Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Глава 4

Станица Шелкозаводская находилась в двух верстах от переправы, и те, кто перевез свои телеги и имущество, растянувшись по дороге, медленно направились к станице.

В ту минуту, когда Голицын и его «харем» уже въезжали в станицу, Небольсин на одном из последних паромов перебрался на левый берег Терека, и сидя на обрубленном толстом пне на краю берега, размышлял о деле, которое затеял. Санька Елохин и Сеня увязали чемоданы и вещи в возок, возница запрягал коней.

– Готово, вашбродь, можно ехать, – вывел его из раздумья голос Елохина.

Небольсин поднялся и молча уселся в возок. Кучер махнул кнутом, присвистнул, и отдохнувшие кони весело рванули возок.

– Слава те господи, опять на российской стороне, – снимая картуз, перекрестился Елохин. – Я, ваше благородие, уже года три как все на татарской сторонке проживал!

– Ну? – удивился Сеня. – Неужели и к казакам не приезжал!

– Не было случая, нас все по Чечне да по лезгинам гоняли, – ответил Санька, с удовольствием разглядывая дорогу.

Лес и река остались позади. Впереди стояла пыль от колес ранее прошедших экипажей, из-за холмов уже виднелась станица.

Возок обогнал шедших вразвалку солдат, армян, остановившихся возле высокой арбы, в которой перепрягали волов. На холме, у пыльной дороги, играли босоногие казачата. Возок пронесся мимо телеги с солдатскими вещами и, легко поднявшись на холм, покатил вниз. Станица, обнесенная валом и плетеными изгородями, лежала перед ними. Дымок вился над хатами, кое-где уже зажигали огни.

У самой околицы стоял пехотный офицер с черными, лихо подкрученными вверх усами. Он держал в руках какие-то бумаги, но глаза его были устремлены вперед, в сторону приближавшейся оказии. Вдруг взгляд его оживился, блеснули белые зубы и улыбка осветила лицо.

– Александр Николаевич, поручик Небольсин! Сюда, сюда! – махая рукой, закричал он, видя, как возок сворачивает в сторону верхней улицы.

Кучер остановил коней, и Небольсин узнал в офицере своего старого приятеля еще по Моздоку поручика Гостева.

– Прокофий Ильич! Какими судьбами? – с радостным изумлением спросил он.

– По воле начальства, Александр Николаевич, – рассмеялся поручик. – Да вы не вылезайте, лучше я сяду с Сеней рядом, – взбираясь на возок, сказал Гостев и, шлепнув по плечу Сеню, спросил: – Помнишь али забыл меня, Арсентий?

– Как можно забыть, Прокофий Ильич! Такого, как вы, человека до смерти не забудешь! – осклабился Сеня.

– Ну, ладно, поговорим дома, а теперь ко мне! Я ведь вас, Александр Николаевич, уже с час у околицы поджидаю, – сказал поручик. – Сворачивай вниз, вон туда, возле церкви. Там мое жительство. Дом, не скажу, большой, обыкновенная казацкая хата, зато жареный гусь с картошкой да добрая чепурка кизлярки ожидают на столе, – пообещал Гостев.

– Да как вы узнали, что я сюда еду? – удивился Небольсин.

– А очень просто. Я ведь буду начальником оказии, которая поведет вас всех до Наура. Ну, в списках оказии я и увидел вашу фамилию. Правь налево, во-он туда, где девка через дорогу переходит, к крылечку, к крылечку подвози, – командовал он вознице.

Услышавшая голоса девушка широко раскрыла ворота, и возок подкатил к самому крыльцу, на котором усатый и в бакенбардах солдат чистил офицерские сапоги.

– Приехали! Принимай гостей, Настя, а ты, Егорыч, – обратился он к солдату, – беги в лавочку да тащи чаю, сахару да водки очищенной.

– И давно вы здесь обитаете? – спросил Небольсин.

Возок его стоял разгруженный во дворе, вещи внесли в горницу, поручик умылся, переоделся и в одной шелковой рубашке сидел за столом, накрытым белой скатертью.

Было уютно, по-домашнему.

Хозяйка, степенная казачка лет сорока пяти, внесла миску с борщом.

– Откушайте на доброе здоровье! – низко кланяясь, сказала она.

– Людей их благородия не забудь накормить, хозяюшка, – напомнил казачке Гостев и, обращаясь к Небольсину, продолжал: – Скоро полгода, как засел в Шелкозаводской. Наш батальон стоит на охране оказий и путей. – Он придвинул к гостю борщ. – Кушайте на здоровье, Александр Николаевич. А ведь я недавно у вас во Внезапной был. По казенному делу ездил.

– Как во Внезапной? И не зашли? – удивился Небольсин.

– Был. Только недолго, всего двое суток. А не зашел потому, что вас в это время в крепости не было. Вы на чечена с отрядом ходили. Зашел я в штаб во Внезапной, а там адъютант такой, больше на шпака, чем на офицера, похожий, с чудной фамилией… не то Цыпленков, не то Курочкин.

– Петушков? – догадался Небольсин.

– О-о, точно, он самый. Ну, так этот фендрик мне важно так ответил: «Поручик Небольсин в набег ушел».

– А где ночевали? Надо было прямо к Сене идти.

– Ку-уда там! – махнув рукой, засмеялся Гостев. – Этот самый Петушков вдруг ни с того ни с сего подобрел ко мне и пригласил меня вечером к князевым девкам.

– Князевым? – переставая есть, спросил Небольсин.

– Угу, – аппетитно уплетая борщ, кивнул хозяин. – Голицынским. Я и то сегодня глядел на их возы, не встречу ли, думаю, кого из знакомых. Никого.

– И как, посетили девушек?

– А как же! Вина и еще какой-то там чепухи захватили с собой. Ну, посидели мы, выпили с девушками, Петушок этот раскукарекался, разные там бламанже да пуркуа по-французски стал выговаривать, ломаться да важничать, а я подвыпил и с какой-то актеркой целоваться стал, даже сватался. «Выходи, – говорю, – за меня замуж, да едем со мной в станицу». А она, шельма, смеется. «Я, – говорит, – крепостная, не отпустит барин». «А мы твоего барина и не спросим. Увезу тебя, как чечены волоком увозят», – развеселившись, вспоминал Гостев.

– А что, Прокофий Ильич, если бы девушка та согласилась, неужели вы ее на самом деле увезли бы?

– С чистым сердцем увез бы! – горячо воскликнул Гостев. – А как же иначе? Таких слов я б, Александр Николаевич, на ветер не бросил. А разве ж это плохо, украсть из неволи человека? По-моему, дело это доброе, и, ежели б эта актерка не была дура да согласилась, давно б я ее где-нибудь здесь на хуторах прятал.

– Да как это сделать? – наблюдая за хозяином, спросил Небольсин.

– Ка-ак… – с усмешкой протянул Гостев. – А как цыган коней ворует. Ему ведь труднее. И народ кругом, и лошадь-то не понимает, что с ней делают, а тут живой человек, сам на свободу рвется.

– Ну, украдешь, а где ж спрятать девушку?

– А сховать человека еще легче, чем украсть. Здесь, Александр Николаевич, не Россия, искать долго не будут, да и казаки народ свободный, крепостного рабства не любят, с дорогой душой прикроют. Ведь они внуки Пугачева да Разина, у них свобода на первом месте. А что вас это так заинтересовало, Александр Николаевич?

– Потом скажу, Прокофий Ильич. А сейчас скажите, не было ли с вашими девушками там Нюши, тоже актерки Голицына?

– Не было. Наслыхан я о ее красоте много, но видать не пришлось. Этот самый Петушок споначалу все об ней у девок допытывал: «Где, мол, да как, да почему ее здесь нету». Ну, а потом успокоился и зачал водку пить да со всеми целоваться. А что, Александр Николаевич, или занозила она вам, эта самая Нюша, сердце? – уже серьезно спросил Гостев.

– Да, и так, что ни покоя, ни радости мне без нее нет, – глядя в глаза хозяину, сказал Небольсин.

Гостев молча и внимательно смотрел на него.

– А она как? – наконец спросил он.

Небольсин вздохнул:

– Еще сильней.

Хозяин с сочувствием посмотрел на него.

– Мечтает о детях, о тихой счастливой жизни. Ведь я ее в жены хочу взять, Прокофий Ильич! Если бы не наша встреча да не эти думы, она давно бы руки наложила на себя, – медленно продолжал Небольсин.

– Ну так в чем же дело? Зачем горевать там, где следует радоваться?

– А что же делать? – осторожно, уже зная ответ поручика, спросил Небольсин.

– А то же, что я собирался. – Гостев поднялся, приоткрыл дверь и, видя, что в прихожей никого нет, вернулся и сел рядом с Небольсиным.

– Эх, Александр Николаевич, ведь я сам из простых, солдатских детей, помню еще хорошо, как отец мой крепостным был… Кабы не отличился мой батька под Измаилом да не дали б ему за геройство прапорщика, был бы я и по сей день крепостным. – Он вздохнул и перекрестился. – Царство небесное, вечный покой Александру Васильевичу!

– Это кому ж, Прокофий Ильич?

– Суворову, отцу солдатскому. Это он произвел отца моего в офицеры и этим избавил нас от крепостного рабства. И мне, Александр Николаевич, дорого не то, что вы мне как родному и верному человеку все это рассказываете, а то, что вы, барин, дворянин и гвардеец, полюбили крестьянку, простую и хорошую девушку, что не погнушались ее черной костью, да еще в жены хотите взять. Вот этим-то вы навек купили меня. Я и раньше почитал и уважал вас, а теперь – не только вы мне друг и боевой товарищ, а роднее брата стали. Что я для вас должен сделать? – глядя прямо в глаза Небольсину, спросил Гостев.

– Сам бог послал вас. – Небольсин встал и крепко обнял Гостева. – Дорогой Прокофий Ильич, то, что вы сказали мне, я с радостью, всем сердцем принимаю. Только друг и брат мог меня понять и всей душой посочувствовать мне. А если мы братья, то и будем ими отныне и навек. Давай, брат, Прокофий, выпьем на «ты» и навсегда, где бы мы ни были и что бы с нами ни случилось, будем помнить, что у каждого из нас есть брат.

– Клянусь богом и своей честью, брат! – взволнованно произнес Гостев.

Они обнялись, крепко поцеловались и молча осушили стаканы.

– Делай, Саша, так, как я собирался: украсть надо, а то, что я буду начальником оказии, так это сам бог тебе послал.

– Да теперь я спокоен, все будет так, как надо, – радостно ответил Небольсин. – Еще днем я все ломал голову, как, где, каким образом похитить Нюшу… Ну, а теперь легко на сердце, так, словно все уже сделано.

– Нет, Саша, труд будет… и украсть надо с умом, да и схоронить потом умеючи, – серьезно сказал Гостев, – но это уж полдела. Знает этот самый князь что-нибудь про вашу любовь?

– Кажется, нет, но Петушков очень нагадил нам.

Небольсин стал рассказывать о доносе Петушкова. Гостев внимательно слушал, иногда негодующе хмурясь или покачивая головой.

– Ох, и подл же этот подпоручик! – вырвалось у него после того, как Небольсин закончил свой рассказ. – А жаль, что я и его тогда вместе с Прохором не огрел по морде. Боюсь, как бы эта сволочь все-таки не попортила нам дела.

– Каким образом?

– А просто. Сейчас этот князь и не думает о тебе. Как же, он ведь сиятельство, большой барин, а девушка – его собственность. Он и думает, что осчастливил ее. Разве этот кабан помыслит, что его раба может полюбить кого-нибудь другого. Ведь, кроме себя да других, прочих графов, он остальных и за людей-то не считает. Вот потому он и не обратил внимания на Петушка этого. Ну, а ежели из оказии пропадет девушка, о которой ему уж раз навет делали, да украдут ее в то время, как ты, Саша, тут же в оказии находишься, сразу он все вспомнит и на тебя подумает. И тут уж ее и в Тифлисе, и потом от всех прятать да прятать надо, – покачал головой Гостев.

– Все это я тоже думал, и мне это приходило в голову, но что же мне делать? – с отчаянием спросил Небольсин.

– А делать это надо с умом и осторожностью. Украсть мы ее украдем, и сделаем это так, что сам черт, а не то что этот бугай князь тебя не заподозрит! – ответил Гостев.

Из сенец заглянула хозяйка.

– И чего вы все разговоры разговариваете? Кушайте да пейте. А что, батюшка ваше благородие, уважаете поболе, фазана чи курятину? – обратилась она к Небольсину.

– А что, хозяюшка, и фазаны есть? – спросил Гостев.

– Есть, Прокофий Ильич. Батяка наш с лесу пяток принес.

– Настрелял охотничек, – улыбнулся Гостев. – Это наш хозяин, добрый казак Левонтий Петрович, все по лесам охотится. Гляди, Матрена Ефимовна, на чечена напорется твой охотник!

– И-и, – махнула рукой хозяйка, – не впервой. Да разве его чеченом спужаешь? Он у нас боевой. Ну так чего ж вам на утречко давать?

– Фазанов! – решительно сказал Гостев, глядя на Небольсина. – Да с картошечкой зажарь, Матрена Ефимовна!

– Как там мои люди? – спросил поручик.

– Поели, поразувались, сидят в палисадке, табачное зелье изводят, – ответила хозяйка.

– Позови ко мне, хозяюшка, молодого, Арсентия, – попросил Небольсин.

– Позову, а вы ешьте. Может, вам еще чихирьку аль вишняка подать? – уходя, спросила казачка.

– А как твои люди, Александр Николаевич, не подведут, ежели туго в чем будет? – поинтересовался Гостев.

– Арсентий надежен, этот мне больше, чем слуга, молочный брат. Ведь его с матерью и всей семьей я давно отпустил на волю. Он своей охотой поехал со мной. А вот как унтер – не знаю…

– Это старик-то?

Небольсин кивнул головой.

– Он из крепостных?

– Да, каких-то Колычевых. В этом году кончает службу, уходит вчистую. Едет со мной в Тифлис, надеется освободиться и остаться на поселение в Грузии.

– Ну, такой не выдаст, – твердо сказал Гостев. – Разве ж старый солдат из крепостных, который надеется хоть перед смертью освободиться от неволи, поможет князю? Ни в жизнь! – убежденно сказал он. – Для меня этот унтер еще надежней твоего Сени.

– А вот и я, Александр Николаевич, – появляясь в дверях, проговорил Сеня. – Звали?

– Звал. Садись! – приказал Небольсин. – Ну как, сыты, отдохнули?

– Все в аккурате, Александр Николаевич, и поели, и попили. Теперь сидим в садике, балачки разводим. Этот Елохин – ох, и веселый да чудной человек! Столько у него сказок да рассказов, и смех, и грех, и умора!

– Старый солдат. Ведь он еще с Багратионом и Давыдовым с французом воевал. И Кутузова знал. В Париже побывал. Всю жизнь в войнах да в походах провел, – с уважением сказал Небольсин.

Гостев поднялся и просительно заглянул в глаза Небольсину:

– Александр Николаевич, знаешь что? Уважь ты одну мою просьбу. Никогда не забуду этого, ежели исполнишь.

– Говори. Тебе ли упрашивать меня.

– Сделай все, что можешь, освободи через Алексея Петровича старого солдата. Ведь я слушал сейчас тебя, а передо мною, как живой, батька мой встал.

– Будь спокоен. Если буду жив, Елохин будет свободен.

– Вот добре, – радостно засмеялся Гостев. – А теперь, Сеня, зови сюда этого старого хрена, вместе выпить охота.

Санька явился на зов, на ходу застегивая ворот рубахи.

– Вот что, старик, мы с его благородием, – указал на Небольсина Гостев, – хотим выпить за тебя, за русского солдата, за тех, кто сберег матушку Русь от врагов. Выпьешь с нами?

– Покорнейше благодарю, только разрешите не пить, зарок дал… а за матушку Россию да за то, чтоб солдату легче жилось, я, вашбродь, жизнь положу! – горячо сказал Елохин.

– Знаю, дружок. Солдатское сердце – что кремень. Я ведь и сам сын солдата. Ну, раз дал зарок, держись, неволить не буду.

Гостев обнял старого унтера. Сеня, стоявший рядом, удовлетворенно улыбнулся.

– …А барина своего, Александра Николаевича, держись крепко. Береги его, старина, а он тебя вызволит, будешь и ты, друг, вольным, – убежденно произнес Гостев.

– Будь спокоен, Елохин. Будем живы, будет тебе и вольная! – заверил Небольсин. Санька широко перекрестился.

– А жить, ваше благородие, будем. Зачем нам умирать? Нехай наши супротивники дохнут, – твердо ответил он, уходя вместе с Сеней.

– Этот умрет, а не выдаст, – глядя вслед старому солдату, сказал Гостев.

Он задумался, потом посмотрел с участием на поручика.

– А ведь тебе надо повидаться с Нюшей!

– Конечно! Но как это сделать?

– А это уж, друг, моя забота. Ты сиди, отдыхай, а я пойду кой-куда, может, обладим и это дело. – Гостев быстро оделся и вышел из хаты.

Вернулся он часа через полтора. Лицо его было спокойно и невозмутимо, но по веселым огонькам в глазах Небольсин понял, что его названый брат сделал что-то большое и хорошее.

– Завтра увидишься со своей душенькой. Наша Матрена Ефимовна все устроит, – расстегивая сюртук и усаживаясь возле Небольсина, порадовал его Гостев.

Вечер уже давно спустился над станицей. На сторожевых вышках у дороги и за валом зажглись огоньки. В хатах огни потухали.

– Ночь. Спать сейчас улягутся добрые люди, ну, а мы, Александр Николаевич, давай сядем за карту да выберем подходящее место для нашего дела.

Он разостлал трехверстку, и оба офицера склонились над нею.

Часа через два, когда Шелкозаводская уже заснула и часовые на вышках сладко подремывали, они закончили совещание.

– Я дорогу эту до Наура наизусть знаю, с закрытыми глазами в темную ночку пройду. А берег в том месте сто раз на охоте исходил. Ведь там самая глушина, одни кусты да деревья. Самое место для чеченов, их абреки по таким вот чащобам и прячутся. Хоть до утра будем искать, а лучшего места не найдем!

– А сколько верст оттуда до Наурской? – спросил Небольсин.

– Тридцать шесть. Пока прибежит Савка да пока девки опамятуются, а чечены наши уже давно за бурунами будут; казачьих постов там нет, конных разъездов тоже, оказия наша пешая, да и я шум подниму не сразу. Пошлю солдат на розыски к Тереку, а там на берегу ложный след их на Чечню наведет… Словом, к вечеру твою милую Терентий Иванович уже спрячет где-нибудь на мекенских хуторах. А теперь давай спать, Александр Николаевич, утро вечера мудренее. Только помни, из Червленной уезжай суток на трое раньше, чтобы Терентий все как следует приготовил, да князю этому, чтоб черти его побрали, на глаза не попадайся. Нехай он даже и не вспомнит о тебе.

– А не убоится ли Терентий?

– Кто, есаул-то? – засмеялся Гостев. – Да он родную свою сестру для друга украдет, чистый чечен, недаром он с ними покуначил. Ты жену его знаешь?

– Нет, а что?

– Чеченка она, с Гергеевского аула. Ведь он ее тоже вот так увозом добыл… Красивая баба, ладная да важная, их князя, что ли, дочь, а Терентий наш засел в лесу со своей родней, казаками, две ночи ховались в лесу, как волки, а потом налетели на девку, когда она с подружками за водой шла и – через Терек. Теперь у них двое детей, один мальчишка – чистый чечен, и глаза и морда, как у абрека… Есаула этого хлебом не корми, дай только показаковать в поле! Поможет он, это даже и сомневаться не надо. Ну, спокойной ночи. – Гостев улегся на широкий дощатый топчан и задул свечу.

Когда Небольсин проснулся, Гостева уже не было. Поручик накинул шлафрок и полуодетый вышел на крыльцо. С реки веяло холодком, подрагивали листья, птицы не так часто и звонко, как вчера, перекликались в гуще садов. Сизая туча ползла по небу, захватывая горизонт и мрачной пеленой прикрывая солнце.

– Дождем пахнет, Александр Николаевич, – сказал Сеня. – Умываться будете? – И, не дожидаясь ответа, подал Небольсину мыло.

Умывшись, поручик пошел по двору, на котором кудахтали и копошились куры. Большой рыжий петух важно прохаживался возле них, осторожно кося глаза на поручика. Десятка полтора индюшек суетливо рылись в земле, ища червяков и рассыпанное, втоптанное в землю зерно. Сердитый пес умными, внимательными глазами следил за ним, но не лаял.

Настя, дочка хозяев, босая, крепкая, здоровая, стоя у плетня, ворошила хворост вилами. Рядом лежала глина, смешанная с рубленой соломой и навозом. Девушка работала, не обращая внимания на поручика. Иногда она устало вздыхала, отирая ладонью пот с лица.

– Настя, корму свиньям задай да воды налей! – выглядывая из дверей кухоньки, стоявшей в стороне от гостевой хаты, крикнула мать.

– Зараз! – Настя отставила к плетню вилы, и, сверкая белыми ногами, побежала к хлеву.

– Тре жоли э тре бон мадемуазель! [86]86
  Очень красивая и очень хорошая девушка.


[Закрыть] – глядя ей вслед, изрек Сеня.

– Жоли-то жоли, а как огреет она тебе по сопатке, так и будет «тре бон», – заметил Елохин.

Небольсин расхохотался, а удивленный Сеня озадаченно спросил:

– А разве и ты, Александр Ефимыч, понимаешь по-французски?

– Я, брат, по-всякому по малости могу: и по-французски, и по-немецки, и по-поляцки разумею. Даром, что ль, всю Европу прошел?

– А ну, – недоверчиво попросил Сеня, – скажи что-нибудь по-немецки!

– Ферфлюхтер швайн гутен морген шнапс [87]87
  Бессмысленный набор немецких слов.


[Закрыть], – невозмутимо произнес Санька.

– А чего это ты сказал?

– Всякое. Дурак, говорю ты, Сенька, что старому солдату не веришь!

– Ну, а по-поляцки?

– Можно и по-ихнему, – согласился Елохин. Он наморщил лоб, что-то усиленно припоминая, потом, держа в руке трубку, единым духом выпалил: – Матка бозка ченстоховска езус кристус нех пан бендзе похвалена виват добра вудка старка! [88]88
  Бессмысленный набор польских слов.


[Закрыть] – Он перевел дух и важно разгладил усы.

Потрясенный Сенька молча глядел на унтера.

Небольсин еле сдерживал душивший его смех.

– А где наш поручик? – спросил он.

– Так что в штаб батальона ушли. Велели передать, чтоб вы, вашбродь, одни завтракали. Они придут только к обеду.

Туча еще ниже опустилась над станицей. Стало темней, и ветерок сильнее трепал листья и кусты. Петух тревожно прокричал «ку-ка-реку!», и на его зов отовсюду сбежались куры и уже оперившиеся цыплята.

– Ох, батюшки, кабы пронесло мимо, а то гляди, какая туча-то злая! – снова появляясь на дворе, сказала хозяйка, глядя на мрачно нависшую тучу.

– Похоже, что с градом, – заметил Сеня.

– Вот-вот, сынок, того-то и страшусь. В запрошлом лете градины, спаси Христос, аж с яйцо куриное падали… И скотину, и хлеб побило, – крестясь, ответила хозяйка. – А вы, батюшка, идите до хаты, я сейчас вам фазанины да супу подам!

Небольсин поблагодарил казачку и пошел в хату.

Спустя немного он услышал за дверью женские голоса и выглянул в сенцы. В дверях стояла хозяйка, вполголоса беседуя о чем-то с еще не старой, лет под сорок, разбитного вида казачкой. Гостья внимательным и несколько лукавым взглядом оглядела поручика и, кивнув на него так, словно его здесь вовсе и не было, спросила:

– Ентот самый?

– Он, мамука Луша, самый кавалер, их благородие и есть, – ответила хозяйка.

Мамука Луша поправила свой цветной, свисавший ниже плеч платок и одобрительно сказала:

– Казак гожий! Такого джигита любая девка в станице полюбит.

– Это вы о чем же, бабочки? – улыбнулся поручик.

– А о том же, – чуть толкнув его в бок локтем, озорно подмигнула гостья. – О тебе, ваше благородие. О том, чтоб седни женихаться тебе сподручней было.

– Это мамука Луша, суседка наша, насупротив живет, – ловя недоумевающий взгляд Небольсина, объяснила хозяйка. – У ней в хате твоя душанюшка на постой стала. Понимаешь?

– По-нимаю! – радостно, с замирающим от волнения сердцем сказал Небольсин, догадываясь, что тут не обошлось без дружеской помощи Прокофия Ильича.

– Раскумекал! – засмеялась гостья. – Так вот, ваше благородие, всех девок к нам да к Люшину перевели, ну, а как твоя любушка у меня гостюет, так ты вечор не спи, поджидай, когда за тобой я али кто другой припожалует. Душанюшка твоя у меня не в кунацкой хате, а в нашей, хозяйской ночевать будет. Понял? – засмеялась мамука; – А я вам туда и чихирю, и всякой всячины навроде вишенья, подсолнухов да кругляшей в меду припасу.

– Спасибо, милая, вот уж обрадовала! На вот, возьми денег на расходы.

Небольсин вынул два золотых империала. Мамука сразу стала серьезной, взяла монеты и уже другим голосом сказала:

– Сделаем все, будьте спокойны.

Поклонившись, она ушла вместе с хозяйкой.

Небольсин провел ладонью по лицу и легко и радостно вздохнул.

«Господи, как хорошо все устраивается! Какие чудесные люди», – думая о казачках, о Прокофии, о Савке, решил он и засмеялся тихим, радостным и умиротворенным смехом.

Где-то за Тереком, в горах, ухнул гром, слабо сверкнула молния, листья задрожали, и резкий порыв ветра пробежал по саду.

– Идем и мы, Сеня, что нам под дождем делать? – позвал Елохин.

– Идем, Александр Ефимович, – уважительно ответил Сеня, пропуская вперед старого кавалера, так свободно «владеющего» всеми европейскими языками.

Гром загремел ближе, и эхо прокатилось над станицей. Казачка, хозяйничавшая у стола, подошла к окну и тревожно покачала головой.

– Кабы, хорони Христос, виноград да яблоки не побило!

За Тереком блеснула молния, ухнул гром, и по деревьям зашуршали крупные капли дождя. Небо насупилось, в хате потемнело, воздух стал влажным и сырым.

– В такую пору батюшка Терек лютый да злой становится. В позапрошлом годе так разыгрался, что вода аж до плетней доходила! – оказала хозяйка.

Снова прогремел гром, но начинавшийся было дождь прекратился, порывы ветра стихли. Изредка сквозь толщу туч прорывался луч солнца, и тогда мокрая, блестящая листва деревьев озарялась нестерпимо светлым скользящим блеском. В природе боролись две силы – дождь и несдававшееся непогоде солнце. И это борение и чередование гулких ударов грома и ярких солнечных лучей, на мгновение пробивавшихся сквозь темные, сурово сгрудившиеся тучи, было так своеобразно и удивительно, что Небольсин, отодвинув в сторону завтрак, подошел к окну.

Серая, тяжелая мгла лежала кругом. Темные свинцовые облака окутали небо, но солнце то тут, то там пробивалось сквозь лохматые тучи и вновь заливало землю светом и теплом.

– Уходила бы ты на чеченску сторону, и чего тебе тут греметь да лютовать, – глядя с надеждой на медленно плывущие к югу тучи, сказала казачка, стоявшая под окном в саду.

– А им, чеченам, он тоже ни к чему! И у их сады да хлеба дозревают, – услышал Небольсин спокойный голос Елохина.

– И бис с ними! Этой орде не то что града, а самой что ни есть поганой смерти не жалко!

– Бога гневишь, баба, – сурово оборвал ее Елохин, – и у их, у чеченов да лезгин, малые дети и старухи имеются… Ты вот одних только абреков да злодеев знаешь, а походи по аулам, разные там люди встречаются. Бывают и такие, что дай бог нам, православным, побольше!

Казачка не ответила и озадаченно поглядела на унтера.

– Это верно. Вон в Андрей-Ауле я двух кумыков знаю, так они не в пример лучше да честнее наших, русских, будут, – вмешался в разговор Сеня.

– Дак разве же я всем им худа желаю? Вон наш батяка Левонтий кажет, что и в орде хорошие люди встречаются, – неожиданно согласилась казачка.

Небольсин вернулся к столу. Есть ему уже не хотелось. Занятый своими мыслями, он поковырял вилкой в тарелке.

– Александр Николаевич, не нужен я вам? А то хочу к Савке сбегать, – входя в хату, негромко спросил Сеня. Он выжидающе посмотрел на Небольсина.

– Иди, Сенюшка, переговори обо всем, да будь осторожен!

– Сан дут, не беспокойтесь, Александр Николаевич! Мы с ним дождя не побоимся, к реке али в поле пойдем. Надо сегодня повидаться вам, Александр Николаевич, а то завтра, может, и в путь двинемся!

– Оказия пойдет послезавтра, но увидеться с Нюшей надо сегодня, – сказал Небольсин. – Ну, иди, Сеня, и действуй.

Сеня ушел. Дождь то начинал, то снова стихал, как видно, непогода затягивалась, но настоящей грозы ожидать надо было не скоро.

Небольсин попытался было почитать, но, перелистав несколько страниц, отложил книгу в сторону.

Часам к четырем в хату вошел Гостев. Поручик был свеж, бодр и весел. Он обтер полотенцем мокрое от непрерывно сеявшего дождя лицо, налил стакан чихиря, выпил, крякнул и, погладив усы, добродушно сказал:

– С погодкой тебя, Александр Николаевич! Ох, к ночи и будет же гроза…

– Почему так думаешь, Прокофий Ильич?

– Знаю. Во-первых, плечо ноет. Это я в бою с Бей-Булатом под Гехами памятку получил. Теперь всякий раз, как к большой непогоде, рана эта свербит да ноет. А второе – во-он, гляди над Уч-Дагом, – подходя к окну, указал он, – видишь, вон белое облако курится… Так к ночи оттуда такой ветер да шуга пойдут, такая гроза с громом да молоньей разыграются, что по дорогам ни пройти, ни проехать нельзя будет.

– Вот то, маленькое? – с сомнением спросил Небольсин.

– А ты не гляди, что оно малое, а зла в нем да силы о-ох как много. Я ведь здешний, погоду эту во-о как знаю! – присаживаясь к столу, сказал Гостев.

– А теперь послушай, что я расскажу тебе. Князь со своими холуями ночует на Верхней улице, в хатах атамана Прохора Долгова и Евстигнея Чугунова. Девок его с твоей душенькой перевел к нам в Нижнюю. Они уже с утра перебрались сюда и теперь живут насупротив, у наших соседей, Козырева и Степана Люшина, – довольным голосом закончил он.

– Как удалось тебе это? Ведь их разместили на Верхней улице?

– Очень просто. Я кум атамана станицы. Попросил его перевести девок на Нижнюю поближе ко мне, а он объяснил князю, что в тех хатах, которые квартирьеры отвели девкам, тесно, да и хозяева недавно хворали оспой. Как услышали об этом девки, подняли вой, а тут атаман еще поддал жару и перепужал их до смерти. Князь тоже обеспокоился и велел срочно перевести их куда ни на есть подальше.

– Спасибо тебе, брат.

– А то! – засмеялся Гостев. – Нехай его сиятельство умоется, мы хочь и простые люди, а и не такие еще дела обламывали.

Гостев доел фазанью грудку, выпил чихирю и, наливая стакан Небольсину, сказал:

– Выступаем послезавтра в половине седьмого. Гроза в здешних местах недолга. К утру опять засветит солнце, дорога обсохнет, земля умоется, и нам легче будет идти. В Николаевской ночевка, другая в Червленной. Оттуда до Наура три перехода. Тебе, брат Александр, надо из Червленной ехать к Терентию, чтобы он вовремя приготовил все.

– Я не задержусь. Лишь бы сегодня повидаться с Нюшей, – вздохнул Небольсин.

– Темна ночка да гроза с ливнем прикроют, и сладится все как надо. Сеня парень хваткий. Ну, а хозяюшка моя да мамука Луша кого хошь вокруг пальца обведут. Не впервой им это! За успех дела! – поднял стакан Гостев.

– Алла верды! – ответил Небольсин, чокаясь с поручиком.

Вспышки молний стали чаще, гром, уже не переставая, грохотал в небе. Рассекая темные тучи, все ярче сверкали молнии. Внезапно дождь стих. По листьям пробежала дрожь, кущи деревьев закачались, сад застонал от внезапно налетевшего вихря, и под оглушительные, непрекращающиеся удары грома и ослепительные вспышки молний полил ливень.

– Хорош дождь… Если обойдется без града, поможет урожаю, – любуясь из окна яростно бушевавшим ливнем, сказал Гостев.

Небольсин молча стоял рядом с ним. Через открытое окно летели крупные брызги. Дождь колотил взмокшую землю, барабанил по темной листве. Земля быстро намокала, вырастали большие блестящие лужи.

– Закроем окно, а то нальет и сюда, – сказал Гостев.

В потемневшем саду, в притихшей станице, на дорогах, над землей и лесом бушевала горная кавказская гроза.

– Ох, страсти какие! Гремит да полыхает, аж смотреть страшно! – закрывая ставнями окно, испуганно воскликнула Донька, та самая актерка, которая во Внезапной вместе с рядовым Хрюминым исполняла pas de deux.

– Не дождь, а словно потоп! Ну и сторонка! – покачала головой толстушка.

– А чего хотите, девушки? Сторонка-то бусурманская, живут тут одни нехристи вроде чеченов. Вот и все здесь не как у людей! – ответила одна из девушек.

Сквозь щели закрытых ставен блеснула яркая молния, раздался совсем близко оглушительный удар грома, и хату словно рвануло, заскрипели половицы.

– Ох, батюшки, кабы погибели нашей не было! – закричала одна из теснившихся у дверей девушек.

– Лампу! Лампу задуй! Огонь, говорят, молонью к себе притягивает! – затыкая уши, отчаянным голосом завопила толстушка откуда-то из угла, где она пряталась от резких вспышек молний и ударов грома.