Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Глава 2

Умная и коварная Паху-Бике, по сути, правила Аварией и была чем-то вроде регентши при своих сыновьях. Властная ханша, не терпевшая и тени непокорства, ревниво присматривалась ко все возраставшему влиянию Гази-Магомеда. Паху-Бике не могла не понимать опасности, которую несло учение этого безродного байгуша, призывавшего к равенству всех мусульман от первого хана и до последнего нищего. Она знала все, что говорили о нем в народе, и она же обо всем этом сообщала русским властям.

Конечно, Паху-Бике не любила и их, но сила и золото были на стороне ак-падишаха, к тому же все, что делали русские войска, касалось только непокорных племен и тех горских владетелей, которые не хотели признавать власть русского царя.

Шел уже второй час дня. Горы, освободившиеся от утреннего тумана, стояли словно нарисованные.

Снежные верхушки Каранчи высились над лысыми скалами и утесами хребтов, тянувшихся к югу. Ниже зеленели сплошные леса, покрывавшие горы, а еще ниже курились долины, сверкали потоки, неподвижными лентами светились горные реки. Пятна садов, мосты, дороги, дома – все это было разбросано там, далеко внизу, откуда не долетал ни голос человека, ни звук выстрела, ни даже грохот водопада.

Яркое солнце стояло высоко в голубом небе и начинало уже пригревать. От обилия гор, бесконечного хаоса нагроможденных громад, от беспрестанного движения вперед и вверх начинала кружиться голова. А горы все росли и лезли как бы одна из другой. Узкая тропка то вилась, то обрывалась, то снова появлялась под ногами размеренно, натруженно шагавших коней.

Сэр Генри тяжело дышал. Он с трудом держался в седле, и если бы не боязнь показаться слабым и смешным, он давно сошел бы с коня и охотно посидел бы на этой густой горной траве, из которой глядели на него белые эдельвейсы и крупные ромашки. Но спутники Фиц-Морриса ехали почтительно, молча, неутомимо. Их ноги, по-видимому, не ослабели от пятичасового сидения в седле, лица были спокойны, свежи, и когда делегат, или, вернее сказать, агент английского посла в Иране, встречался с ними взглядом, эти полудикие разбойники почтительно улыбались ему, повторяя одно и то же слово:

– Теперь скоро!

Но горы все так же стояли над дорогой, все так же висели тысячепудовые утесы, все так же скакали по камням горные курочки, и по-прежнему шумно осыпался песок из-под ног устало шедших коней.

Сэр Генри повернулся к ехавшему слева соседу и неуверенно сказал:

– Как вы думаете, Арчи, не пора ли сделать привал или хотя бы отдохнуть несколько минут? Я чертовски устал от этого дикого хаоса! Ни в Персии, ни у нас в Шотландии, ни в Турции я не видел такого дьявольского нагромождения ущелий, крутизны, водопадов и гор. И подумать только, что этот старый индюк Брэдли, – отозвался он непочтительно об английском поверенном в Тегеране, – уверял меня, что эта поездка будет чем-то вроде триумфального въезда Цезаря в Рим…

– Держитесь, старина! Теперь действительно недалеко… Еще две-три петли вокруг этого холма, и мы наконец взберемся на высоту, с которой виден Хунзах, – сказал его спутник.

Это был тот самый Монтис, который совсем недавно присутствовал вместе с беледом Абдуллой на совещании в ауле Кусур.

– Хун-зах! – с нескрываемым презрением повторил Фиц-Моррис. – Дьявольское имя варварской столицы, вполне достойное его владелицы, несравненной, невежественной Паху-Бике. Черт бы побрал ее с этим звучным, пахнущим чесноком именем!

– Генри! Говорите по-английски что угодно об этой особе и ее вонючих подданных, но не изображайте на лице отвращение к ним, они могут понять его, а это нам невыгодно! Дело, из-за которого сэр Брэдли послал нас сюда, стоит нескольких улыбок с вашей стороны…

– Достаточно им того золота, которое звенит в мешках, предназначенных их варварской владетельнице, – проворчал Фиц-Моррис, обтирая платком лоб и с надеждой вглядываясь в уже показавшуюся вершину горы. Ехавшие позади всадники, аварцы и лезгины, почтительно слушали непонятную английскую речь Фиц-Морриса и его коллеги Монтиса, матерого разведчика, уже не раз бывавшего в гостях не только у Паху-Бике, но и у хана Сурхая казикумухского и даже у вожака чеченских партий знаменитого наездника Бей-Булата. Неделю назад оба англичанина, прибыв из персидского порта Шахсувари, высадились у Дербента и сейчас же направились в горы, где должно было произойти совещание представителей горских племен и на которое были приглашены ханшей Паху-Бике Гази-Магомед и Шамиль.

Гази-Магомед, эта новая величина, появившаяся в горах, стоил того, чтобы англичане заинтересовались им. В предстоящей войне Персии с Россией важно было добиться, чтобы горцы выступили на стороне персов. Для этого нужно было сплотить разноплеменные, разноязычные, часто враждовавшие между собой горские народы, нужно было, чтобы во главе их стоял сильный, объединяющий их человек.

Ни персияне, ни англичане как следует еще не знали ни учения нового имама, ни самого Гази-Магомеда. Миссия Монтиса и Фиц-Морриса и заключалась в том, чтобы познакомиться с новым имамом и, выяснив, что он собой представляет, использовать его в предстоящей войне с русскими. Относительно же Паху-Бике дело обстояло сложней. Надо было передать ей значительную сумму в золоте и добиться от нее обещания, что ее приязнь к России ограничится только письмами и приятными словами.

В Хунзахе ожидали их. Сюда уже приехали представители различных горских обществ, представитель таркинского шамхала, делегаты из Чечни и горной Андии. И хан Абу-Нуцал, и его мать Паху-Бике, по совету русского командования широко распахнули двери ханского дворца, намереваясь немедленно же после совещания подробно донести в Грозную обо всем, что на нем говорилось.

Центральной фигурой совещания был прославленный в Иране и Турции беглый дагестанский мулла Саид-хаджи. О нем рассказывали, будто он трижды посетил Мекку, побывал в Медине, видел каабу, окончил в Каире знаменитую духовную академию Аль-Асхар и был неоднократно принимаем для бесед самим халифом всех мусульман – султаном Турции.

В народе усиленно распространялись слухи о том, что святой Саид творит чудеса, пророчествует и предсказывает будущее, что от него не может утаиться чья-либо жизнь, он знает мысли каждого правоверного, так как во сне беседует с самим пророком.

Аварская ханша была осведомлена, что он проходимец, никогда не бывавший ни в Аравии, ни в Египте, ни в Турции, живший на хлебах у персидского наследника престола Аббаса-Мирзы; неграмотен, не знает арабского языка и прислан сюда персами для того, чтобы при помощи своей славы святого, посулов, угроз и ссылок на коран и мощь турецкого султана и персидского шаха подготовить горцев к войне с русскими.

Мулла, высокий, худой человек с деланно строгим лицом, редко выходил из своей комнаты, из которой доносились лишь слова молитвы, вздохи и неясное бормотание. Иногда, хотя мулла и находился в одиночестве за дверью, можно было различить два голоса. И тогда люди в страхе качали головами и с трепетом рассказывали, что сами слышали беседу святого с пророком на непонятном им арабском языке.

Съехавшиеся ожидали приезда английских гостей, и, когда ханше сообщили, что они прибыли, молодой Абу-Нуцал, перепоясанный золотым кинжалом, в просторной светлой черкеске и высокой серой папахе вышел навстречу гостям.

Все были в сборе, и только одного Гази-Магомеда все еще не было в Хунзахе.

После вежливых и почтительных приветствий англичан повели в отведенные им рядом с персидским уполномоченным Джаханир-эльчи [82]82
  Посол.


[Закрыть]комнаты, где они, утомленные с дороги, отдыхали и переодевались.

– Как быть, матушка? – спросил Абу-Нуцал ханшу, когда они остались одни. – Все в сборе, нет лишь волка, на которого мы устроили облаву. Ждать больше нельзя, надо начинать совещание.

– Начинай, сын мой! Этот проклятый, отверженный богом отступник и лжеимам не приедет. Он умен, хитер и осторожен.

– Почему ты это знаешь? – тревожно спросил Абу-Нуцал.

– Вот письмо, – сказала ханша, – его только что привезли в Хунзах.

Абу-Нуцал взял бумагу и стал медленно, негромко читать:

– «Во имя аллаха милостивого и справедливого пишу вам, высокая ханша Аварии и ее высокородный сын Абу-Нуцал-хан, что приглашение ваше я получил и, если бы не болезнь, конечно, посетил бы ваш благословенный дом, но сделать этого сейчас не в силах. Что же касается совета обществ, с тем, чтобы решить, начинать ли войну с русскими, как только войска Ирана ударят на нечестивых, сообщаю. Я не владетель меча, я не хозяин племен и края, и мой скудный ум не направлен на войну. Чем персы лучше русских? Почему в их войне мы должны помогать Ирану? Зачем за чужое дело должна литься кровь детей Дагестана?

Пусть положение дел остается таким, как есть, а Иран и русские пусть режут друг друга. У сынов Дагестана есть более важные дела, чем чужая война.

А впрочем, да ниспошлет аллах свою любовь и благословение на нас, ничтожных его рабов.

По поручению имама Гази-Магомеда письмо написал ших Шамиль бен-Дингоу».

– Подлая собака, еще более опасная, чем его лжеучитель! – с сердцем сказала ханша. – Теперь бессмысленно будет это совещание!

– Все равно его надо начинать. Русские ожидают от нас не только головы Гази-Магомеда, но и отчета об этом съезде.

– Пронюхали, подлецы, несомненно, они узнали о нашем плане, – продолжая думать о своем, сказала ханша. – Хитер, лиса проклятая! Опять ушел из капкана.

– Ничего, попадется в другой раз, – успокоительно сказал сын. – Я иду к гостям, матушка!

Совещание шло вяло. Персидские агенты говорили о необходимости единства всех мусульман, о том, что война с русскими – общее дело правоверных. Ссылкой на коран они убеждали съехавшихся «вынуть меч из ножен во имя ислама». Англичане утверждали, что силы Аббаса-Мирзы во много раз превосходят силы русских, разрозненные войска которых рассеяны по всему Закавказью.

Делегаты слушали и молчали. Только чеченские представители обещали совершить набег на Грозную, но и то лишь в том случае, если весь Дагестан поднимется на русских.

Англичане слушали, персидский сановник хмурился, ханша молчала, но все понимали, что дело с войной против русских не клеится. Прошло уже два месяца, как русские не только не вторгались в Дагестан, но даже отвели назад свои находившиеся в глубине территории отряды.

– Подходит время жатвы, скоро надо снимать хлеб, сады полны фруктов, скот мирно гуляет на пастбищах, и русские не только не трогают нас, но даже отвели свои посты, а, как говорят люди, из крепости Внезапной и Бурной начали переселять войска и жителей за Терек. Недавно приходил их отряд в аул Кусур, где скрывался белед Абдулла и его приятели по набегам. Абдулла, конечно, бежал в горы, и русские не поймали его, но ни один волос не упал с головы жителей, ни одну скотину не угнали русские, ни одна женщина не оказалась обесчещенной ими.

– Наоборот, – перебил кадия старшина аула Кусур, – русские даже не входили в аул, а ночевали за его околицей. Жену Абдуллы, все его хозяйство, скот они не тронули пальцем. Они через день ушли назад в крепость, а жители аула до сих пор добром вспоминают их. Зачем же нам воевать против них и самим ни с того ни с сего лезть на штыки?

– Неправильные слова, недостойные мусульманина! – поднимаясь с места, запальчиво выкрикнул мулла Саид. – Не «ни с того ни с сего», а для защиты ислама, единой и чистой веры всех мусульман. Для того чтобы защитить слово пророка, вот для чего надо воевать с русскими. И все настоящие защитники подлинной веры зовут мусульман, на войну с неверными. Я имею поручение передать вам, о дети истинной веры, призыв к кровавой борьбе с гяурами и от знаменитого своей святостью муллы Хаджи-Кадукли и от поднимающегося над горами Дагестана светоча веры, поборника шариата имама Гази-Магомеда. Он, этот истинный сын ислама, призывает вас к газавату! – потрясая над головою руками, воскликнул мулла.

Абу-Нуцал и ханша переглянулись, делегаты, не ожидавшие подобных слов муллы, заволновались.

Саид, хитрый и опытный демагог, сразу уловил перелом в настроении съехавшихся. Потрясая руками, изгибаясь от напряжения, он вдруг побагровел, уставился налитыми кровью и страхом глазами куда-то в окно, в сторону гор и, не видя никого, не слыша удивленных возгласов, не обращая внимания на ханшу и Абу-Нуцала, тяжело дыша, напряженно вглядывался в даль.

Все смолкли, глядя на багровое лицо и судорожно вздымавшуюся грудь муллы. Вдруг он пригнулся, лицо его оцепенело, глаза наполнились страхом.

Англичане, тоже поддавшись общему изумлению и беспокойству, с выжидательным любопытством смотрели на него.

– Кыш!.. Кыш, проклятые! – вдруг закричал мулла, размахивая руками. – Прочь со стен, грязные, подлые птицы! Кыш! – подскакивая на месте, кричал мулла.

Он взмахнул несколько раз руками, по его лицу бежал пот, губы дрожали.

– Кыш! Прочь, неверные! – еще раз пронзительно выкрикнул он, и вдруг лицо его просветлело. Слабая улыбка пробежала по нему, глаза радостно заблеете ли, Саид стал легко и спокойно дышать.

– Ушли, бежали, проклятые! – отдышавшись, сказал он.

– Что с тобой, что ты видел, праведник? Что напугало тебя? – посыпались вопросы окруживших его людей.

Мулла Саид глубоко вздохнул, потом про себя, еле слышно прочитал молитву и тихо сказал:

– Я прогнал их… я видел священную Мекку. – И он как бы в изнеможении опустил на грудь голову.

– Мекку? Кого прогнал? Что ты видел, Саид? – снова, но уже тихо, озабоченно и благоговейно спросили делегаты.

– Мекку… ее святые стены… я видел, как, – мулла тяжело вздохнул, сделал паузу, – я видел, как проклятые, неверные русские куры лезли на стены Мекки… Я крикнул им: «Кыш, проклятые!», но они не слушали меня… Я призвал имя пророка, и, оставляя следы, пачкая и царапая белые стены святого города, они попадали вниз. О-о, аллах, благодарю тебя за это чудо! – опускаясь в молитвенном экстазе на ковер и потрясая поднятыми вверх руками, внятно и радостно прошептал мулла.

Присутствующие, охваченные благоговейным трепетом, молчали, и только ханша да англичане не без удовольствия и скрытой иронии наблюдали за муллой.

– Я… я… сейчас не… могу, я ослабел… тело немощно… зато душа сильна. О братья, о истинные мусульмане… – Он поднялся и, еле стоя на ногах, сказал: – Пойду отдохну и помолюсь, поблагодарю аллаха за милость, оказанную его рабу. – Поддерживаемый двумя взявшими его под руки людьми, Саид тихо вышел из комнаты.

– Дорогие наши гости и братья, пришло время намаза, скоро и обед, потом мы опять встретимся здесь, – Абу-Нуцал встал, и все шумно поднялись и, теснясь, стали пробираться к дверям.

– Неплохой актер, и какое умение управлять толпой, – тихо сказал Фиц-Моррис.

– Жулик! Просто он хорошо постиг психологию этих дикарей. Вот увидите, Генри, что вечером они все выскажутся за немедленное участие в войне.

Персидский эльчи, очень довольный действиями муллы, сидя в отведенной ему сакле, удовлетворенно сказал своему секретарю:

– Как в шахматной игре. Хороший, неожиданный и умный ход сделал этот бездельник Саид.

– Что ж, ваша милость, он только отрабатывает свой хлеб! – снимая с посла башмаки, ответил секретарь.

И только ханше не понравился ловкий трюк беглого муллы Саида. Она заперлась на своей половине, что-то тщательно обдумывая и то и дело советуясь с поваром, готовившим обед гостям, и со своей домоправительницей старой Фатимат, наперсницей и однокашницей ханши, посвященной во все ее дела.

Когда после намаза и недолгого отдыха делегаты собрались в обширном зале ханского дворца, муллы Саида-хаджи еще не было. Кое-кто из гостей, прислушиваясь к тому, что делалось в комнате Саида, с уважением и почтительностью передавал другим:

– Все время молился, не выходя из комнаты, святой души и чистых помыслов этот человек.

Наконец мулла вышел. Теперь он снова был свеж и полон сил.

– Молитва укрепила меня, пророк поддержал своего раба, – скромно ответил он, подходя вместе с другими гостями к двум юношам, которые из узкогорлых кувшинов поливали на руки собиравшимся обедать гостям.

Мулла подошел к юноше, и тот, молча отодвинув от него кусок дорогого, ценимого в горах мыла, которое подавали только особо уважаемым гостям, стал поливать ему на руки. Мулла сдвинул брови, но промолчал. Помыв руки, он подошел к старухе Фатимат, стоявшей тут же с несколькими сухими полотенцами в руках. Она взглянула на Саида и, отодвигаясь назад, достала из-под вороха мокрых полотенец самую грязную и рваную тряпку и протянула ее мулле. Саид злобно сверкнул на нее глазами, и, завернув полу черкески, медленно и демонстративно, на виду у всех, вытер руки полой. Кое-кто изумленно глянул на него, не понимая причины этого странного поступка.

Все шумно заполняли обеденный зал дворца.

Когда гости вошли, хан Абу-Нуцал прочел короткую молитву и, сделав обеими руками приглашающий жест, сел во главе стола, за которым были посажены англичане, персидский посол, чеченский делегат, посланец шамхала и пятеро самых важных представителей дагестанских племен.

Мулла Саид, двинувшийся было к этому столу, был очень любезно остановлен ханшей.

– Уважаемый хаджи Саид-эфенди, прошу тебя, сядь за этот стол, чтобы мы могли видеть твое светлое лицо, – ласковым и таким почтительным голосом сказала Паху-Бике, что умный мулла обеспокоился.

«Старая дрянь хочет меня посадить ниже почетных гостей, подлая баба», – подумал он и вежливо закивал ханше, садясь на указанное место. Рядом с ним расположился секретарь персидского эльчи, с другой стороны сидел захудалый, ничем не значительный старшина аула Гергебиль, дальше – старый подслеповатый кадий Хаджи-Джемал из Казанищ.

«Неважная компания, – решил мулла, оглядывая остальные столы. Прямо против него сидела ханша, и на ее хитром и подвижном лице была торжествующая улыбка. – Рано радуешься, ведьма, я еще посмеюсь над тобой. Я осрамлю тебя, старая распутница», – зло подумал мулла.

Слуги разносили по столам лаваши, зелень, шурпу [83]83
  Густой суп.


[Закрыть]и хинкал. Гости ели охотно и шумно, разгрызая лук, разрывая на куски лаваш и перекидываясь словами. Запах чеснока и лука заполнял зал.

– Я в прошлом году так пиршествовал в Кабуле, – сказал Монтис.

Когда гости покончили с хинкалом и шурпой, слуги на подносах внесли плов в больших деревянных и фаянсовых пиалах. Поверх белоснежного крупного риса в каждой пиале лежал большой, хорошо зажаренный в масле цыпленок.

Гости весело смотрели, как слуги разносили по столам вкусно пахнущий плов.

Мулла Саид вздрогнул: слуга, подойдя к их столу, поставил перед каждым по пиале с цыпленком, и только перед муллой оказалась чашка с пловом без масла и без цыпленка.

– Это вам, почтенный мулла хаджи Саид, – чуть поклонившись, ехидно сказал слуга.

Его соседи с удивлением переводили глаза с чашки муллы на его побледневшее от оскорбления лицо. Саид отодвинул пиалу и с негодованием посмотрел вокруг. Сидевший рядом секретарь эльчи с хрустом грыз крылышко цыпленка, казанищинский кадий, измазав щеки жиром, жадно обгладывал ножку, посланец Гергебиля, ухватив двумя руками цыпленка за ножки, рвал его пополам, а старик Эски, делегат Табасарани, запустив руку в плов, обмакивал в жирной подливке кусок белого мяса с грудки цыпленка.

Мулла с ненавистью перевел глаза, и взгляд его встретился с насмешливыми, полными ехидного смеха глазами ханши.

– Правоверные! – отодвигая пиалу и резко поднимаясь на ноги, закричал он, покрывая своим голосом шум, царивший за столами.

Все повернули головы к нему, кто жуя, кто держа во рту кость или глотая плов. Некоторые, сидевшие поодаль и не видевшие всей картины, приподнялись, чтобы увидеть и лучше услышать муллу.

– Братья, да простит мне аллах, что я ухожу отсюда, но я должен это сделать. В этом доме оскорбили меня и как служителя бога, и как гостя и человека.

Саид обвел всех глазами и, видя удивленные, непонимающие лица, пояснил:

– Хан и особенно высокорожденная ханша Паху-Бике забыли первую заповедь мусульман – гостеприимство, они, не желая слышать слова божий и правды, сегодня после моей речи дважды оскорбили меня. Во имя божие и для блага истины я оба раза не захотел заметить этого, но сейчас я не в силах. Смотрите, всем гостям принесли плов с цыплятами, одному мне, как человеку, сказавшему неугодное хозяевам этого дома, не положили цыпленка. Почему? Чтобы унизить меня, чтобы показать презрение ко мне, слуге пророка и зеркалу веры! – скорбно закончил Саид.

Гости оцепенело молчали. Действительно, оскорбление было нанесено гостю, такому же делегату, как и они.

– Я ухожу, простите меня, братья, – обращаясь ко всем, сказал Саид.

– Подожди, мулла, зачем ты говоришь неправду? Зачем сеешь смуту и смятение в сердцах хороших людей? – вдруг громко закричала ханша, и головы всех повернулись к ней.

– Я сказал правду… Вот она, чашка… где ж цыпленок? – еще громче, возмущенно закричал Саид, держа в руках пиалу и показывая ее всем.

– Ай-яй-яй, мулла, ай-яй-яй, божий человек! Что это с тобой приключилось? – с нескрываемым смехом, очень участливо заговорила Паху-Бике. – Сегодня, всего только часа два назад, ты отсюда, из Хунзаха, видел, как русские куры лезли на стены благословенной Мекки, а сейчас у себя под носом цыпленка не видишь? Э-эй! – поворачиваясь к стоявшим у стен слугам, закричала ханша. – Помогите святому найти его цыпленка!

Рослый аварец-слуга, шагнув к онемевшему, начинавшему что-то понимать Саиду, на глазах у всех быстро разгреб пальцами рис и вытащил отлично зажаренного, крупного цыпленка.

– Как же это так? – продолжая издеваться над раскрывшим от изумления рот муллой, спросила ханша. – За тысячу фарсагов видишь кур, а под носом не замечаешь цыпленка?

Хохот делегатов заглушил ее слова. Холодный пот выступил на спине Саида. Он перевел глаза, но все смеялись, даже англичанин Монтис и тот, отвернувшись в сторону, хохотал, прикрывая рукой лицо. Один только персидский посол злыми, округлившимися глазами с ненавистью и отвращением смотрел на него.

Смеялись даже слуги, стоявшие у входа, а старая ведьма-ханша с притворным участием, смиренным голосом продолжала:

– Откуда ты взял, Саид, будто известный своей праведной жизнью имам Гази-Магомед призывает мусульман Дагестана к священной войне с русскими?

Мулла, подавленный хитростью ханши, молчал.

– Что ж молчишь, мулла?.. Нехорошо, когда человек такой святой жизни, как ты, начинает обманывать народ! – укоризненно качая головой, продолжала Паху-Бике. – Мы только сегодня получили от праведника, да сохранит аллах на долгие дни его жизнь, вот это письмо… На, прочти его громко нашим гостям. – И она протянула Саиду письмо Шамиля.

Еще не придя в себя от поражения, мулла взял письмо, поднес его к глазам и стал долго и напряженно вглядываться в него.

– Читай… ну, читай же! – насмешливо и торжествующе выкрикнула ханша. – Э-э, да ты ведь, ученый человек, вверх ногами держишь его… Видно, ты знаешь арабский язык так же, как умеешь находить курицу в плове.

И снова хохот делегатов покрыл ее слова.

– Как же ты учился в Каире, в светоче науки и рассаднике арабской грамоты, благословенном Аль-Асхаре, на каком языке ты разговаривал с султаном турок, поведай нам эту тайну, о Саид-эфенди! – продолжала безжалостно насмехаться ханша. – Значит, ты и тут соврал, негодный! – переходя на властный и злой тон, выкрикнула она. – Ты, нечестивец, хотел втянуть нас в войну, обманывая народ именем аллаха. Ты проходимец и вор, и если бы не был приближенным нашего гостя, эльчи шаха Ирана, мы бы высекли тебя посреди нашего двора, а затем отрубили бы язык как негодяю и хулителю веры. Эй, обезоружить его! – крикнула ханша, и сейчас же двое рослых аварцев сорвали с побелевшего от позора и страха муллы его широкий позолоченный кинжал.

– А вам, уважаемый эльчи, – обращаясь к сидевшему с потемневшим лицом послу, сказала ханша, – мы бы советовали не общаться с такими ничтожными людьми, как этот, – презрительно ткнув в Саида пальцем, закончила Паху-Бике.

Лицо посла побагровело, он молчал, не поднимая глаз.

Абу-Нуцал громко прочел письмо Гази-Магомеда.

Делегаты с удовольствием слушали письмо. Война с русскими из-за интересов Ирана им не была нужна. Они кивали головами, слушая письмо.

– Справедливые слова, верно говорит праведник! Имам прав. Зачем нам эта война? – говорили они, и посол понял, что его миссия провалилась.

Монтис с невозмутимым видом по-английски сказал Фиц-Моррису:

– Неудача! Этот болван погубил так хорошо начатое дело!

– Не угрожает ли нам арестом эта неудача? – осведомился Фиц-Моррис.

– Нет. У этих скотов чрезвычайно развито чувство гостеприимства, – ответил Монтис, ласково глядя на Абу-Нуцала.

– Ешьте, дорогие гости, и пусть вас не беспокоит выходка этого шута, – сказала ханша. – Сейчас мой люфти потешит нас и покажет вам фокусы. Вы узнаете, как можно разговаривать с самим собою. Входи, Али! – сказала она.

В зал, кувыркаясь и делая огромные прыжки, вбежал невысокий человек в бешмете и желтых чувяках. Он сделал сальто, перевернулся и, выкрикнув «салям», стал возле муллы.

– Здравствуй, праведный мулла! – кланяясь, сказал он.

Саид нахмурился и отвернулся, и вдруг все присутствующие услышали:

– Здравствуй, мой дорогой Али… Как твои дела?

– Ничего, хороши, а твои, говорят люди, плохи. Правда это?

Мулла не выдержал и рванулся вперед, но дюжие аварцы крепко держали его. Люфти перевернулся через голову и недоумевающим голосом спросил:

– Братец, что с тобой, живот, что ли, заболел, что ты так корчишься?

Присутствующие засмеялись, а чревовещатель голосом, очень похожим на голос муллы, ответил:

– Еще бы не корчиться, когда почтенный эльчи завтра же прогонит меня. А где я тогда найду плов и теплую постель?!

Хохот покрыл его слова. Персидский посол медленно встал и, важно оправив свое платье, не глядя на ханшу, сказал Абу-Нуцалу:

– В моем лице, высокорожденный хан, ты оскорбляешь самого хункяра и железоеда, страшного во гневе шаха Ирана! Надеюсь, ты понимаешь это, хан?

– Не стоит сердиться, дорогой эльчи, из-за пустяков. Желая потешить нас, вы привезли с собой своего шута, – он кивнул головой на муллу, – а мы показали вам своего. На наш взгляд, наш шут лучше, он, как видите, и прыгает через голову, и по канату ходит, и даже животом разговаривает не хуже вашего.

Посол, не дослушав хана, шумно вышел из-за стола и, проходя мимо ханши, многозначительно сказал:

– Вы пожалеете обо всем этом, когда страшные в бою войска нашего непобедимого шаха, уничтожив русских, ринутся на Кавказ.

– Ничего… Мы, дорогой эльчи, внуки тех самых дагестанцев, которых, как вам известно, не смог в свое время покорить сам железный хромец, великий Тимурленк, – улыбаясь, ответил Абу-Нуцал, – и мы сыновья тех, от которых бежал ваш знаменитый шах Надир. С помощью аллаха и нашей дагестанской шашки мы сумеем отстоять свои горы.

Посол вышел, за ним двинулись англичане. Пышный обед был нарушен.