Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– Повторяй за мной, мерзавец, «ваше пре-вос-хо-ди-тель-ство», а не господин чиновник, – размахиваясь и снова нанося удар, сказал Чекалов.

– Что это такое? – раздалось за его спиной.

Статский советник недовольно оглянулся, а офицер, уронив на землю миску с вишнями, вскочил и громко, на весь двор, закричал:

– Сми-ирно!..

Чекалов, озадаченно смотревший на Ермолова, вдруг узнал его и тонким и елейным голоском воскликнул:

– Извините, ваше высокопревосходительство… что застали в такую, как бы сказать, неприятную минуту… что делать… учу подлеца приличию…

– Он что, ваш подчиненный? – спросил Ермолов.

– Никак нет… то есть временно прикомандированный к моему ведомству… караульный Контрольной палаты.

– Я вас спрашиваю, милостивый государь, он кто, ваш крепостной?

– Никак нет… солдат из караула…

– Разрешите доложить, ваше высокопревосходительство, это солдат моей полуроты, присланный на недельную караульную службу по охране губернской Контрольной палаты! – вытягиваясь, прокричал поручик.

– Кто таков? – коротко спросил Ермолов.

– Третьего карабинерного полка поручик Трошин! – пяля на генерала глаза и краснея от натуги, закричал офицер.

– Ваш солдат? – указал на помертвевшего от страха рядового Ермолов.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, моей полуроты!

– Стой «вольно», оботри лицо! – повернувшись к солдату, сказал Ермолов.

Солдат нерешительно переступил с ноги на ногу, не сводя глаз с генерала.

– Кто есть солдат? Отвечай, как сказано о сем в уставе? – хмуро глядя на офицера, спросил Ермолов.

– Со… солдат есть лицо казенное, слуга госу… государев… – начал было поручик.

– Врете! – перебил его Ермолов. – Начинайте снова.

– Солдат есть лицо казенное, неприкосновенное, слуга государев и защитник родины… – забормотал громкой скороговоркой поручик.

– Довольно! Итак, в уставе покойного императора Петра Первого сказано, что солдат «есть лицо не-при-кос-новенное», – медленно, с расстановкой, произнес Ермолов, – и его по закону разрешается бить и проводить сквозь строй лишь по суду и определению военного суда командира отдельной части. А вы кто будете, милостивый государь? – вдруг резко повернулся к Чекалову Ермолов.

– Управляющий Контрольной палатой статский советник Чекалов… я… ваше высокопревосходительство… вы же знаете меня… – растерялся Чекалов.

– За что избиваете солдата?

– Не самолично, ваше высокопревосходительство, а с их разрешения, – указал на поручика Чекалов.

– Верно? – поинтересовался генерал.

– Так точно, позволил наказать самолично их превосходительству за дурное поведение сего весьма скверного в поступках солдата, – испуганно доложил поручик.

– Какому «превосходительству»? – с явным пренебрежением спросил Ермолов.

– Мне то есть, – объяснил Чекалов.

– А вы, сударь, без вопросов, вам мною задаваемых, в разговор мой с военнослужащим не вступайте! – оборвал его генерал. – А ну, принеси воды, живо! – крикнул он офицеру.

Тот бегом бросился в дом, а Ермолов повернулся к Мадатову.

– Сейчас поедем обратно! – И, не обращая внимания на Чекалова, растерянно взиравшего на него, спросил солдата: – Как фамилия?

– Сусекин, ваше высокопревосходительство, третьего карабинерного полка!

– За что измордовали?

Солдат вздрогнул и испуганно повел глазами на Чекалова.

– Виноват, ваше высокопревосходительство, я иху милость господином чиновником назвал… ошибся, первого года службы… – втягивая голову в плечи, пробормотал он.

– Изволите налить? – запыхавшись от бега и держа в руках кувшин с водою и стакан, спросил поручик.

– Полей ему! – кивнул Ермолов на солдата.

Поручик открыл рот, солдат в страхе скосил на него глаза.

– Умойся, Сусекин, и потом иди обратно в роту! Скажешь, главнокомандующий генерал Ермолов дал тебе отпуску на три дни, да вот, голубчик, возьми ассигнацию, – вынимая из кармана пятирублевую бумажку, сказал Ермолов.

– Ну, поливайте воду! – сверкнул он на поручика глазами.

Поручик стал торопливо поливать на руки солдату.

– Умылся? Теперь иди в роту, а вы, – обернулся Ермолов к трясущемуся поручику, – напишите о моем приказе командиру роты, а сами завтра пополудни… ровно в двенадцать часов дни, ко мне, в штаб… И вы, сударь, в тот же час явитесь ко мне без опоздания, – глядя на поникшего Чекалова, сказал Ермолов.

– Ваше высокопревосходительство, может, пожалуете в горницу, тут и через черный ход прилично, – засуетился Чекалов, но Ермолов так грозно и выразительно поглядел на него, что статский советник осекся и замолчал.

Главнокомандующий молча пошел обратно к калитке, сопровождаемый унтер-офицером. Когда он выходил на улицу, возле коляски была огромная толпа жителей, армян и грузин, через забор и щели наблюдавших всю эту картину.

Как по команде, все обнажили головы.

Ермолов и Мадатов в полном молчании уселись в коляску. Кучер тронул вожжи, и лошади рванули.

– Да-с! Теперь будет им кануперу от Алексей Петровича, – вполголоса удовлетворенно проговорил унтер.

Кабинет генерала был во втором этаже, и, несмотря на жаркий тифлисский день, в нем было довольно прохладно. Пахло свежей масляной краской.

Ермолов, губернатор Тифлиса фон Ховен и генерал Вельяминов сидели за широким и низким столом, заваленным бумагами.

Вельяминов читал бумаги и откладывал одну за другой прочитанные.

– Ну-с, господа, начнем беседу. Прошу вас, Отто Карлович, – обратился Ермолов к фон Ховену.

– Что ж, Алексей Петрович, беседа наша будет горька, а тема ее прискорбна. Все подтвердилось: статский советник Чекалов суть мошенник и лихоимец. – Фон Ховен сокрушенно развел руками и горестно продолжал: – То же скажу и о полицеймейстере Булгакове и приставах Накашидзе, Лапшине и Иванове третьем – взяточники и воры, корысть и лихоимство коих не имеют границ… Вот обличающие их документы, – указал он на кипу бумаг, которые читал Вельяминов. Тот кивнул головой. Ермолов молчал. – И, Алексей Петрович, конечно, я первый, как начальник оных мошенников, несу ответственность за свою слепоту и оплошность, – закончил губернатор.

– Все мы повинны в этом, и все вместе станем расхлебывать кашу, – глухо ответил Ермолов. – Ну, а Ванька-Каин? Какие о нем…

– Главнейший наиподлец и негодяй. Местные армяне отрекаются от сего подлеца и вора… – сказал Вельяминов.

– Да, этот грабитель похлеще и поумней остальных будет… – улыбнулся Ховен.

– Ему же и кнут похлеще! Он здесь?

– Так точно, Алексей Петрович, дожидается в адъютантской.

– Позвать мерзавца!

В кабинет вошел невысокого роста майор с хитрым и умным лицом и настороженным взглядом. Он молодцевато стукнул каблуками и, вытянувшись «во фрунт», четко доложил:

– Ваше высокопревосходительство, майор Корганов по вашему приказанию явился!

Вельяминов молча и испытующе смотрел на него, фон Ховен, не желая встречаться с ним взглядом, хмуро отвел в сторону глаза. Ермолов, приложив к уху ладонь, переспросил:

– Кто явился?

– Майор Корганов… – начал было вошедший.

– Сук-кин ты сын, вор и мошенник, подлец, бестия и взяточник, а не майор, – поднося кулаки к самому лицу Корганова, хрипло проговорил Ермолов. – В солдаты, в серую шинель, в дисциплинарный батальон загоню вора!

Вельяминов все так же молча разглядывал майора, губернатор, обескураженный столь резкими словами Ермолова, хотел что-то сказать, но Вельяминов тронул его за руку.

– Что молчишь, или нет слов оправдаться? – заходив по комнате, уже спокойнее спросил генерал.

– Ошеломлен, ваше высокопревосходительство, убит и раздавлен вашей немилостью… вижу, оклеветали меня враги перед вами, – сокрушенно сказал майор, и по его хитрому лицу пробежала скорбная тень.

– Оклеветали? – переспросил Ермолов.

Майор молча кивнул.

– Докажи! – поднял на него злые, колючие глаза Ермолов.

– Я знаю, это купцы Парсеговы, мои наследственные враги, к вам народ подослали… и еще Мелик-Бегляров, купеческий староста…

– Тоже кровник? – усмехнулся Ермолов.

– Так точно… Он моей головы жаждет, мое разорение или смерть для него счастье.

– А священник Тер-Акопов тоже кровник? – спросил Вельяминов.

– Этот тертер [81]81
  Священник.


[Закрыть]безбожник! Парсеговы за деньги подкупили этого проходимца, – нагло и уверенно отвечал Корганов.

– Ну-с, а почему деньги в сумме четырех тысяч рублей, которые были переданы вам князьями Вачнадзе и Палавандишвили для сдачи в казначейство, остались у вас и не сданы в казну по сей день?

– Врут князья, ваше высокопревосходительство, ничего от них не получал! Ложь и клевета, истинный бог, правда! – воскликнул Корганов.

– Есть свидетели, целых семеро, при которых были переданы вам деньги, и вот их свидетельства, – проговорил Вельяминов.

– Лжесвидетели, видит бог, врут, да и какую силу могут иметь их свидетельства? Ведь это крепостные люди князей Палавандишвили.

– Та-ак, – протянул Ермолов. – Я ведь не говорил, кто эти люди. Откуда же вы, честный, оклеветанный человек, знаете, что это крепостные? Значит, они все-таки присутствовали при этом?

Корганов, опешив, переводил глаза с Ермолова на Вельяминова.

– Догадался, ваше высокопревосходительство, – вдруг спохватился он.

– И нетрудно догадаться, коли они тут же были, – ехидно сказал Ермолов. – Ну, а куда делись другие четыре тысячи, собранные торговцами Авлабара для постройки моста через Куру?

– А-а, – мило улыбнулся Корганов, – действительно, есть такая сумма. Как только начнутся работы, деньги будут внесены… они…

– А сейчас они где?

– Пока у меня.

– Так, ну а две с половиной, которые вы, запугав сололакских торговцев, прикарманили? Где они?

– Внес в казначейство, ваше высокопревосходительство. Вот и квитанция! – поспешно вынимая из кармана квитанцию, воскликнул майор.

Ермолов взял бумагу и тщательно оглядел ее.

– Действительно, внесены. Только как же это произошло, милейший? Деньги эти взяты вами полгода назад, а внесены только сегодня?

– Виноват, ваше высокопревосходительство, употребил их на разные хозяйственные нужды!

– Вы знаете, как вас называют в обществе и в народе? – спросил Вельяминов.

– Знаю – Ванька-Каин, – мягко улыбнулся Корганов. – Так это ж, ваше превосходительство, обидчики мои так назвали!

– Хватит, – прервал Ермолов, – этому господину «плюй в глаза – все божья роса». Вот что, майор Корганов, властью, предоставленной мне государем императором, отрешаю вас от должности, арестовываю строгим арестом на тридцать суток гауптвахты. Ежели в течение трех суток вы не возвратите казне украденные из нее деньги, а обществом и частным лицам – всего, что преступно взяли, будете преданы суду, а это, как понимаете сами, пахнет скверно. По истечении ареста подайте рапорт об увольнении вас со службы.

– Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, – уныло промолвил Корганов.

– Идите! – коротко сказал Ермолов. Корганов выскочил из кабинета.

В коридоре уже прохаживался Чекалов. У самых дверей взволнованно ожидал вызова поручик Трошин, возле него стоял полицеймейстер Булгаков.

– Как зверь, рычит и кусается, – ответил на вопрос Чекалова Корганов. – Вам-то хорошо, вы после меня, а я-то первый!

– Господь знает, что лучше: первым или последним, – покачал головой Чекалов.

– Да-с, всем достанется, – убежденно произнес полицеймейстер.

– Статский советник господин Чекалов и их благородие поручик Трошин! – появившись в дверях, пригласил дежурный казак.

Чекалов, подняв голову с остроконечной, рыжеватой бородкой, прошел первым. За ним неуверенно и робко шагнул Трошин.

– Честь имею явиться, ваше высокопревосходительство, – отвешивая Ермолову и остальным поклон, любезно сказал Чекалов.

– Здравствуйте, – буркнул генерал, остальные молча поклонились.

– Ваш офицер? – указывая на онемевшего поручика, спросил Ермолов полковника, стоявшего возле стола.

– Так точно, ваше высокопревосходительство, поручик Трошин третьей роты моего полка, – поспешно подтвердил полковник.

– Как аттестуете его?

– Офицер средних качеств и свойств, ваше высокопревосходительство, особых замечаний не имеет, исполнителен и к службе ретив.

– Ретив? – переспросил Ермолов. – А ведомо вам, полковник, зачем вы вызваны сюда?

– Так точно! – торопливо ответил полковник.

– Объявляю вам свое неудовольствие, сударь! – холодно сказал генерал. – Вы отвечаете за дела и поступки офицера вашего полка. Кстати, – повернулся он к стоявшему навытяжку адъютанту, – дайте указ императора Петра Первого Великого!

Капитан Бебутов вынул из папки, по-видимому, уже заранее приготовленный документ.

– Читайте вслух, полковник! – передавая командиру полка бумагу, приказал Ермолов.

Полковник стал медленно и громко читать:

– Указ Петра Первого. Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему неподчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалованье… и за один месяц в пользу писаря, за бесчестье и увечье его. Поручику же Фламингу, который, тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы.

– «Аки шельма», – поднимая палец кверху, перебил читавшего Ермолов, – «аки шельма»… – повторил он, устремив тяжелый взгляд на бледного, с трясущимися губами поручика.

– Я, государи мои, не император, и не имею силы, дабы изгнать вон со службы подобного шельма и христопродавца, однако ж властью, данной мне государем, арестую сего бездельника на двадцать пять суток строгим арестом, опосля коего перевести его в отряд на мингрело-имеретинскую линию в самый отдаленный пункт и в течение года не допущать до командования свыше взвода. Ежели Трошин за этот срок не образумится и будет замечен в мордобойстве и подлых, не достойных воина делах, предать суду с учетом нынешнего преступления. А вы, господин полковник, – обратился генерал к командиру полка, – объявите о сем по полку в назидание иным прочим. Ступайте! – И он, махнув рукой, отвернулся.

Ермолов встал, прошелся по комнате, открыл окно и вновь вернулся на свое место.

Чекалов выжидательно смотрел на него, но Ермолов, казалось, вовсе не замечал управляющего палатой.

– Что-нибудь есть из Тавриза? – спросил он Бебутова.

– Есть, ваше высокопревосходительство. К вам прибыл с депешами его сиятельства фельдъегерь капитан Сергеев. Как он передавал, князь со всем посольством наконец-таки выезжает в Султаниэ, где ему будет предоставлена аудиенция шахом Ирана.

– А из Грозной?

– Донесение генерала фон Краббе, два письма, сводки от начальников дистанций, а также рапорт генерала Вельяминова второго об очищении крепости Внезапной от гражданского населения и лишнего люду.

Ермолов налил воды в стакан, выпил, вытер со лба платком пот и затем, как бы теперь только вспомнив о Чекалове, взглянул на него.

– А-а, да… прошу вас, Отто Карлович, – обратился он к фон Ховену.

Губернатор неловко повернулся в кресле и негромко сказал:

– Андрей Андреич, тут на вас имеется дело…

– Дело? – поднимая брови, недоуменно переспросил Чекалов.

– Да, и даже не одно, а несколько, и очень неприятных, – все так же неопределенно продолжал Ховен.

– Преступных, подлых и грязных! – резко сказал Ермолов, вставая. Он вплотную подошел к оцепеневшему Чекалову. – Таких, за которые, сударь мой, и морды бьют и в Сибирь ссылают!

– Не-не понимаю… – слабым, упавшим голосом начал было Чекалов.

– Полно ребячиться! Вот они, двадцать три документа о взятках, преступлениях по службе, вымогательствах, превышениях власти, искусственно созданных делах, неправедном суде. Вот она – бумага от двадцати двух самых знатных дворян Грузии, с которых вы требовали взятки.

– И часть получить успели, – холодно вставил Вельяминов.

Чекалов побелел, широко открыв рот и поводя глазами по сторонам.

– Блаженной памяти император Александр Павлович простил, помиловал и вернул из ссылки дворян, а статский советник Чекалов не согласен с императором и спустя восемь лет после монаршей милости требует денег с них и устрашает дворян новой опалой и ссылкой! – произнес Ермолов, снова вплотную подходя к Чекалову.

– Позор! Подавайте немедленно в отставку! – багровея, вдруг сказал Вельяминов. – Вы достаточно опозорили и нас, и русское правосудие в этом крае! Немедленно подайте рапорт об увольнении со службы и через три дня выезжайте в Россию.

– Ваше превосходительство, – поднимая руки кверху и глядя на фон Ховена, взмолился Чекалов, – ваше превосходительство, скажите же хоть слово в мою защиту, вы же знаете, сколь неповинен я в приписанных мне преступных деяниях!

– Удивляюсь, Андрей Андреич, как у вас поворачивается язык говорить о защите вашей поистине преступной особы. Вы грязный и презренный человек, осрамивший и нас, и нашу коронную службу в здешних местах! – с негодованием воскликнул губернатор. – Ведь жители края, когда хотят сравнить последнего вора-лихоимца с кем-либо, называют ваше имя. Позор! Только намедни подали мне записки от купеческого головы Тифлиса, всеми уважаемого господина Питоева о том, как вы неправосудно и закону наперекор обложили налогами и поборами купцов, кои отказались дать вам взятку…

– Клевета и обман, ваше превосходительство… наветы на меня!

– Молчите, бессовестный вы человек, – вскипел фон Ховен, – если бы не стыд и боязнь опозорить нашу, лишь недавно введенную в этот край российскую власть, вас следовало бы заковать в кандалы и посадить вместе с разбойниками в тюрьму…

– А сие еще не поздно, – отпивая глоток воды, сказал Ермолов. – Я чаю, лучшим оправданием чести и бескорыстия нас с вами, Отто Карлович, и есть немедленное арестование и заключение в тюрьму сего подлеца! – Он ткнул пальцем в побелевшего Чекалова. – Азиатские народы верят только в силу и уважают власть тогда, когда она беспощадна и справедлива. Эту меру следует употребить сегодня же. Отдайте под суд статского советника Чекалова, войдите об этом немедля отношением ко мне!

– Помилуйте, ваше высокопревосходительство, не погубите! Корысть, бедность проклятая одолела… век богу буду молиться, простите, господа! – обводя присутствующих глазами, умолял Чекалов.

– «Генерал», хорош гусь, солдата, защитника родины, который не сегодня-завтра будет грудью защищать нас, по щекам хлещет, хлобыщет до крови, и за что? – Ермолов с ненавистью глядел на перекосившееся от страха лицо Чекалова. – За то, что его, чинодрала и и взяточника, «превосходительством» не назвал! Дрянь, вор, прохвост! – уже во весь голос кричал разъяренный Ермолов. – В тюрьму, взять подлеца под стражу!

За дверью стихло. Присутствующие в приемной замерли, прислушиваясь к громовым раскатам разъяренного ермоловского голоса.

– Ва… ваше высокопревосходительство… не погубите, виноват, грешен, явите отеческую милость, – трясясь и хватая руку Ермолова, лепетал Чекалов.

– Прочь! – рявкнул Ермолов, вырывая руку, которую пытался облобызать Чекалов. – Снисходя лишь к просьбе почтенного Отто Карловича, не отдаю под суд… позорить не хочу русское имя… – Он подошел к Чекалову. – В два дни сдать дела преемнику и вон отсюда… чтобы через неделю вашего поганого духа не было в здешнем краю!

– Благодарю… бога стану молить за ваше высокопревосходительство, – бормотал Чекалов, униженно кланяясь и отступая назад. Его глаза принимали осмысленный блеск, лицо, еще искаженное страхом, просветлело. – И явите еще одну божескую милость, – униженно сказал он, – разрешите остаться на месяц в городе для приведения в порядок личных дел…

– Сегодня какой день? – не отвечая ему, спросил Вельяминова Ермолов.

– Четверг, Алексей Петрович.

– Ежели к пятнице той недели не исчезнете из Тифлиса, прикажу казакам гнать плетьми пешком до Мцхеты. Понял, сударь?

– Так точно! Через неделю уеду, – поспешно ответил Чекалов.

– На ваше место временно назначен коллежский советник Павлов. Сегодня же начните сдавать ему дела, – сухо сказал Ховен.

– Слушаюсь… Мне можно идти?

– Идите! – разрешил Вельяминов, видя, как Ермолов одними губами очень выразительно и нецензурно высказался по адресу Чекалова.

Статский советник исчез в дверях.

– И с такой дрянью мы начинаем управление всем этим обширным краем! – покачал головой Вельяминов.

– Прикажете позвать полицеймейстера Булгакова и приставов? – осведомился губернатор.

– Ну их к… Я устал от всей этой дряни. Выгоните их со службы с опорочивающим аттестатом и давайте перейдем к более серьезным делам. Мне пишут, что персияны зашевелились по всей границе, а сардар эриванский Гассан-хан похвалялся, что скоро прибудет в Тифлис, – сказал Ермолов.

– Обычное восточное хвастовство! – махнул рукой губернатор.

– Не совсем! И лазутчики, и армяне доносят о том, что на границе неспокойно. Введите капитана Сергеева, присланного из Тавриза князем, – обратился Ермолов к адъютанту.

Гонец Меншикова привез неважные вести. Хотя посольству и было наконец дано разрешение прибыть на аудиенцию к шаху в Султаниэ, но по тому, как держали себя и Аббас-Мирза, и персидские сановники, и приданная нашему посольству обслуживающая их персидская свита, было видно, что авторитет царского посла падает с каждым часом.

– «Мы напоминаем собою пленников, а не посольство могущественной страны, – писал Ермолову Меншиков. – Вокруг нашего дома стража. Куда бы мы ни хотели пойти, нас обязательно провожают шпионы, даже и не пытающиеся скрыть своего ремесла. Ни с кем не общаемся, всем людям любого сословия запрещено сноситься с нами, а между тем англичане ходят здесь, как хозяева, и мы через них иногда добиваемся того или иного удобства жизни…»

Вельяминов читал вслух письмо Меншикова. По лицу Ермолова прошла мрачная улыбка:

– Понял, ваше сиятельство… И до тебя наконец дошло, сколь подлы и двулики суть персидские господа.

– «Уведомляю вас, Алексей Петрович, что, по моему глубокому убеждению, война с Ираном неминуема. Ни сам шах, ни тем более его сын Аббас-Мирза и не помышляют о мире. К границам нашего Закавказья идут все новые и новые персидские войска, среди них и части, сформированные в Испагани и Ширазе. Есть пехота, конница и артиллерия, коей персов щедро снабдили подлецы-англичане. На моем пути из Тавриза до Султаниэ я сам насчитал идущих к нашим границам войск не менее 20 000».

– Убедился, а ведь когда я говорил и писал и ему, и царю, и Нессельроду, то меня называли сомутителем добрых отношений и создателем войны… Поглядим, что теперь скажут в Петербурге…

Письмо Меншикова заканчивалось слезной просьбой к Ермолову быть настороже и остерегаться персидских провокаций.

– «Остановите постройку Миракской крепости, черт с нею и с этим клочком пустой и ненужной нам земли. Уступите ее им, отведите оттоль войско и тем самым закройте рот подлецу Аббасу, вседневно вопящему о том, что вы покушаетесь на исконные персидские земли».

– Много ты понимаешь, дурак! – пренебрежительно и без всякого уважения к царскому послу сказал Ермолов. – Отведи войско и тем покажи иранцам, что испугался их… Да ведь этого только и надо Аббасу, ведь тогда он и туркам и своим персам скажет: «Видите, русские испугались… ушли обратно. Вот как надо держать себя с ними». Да ведь это же и есть его победа над нами. Как ты думаешь, Алексей Александрович? – обратился он к Вельяминову.

– Думаю, что Меншиков прав! Сколь ни неприятен нам отвод войск из Мирака, но, выполняя волю государя, вывести их следует немедля.

– И тем дать этому мошеннику Аббасу праздновать верх над нами? – запальчиво перебил его Ермолов.

– Невелика победа! Укрепление Мирака не стоит костей одного русского солдата, да и надолго ли? Спустя время, при нужде, мы легко возьмем его обратно, а сейчас черта ли в нем, Алексей Петрович?

– Так ты думаешь выводить войска? – медленно, в раздумье произнес Ермолов.

– Считаю – необходимо, Алексей Петрович! – твердо ответил Вельяминов.

– Ну что ж, пиши приказ полковнику Севарсамидзе. Пусть разрушит то, что успели сделать саперы, сроет стены и выводит батальоны к Безовдальскому отряду.

Спустя несколько дней губернатор доложил Ермолову о том, что на место статского советника Чекалова, ушедшего по болезни в отставку, назначен коллежский советник Павлов.

– А где сам лихоимец? – поинтересовался Ермолов.

– Выехал вчера во Владикавказ для дальнейшего следования в Петербург. Приходил прощаться, слезно каялся, просил забыть о его грехах и просил передать вашему высокопревосходительству это письмо, – фон Ховен вынул из кармана конверт.

– Что еще сочинил этот негодяй? Прочтите, пожалуйста, Отто Карлович, я забыл свои окуляры, – сказал генерал.

– «Ваше высокопревосходительство, отец и благодетель! Понимая, сколь разгневаны вы наветами моих врагов, изветами и клеветой, ожесточивших ваше благородное, но доверчивое сердце, я, не имея злобы противу вас и призывая божье благословление на вашу высокую особу, уезжая отсель в Россию, почитаю своим долгом сказать, как на духу. Неповинен я в злодеяниях и гнусно-корыстных проступках, кои возложили на меня враги. Чист я перед господом и перед моим государем. Приехал я в сей край два года и месяц назад бедным и не имущим никакого состояния человеком, таковым же и возвращаюсь назад. Все, что я скопил в Грузии, отказывая себе во многом, это суть 4500 рублей серебром, сумма, как изволите видеть, небольшая и добытая мною жалованьем и наградными от государства. Ни одной копейки, окромя указанного, я не имел и не имею. Да простит господь-бог ваше высокопревосходительство за оскорбление честного человека.

К сему Андрей Чекалов».