тифлис глухо волновался. Многие русские и армянские семьи спешно уезжали по Военно-Грузинской дороге во Владикавказ. Но и здесь было не безопасно. Говорили о том, что осетины и ингуши заняли перевал и что по всей дороге от Млет и до Ларса идут бои. Все ждали мятежа в Дагестане и удара лезгин на Кахетию со стороны Закатал.

Небольсин был назначен полуротным одной из рот Ширванского полка. Санька Елохин – взводным третьего взвода той же роты. Солдаты, старые кавказцы, очень напоминали поручику егерей, с которыми он провел год в горах Кавказа. Это были те же спокойные, серьезные русские люди. Обуты они были, как и егеря, плохо, кто в башмаках, кто в сапогах, кто в чувяках; одежда их тоже была разнообразна, в одной и той же роте люди носили рубахи, мундиры, бешметы с газырями, а кое-кто и обыкновенные цветные рубахи с нашитыми на них погонами и медными пуговицами с двуглавым орлом.

– Что так бедно одеты? – спросил Небольсин.

– Берегут амуницию и праздничную одежду, вашбродь, – ответил фельдфебель, улыбнувшись.

Но бедность одежды и не очень прочное знание солдатами ротных и полковых учений окупались отличной стрельбой, выносливостью и той выработанной на Кавказе особой молодцеватой сметкой, какая отличала их от плац-парадных, привыкших к муштре столичных солдат. Солдаты отлично разбирались в маневре, самостоятельно действовали и в одиночку и массой. Они быстро собирались в каре и так же стремительно рассыпались в цепь. Многолетняя война с горцами научила их умело биться с конницей, отражая конные атаки штыком и ружейным огнем. Они легко применялись к местности, умело ориентировались и на равнине и в горах.

Роты ежедневно выходили за Авлабар к Навтлугу, где в течение шести-семи часов проводили боевые учения и практическую стрельбу.

Санька деловито и спокойно принял взвод, и Небольсин видел, что солдаты очень скоро приняли его в свою среду и оценили его как старого солдата и опытного унтера.

– А что, вашбродь, верно болтают, будто персиян Шушу забрал да на Баку навалился? – спросил его Елохин, когда полурота отдыхала в тени авлабарских садов.

– Нет, неверно! Баку наш, там и поблизости нет персов, а в Шушу они пришли, но гарнизон заперся в крепости, отбивает атаки. На днях его освободят, – ответил поручик.

Солдаты, сидевшие вокруг, молча слушали, покуривая трубки.

– А верно, что князь Мадатов опять с нами? – поинтересовался один из них.

– Вернулся вчера!

Солдаты весело и одобрительно зашумели:

– Тогда пойдет дело, этот персюкам наддаст жару, пропишет…

Солдаты знали, любили Мадатова и верили в него. С любопытством приглядывались они к новому полуротному. Он нравился им.

– Не гордый барин, с душой. Человека уважает, – определили они.

Южная ночь была тиха и непроглядна, и только однообразный плеск Шушинки слышался в темноте. Один из армян часовых приподнял голову.

– Идут, – чуть слышно сказал он.

– Это река… все тихо… – ответил другой.

– Нет, это они… идут, – повторил первый и пополз вперед. Впереди было тихо, и вдруг, захлебываясь, быстро и злобно залаяла овчарка.

Это были сторожевые собаки, которых еще засветло спрятали в кустах у дороги.

Овчарки лаяли не переставая, и теперь не было сомнения в том, что в ущелье входят люди. И сейчас же загорелся стог сена, стоявший у дороги, другой запылал сбоку. Вход в ущелье озарился трепетным, колеблющимся, довольно ярким светом, на фоне которого замелькали темные фигуры людей.

Короткий залп пронесся по ущелью. Это армянский караул бил по персиянам.

– Алла… – заглушая стрельбу, раздалось по ущелью.

У дороги что-то тяжело и глухо ухнуло, потом раздался второй, более сильный взрыв. Блеснуло пламя, и дымное облако поднялось над местом, где горели стога. Отовсюду, из-за камней, с берегов Шушинки, из кустов, из пещер, нависших над мельницами, посыпались, загрохотали выстрелы, а русская ракетница ударила вдоль дороги, и, распушив хвосты, над головами перепуганных персиян стали рваться боевые ракеты.

Третий взрыв взметнул в воздух и обрушил на персов град каменных осколков. Это был самый большой фугас, заложенный кучей камней.

Забили русские барабаны, и полурота с криком «ура» открыла огонь. Охваченные паникой, персы с воплями бросились назад.

Бой стих, и только хрипло лаяли и выли перепуганные овчарки.

Утром армянский патруль стащил в кучу шестнадцать трупов и подобрал много брошенного персами в ночной суматохе оружия.

Весь следующий день мельницы, как и раньше, мололи зерно, а веселые, ободренные успехом армяне посмеивались над разбитым врагом.

Шли дни. Уже одиннадцатые сутки стояла армия Аббаса-Мирзы около Шуши. Каждый день батареи осыпали ядрами крепость, но штурма персы не начинали.

Из Тифлиса вестей все не было, и Реут решил послать туда человека. Пробраться в Тифлис было почти невозможно, но армянин Арутюн Алтуньянц взялся сделать это. Алтуньянц был человек лет тридцати двух, купец по профессии. Жена и двое детей его находились здесь же в крепости. Он попрощался с семьей и в ночь на 11 августа, спустившись по веревке со стены крепости, исчез в темноте.

Прошло еще четыре дня, и во время одной из ночных перестрелок в крепость залетела стрела, выпущенная из старинного арбалета с привязанной к ней запиской. «Будьте готовы к штурму. В ближайшую ночь кизилбаши атакуют вас», – было написано в ней по-армянски.

И Реут, и архимандрит Хорен, и Ага-бек Калантаров знали того, кто прислал в крепость столь необычным путем эту записку. Это был Геворк Минасьян, переводчик, принявший персидское подданство, но в душе оставшийся армянином.

И без того бывший настороже гарнизон удвоил караулы. К Елизаветинским воротам были выведены две армянские роты, все орудия поставлены на стены, а угловые башни усилены фальконетами и ракетницами. На стенах заготовлены тюки ваты и тряпья, пропитанные нефтью, а также вязанки хвороста и дров.

Весь гарнизон уже с вечера был под ружьем. Армянские женщины кипятили чаны с водой, чтобы в нужную минуту ошпарить штурмующих стены крепости.

Ночь на 15 августа была тихой и темной. Шуша утонула в черной мгле. Не было ни одного огонька, стихли все шумы города, смолкли выстрелы. Казалось, мир и покой наступили повсюду.

Часовые на стенах, армянские роты возле ворот застыли в ожидании. Оба батальона егерей залегли на стенах крепости. Около часу ночи наблюдавший за юго-восточным сектором крепости часовой заметил что-то темное, выделявшееся даже в черноте ночи. Он прислушался.

– Вызвать поручика! – шепнул он подчаску. Лежавшие рядом солдаты тоже хорошо видели темные пятна на площади и слышали нараставший шум шагов и даже дыхание многих сотен людей.

Реут был уже на стене крепости. Вот стало заметно, как расходятся в темноте группы людей, как персы подтаскивают к стенам штурмовые лестницы и начинают взбираться по ним.

– Огонь! – крикнул Реут.

Грянул залп, и вспыхнули огни: запылали тюки с тряпьем, загорелись дрова. Все озарилось ярким светом. Картечь, ружейные залпы, кипяток, ручные бомбы полетели на возившихся под стенами персиян. Ракеты с треском рвались в гуще людей, картечь секла их, защитники крепости расстреливали ошалевших, не ожидавших засады сарбазов. Несколько высоких лестниц с забравшимися на них людьми обрушились и полетели вниз. Стоны и крики раненых, вой ошпаренных кипятком и визг испуганных – все перемешалось в один сплошной вопль.

Ударили русские барабаны, широко распахнулись Елизаветинские ворота, и оттуда ударили в штыки русские солдаты. Обгоняя их, вырвались вперед армянские добровольцы, широкими огромными кинжалами и шашками рубя персов. Вся масса персидской штурмовой колонны пустилась наутек, бросив оружие, раненых, лестницы и веревки, которые приготовили, чтобы связать русских пленных. Отступающие оставили на поле боя шесть фальконетов.

И тут им в тыл ударила полурота русских солдат и две сотни армянских добровольцев под командованием Сафара Тарханова, вышедшие из ущелья на помощь крепости. Не зная положения дел, поняв то шуму и стрельбе, что идет штурм крепости, они ввязались в бой на свой страх и риск.

Аббас-Мирза, уже считавший крепость взятой, на всякий случай вышел из города и разбил свои шатры на дороге к Елизаветполю.

Утром из крепости к Аббасу-Мирзе направили майора Клюге фон Клюгенау. Майор был в полной парадной форме и при парадной шпаге. Два барабанщика забили «поход». Горнист, стоя на стене, поднял кверху трубу и проиграл сигнал «Внимание». Маячившие вдали иранские дозорные зашевелились. На постах замелькали фигуры персидских офицеров, сбежавших с наблюдательного поста к дороге.

Из раскрытых крепостных ворот на вороном коне, сопровождаемый двумя казаками, выехал, сверкая на солнце кивером, золотыми эполетами и орденами, Клюге фон Клюгенау. Встреченный за площадью офицером иранской армии и переводчиком, он сказал им, что едет от коменданта крепости в качестве парламентера к наследному принцу Аббасу-Мирзе.

Со стен крепости солдаты, армяне и офицеры видели, как к майору присоединилось несколько конных иранцев и вся кавалькада не спеша исчезла в кривой улице которая вела к Елизаветпольской дороге.

Толпы горожан, женщины на крышах домов, праздношатающиеся иранские солдаты молча смотрели на важно ехавшего русского майора.

Подъезжая к резиденции Аббаса-Мирзы, Клюге фон Клюгенау заметил, что к шатру наследника спешат конные и пешие иранские солдаты. Невдалеке от шатра стояла группа высших сановников и офицеров иранской армии, составлявших штаб и свиту принца. Они толпились саженях в тридцати от высокого шелкового с цветными узорами шатра, ожидая, когда кого-нибудь из них потребует к себе наследник.

В стороне стоял духовой оркестр и полурота гвардии, охранявшая Аббаса-Мирзу. Невдалеке от них англичанин внимательно наблюдал за подъезжавшим к резиденции Клюгенау.

Еще двое англичан в пробковых тропических шлемах и белых просторных костюмах прохаживались за шатром.

Не доезжая ста метров до шатра, майор остановил коня. Казаки соскочили и помогли ему сойти с седла.

Персидские солдаты молча смотрели на них. Англичане подошли, и один из них вежливо приподнял шлем.

– Доктор Олсон, – сказал он.

– Советник Майлз, – отрекомендовался другой.

– Майор Клюгенау, – холодно ответил майор, прикладывая к киверу два пальца.

– Что угодно господину офицеру? – вежливо кланяясь, на хорошем русском языке спросил майора иранский офицер.

– Послом от коменданта крепости к его высочеству наследному принцу Аббасу-Мирзе, – раздельно отчеканил Клюгенау.

– Прошу вас обождать, пока о вас доложат его высочеству! – сказал, отходя, офицер.

– Решили сдавать крепость? – спросил советник Майлз.

– А вы, милостивый государь, какую занимаете должность при дворе иранского наследника? – вместо ответа спросил Клюгенау.

– Советник по делам артиллерии.

– Неважно стреляете, господин советник.

В эту минуту из шатра показался офицер.

– Его высочество просит вас к себе.

Забили барабаны, часовые взяли «на караул», оркестр заиграл марш, джанбазы [102]102
  Гвардейцы.


[Закрыть], перестроившись на ходу, стали шпалерами на пути к шатру.

Клюге фон Клюгенау четким парадным шагом последовал за офицером, у входа тот передал его сановнику в расшитом золотом сюртуке.

Они вошли в первую половину огромного шатра, где находились иранские вельможи и шестеро личных телохранителей Аббаса-Мирзы. Полог, отделявший первую половину шатра, откинулся, и наследник престола, сидевший на высоком раззолоченном кресле, предстал перед майором.

Клюге фон Клюгенау низко поклонился и затем, выпрямившись во весь рост, произнес:

– Майор российской армии Клюге фон Клюгенау является по приказу коменданта Шушинской крепости полковника Реута к вашему высочеству!

Аббас-Мирза, красивый человек лет сорока восьми, в простой черной одежде, но с большими брильянтами на сюртуке вместо пуговиц, ласково и внимательно смотрел на него, чуть поглаживая свою роскошную, всю в завитках бороду, крашенную хной.

– Я слушаю вас, господин майор, – кивнул он.

Аббас-Мирза, на которого подействовала неудача штурма, был приветлив и предложил майору позавтракать с его генералами. Клюгенау поблагодарил, но отказался от завтрака.

– Ваше высочество! Меня прислал к вам комендант полковник Реут. Во вчерашнем боевом деле нами захвачено около сорока ваших солдат и свыше семидесяти раненых сарбазов. Из чувства гуманности и человеколюбия мы отдаем вам пленных и раненых, дабы они могли возвратиться к своим семьям.

– Это делает честь вашим добрым чувствам, и я с особенным удовольствием отмечаю это, – сказал Аббас-Мирза. – А как относительно крепости? Намерены вы ее сдать мне? Ведь наша маленькая неудача ничего не меняет в общем ходе войны. Вся Грузия занята мной, и вы только напрасно льете свою и чужую кровь.

– Мы, ваше высочество, такого же мнения. Как и прежде, просим – разрешите кому-либо из наших офицеров съездить в Тифлис к Ермолову за приказом сдать вам крепость. Без этого мы ее не сдадим и будем биться до смерти!

– Это излишне. Ваши войска повсюду бегут. Моя кавалерия уже поит своих лошадей водами Терека. Скоро мы возьмем Москву, и только там я заключу с вашим новым царем мирный договор.

– Тем более, ваше высочество, вам нет нужды заставлять нас оборонять Шушинскую крепость. Раз дела обстоят столь плачевно для России, то несомненно, что Ермолов разрешит нам сдать крепость без боя, и это сохранит и вам и нам тысячи жизней.

– Хорошо! – неожиданно согласился наследник. – Поезжайте сами. За вашу любезность с нашими ранеными и пленными я разрешаю ехать в Тифлис лично вам.

Спустя час майор Клюге фон Клюгенау, снабженный ферманом Аббаса-Мирзы и пропуском до Тифлиса, возвратился в крепость.

Как только майор удалился, советник Майлз попросил аудиенции у валиагда.

– Ваше высочество, мне, офицеру дружественной вам нации, военному советнику вашей непобедимой армии, необходимо сказать вам несколько крайне важных слов.

– Говорите, сардар Майлз. Уши мои открыты для советов друзей Ирана.

Майлз поклонился и тихо сказал:

– Русского офицера не надо отпускать в Тифлис. Ермолов никогда не разрешит сдать крепость, а перемирие, которое вы обещали русским, помогает им. Время работает на русских.

Аббас-Мирза, чуть сощурившись, смотрел на англичанина.

– Лишнее кровопролитие не нужно мне. Я вернулся в край, где люди ожидали меня много лет, и я не хочу проливать кровь моих подданных там, где можно обойтись без боя. Крепость русские сдадут.

Англичанин молча слушал его.

– Вы что-то хотите сказать еще, сардар Майлз? – лениво спросил наследник. Ему уже наскучил этот советник, приставленный к нему его отцом шахом Фетх-Али.

– Прошу не гневаться на вашего покорного слугу, ваше высочество, но эта проклятая крепость мешает плану ведения всей кампании. Осаду ее надо снять.

Аббас-Мирза поморщился, но все же поднял глаза на Майлза.

– К чему она? Вы, ваше высочество, только теряете здесь время. В Грузии у Ермолова сейчас мало войск. Подкрепления только еще идут. Русские пока еще не оправились от поражений на границе. Надо, ваше высочество, сейчас же всеми силами идти на Тифлис, приказав и его высочеству, вашему августейшему сыну принцу Мамеду-Мирзе, выйти из Елизаветполя и сардару эриванскому одновременно с вами ударить на Тифлис. Тогда победа будет полная, и кампанию вы блистательно выиграете!

– Она и так выиграна, мой уважаемый советник, а осаду бросить нельзя, люди подумают, что я слаб и не смог овладеть крепостью. Представляете, как это скажется на местном населении и на моих храбрых войсках?!

– Но разгром русских и занятие Тифлиса оправдают все!

– Все в свое время. Не надо торопиться. Аллах лучше нас знает, что надо делать. Пока крепость не падет, я не уйду отсюда!

– Но мы теряем драгоценное время. Умоляю вас, ваше высочество, прислушайтесь к моему совету.

– Я уже сказал, и так оно и будет. Что еще у вас, дорогой советник Майлз? – высокомерным тоном спросил Аббас-Мирза.

– Больше ничего, ваше высочество, – кланяясь Аббасу-Мирзе в пояс и в душе проклиная его, сказал англичанин.

– Идите, я доволен вашей службой и рвением, да пошлет на вас аллах свое благоволение!

Аббас-Мирза закрыл глаза, давая понять англичанину, что он его утомил.

Пятясь и продолжая кланяться, Майлз вышел из шатра.

Утром следующего дня Клюге фон Клюгенау с двумя конными казаками, конвоируемый иранской почетной стражей, выехал в Тифлис.

Спустя три дня он возле грузинского села Пойлы встретил первые русские части и узнал, что Елизаветполь занят персами, что по всей границе идут бои, что Ермолов в Тифлисе и готовит ответный удар персиянам.

На следующее утро майор был уже на приеме у Ермолова. Ермолов выслушал доклад майора, прочел донесение Реута, расспросил Клюге и приказал ему остаться при штабе.

– Я полностью осведомлен о том, что делается в крепости. Посланный вами армянин Алтуньянц прибыл благополучно. Он не только доложил мне о крепости, но и привез точные сведения о силах этого мошенника Аббаса. Армянин этот – герой. Я наградил его Георгиевским крестом и пятьюстами рублями серебром. Вообще армяне поголовно везде ведут себя геройски. Он уже пошел обратно, и вам незачем возвращаться в Шушу. Я одобряю политику Реута, пусть еще и еще затягивает переговоры с персиянами.

Глава 5

В начале июля 1826 года император Николай со всем двором приехал из Санкт-Петербурга в Москву, где в Кремле готовилась его коронация. Четыре митрополита, целый сонм белого и черного духовенства съехались в первопрестольную на церемонию. Киев, Екатеринослав, Петербург, Варшава, Ростов, Вильно, Рига, Казань, Тифлис и ряд других городов прислали своих представителей в Москву. Католики и магометане, старообрядческие священники, представители различных национальностей, обществ и племен находились в Москве. Купечество, дворянство, мещане прислали на торжество своих делегатов. Москва была переполнена людьми. Войска, расквартированные в ней, и части, прибывшие на эти дни, расположились в близлежащих селах.

На площадях строили карусели, качели, балаганы. Бродячие цирки, фокусники, цыгане, гадальщики и много прочего подобного люда нахлынуло в Москву.

И вот в эти-то дни, когда никто и не помышлял о войне, из Тифлиса прибыл курьер с донесением о том, что персидская армия перешла границу и с боем вторглась в Закавказье. И царь, и Дибич, и Нессельроде и все, кто окружал императора и готовился к наградам, ожидавшим их в дни коронации, растерялись. Войны не ждали, не хотели, готовы к ней не были, и нужно было найти виновника, вызвавшего эту так несвоевременно разразившуюся войну.

И его нашли. Ермолов – вот виновник всех неудач.

– Алексей Петрович, я не буду гусаром и честным офицером, если этот мошенник Аббас не пожалеет о дерзости, которую он затеял противу нас! – входя к Ермолову, сказал Мадатов. Князь только что сошел с перекладной линейки, на которую пересел во Мцхете.

– Как твое здоровье, Валерьян? – оглядывая Мадатова, спросил Ермолов. – Как ноги?

– Никак! Не долечился, да и до того ли было. Нет, каков подлец этот Аббаска, – без всякого почтения к наследнику престола сказал Мадатов. – Он еще пожалеет о содеянном. Вы, Алексей Петрович, не хмурьтесь, хотя мы и малы числом, но мы – русские!

– Да разве я его боюсь, – перебил Мадатова Ермолов. – Не его, друг мой, страшусь, а своих, – он выразительно посмотрел на Мадатова, – русских немцев вроде Нессельрода, Палена с Бенкендорфом. – Он что-то хотел добавить, но насупился и только выразительно махнул рукой.

– Его величество? – тихо спросил Мадатов.

– Оно самое. Вон, прислал с сегодняшней почтой курьера. Паскевич с Денисом сюда едут. Иван Федорович будет войсками командовать, а я, – Ермолов сощурился, – главноначальствовать краем. Читай!

Мадатов взял личное письмо Николая к Ермолову и быстро пробежал его глазами. Остановившись на одной из наиболее важных строк, он выразительно прочел:

– «Я посылаю к вам двух известных вам генералов: генерал-адъютанта Паскевича и генерал-майора Дениса Давыдова. Первый пользуется всею моею доверенностью, он лично объяснит вам все, что по краткости времени не мог я вам письменно приказать. Желаю, чтобы он с вашего разрешения сообщал мне все, что от вас поручено будет давать знать, что и прошу делать как наичаще… Помощником и заместителем вашим на случай болезни или отъезда по разным делам приказываю назначать не начальника штаба генерала Вельяминова 1-го, а генерал-адъютанта Паскевича».

– Да, именно так, дорогой Валерьян. Спустя неделю он будет в Тифлисе и станет твоим прямым начальником. Как ты думаешь об этом?

– Считаю, что еще до его приезда мне надо выбыть отсюда к Гандже или Карабаху. Оглядеться самому, без указаний от ничего не ведающего в здешних делах Паскевича, а буде это возможно, то и учинить баталию персам без высокого вмешательства генерала!

– Умная у тебя голова, Валерьян. Надо, чтобы успех, который сейчас мы готовим, был хотя бы в малом начат без него. Иначе и государь, и Дибич, и тем паче этот урод и негодяй Нессельрод припишут его Паскевичу.

– А ведь трудно будет нам, Алексей Петрович, воевать на два фронта. И противу Аббаса и противу…

– Петербурга, – перебил его Ермолов. Мадатов засмеялся.

– А третий, самый коварный и нечестный враг, будет рядом с нами. И противу его оружия, доносов, клеветы, подлой зависти, придворных интриг и кляуз у нас с тобой, Валерьян, нет и не будет оружия. И я, и тезка, как только окончим с победой эту войну, уйдем в отставку, – сказал Ермолов.

– И я, Алексей Петрович! Неужели вы думаете, что я останусь, если вы уйдете! Нет, вы мой отец-командир, и без вас мне здесь нечего делать!

Ермолов внимательно посмотрел на него.

– Я знаю, ты честный солдат и верный друг, но помни, что кроме Ермолова есть еще и Россия, которая нуждается в тебе. Подумай сам, что будет с Карабахом, если вместо тебя назначат туда другого правителя? Нахлынут жулики и прохвосты вроде Корганова и Чекалова… Не забудь о твоем народе, армянах. В тебе они видят свою опору. Подумай обо всем и отбрось мысль об отставке.

– Ну, а если прогонят? – вдруг рассмеялся Мадатов.

– Ну, тогда уходи на пенсию да дави вино в своих виноградниках.

Мадатов провел в штабе весь вечер, ночью посетил князя Эристова, а от него, когда весь Тифлис спал, направился в казармы Ширванского полка и заночевал у офицеров 3-го батальона.

Утром он вызвал к себе поручика Небольсина. Когда Небольсин вошел к Мадатову, князь уже послал конных ординарцев в расположение Донского казачьего полка и в район Чугурет, где ночевали конные сотни грузинского ополчения.

– Здравствуйте, поручик! Алексей Петрович просил меня взять вашу роту в поход. Вы знаете об этом?

– Так точно, ваше сиятельство. Наш батальон счастлив идти под вашим водительством в бой.

Мадатов искоса глянул на Небольсина. Лицо поручика было спокойно. Чуть печальные глаза смотрели прямо и честно.

– Верю вам. Сам не льстец и не люблю лести, но вам верю. Мне кое-что говорил о вас Алексей Петрович. Итак, пойдем в поход вместе. А там, – Мадатов засмеялся, – там накормим персов хорошим дандури. Вы, поручик, знаете, что такое дандури? – вдруг спросил он.

– Никак нет, ваше сиятельство, – ответил удивленно Небольсин.

– Ну, тогда едем со мной. Тут вот рядом духан один есть, держит его старый жулик Шакро. Вор, обдирала, зато кормит хорошо, вина старого много и в долг отпускает. Идемте, – беря за локоть поручика, весело сказал Мадатов.

На улице их ждали Арчил Орбелиаии, князь Зураб Андроников и драгунский капитан Меликов. Они, шумно и весело беседуя, отправились в подвал.

Духанщик Шакро сам обслуживал почетных гостей. С Мадатовым и другими завсегдатаями его духана он держался с почтительной фамильярностью.

– Ну, старый жулик, чем кормить будешь? – спросил генерал.

– Ва, батоно, зачем кислый слово говоришь? Шишлики есть, цоцхали есть, сациви, чихиртма, ха́ши, пити, харчо – рацгинда [103]103
  Что хотите.


[Закрыть], батоно, все есть.

– Джонджоли давай да дандури и черемшу не забудь, а пока давай хаши да шашлык с помидором да бадрижаном на шампуре тащи. Аба чкара! [104]104
  Живее, скорее.


[Закрыть] – скомандовал Мадатов, и вся компания занялась едой и добрым цинандальским вином.

Через час Мадатов взглянул на часы.

– Пора, Александр-джан. Едем в казармы, и вы, господа, готовьтесь!

– Батоно-князь, – наклонившись к нему, шепотом спросил Шакро. – Как дела будут? – У него было испуганное лицо.

– Дела – алчу будут, Шакро. Запиши все на мой счет, через неделю заплачу тебе персидским золотом, – хлопая духанщика по толстому пузу, пообещал Мадатов.

– Ва, генацвале, сладкие слова говоришь, гмертмани [105]105
  Ей-богу.


[Закрыть], – просиял улыбкой духанщик.

Шакро проводил гостей к выходу.

На заре отряд под командой Мадатова, состоявший из пяти рот ширванцев, полка донских казаков, шести орудий и тысячи пятисот отлично вооруженных грузинских всадников, выступил из Тифлиса в сторону села Пойлы, где на берегу Куры должен был соединиться с находившимися там отступившими из Елизаветполя разрозненными русскими постами.

Иранская артиллерия молчала, молчали и русские. Обе стороны ожидали возвращения из Тифлиса майора Клюгенау.

В ночь на 22 августа под южной стеной крепости послышался тихий свист. Армяне-добровольцы уже третью ночь ожидали возвращения посланного к Ермолову Алтуньянца. Свист повторился, послышался голос.

– Он вернулся!.. – взволнованно заговорили ожидавшие его возвращения армяне, дежурившие на стене. Была спущена верёвочная лестница, и через десять минут усталого, измученного, еле стоявшего от изнеможения, но счастливого Алтуньянца втянули на стену крепости. Его долго обнимали сородичи, засыпали вопросами, но Алтуньянц молчал. Было видно, что он еще и сам не верил своему благополучному возвращению в крепость.

Разбудили Реута. Полуодетый, он стремительно поднялся наверх.

– Вернулся… а мы тебя, дорогой, уже похоронили, – обнимая Алтуньянца, сказал он.

– Живой, ага-полковник, и в Тифлисе все живы. Письмо тебе от сардара… Очень он доволен тобой и нами. На, возьми. – Армянин вытащил из-за пазухи смятый конверт.

«Вы знаете, полковник, мою руку и поэтому по почерку убедитесь в том, что пишу вам сам. Держитесь до того, как мы освободим вас. О сдаче крепости и не помышляйте. Не верьте ни одному слову Аббаса. Этот мошенник хочет обмануть вас. Дела наши в Закавказье улучшаются, турки не помышляют о войне. Дагестан и Чечня спокойны, и мы скоро побьем персов и освободим вас. Для оттяжки времени ведите разговоры с Аббасом. Только исполнением воинского долга, геройством и обороной крепости вы сможете искупить подлую трусость Назимки, погубившего свой батальон.

Помощь к вам придет, и вам при содействии храбрых армян Шуши нетрудно будет дождаться оной. Солдатам, товарищам моим по труду и походам, мое спасибо! Господам офицерам напомните, что от их мужества зависит сейчас судьба Грузии. Чем дольше продержите вы Аббаса с его ордой под стенами Шуши, тем верней мы приуготовим им гибель.

Ермолов».

Алтуньянц рассказал о том, что в Тифлисе собираются войска, что паника, которая поначалу охватила край, утихла. Но самое главное он приберег на конец.

– Князь Мадатов приехал. Командует отрядом, который идет на Ганджу. Скоро будет здесь, и тогда персы убегут из Карабаха, – гордо произнес Алтуньянц.

– Мадатов вернулся… Он в Тифлисе? – с радостной улыбкой спросил Реут.

Весть о том, что Мадатов вернулся, всколыхнула крепость. Особенно радовались этому армяне.

– Ну, теперь с Алексей Петровичем да князем крепость не сдадим! – говорили солдаты.

Утром 30 августа все батареи Аббаса-Мирзы обрушили свой огонь на крепость. Из крепости открыли ответный огонь. Одна бомба попала в пороховой склад персов. Один за другим два взрыва потрясли воздух в заволокли дымом гору, с которой стреляли персы. Это неожиданное событие приостановило бомбардировку, а иранские батареи были отведены назад и только 2 сентября стали снова обстреливать крепость.

Отряд Мадатова по мере его продвижения к Пойлу разрастался, присоединяя к себе отдельные роты, казачьи сотни и стоявшие по постам орудия. Когда он подошел к реке Тауз, он состоял уже из четырех сотен донцов, восьми рот пехоты, грузинской конницы и татарской милиции. Теперь это был значительный отряд, он имел четыре орудия и не без успеха мог сразиться с врагом.

– Ну, ребята, здравствуйте! Соскучился я по вас, а вы как? – спросил он солдат-гренадеров Грузинского полка.

– Дюже соскучились и мы, ваше сиятельство, – весело ответили солдаты.

– Как вас кормят? Сыты ли?

– Когда как, когда сыты, а когда и сухарей нет, – ответили ему.

– Ну, ничего, сейчас ложитесь спать, утром позавтракаем, а в обед – на перса. Ударим так, как били при Котляревском да Корягине. Не забыли еще?

– Помним, ваше сиятельство! Как такое забыть! Нам только вас и не хватало.

– Ну, раз я здесь и вы со мной, значит, все в порядке! Ложитесь спать, набирайтесь сил.

За палаткой послышались голоса.

– Кого бог несет? – спросил Мадатов.

– Беки к вашему сиятельству, – ответил адъютант.

– Зови!

Небольсин перенес взгляд на входивших. Соблюдая старшинство, беки пропустили вперед хана шихлинского, еще не старого человека с одним глазом. Широкий шрам от сабельного удара пересекал его лицо.

За ханом вошли братья Ахундовы, русофилы, отлично говорившие по-русски и не раз бывавшие и в Петербурге, и в Москве, капитан русской службы Сафар Алиханов. Двое молодых беков, карабахцев, Кули-заде и Атаулла, поклонившись поднявшемуся с места Мадатову, скромно встали позади братьев Ахундовых.

Последним вошел борчалинский хан, влиятельный и храбрый Халил. На его плечах были золотые русские полковничьи эполеты, а через грудь шла красная Анненская лента.

Гости поздоровались. Мадатов пожал каждому из них руку.

– Отур, елдашляр [106]106
  Садитесь, друзья.


[Закрыть], – по-тюркски сказал он.

Князь знал не только тюркский, грузинский, армянский и фарсидский языки, но отлично говорил и на местных диалектах. Гости сели.

– С чем пришли, друзья? – поглаживая пышные подусники, спросил Мадатов.

– Воевать вместе будем. Привели человек семьсот всадников, – коротко ответил Халил-бек.