Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Глава 6

Поручик, нагнувшись над тарелкой, выбирал из нее куски мяса и с аппетитным хрустом заедал его свежепросоленным огурцом. Прохор, расчесав бакенбарды и сделав казенно-надменное лицо, с важностью княжеского холуя постучал в дверь.

– Войди, кто там! – не поднимая головы и смачно жуя огурец, произнес поручик.

Прохор степенно вошел.

– Не вы ли будете, сударь, поручик Гостев? – важно осведомился Прохор и обмер…

При слове «сударь» офицер поднял голову, и мгновенно потерявший важность Прохор узнал в нем того поручика, который еще совсем недавно отхлестал его по щекам в крепости Внезапной.

Секунду поручик и Прохор молча смотрели один на другого. Узнав камердинера, поручик приподнялся с места, и потрясенный встречей Прохор отступил к двери.

– Ва… ваше благородие, – тонким дискантом выдавил Прохор, не сводя перепуганного взора с устремленных на него немигающих глаз поручика.

– То-то! – успокоился офицер и снова опустился на табуретку. – Тебе чего? – берясь опять за еду, не спеша осведомился он.

– Так что, извините, ваше благородие, – забормотал Прохор, – их сиятельство князь Голицын послал к вам…

– Зачем?

– Не смею знать, однако, требовали для разговору.

Поручик чуть не поперхнулся. Его черные, закрученные кверху нафабренные усы заходили, глаза сузились.

– Кого «требовали»? Меня? – вставая, спросил он.

Вместо ответа камердинер только беспомощно мотнул головой.

– Слушай ты, телячья морда, поди сейчас к своему, – поручик задумался, видимо, подыскивая подходящее слово, но не нашел его, – пойди к своему князю и скажи, что начальник оказии поручик Прокофий Гостев дома, что он поужинал и спать ляжет через сорок минут. Ежели у твоего князя ко мне есть дело, нехай спешит, а то я лягу. Понял?

– Так точно, – пытаясь открыть ногой дверь, пролепетал Прохор.

– Пшел вон, кобылячье семя! – спокойно сказал поручик, и, налив стакан красного вина, стал запивать ужин.

Прохор едва отдышался на улице. Ноги его подкашивались, лицо было бледно, руки тряслись. Теперь, когда поручик был далеко, он боялся уже не его, а доклада князю. Камердинер шел, ломая голову и не зная, как ему доложить Голицыну о таком неслыханно-оскорбительном ответе поручика.

Князь Голицын в раздумье ходил по комнате. Как ни хотел он казаться равнодушным к трагической смерти девушки, все же не мог совладать с собой. Оставшись один, он почувствовал себя несколько неуверенно и беспокойно.

«Дура, шлюха и подлая тварь! – думал он, прохаживаясь по темной казацкой горенке, в которой пахло свежевыпеченным пшеничным хлебом и слежавшимися яблоками. – Видно, тут у них амбар или подпол, – решил он. – Собаке собачья смерть, черт с ней, но с этим негодяем я еще рассчитаюсь!»

В эту минуту в дверь осторожно постучали.

Голицын посмотрел в зеркало, поправил хохолок на лысеющей голове и, сделав холодное, равнодушное лицо, приказал:

– Войдите!

В комнату неловко, бочком, вошел Прохор и низко поклонился. Голицын выжидательно посмотрел на дверь и кланявшегося камердинера.

– А где ж поручик? Нет дома или не нашел? – спросил он.

– Застал, батюшка князь, застал его, ваше сиятельство, только они, извиняюсь, вроде как не в себе… – нашелся камердинер.

– Пьян, что ли? – усмехнулся Голицын.

– Да вроде не в себе, – неопределенно ответил Прохор.

– Наверное, армейский бурбон? – с брезгливой усмешкой спросил князь.

– Настоящая Мазепа, и усы, как у черта, – ободренный улыбкой князя, подтвердил камердинер.

– Вот черт, – Голицын вынул золотой с двумя большими брильянтами брегет и взглянул на часы.

– Без пятнадцати восемь. Подай-ка мне одеться!

Он сбросил халат и надел сюртук с гвардейскими полковничьими погонами.

Они вышли на станичную улицу. Зори за лесом догорали, светлая полоса еще дрожала над горою, и потухающий закат освещал неровным светом край дороги и верхнюю, надтеречную часть станицы.

Голицын прошел мимо баб, примолкших при его появлении. Казачки сурово смотрели на шагавшего мимо них князя, и в их молчании, во враждебных и настороженных взглядах камердинер ясно прочел тяжелую ненависть женщин. Князь шел, не глядя по сторонам. Высоко подняв голову, он шагал по зеленой станичной уличке, своим хмуро-бесстрастным видом свидетельствуя о холодном безразличии ко всему окружавшему его. Прохор семенил сзади. По его приподнятым плечам, по опущенной голове и беспокойно бегающим глазам было видно, что совесть Прохора неспокойна.

– Душегуб, антихрист окаянный, кабан, – долетело до его слуха.

Прохор со страхом поглядел на широкую спину спокойно шагавшего Голицына. Князь не слышал, да, вероятно, даже и не думал о том, что говорили казачки. Он твердым, плац-парадным шагом шел, старательно обходя навозные кучи.

Стадо только что прошло с поля. Пахло теплым коровьим навозом и парным молоком. Прохор с завистливой жадностью потянул носом. Эти запахи напомнили ему его детство в Подмосковье, деревню, выгон и поля, по которым он босоногим малышом бегал с ребятами. Из-за плетней, с базов, тянуло таким знакомым и родным! Мычали коровы, перекликались ребята. Через улицу степенно и важно брели гуси, мальчишки с хворостинками загоняли по дворам переваливавшихся уток. Прохор забыл и о князе, и о поручике, к которому они шли. Он жадно вдыхал запахи своего детства, забытого в холуйской жизни дворового лакея.

– Уснул, скотина! Где, говорю, хата этого офицера?

Голос князя вернул камердинера к действительности.

– Простите, ваше сиятельство, прослушал! Вот эта дверь! Позвольте, ваше сиятельство, открою. И ножки не извольте запачкать, тут мокро, – засуетился Прохор, становясь снова барским слугой.

Голицын вошел в широкий, засаженный яблонями двор, в конце которого виднелось несколько солдат, и направился к низкому крылечку, на котором сидели две девчонки, лущившие арбузные семечки. Девчонки перестали грызть, с боязливым любопытством глядя на важно поднимавшегося по ступенькам князя.

– Здесь, что ли? – Он остановился у низкой невзрачной двери.

– Здесь, батюшка князь, тут иха фатера, – чуть приоткрывая дверь, ответил Прохор.

За дверью кто-то неумело играл на балалайке «Барыню».

– Можно? – деревянным голосом спросил Голицын.

Поручик отложил балалайку, молча посмотрел на гостя и затем не спеша поднялся.

– Прошу, – мотнув головой и указывая на табурет возле стола, хрипло пригласил он. – Садитесь, господин полковник. Чем могу служить?

«Он не очень-то учтив, – подумал Голицын, усаживаясь на табурет. – Типичный бурбон и хам».

Поручик тоже сел и выжидательно уставился на Голицына.

– Я посылал за вами, поручик, своего слугу… – начал Голицын.

– Угу! – снова мотнул головой Прокофий. – Я выгнал его. Он сказал, что вы требуете меня к себе, ну, я и послал его к черту. Может, разрешите стакан вина, господин полковник? – предложил поручик.

«Вот скотина!» – подумал обескураженный Голицын, впервые встретивший такого собеседника.

– Я не пью на ночь.

– А я пью и на ночь, и за полночь. Чем могу служить вашему сиятельству?

– Я посылал за вами, а вы отказались прийти, – холодно, глядя поверх собеседника, произнес Голицын.

Поручик надул щеки, отставил в сторону бутылку и коротко сказал:

– У меня к вам, ваше сиятельство, не было нужды, значит, не к чему было идти!

Прижавший ухо к двери Прохор обмер. Так с князем никогда не говорили.

– Но я в вас имел нужду, сударь, – повысил голос Голицын.

– Вот, значит, вам и следовало идти ко мне. А между прочим, ваше сиятельство, я не «сударь», а поручик славной российской армии.

Прохор зажмурился, но ухо от двери не оторвал.

– Забываетесь, господин поручик! – резко сказал Голицын. – Помните, кто вы и кто я… Я велю…

Поручик так резко вскочил, что князь оборвал свою речь и, остановившись на полуслове, смолк, уставившись на перегнувшегося через стол поручика.

– Что «велю»? Договаривайте, ваше сиятельство. Я жду, что вы велите? – пригибаясь ближе к растерявшемуся от неожиданности Голицыну, произнес поручик.

Так, глядя в упор друг на друга, они помолчали с минуту. Лицо Голицына было бледно и растерянно, на лбу поручика вздулась жила, а его скуластое лицо побагровело. Узкие решительные глаза смотрели жестко и дерзко.

– Вы, ваше сиятельство, не меряйте людей на один аршин. Люди все разные, – холодно и не спеша заговорил поручик. – Я, хотя и не из князей и дворянство-то личное получил вместе с этими звездочками и заработанным в бою Георгием, – он тронул пальцем висевший в петлице белый Георгиевский крест, – но честь свою и гордость имею и не то что пулей, а и хорошей оплеухой оберегу их от обиды и оскорбления.

Слушавший за дверью Прохор съежился и закрестился.

Лицо поручика приняло такое хищное и жесткое выражение, что Голицын, может быть, первый раз в своей жизни, испугался. Он откинулся назад, отодвигаясь от поручика.

– Я, ваше сиятельство, поручик русской армии и георгиевский кавалер Прокофий Ильич Гостев, а не холуй, чтобы выполнять барские затеи. К тому же, ежели вам то неизвестно, так знайте, что хоть я и поручик, а вы полковник, но согласно высочайшего указа от 1786 года еще при царствовании блаженной памяти императрицы Екатерины Великой учинено и по российским армиям распространено повеление за подписью его светлости князя Потемкина о том, что охранные команды и конвойные отряды на походе и в пути следования приравнены к крепостям, военным кораблям и вагенбургам. А их командиры, независимо от чина, являются единственными командирами и хозяевами, и им подчиняются поголовно все, – голос поручика стал еще более решительным и грозным, – все находящиеся в оных чины армии и флота, хотя бы они были и генеральского звания. Ведомо вам сие? – поводя усами, спросил Гостев совершенно сбитого с толку Голицына. – А сие значит, что и в оказии сие повеление подлежит точному исполнению и все, независимо от чина, на время ее следования подчиняются мне, начальнику оказии поручику Гостеву, имеющему быть в ответе за все, что может случиться в дороге.

Голицын слушал с удивлением и даже с невольным почтением. Ему, с самого детства окруженному крепостными льстецами, привыкшему отдавать приказы, странными казались слова поручика.

«Ведет себя, словно с ровней, еще даже поучает», – возмутился он, а поручик спокойно продолжал:

– Повеление сие до сих пор не отменено, указ императрицы существует, и им руководствуются все командиры частей и отрядов, а также оказий, кои наряжаются для сопровождения и охранения в пути штатских лиц и казенного имущества, а также арестантов и всего, в охране нуждающегося. Я, ваше сиятельство, хоть и из солдатских детей происхожу, грамоте не шибко обучен, но уставы, законоположения и свои обязанности назубок знаю.

Положение становилось глупым, и, понимая это, князь решил удалиться.

– Может быть, я ведь в гвардии не имел случаев знакомиться с особенностями полевой и караульной службы. Так вот зачем я зашел сюда: я должен завтра рано утром выехать в Грозную. По случившейся надобности мне нужен поручик Небольсин.

«Ага, голубчик, вот чего ты ко мне пожаловал!» – подумал Гостев, продолжая бесстрастно глядеть на князя.

– Но посланные на розыски мои люди не нашли поручика и не выяснили, где он квартирует. Не можете ли вы, как начальник оказии, знать, где находится сей поручик?

– Могу! – расправляя усы, ответил Гостев. – Ещё вчера оный поручик вместе со всеми людьми, унтер-офицером и дворовым человеком, выбыл в Екатериноградскую.

– Как… выбыл? – опешил Голицын.

– Так точно! С казачьими постами летучей почты, а с Екатериноградской должен направиться в Тифлис.

Князь молча глядел на него.

– Да верно ли это? – растерянно спросил наконец он.

– Чего вернее! Вот и их бумажка, вроде лепортички, на мое имя, как, значит, начальнику оказии написанная. – Он извлек из сумки бумагу и протянул ее князю.

«Доношу, что сего числа согласно казенной необходимости выбываю в ст. Екатериноградскую. Прошу вычеркнуть из списков оказии меня и сопровождающих меня лиц: мл. унтер-офицера егерского полка Александра Елохина, моего дворового человека Арсентия Иванова и кучера Костина Степана».

– Они, наверно, уже где-нибудь возля Ищерской находятся, – глядя насмешливо в недоумевающее лицо Голицына, сказал поручик.

Полковник посмотрел на него и торопливо отдал назад бумагу.

«Значит, Небольсин ни при чем, и никакого свидания или договоренности между ними не было, – думал он. – Опять какая-то непонятная неразбериха. Но тогда в чем же дело, почему эта дура утопилась?»

– А что, ваше сиятельство, может, я вместо поручика помог бы? – осведомился Гостев.

– Да нет, он был нужен, но на нет и суда нет! – Голицын встал.

Прохор отскочил от двери.

– А теперь, коли есть охота и время, ваше сиятельство, я к вам хочу обратиться, – сказал Прокофий.

– В чем дело? – отрываясь от своих мыслей, спросил Голицын.

– А дело в следующем. Надо вам подать начальнику оказии, мне то есть, лепортичку о том, что одна из ваших актерок утопилась.

– Это зачем? – высокомерно перебил его Голицын.

– А для того, чтобы исключить ее из списков оказии.

– Девка эта моя крепостная и к вам никакого отношения не имеет, – запальчиво сказал князь.

– Девка эта была живой христианской душой и как таковая была занесена в списки оказии. Теперь, когда ее нету в живых, надо исключить ее из списков, – раздельно, отчеканивая каждое слово, ответил Гостев, и подслушивавший их Прохор при словах «теперь, когда ее нету» поспешно стащил с головы картуз и перекрестился.

– Глупости! Дворовые – это мои крепостные, и вам до них нет никакого дела. Вы, сударь мой, много берете на себя!

При слове «сударь» Гостев побагровел, но сдержался.

– В таком разе, сударь мой, – подчеркивая слова, сказал он, не обращая внимания на перекосившееся от гнева лицо Голицына, – в таком разе, – снова повторил он, – вся ваша челядь с ахтерками, холуями и другими прочими останется здесь…

– Как… здесь? – воскликнул не ожидавший такого исхода Голицын.

– Очень просто. Я по списку в Шелкозаводской принял от начальника оказии сто два человека, тридцать семь из них ваша дворня. Едем мы завтра к Науру, оттуда оказию поведет в Екатериноградскую новая команда с новым начальником. По списку должен я сдать ему тридцать семь человек, а налицо будет их тридцать шесть. Куда ж один подевался? Для этого-то и нужна ваша лепортичка, – хладнокровно закончил поручик.

– Это лишнее!

– Никак нет, вовсе не лишнее! – в тон Голицыну ответил Гостев.

– Ну, и напишите, что она утонула, – теряя терпение, сказал Голицын.

– Вы должны об этом написать, ваш человек это был, а я лишь могу исключить ее из списков.

– Ничего я вам не напишу! А попробуйте только не взять моих людей… я… я… – закричал Голицын.

– А вы, ваше сиятельство, не горячитесь и не орите у меня же в комнате. Не хотите писать, ваше дело. – Поручик так резко вскочил с табурета, что не ожидавший этого Голицын отодвинулся.

– Эй, кто там! – он раскрыл рывком дверь и чуть не сшиб Прохора. – Вызвать ко мне фельдфебеля и писаря Карбутенко. – Заметив камердинера, посочувствовал: – Что, куриная харя, чуть тебе носа не зашиб?

Он закрыл дверь.

– Да все же знают, что она утонула, – сказал Голицын.

– Все-то все, да не все те, кто должен знать. Вы, ваше сиятельство, видать, не в обиду вам будь сказано, службу знаете только с парадной стороны, как ее в столице в гвардии справляют, а ведь в армии, да еще у нас на Кавказе, она-то совсем другая. Здесь все по порядку да расчету строится. Вот будет у меня от вас бумажка о смерти вашей ахтерки, я ее из списков вычеркну – и делу конец. Все по форме, и следующий начальник оказии ее уж в счет и брать не станет.

Во дворе послышался шум. Ступеньки крыльца застонали.

– Разрешите войти, ваше благородие? – раздался голос за дверью.

– Войди, Карбутенко, – ответил поручик.

В комнату вошел писарь. Увидя полковника, он вытянулся и закричал:

– Вашскобродь, разрешите обратиться до господина поручика?

Голицын вместо ответа мотнул головой.

– Вот что, Карбутенко, неси сюда списки оказии!

– Воны зи мною, вашбродь, – ответил писарь, вынимая бумаги из-за пазухи.

– А где фельдфебель? – раскладывая списки на столе, спросил Гостев.

– Сей минутою будут, вашбродь!

– Так как же, ваше сиятельство, напишете мне или оставите здесь ваших людей до следующей оказии?

Голицын с ненавистью глянул на невозмутимого поручика и, повернувшись к Карбутенко, спросил:

– Ты писарь?

– Так точно, вашскобродь! – опуская по швам руки, выкрикнул солдат.

– Садись к столу и пиши, – приказал Голицын.

Поручик все с тем же невозмутимым видом сидел у стола. Писарь присел и, взяв очиненное перо, макнул его в чернильницу.

– Начальнику оказии, следующей до станицы Наурской, поручику Ежову… – начал диктовать князь.

– Гостеву, – хладнокровно поправил его поручик.

– Гостеву, – повторил Голицын. – Сообщаю вам…

– Казенную бумагу надо писать точно. «Доношу вам», а не «сообщаю». Пиши по форме, Карбутенко, – снова поправил поручик.

– …вам, что крепостная девка моя, Анна Симакова, именуемая по крепостному тиатеру Бирюзова, гуляя на берегу Терека, по причине своей неосторожности упала в реку и утонула…

Поручик поднял на Голицына холодные, полные нескрываемого презрения глаза и молча слушал.

– …об чем извещаю вас, – спокойно цедил слова Голицын.

– Пиши, Карбутенко, по форме, не «вас», а «ваше благородие», – снова остановил князя Гостев.

Голицын холодно, словно не замечая вызывающего, оскорбительного поведения поручика, продолжал:

– …на предмет исключения оной из списков лиц, состоящих в оказии.

Писарь закончил и выжидательно посмотрел на князя.

– Дай сюда! – сказал Голицын и, взяв гусиное перо у писаря, размашисто подписал: гвардии полковник князь Голицын.

Он положил перо возле подписанной им бумаги и, еле кивнув поручику, холодно сказал:

– Честь имею! – и вышел.

Ничего не понимавший в этой сцене писарь с удивлением посмотрел на своего поручика. Глаза Гостева горели ненавистью, нижняя губа дрожала.

В комнату вошел фельдфебель.

– Звали, вашбродь? – не замечая состояния поручика, спросил он.

Гостев с трудом передохнул и, овладев собой, сказал:

– Закрой за этой сволочью дверь!

Фельдфебель закрыл дверь.

– Слышали, ребята, насчет утопления княжеской девки-ахтерки? – помолчав немного, спросил он.

– Так точно, наслышаны, – негромко ответил фельдфебель.

– Ну так вот что, Карбутенко, исключи покойницу из списков и приложи к делу лепортичку, а теперь помянем покойницу и выпьем за упокой ее души. – Поручик разлил по стаканам вино.

– Упокой господи ее душу! – хмуро и тихо ответили солдаты, осушая стаканы.

– А теперь к команде. Утром выступать!

Поручик скинул сапоги и сюртук, потушил лампу и улегся на койку.

Есаул Терентий Иванович Щербак как был в одном бешмете и мягких козловых чувяках на босу ногу, так и выскочил во двор, увидев, как из возка, разминая ноги, вышел молодой пехотный офицер.

– Бог гостя дал. Ура, ставь, Дунька, чихирю на стол! – выскакивая из хаты, на бегу закричал он.

Его жена, которую раньше звали Донья, увезенная им из Гергей-аула и ставшая после крещения Евдокией, принялась накрывать на стол. Она знала и любила буйный, непоседливый и вольный характер мужа, и приезд гостя обрадовал ее.

«Развеселится», – подумала она, глядя, как вслед за отцом, заплетаясь на ходу ногами, поспешил их сынишка, трехлетний Александр, или Ассан, как иногда, лаская сына, называла его она.

– А я ведь знал, что ты, Александр Николаевич, приедешь, истинный крест и святая троица, – обнимая гостя, говорил Терентий Иванович. – Шире, шире раскрывай ворота, чего их жалеть, да возок ставь вон-он туда, к базу, – командовал он. – Э-э, и ты, Сашка, здесь, ну-ка знакомься со своим тезкой, – подхватывая на руки сына, сказал есаул.

Они сидели за столом, на котором шипела в сковородке яичница со свининой и стоял кувшин красной кизлярки.

– Не откажи, Терентий Иваныч. Если не сможешь, я сам это сделаю со своими людьми, – глядя на есаула, сказал Небольсин.

– Да ты очумел чи ще, друже? – даже открыл рот от изумления Терентий. – Как же это так, чтоб я, казак Терентий Щербак, да отказался от такого лихого дела! Душечка мой, – привскочив с места, воскликнул есаул, – да ты, сердце мое, спас меня! Я ж заскучал тут возле бабы да детей. Войны нет, чечены утихли, абреков нема, ну прямо обабился я, а тут еще жена брюхатая ходит… одна срамота, а не жизнь. Ты, ты ж меня спасаешь, друже, я уж хотел было самолично за Терек с ребятами податься да набег на Кабарду сделать, а тут тебя сам бог принес.

Он одобрил план увоза.

– Девку вашу я самолично сюда привезу. Поживет с недельку-другую, погостюет у нас, а потом я ее к вам в Капкай [91]91
  Старое казачье название Владикавказа.


[Закрыть]доставлю.

Под вечер есаул побывал у кого-то в станице. Наутро к нему пришел невысокий черноусый чеченец с умным и приветливым лицом.

– Жены моей брательник, – представил его есаул.

Чеченец сносно говорил по-русски, а понимал, по-видимому, все, хотя часто и он и Терентий переходили на чеченский язык.

– Дыкинду! [92]92
  Хорошо.


[Закрыть] – ласково улыбаясь, сверкнул белыми зубами чеченец.

Решено было после похищения Нюши распустить слух, что шайка абреков из дальних аулов совершила набег и ушла обратно в горы.

– Все будет чох яхши! [93]93
  Очень хорошо.


[Закрыть] – потирал руки Терентий.

Гость пообедал с ними, поговорил с сестрой, приласкал детей и исчез из станицы.

На следующий день к вечеру Терентий с племянником, братом и двумя родичами из Гергей-аула должны были залечь в назначенном возле Мекеней месте.

– Легче жить стало, друже, опять казаком становлюсь. Ну, а сына своего, первенца, Терентием назови. Нехай знает, кто для его батьки старался, – пошутил есаул.

Небольсин плохо спал эту ночь. Послезавтра Нюша будет свободной совсем, навсегда, до самой смерти!

Он пытался представить себе их дальнейшую жизнь, все было туманно, неясно.

– Надо спать. Утром все объяснится, – приказал он самому себе, но еще долго, почти до самого рассвета, ворочался в постели, не в силах заснуть. Только под утро, когда стал розоветь восток, он устало закрыл глаза и уснул.

– Заспался, жених, вставай, пора, – разбудил его голос Терентия.

Небольсин с усилием открыл глаза. Спал он мало, и ночная усталость еще сковывала тело.

– Окатись холодной водой. Вот ведро, прямо с криницы. Дюже помогает! – советовал есаул.

Сеня и Елохин, давно уже вставшие, копошились у возка.

– Ну-с, гость дорогой, брательник названый, – усаживаясь за стол, сказал Терентий, – выпьем, закусим на дорогу, а потом через всю станицу, не спеша, так, чтобы все видели, что ты на Екатериноградский тракт выехал. Нехай все знают, что тебя в станице нету. Провожать тебя буду, как полагается, верхом до самого редута, ну а оттуда с казачьей почтой по постам до Екатериноградской. Ну! – Он поднял чашку с кизляркой. – Казакам да добрым людям в помощь, а нехристям да злодеям на погибель! – крякнул, осушая чашку, есаул.

– Так у тебя ж, Терентий Иваныч, вся родня по жене нехристи. Как же это пить за их погибель? – засмеялся Небольсин.

– Раз я их зять, значит, они не чистые нехристи, а полубусурманы, и их это не касается, – невозмутимо пояснил Терентий. – Так это ж слово такое, навроде присказки говорится, а на самом деле дай им бог, кунакам моим за Тереком, доброго здоровья. – Он опять осушил чашку. – Середь них, чеченов, осетин да ногаев, много дюже хороших людей. Вот за Моздоком, в станице Новоосетинской, там у меня есть дружок один, осетин, хорунжий Тургиев, так я за него и душу, и жизнь, и бабу свою отдам. Вот он какой человек! Ты знаешь, Александр Николаевич, что он для меня в бою под Дженгутаем сделал?

Небольсин что-то хотел сказать, но раздавшийся во дворе шум – голос Сени, встревоженный басок Елохина и чей-то знакомый Небольсину, но как-то странно звучащий голос – остановил его. Есаул выжидательно посмотрел на дверь.

– Обожди, да что ты, разве ж можно так, сразу, – услышал поручик заглушенный голос унтера.

Есаул поднялся. Небольсин сделал то же. Дверь распахнулась, и в нее, отстранив Елохина, ворвался бледный, с трясущимися губами Савка. Из-за спины выглядывали Елохин и Сеня.

– Что случилось? – крикнул Небольсин, уже по одному виду Савки заключив, что произошло что-то страшное.

Терентий, серьезный и встревоженный, переводил взгляд с Савки на Небольсина.

– Меня поручик Гостев вперед послал, – давясь словами, заговорил Савка и вдруг закричал: – У-утопла!! Утопи-ла-ась Нюша!! – По его щекам хлынули слезы.

Небольсин побелел и, делая движение к нему, выкрикнул:

– Что? Что ты говоришь?

Савка только всхлипнул и упал на табуретку.

– Кто утопла? Та, которую ждем? – среди наступившего молчания спросил Терентий.

Никто не ответил.

Елохин молча перекрестился. Жена Терентия, опустив голову, стояла у входа.

– Не плачь, расскажи толком, как случилось? – тронул Савку за плечо есаул.

Савка поднял голову и стал сбивчиво рассказывать о гибели Нюши.

Небольсин с неестественно широко открытыми глазами слушал его, опираясь о стол руками.

Он что-то хотел спросить, но вместо слов из его груди вырвался какой-то странный хрип, и подскочивший есаул еле успел удержать под руки потерявшего сознание гостя.

Очнулся поручик в Екатериноградской, куда привез его Терентий. Есаул был потрясен трагической смертью незнакомой ему девушки.

– Надо тебе ехать в Тифлис, друже. Все равно горю теперь не пособить. Ты офицер, у тебя на руках приказ главнокомандующего. Ты должен ехать. Тем более что враг твой Голицын уже четыре дня назад проехал со своими людьми в Ставрополь. Время лечит всякие раны, – сказал он Небольсину. – Езжай в Тифлис, да не забывай меня и Прокофия. Мы тебе друзья по гроб жизни, – обнял есаул Небольсина.

В тот же день с уходившей во Владикавказ оказией Небольсин с Елохиным и Сеней выехали из Екатериноградской.