Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

Кто-то быстро задул лампу. В темноте было слышно, как тяжко вздыхали да испуганно перешептывались девушки, крестившиеся и взвизгивавшие при каждом ударе грома.

Нюша, сидевшая ни жива ни мертва в сенцах, в трепетном страхе поглядывала на дверь. Не гроза и не молнии пугали ее. Савка, который с минуты на минуту должен был явиться к ней, опаздывал.

«Господи, помоги! И что это Савки нету?» – с тоской прислушиваясь к шуму ливня, думала она.

– Ты что тут спряталась, Нюша? Думаешь, здесь лучше? – засмеялся Агафон, входя со двора в сенцы. – Ох и дождь, не приведи господь, какой лютый!

Он отряхнулся.

– А где остальные девки?

– Там вон, в хате хоронятся… Испужались страсть как! – ответила Нюша.

– Ничего, нехай спать ложатся. Меня вот Прохор Карпыч прислал для охраны, значит, вашей и порядку. Скажи им, чтоб спать ложились, а я малость посижу здесь, обсушусь да покурю, да и тоже лягу, – закуривая, сказал Бык. – Утречком все в аккурате будет, опять солнышко засветит, птички запоют, а там и в путь.

– Уж скажи ты им сам, дядя Агафон, а я тут пригрелась и, правду сказать, идти прямо неохота. Вот ведь страсти-то какие! – сделанным испугом проговорила она.

Блеснула молния, и еще более оглушительный раскат грома прогромыхал над хатой.

– Видать, близко вдарило, – равнодушно сказал, потягивая махру, Агафон. – Ну ладно, дочка, ты сиди, а я пойду к девкам.

Он докурил, пригасил цигарку и вошел в хату. Из-за двери тотчас же раздались голоса девушек.

– Ну, вы, трусихи, чего перепугались али забыли, как дома, в деревне, гремит? – донесся до Нюши добродушный голос Агафона.

За дверью сквозь шум ливня послышался звук шагов. В сенцы, отряхиваясь от дождя, укрывшись с головой мужским кожухом, вошла хозяйка – мамука Луша. Она быстрым наблюдающим взглядом огляделась по сторонам и кивнула на закрытую в кунацкую дверь:

– Полегли спать ваши девки али еще возятся?

– Сидят, ровно мыши, испугались грома, а как?.. – снижая голос до шепота, спросила Нюша.

Мамука быстро подняла палец к губам и энергично замотала головой.

– Одни аль кто там еще есть? – спросила она.

– Дядя Агафон. Остальные девушки.

– Это кто ж еще, Агафон?

– Дворовый человек, для порядка вроде сторожа сюда назначен.

– Часовым значится, караулить вас, чтоб, прости господи, какой-нибудь казачина не выкрал себе невестушки, – засмеялась мамука. – Ну, мы его, хрыча старого, и спрашивать не станем. На, одевай кожух моего мужа да и айда за мной на нашу сторону.

– Эт-то куда ж?

Заслышав голоса женщин, Агафон раскрыл настежь дверь. За его спиной виднелись головы актерок. Вновь зажженная лампа освещала кунацкую.

– Куда собираешься, Нюша? Нельзя это. Прохор Карпович приказали всем вам здесь ночевать. Не дай бог, узнает его сиятельство, мне первому отвечать за вас придется, – миролюбиво объяснил Агафон.

– А ты еще что за начальник? Ты откель здесь взялся? – нахмурила брови мамука.

– А что? – озадаченно сказал Агафон. – Не начальник, а как Прохор Карповичем приставлен к девкам, так и должон точно справлять приказания.

– Это ты, чертов кум, у себя в деревне распоряжайся, а мне на твово князя и таку ж сволочугу Прохора плевать… не в Москве находишься, а на казацкой стороне. Собирайся, девка, неча его, старого кобеля, слушать, – решительно заключила казачка.

– Ты что, обезумела аль белены объелась, баба? – заворчал Агафон. – Куда это еще «собирайся»? Все в этой хате ночевать будут, вот и вся тут. Барский приказ…

– А мне на твово барина… – мамука произнесла такое, что Бык, не находя ответа, растерянно заморгал глазами, а девушки залились таким раскатистым смехом, что заглушили даже шум ливня.

– Ты… ты чего ж озоруешь, срамница? – наконец выговорил Агафон.

– Я те дам «озоруешь», Мамай окаянный! Это чья хата? Твоя али твово князя, хай его черти жрут? Хочу – здесь заночуете, а нет – так всех вас вместе с тобой, нечистый дух, борода рыжая, отселе налажу! Это тебе не Россия. Я здесь хозяйка, а не твой князь. Ты чего думаешь, старый кобель, что я в чистой кунацкой всех вас уложу? Вы завтрева дале двинетесь, а я всю хату после вас неделю мыть да чистить буду! – наступая на Агафона, кричала мамука.

– А как же? – развел он руками.

– А вот и так же! – передразнила его хозяйка. – Сколько вас всех-то с тобой вместе?

– Девок восемь да я, вроде как девятый…

– Так нехай пять в кунацкой полягут, две – здесь, ты – в сенцах, а она ко мне в хозяйскую хату идет.

– Нет, так нельзя! – подумав немного, сказал Бык. – Чего это она одна пойдет… Не полагается одной, и опять же Прохор Карпович велел…

– Вот кобель немытый, заладил одно: Прохор да Прохор, а мне чихать на твоего Прохора! Вот что, милая, с этим дураком не сговориться, – тыча в Агафона пальцем, продолжала она, – бери себе в компанию какую-нибудь подружку, да и айда в нашу хату! Ну, что, чертов караульщик, теперь спокойней будешь?

– А чего ж? Вдвоем коли, это сподручней, вернее будет, – сбитый с толку энергичными окриками казачки, согласился Бык.

– Ну так кого ж с собой берешь? Да живее, время-то ночное, и нам, и людям спать охота, – заторопила Нюшу мамука.

– Пойдем со мной, Машенька, – умоляюще глядя на толстушку, попросила Нюша.

– Пойду, хоть и боюсь дождя.

– Ну, так вы обе вот этим кожухом прикройтесь да быстренько через двор побежим. А вы, девки, ложитесь спать да только огонь тушите, кабы, хорони бог, хату не спалить! – приоткрывая дверь, сказала хозяйка.

– Обожди немного, я тоже с вами, – поднялся Агафон.

– А ты чего, черт рыжий, за нами увязываешься?

– А для порядку. Погляжу, что и как, а после сюда вернусь, – флегматично ответил Агафон.

– Службу, значится, справлять верно хочешь? Ну валяй, шлепай за нами! – И под смех и шутки девушек Нюша с толстушкой в сопровождении хозяйки и Агафона вышли во двор.

Девушки стали раскладывать на полу кунацкой постели, по двое и по трое укладываясь на ночлег.

– А ты, Донька, чего не ложишься али тоже в хозяйкину хату ночевать пойдешь? – спросила одна актерка другую.

Донька пожала плечами и тихо, словно своим мыслям, сказала:

– Чудно как-то! Мы – здесь, а они двое – там. Потеснились бы, теплее б было… – Она расплела косу, медленно разделась и опять повторила: – Чудно! И хозяйка-то, ровно ей было велено, чуть ли не волоком утащила Нюшу.

Но ее уже никто не слушал. Девушки, утомленные скучным днем и однообразным шумом затянувшегося дождя, уснули. Донька устроилась рядом с тихо посапывавшей во сне подругой. Минуту-другую она продолжала еще думать о Нюше, а затем быстро и безмятежно заснула.

Перебежав под дождем двор, хозяйка с обеими девушками вошла в низкую простенькую турлучную хату с низкой и толстой камышовой крышей. В сенцах горел ночничок. Открыв настежь дверь, мамука впустила девушек в теплую, чистую, с невысоким потолком комнатку, вторая, еще поменьше, шла влево от сенец. Широкий топчан был застлан чистым, хорошо выстиранным рядном, большая взбитая подушка и цветное одеяло покрывали постель.

– Ну девоньки, раздевайтесь да спать, а ты, караульщик, погляди под стол, нет ли кого из хлопцев! – насмешливо крикнула Агафону хозяйка.

Бык покачал головой, почесал затылок.

– Раз полагается, надо делать. Мне что! Кабы не наказ барина, так хоть в лесу пусть ночуют.

Нюша и толстушка, обнявшись, ждали, когда наконец Агафон уйдет.

– Ну, скорей, скорей, черт рыжий, не видишь, девки спать хотят, – торопила его хозяйка.

Агафон потоптался на месте, мотнул для чего-то головой и взялся было за шапку.

– Постой ты, кавалер, вот что мне пришло в голову, – подтолкнула его в бок мамука, – мой-то казак сейчас на постах возле Терека, в патруле ходит. Нехай девки тут спят, а ты, рыжая борода, ночуй у меня, – подмигнула казачка.

– Чего, чего? – озадаченно переспросил Агафон.

– Чаво, чаво, – передразнила его мамука. – Малый ребенок какой, не понимает! Ему пожуй да в рот положи. Оставайся, говорю, со мной зоревать, сторож лохматый!

– Тьфу ты, вот чертова баба! – наконец сообразил Агафон. Он даже отступил от хохотавшей казачки. – Стыда в тебе нет, окаянная! Муж в карауле, а ты чего предлагаешь?

– Ох и ду-ра-ак, ох и телок, даром с бугая вырос! Не хочешь, не надо. Лягу одна, а ты геть отселе, праведник чертов! – распалилась хозяйка.

– И пойду, а тебя, паскуду, и слушать не буду! – выскакивая как ошпаренный, закричал Агафон.

Шаги его стихли.

– Ушел, черт рыжий! Я знаю, как таких дураков налаживать.

Мамука подошла к Маше-вострушке, молча взяла ее за руку и потянула к себе, затем ногой отворила дверцу во вторую комнатку и спокойно сказала:

– Иди, ваше благородие, выходи сюды!

Машенька ахнула, а Нюша, зардевшись от смущения и счастья, подалась вперед. В дверях стоял Небольсин.

– Пойдем, дочка, спать, нехай люди счастьем надышутся, – оказала казачка, увлекая за собой оцепеневшую от неожиданности толстушку.

Дождь давно уже стих. Через щели неплотных ставен стало проглядывать начинавшееся утро. В хате было еще темно, и серые неясные тени ползли по комнате.

– Пора, Нюшенька, пора, моя радость, – целуя в последний раз девушку, сказал Небольсин.

– Еще чуточку, Саша, солнышко мое светлое, счастье мое единственное, – прижимаясь к груди поручика, шептала Нюша. – Всю ночь с тобой пробыла, а кажется, будто только-только встретились… Мало мне такой радости, бесценный мой! – гладя его руки, целуя глаза, продолжала она шептать.

– Бог даст, скоро все станет по-иному. Увезу тебя, и заживем с тобой хорошей, новой жизнью.

– И так до самой смерти.

– До конца наших дней… Вместе, всегда вместе.

– Дал бы бог нам деточек, Саша. Я хочу, чтобы у нас был сын, и такой хороший, добрый, честный, как ты. Нет ведь больше на свете таких, как ты. Один такой, единственный!

– Ну уж «единственный», – улыбнулся поручик. – Есть еще немало людей в сто, в тысячу раз лучше меня!

– Нет, – прервала его Нюша, – нет таких. Ты – самый лучший, ты – самый честный и хороший… Нет тебя лучше!

– Просто ты любишь меня, родная, вот тебе и кажется, что я лучший на свете!

– Может быть, может быть и так. А как ты? Как ты думаешь, есть лучше меня? – заглядывая Небольсину в глаза, спросила она.

– Дурочка, – с нежностью сказал Небольсин. – И не думай об этом. Люблю тебя крепко. Одна ты у меня. Нет и не надо мне никакой другой.

Нюша засмеялась тихим, счастливым смехом и спрятала на его груди свое радостное, светившееся счастьем лицо.

В ставню чуть-чуть постучали, в сенцах послышались осторожные шаги.

Нюша вздрогнула и крепче прижалась к Небольсину.

– Не бойся, девочка, это Сеня или Савка. – Он взглянул на свой брегет, но сумрак комнаты помешал разглядеть время.

Тихий стук, но уже в дверь, повторился.

– Александр Николаевич, пора! Развидняет! Пятый час, – услышали они шепот за дверью.

– Это ты, Сеня?

– Я, Александр Николаевич!

– А где Саввушка? – одеваясь, спросил через дверь поручик.

– Возле той хаты сторожит, на случай ежели Агафон или кто другой из нее выйдет. Свиристелем запоет, сигнал такой у нас назначен.

Нюша блаженно и радостно засмеялась.

– Ох этот Савка, как дитя малое, вечно у него блажь да выдумки в голове. Ну, милый Саша, дай еще раз поцелую тебя. – Она крепким и долгим поцелуем приникла к нему. – А теперь иди, дорогой, храни тебя бог!

– Будь спокойна, все будет так, как объяснил тебе!

– Ваше благородие, пора, светает. В станице уже казаки да бабы проснулись, гляди, как бы бугай тот рыжий сюда не заявился, – входя в комнату, сказала хозяйка.

– Иду, иду… спасибо тебе, милая. – И, сунув казачке еще две золотые монеты, поручик вышел из хаты.

Воздух был свеж, чуть сыроват и прозрачен. Солнце поднималось над горами, но мгла еще висела над станицей.

Они быстро прошли к перелазу и под лай неожиданно набежавших собак скрылись в садике Гостева.

– Рада, что с любушкой свиделась? – глядя на озаренное лицо чему-то улыбавшейся Нюши, спросила казачка, тронув ее волосы теплой и мягкой ладонью. – Только и есть у нас, девонька, счастья, что со своим любушкой тишком да негаданно встретиться!

В комнату в одной рубашке вбежала Машенька и, беззвучно плача, бросилась к удивленно взглянувшей на нее Нюше и крепко обхватила ее руками.

– Что с тобой, родная? – гладя ее по голове, спросила Нюша. – Или боишься чего?

– Не-ет… Кого боюсь-то? – всхлипывала толстушка, глотая слезы и целуя Нюшу. – Радуюсь я за тебя… от счастья плачу… Любишь ты его, да?

– Люблю… больше жизни люблю… – еле слышно ответила Нюша.

– Я ведь всю ночь не спала. Все о тебе думала… Умная ты да смелая… Так этому негодяю, кабану, и надо, – вспоминая Голицына, с ненавистью сказала Машенька.

– Полегли б вы, девки, спать, еще только развидняет, – заглянула в дверь хозяйка.

– И то верно, давай спать, Машенька.

Толстушка молча обняла ее, и девушки, накрывшись одеялом, уснули.

Заглянувшая минут через пять в горенку мамука Луша увидела, что девушки крепко спят.

Мамука хитро и добродушно улыбнулась, осторожно прикрыла дверь и вышла во двор, где уже играло солнце и бродили проголодавшиеся куры.

Глава 5

На плацу, невдалеке от вала, окружавшего станицу, почти у самого выгона, проходило учение. Две роты Куринского полка, выстроенные в одну шеренгу, делали ружейные приемы по флигельману [89]89
  Так назывался по уставу 1796 года правофланговый унтер-офицер роты, который во время учения выходил вперед и проделывал ружейные приемы. За ним исполняла эти приемы вся рота.


[Закрыть], который стоял на крыше небольшого сарайчика. В отдалении от фронта рот в глубоком соломенном кресле сидел майор и курил трубку, время от времени потягивая из большой эмалированной кружки горячий чай. Возле него стояли офицеры, о чем-то оживленно беседуя и не обращая внимания на топтавшихся в пыли солдат.

Оказия вывернулась из-за холма, и пешие солдаты уже показались вдали. Взвод казаков медленной рысцой обогнал телеги и спустился к поляне.

– Полубатальон, стой! – не поднимаясь с кресла, скомандовал майор и, наводя зрительную трубу на дорогу, сказал: – Оказия!

Он обернулся к толстому капитану:

– Степан Степаныч, ты уж того… муштруй роты, а я… – Он провел рукой по бакам, подтянул приспущенный пояс и пошел вперед. Адъютант и казачий сотник двинулись за ним.

Колонна приближалась к Червленной. Уже отчетливо была видна поднявшаяся над дорогой и лесом сторожевая башня. Впереди раскинулась солдатская слободка, за ней темнела базарная площадь. Поодаль высилась деревянная церковь со сверкавшим над ней крестом. Земляной вал опоясывал станицу, в центре которой стояли стройные ряды белых казенных зданий. В стороне от них поднимались четыре двухэтажных дома. Потом опять шли улички с низенькими казачьими хатенками и редкой зеленью.

Хотя оказия была уже невдалеке от Червленной, походный порядок движения еще не был нарушен. Из станицы с криками, бранью, смехом и возгласами бежали казаки, солдатки… торговки… При виде толпы стройный квадрат оказии дрогнул. Ей навстречу, прорывая солдатские роты, кинулись в свою очередь истомленные долгим скучным путем маркитантки, обозные и фурштадты. Конвойные солдаты, сохраняя походный строй, подходили к станице. Запыленные артиллеристы, держа в руках дымившиеся фитили, спокойным шагом шли за орудиями, не обращая внимания на шум, поднятый обозом. Ехавший впереди прапорщик остановил пегого конька и, оглядываясь на растянувшуюся оказию, простуженно закричал:

– Ко-лон-на, стой!

Из вагенбурга [90]90
  Особый строй военного обоза на случай нападения неприятеля.


[Закрыть], разминая усталые ноги, отдуваясь, вышел Голицын.

– Доехали, хвала аллаху! – И, сев на подведенного ему Савкою коня, поскакал к голове колонны.

Гостев, крепко спавший в одной из фур и препоручивший командование оказией прапорщику, проснулся, протер глаза, соскочил на землю и, одергивая на себе сюртук, поспешил к майору. Подойдя к нему, он еще сонным голосом отрапортовал:

– Господин майор, честь имею доложить, оказия дошла до станицы Червленной благополучно. Происшествий в пути не случилось!

Майор пожал руку Гостеву.

– А ты, Прокофий, после квартирьеров заходи ко мне, в казармы. Я словно знал – шашлыком с винцом сегодня обедаю.

Это был ближайший друг и собутыльник поручика майор Алексей Колосов, известный по всей линии вояка, забулдыга и весельчак.

В шуме, гомоне и криках обозы входили в станицу.

– Ну, я пойду, послежу за квартирьерами, – сказал Гостев.

– Иди, Прокофий, а к обеду не забудь заглянуть. Я еще с утра такую шамаю заготовил, да грибков соленых, да капустки кислой, только пальчики оближешь!

– Приду, – пообещал Гостев.

– А это что за джигит такой, вроде фазана разоделся? – приставив ко лбу ладонь, спросил Колосов.

Гостев усмехнулся:

– А это, брат, самый джигит и есть Голицын.

– Князь? Полковник?

– Он самый. А что? – поинтересовался Гостев.

– Бумага ему из Грозной с нарочным имеется. Гостев пошел к станице, а майор стал прохаживаться вдоль солдатских шеренг, уже не обращая никакого внимания на оказию.

От станицы Червленной военный тракт расходился на три дороги. Первая, ставропольская, вела через Моздок в Россию, вторая – от Екатериноградской – на Владикавказ и Грузию, третья шла от Червленной через мост на крепость Грозную.

В станице Червленной находился штаб казачьего Гребенского полка, две горные полубатареи, одна кегорновая пушка и четыре фальконета. Здесь же был расположен и батальон Куринского пехотного полка, подкрепленный ротой егерей.

Когда оказия въехала в станицу и земляные валы и засыпанные щебнем плетни остались позади, было уже около шести часов. Уходящее солнце золотило степь, и его закатные лучи багровым светом залили станичные сады.

Квартирьеры разводили приехавших по казачьим хатам. Возле плетней стояли хозяйки, недружелюбно поглядывая на жильцов, которых вели им солдаты.

– Ну, загостили, каждую неделю люди… Всю горницу засыплют, табашники, хоть иконы выноси после них, – сказала одна из казачек, когда из-за угла показалось несколько человек, впереди которых шел казак с белой повязкой на руке. – Микишка идет… Опять, кажись, нечистый дух, к нам кого-то тащит… Так и есть, маточки, к нашей хате повернул! – всплеснув руками, с отчаянием вскрикнула она.

– А все потому, что Исаку Сехину соседями приходимся, к ему генералов да богатеев водят, а к нам на постой их слуг.

– Да гляди, их мало не десяток… где ж ты их, Максимовна, уложишь? – глядя из-под руки на приближавшихся, заметила другая.

– И что их нечистая сила гоняет туды-сюды… Одни в Россию, другие с России. В ту оказию трех солдат да одного вольного чуть не месяц держали, а теперь, гляди, цельную сотню опять на постой ведут.

– Максимовна… касатушка… да ведь это бабы… глянь-ко… – всплеснув руками, перебила ее другая казачка.

– И впрямь бабы… да молодые какие… – вдруг успокоилась хозяйка и двинулась навстречу приказному Микишке, с которым шли прибывшие с оказией женщины.

– Вот, Максимовна, принимай гостей… восемь девок, мамзелей, княжеских людей. Велено три дни им у тебя постой держать, а потом в Россию… так что недолго тебе с ними чихирек распивать придется.

Казачка, удивление которой росло с каждой секундой, а любопытство, возбужденное появлением стольких девушек, пересилило неприязнь, засуетилась и, распахивая шире ворота, сказала:

– Вот не чаяла, маточки мои милые, с линии девок встретить! Да и какие ж вы все молодые, да хоро-ошие! Заходьте, заходьте в горницу… скоро и сам хозяин наш, батяка Фома Ильич, припожалует… ай же, голубушки мои, ясочки писаные, истомились в пути, – приговаривала она, вводя гостей в низкую, крытую камышом, прохладную, чисто беленную хату, откуда приятно пахло борщом и печеным хлебом.

Голицын занимал большой дом, своим видом отличавшийся от остальных, обычных казачьих. Дом этот был полугородского типа, с железной крышей, парадным входом и стоял на прочном кирпичном фундаменте. Это был дом войскового старшины Исаака Сехина, первого богатея в станице, лучшего винодела во всей Червленной. Совсем недавно у него останавливалась посольская миссия из Петербурга, ехавшая в Персию, во главе с князем Меншиковым. У него же всегда гостил, приезжая в Червленную, Ермолов.

Князь Голицын помылся с дороги, переоделся в просторный шелковый халат, надел красную с кисточкой турецкую феску, входившую тогда в моду у петербургских щеголей, и, закурив длинный персидский чубук с кальяном, стал совершать свой кейф.

Голицын с удовольствием возвращался в Россию. Он с наслаждением потягивал чубук, слушая, как булькает вода в кальяне. Кавказ утомил его, он и сам уже собирался вернуться в Петербург, но неожиданный приезд во Внезапную Ермолова и его категорический приказ освободить крепость от лишних людей и в первую очередь от голицынского театра и челяди возмутил князя. Ермолов был главнокомандующий и «проконсул Кавказа», но там, в Петербурге, Голицын, зная о недовольстве царя Ермоловым, надеялся с помощью своих связей при дворе отплатить этому солдафону за обиду.

– Разрешите войти, ваше сиятельство? – голос Прохора вывел Голицына из раздумья.

– Войди!

– К вам, батюшка барин, майор пожаловали, – кланяясь от самого порога, доложил камердинер.

– Что за майор? – недовольно осведомился Голицын.

– Здешний комендант. С бумагой от генерала.

– Какой бумагой? Какого генерала? – пожал плечами Голицын. – Зови его, – оправляя виски и завязывая тонкий шелковый поясок, приказал он.

– Честь имею явиться, ваше сиятельство. Начальник местного гарнизона и комендант Червленной майор Колосов, – по форме отрапортовал вошедший.

– Извините, господин майор, не ожидал вашего появления, – показывая на халат и феску, сказал Голицын.

– Не имеет значения, ваше сиятельство. Я по долгу службы явился к вам со следующим делом. На ваше имя еще позавчера получены срочные пакеты, приказано вручить лично. – Он вынул из сумки несколько пакетов. – Вот этот вам, ваше сиятельство, и еще второй… – он протянул было его князю, но вдруг поправился: – Никак нет, ваше сиятельство, ошибся, это гвардии поручику Небольсину, а не вам, – откладывая пакет обратно в сумку, сказал он.

Голицын, уже протянувший было руку за пакетом, произнес:

– Это во Внезапную, поручик там квартирует.

– Никак нет, ваше сиятельство. Поручик Небольсин состоит в числе лиц, идущих в оказии, потому пакет этот пришел сюда, для передачи ему в Червленной.

– В оказии? – поднимая брови, повторил Голицын. – Вы ошибаетесь, господин майор. Он служит в полку, расквартированном во Внезапной.

– Был-с ранее, а теперь направляется в Тифлис для несения там службы. Сам читал приказ по отряду об его откомандировании в Грузию. Да извольте взглянуть, ваше сиятельство, поименный список всех лиц, находящихся в оказии. – Он развернул список и, полистав его, подчеркнул ногтем. – Вот он, гвардии поручик Небольсин, следует до города и крепости Владикавказа для дальнейшего следования в город Тифлис в распоряжение штаба главнокомандующего.

«Небольсин в оказии… – слушая слова майора, размышлял Голицын. – Почему же я ни разу не видел его ни на остановках, ни на переправе через Терек? Похоже, что он прячется от меня».

– Вот вам второй пакет, извольте собственноручно расписаться, ваше сиятельство.

Голицын расписался.

– Как устроились, удобно ли? – осведомился комендант.

– Спасибо. Устроился отменно хорошо, – ответил князь, разрывая пакет и все думая о Небольсине, о доносе Петушкова, о Нюше. Быстрая смена ее настроений от испуганно-грустного к неожиданно веселому показалась ему теперь странной. Тогда он не придавал этому значения, но сейчас все вспоминалось ему…

«Полковнику князю Голицыну. По встретившейся казенной надобности Вам надлежит немедля, с получением сего предписания, выехать в крепость Грозную для встречи с полковником Бартоломеи и получения пакета особой важности на имя начальника Главного штаба российской армии генерал-адъютанта барона Дибича».

«Дибича», – вновь прочел Голицын. Он уже забыл и о Нюше, и о своих подозрениях, и о Небольсине.

Приказание генерала Розена явиться к полковнику Бартоломеи вытеснило все. Князь знал, что полковник, числившийся в посольской свите Меншикова, на самом деле был прислан сюда шефом жандармов генералом Бенкендорфом и что его задачей было по личному поручению царя найти и собрать возможно больше компрометирующих материалов против Ермолова.

Голицын очень вежливо раскланялся с майором и даже на прощание протянул ему руку. Когда гость ушел, князь снова прочел бумагу Розена и довольно улыбнулся. Визит к Бартоломеи и секретный пакет в Петербург давали ему возможность в столице явиться на личный доклад к Дибичу и, кто знает, может быть, и на тайную аудиенцию к самому императору. О-о, судьба благоприятствовала ему! Теперь он мог и без помощи друзей отплатить этому моветону Ермолову за оскорбление.

Голицын весело рассмеялся и забыл обо всем, что тяготило его. Он вышел в другую комнату, где его ожидал Прохор. Камердинер всматривался в лицо князя, стараясь угадать расположение духа барина.

– Приготовь к утру на послезавтра коляску и верховых коней Руслана и Резеду. Скажешь повару, чтобы сопровождал меня вместе с тремя верховыми в Грозную.

– Слушаюсь, батюшка барин, будет сделано. А как же, извиняюсь, ваше сиятельство, мы? Прикажете людям дожидаться вашего возвращения?

Голицын задумался.

– А зачем? Вам всем двигаться с оказией до Екатериноградской, где и дожидаться моего приезда. – Он прошелся по комнате и добавил: – Я вернусь через четыре-пять дней. Ты, Прохор, поведешь людей, будешь следить за ними и, – он взглянул на камердинера, – смотри, в случае чего – ответишь!

Прохор согнулся до самого пола:

– Спасибо за милость, за доверие, ваше сиятельство. Не извольте беспокоиться, все будет в целости и аккурате.

Слова камердинера напомнили князю о его недавних сомнениях.

– Ты не видел в оказии поручика Небольсина? – не глядя на Прохора, спросил он.

– Не случалось, ваше сиятельство, однако людей их благородия в пути зрил, – осторожно ответил Прохор.

– Узнай, где он остановился в станице, да внимательней следи за девками.

– Понимаю!

– Теперь ступай да предупреди людей о моем отъезде. Послезавтра утром с конвоем летучей почты выезжаю.

Прохор ушел. Оставшись один, князь снова отдался мыслям о предстоящей встрече с полковником Бартоломеи и о докладе, который он, Голицын, отвезет в Петербург.

И дворовые люди, и актерки, и сам Прохор были несказанно рады, узнав об отъезде князя в Грозную.

Голицын не принадлежал к наиболее лютым крепостникам, тиранившим прислугу. У него многим жилось не в пример лучше, чем у других помещиков, люди были лучше одеты, кормились досыта и биты бывали не часто, но холодное презрение князя и его равнодушие к их судьбе пугало крепостных. Они понимали, что в глазах этого равнодушного вельможи они значили не больше рабочего скота из его обширных подмосковных владений. Несколько дней пути без Голицына было настоящим праздником для них.

– Это господь бог услышал мои молитвы, – убежденно сказала Нюша, когда Савка, весь сияя от радости, сообщил ей о неожиданном отъезде князя.

– А я, сестрица, испугался сначала… Думаю, вдруг захочет он тебя с собой забрать, да спасибо Прохор Карпович объявил: все, окромя Сергея, Агафона да Силантия, пойдут в путь, а те трое с ним, в Грозную…

– Не пугай ты меня, Савка, не шути таким словом, у меня аж сердце от страха захолонуло, – испуганно схватилась рукой за грудь Нюша.

– Дак теперь чего пугаться? Сказано уж, эти трое с ним и поедут. Да и на что тебя туда, у барина там дело какое-то важное. Он его там исполнит и давай назад, в Екатериноградскую. Ну, а тебя уж там и не будет, – обхватывая Нюшу, весело зашептал Савка. – А теперь бегу к Александру Николаевичу. Надо ж и ему доложить об этом добром случае.

– Ох и озорной да бедовый этот твой брательник… мало всех цыплят во дворе не подавил, шустрый! – входя к девушке, сказала хозяйка. – Чего это ты такая веселая да улыбчатая, аж вся светишься?

– От счастья это… от хороших вестей, хозяюшка, – обнимая казачку, ласково ответила Нюша.

Небольсин внимательно выслушал Савку.

– Это ты точно знаешь об отъезде князя? – спросил он.

– Это точно. Послезавтра утречком черти его унесут отсюда, а тогда… – И он весело махнул рукой.

– Спасибо тебе за добрую весть, Савва. Теперь, когда Голицына не будет с вами, дело наше пройдет еще спокойнее и легче. Скажи Нюше, что через час я уезжаю в Наур… К вашему прибытию в Мекени все будет готово…

– Понимаю, все понимаю, дорогой барин, спаси вас бог за доброту и ласку. Все будет так, как обговорено… одним словом, конец будет всем Нюшиным мукам… а там… – Савка улыбнулся и широко развел руками.

Через полтора часа возок поручика, окруженный двенадцатью конными казаками с постов летучей почты, выехал из Червленной.

Гостев не провожал своего названого брата. В эти минуты он ужинал у майора Колосова. Услышав шум, он выглянул в окно и в вечернем сумраке разглядел возок поручика и гарцевавших вокруг всадников. Прокофий Ильич перекрестился. Не понявший его майор с удивлением посмотрел на приятеля.

Часов в десять ночи камердинер, раздевая барина, сказал:

– Ваше сиятельство, Не извольте серчать, по всей станице искали, где остановился их благородие поручик, никак не выяснили.

– Какой поручик? – зевая, опросил Голицын.

– Небольсин, как изволили приказать.

Голицын вспомнил.

– Как же это так? Не иголка же, чтобы затеряться в этой станице! – Он задумался и как бы нехотя процедил сквозь зубы: – Что делают девушки? – Кто что, ваше сиятельство, одни спать улеглись, которые ложатся, а двоих я с улицы в дом пригнал.

– Кого ж это?

– Да Нюшеньку с Машкой Коноплевой, что в амурах играет.

– Это толстую Марию? – уже лежа в постели, поинтересовался Голицын.

– Именно так, ваше сиятельство. Ее самую.

– Чего ж это они на ночь глядя на улице делали?

– Казачата с девками песни играли, говорят, слухали, – неопределенно сказал Прохор. Князь почувствовал какую-то новую интонацию в его голосе.

– Что хочешь сказать? Говори! – приказал он.

– Ничего серьезного, ваше сиятельство, так, навроде пустой думки, однако доложить вам должон.

– Говори.

– Мне девка из театера, Зюрина Донька, та, что данс вдвоем пляшет…

– Ну! – не сводя с него взгляда, тихо произнес Голицын.

– …быдто они, то есть Нюша и Коноплева Машка, в ту ночь, в этом самом селе, – пугаясь князя и путаясь в словах, забормотал камердинер.

– Каком селе? – еще тише, холодно спросил Голицын.

– В той, значит, станице казацкой, где ливень этот самый был…

– В Шелкозаводской?

– Точно, в ней самой, ваше сиятельство.

– Ну и что? – спокойно спросил Голицын, выжидательно глядя на камердинера.

Прохор замялся и с отчаянием проговорил:

– Так там, значит, эти вон самые Нюша и Машка ночевали не вместе со всеми ахтерками, в общей, а в другой, хозяйкиной избе…

– Почему?

– Вроде как мала первая хата была, тесно всем было, и хозяйка их двоих увела к себе.

– Что ж еще говорит эта Донька?

– Больше ничего, ваше сиятельство.

– А ты что думаешь?

– Всякое, ваше сиятельство. Может, и вправду тесно было…

– А может… – испытующе глядя на него, сказал князь.