Текст книги "Буйный Терек. Книга 1"

Автор книги: Хаджи-Мурат Мугуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

У бассейна, поджав под себя ноги, сидел красноглазый с огненно-рыжими всклокоченными волосами человек. Около него, чуть поодаль от остальных, расположилось несколько человек, видимо, примыкавших к нему. Они настороженно прислушивались к словам делегатов. Рыжеволосый, угрюмо ухмыляясь, с неудовольствием оглядывал собравшихся, и по его кирпично-красному лицу пробегало что-то похожее на усмешку.

Катиб, не поднимаясь с колен, поклонился и что-то почтительно передал мулле Алибеку. Тот, пригнувшись к уху старейшего из унцукульских делегатов, богатому и всеми уважаемому Саиду, шепнул:

– Готово!

Саид поднялся и, воздевая над головой руки, торжественно и несколько театрально произнес:

– Во имя аллаха милосердного и милостивого!

Все скороговоркой повторили его слова, и Саид продолжал:

– Правоверные! От братьев наших по вере, храброго и мудрого Сурхай-хана казикумухского и поборника святого ислама муллы Магомеда, приехали послы. Они ехали как гости и как друзья. Вместе с ними мы в наших бедных горах видим высоких послов непобедимого царя царей, грозного хункяра [8]8
  Кровопроливца. Один из титулов шахов Персии.


[Закрыть] – шаха Персии.

При этих словах Саид, сложив руки на груди, низко поклонился по направлению сидевших персиян. Оба посла, подняв глаза, склонили головы и в один голос произнесли:

– Бе чашм! [9]9
  К вашим услугам.


[Закрыть]

Зрители теснились у дверей, разглядывая редких гостей, остроконечные шапки которых вновь поднялись и заколыхались над лохматыми папахами горцев.

– Великий хункяр Фетх-Али шах шлет нам свой милостивый ферман, который мы огласим позже. И он, и Сурхай-хан, и мулла Кадукли зовут нас на великую, кровавую войну с неверными москоу, грозящими нашим домам.

Гул и восклицания пробежали по толпе.

При последних словах Саида рыжеволосый аварец снова ухмыльнулся и многозначительно поглядел на сидевших рядом с ним людей.

Шамиль, не переставая записывать слова Саида, чуть толкнул локтем Гази-Магомеда.

Гази-Магомед пристально поглядел на все еще улыбавшегося аварца и, слегка нахмурившись, отвернулся.

– …Здесь собрались почти все лучшие мужи нашего совета. Вы, разумнейшие и богатейшие люди всего района, съехались, и да подскажет аллах вашим сердцам, как поступить!

Саид сел, вопросительно глядя на Алибека-муллу, но неожиданно поднялся Гази-Магомед. Он стремительно шагнул вперед и быстро и взволнованно заговорил, оглядывая всех:

– Люди! Братья! Мужчины!

Страстность и порывистость его речи была такой бурной, что даже послы шаха в удивлении подняли на него глаза.

– Братья! Помните, что сегодня тот самый день и час, когда на весы нашей жизни положена наша судьба! – воскликнул он звонко и страстно. – Сегодня от правильного решения истины зависит наша свобода, наша жизнь и жизнь поедавших нас сюда людей. Помните вы, богатые, – он резко оглянулся на сидевших у стены людей, – и вы, ханы, нуцалы [10]10
  Знатные люди, дворяне.


[Закрыть]и беки, – он быстро повернулся к поднявшему на него красные, неприветливые глаза аварцу и, почти выпрыгнув из круга и потрясая руками, указал на столпившихся у дверей горцев, – и вы, бедняки и неимущие, что потеряете все!! И жизнь, и хлеб, и свободу! И русский царь повезет на вас камни и воду, как на скоте!

Задыхаясь, он пронзительно выкрикнул вновь:

– …Как на скоте, если вы сегодня не будете людьми!

Шамиль, отложив бумагу на пол, с восхищением смотрел на него. Персияне, не понимавшие языка, обеспокоенные страстностью и резкими движениями говорившего, тревожно переглянулись, но мулла Алибек что-то шепнул им, успокоив посланцев шаха.

Алибек встал и, низко кланяясь послам персидского шаха, принял из их рук свиток, перевязанный синим шнуром с красным сургучом, и, поцеловав его, многозначительно сказал:

– Ферман его шахского величества…

В комнате стало тихо. Все затаили дыхание, и десятки глаз внимательно следили за пальцами муллы Алибека, осторожно разворачивавшими ферман.

– «Мои верные аварцы, кумыки, даргинцы и все истинно мусульманские народы храброго Дагестана, ныне я, шах Персии, Грузии и Дагестана, земная тень аллаха и средоточие вселенной, сообщаю вам, что по окончании нашего рамазана уразы [11]11
  Пост.


[Закрыть]буду с войсками в городе Тифлисе и очищу вас от русского порабощения…»

Чтец сделал паузу, и его голос отдался эхом в высоких сводах пристройки.

Слушатели смотрели на развернутый свиток грозного персидского шаха, и только чей-то старческий взволнованный голос тихо произнес:

– Иншаллах!

Алибек-мулла продолжал:

– «…Буде же сего не учиню, то не буду я в свете шахом Ирана и хункяром-кровопроливцем.

К вам же, верные дагестанцы, в то время, по окончании уразы, пришлю с войсками Нох-хана, которого снабжу немалочисленной казной, и награжу вас по заслугам примерно, в чем уверяю святым алкораном…»

Сидевшие около рыжебородого аварца люди переглянулись, но, видя его нахмуренное лицо, потупились, продолжая слушать муллу.

– «…Провиант старайтесь закупать сколько можно, для чего употребите ваше имение. По прибытии же хана будет ему приказано от меня уплатить каждому понесенные убытки, только не покоряйтесь русским, повинуйтесь моим предписаниям и делайте вред соседям вашим».

Мулла молча поклонился степенно сидевшим персидским послам, и, вновь поцеловав свиток, бережно свернул, передавая его Шамилю.

Несколько любопытных, заинтересовавшихся цветными чернилами фермана и огромной, болтавшейся на шнурке печатью, потянулись к нему. Но Шамиль резко отдернул руку и, кладя свиток себе на колени, гневно взглянул на них.

Шум затих.

Гази-Магомед, взяв второе письмо, перешагнул через ноги сидевших послов и, выйдя на середину, отчеканивая слова, прочел:

– «От благородного эмира Сурхай-хана всем поборникам истинной веры!

Сим объявляется народу с сего дня, а день этот первое число Раби-уль-Эвваля тысяча двести сорок первого года Гиджры, что эмир Сурхай-хан, и кадий Сунгур кумухский, и почтенный мулла Магомед-Кадукли чеченский, а также и остальные властители города Кумуха и Шатоя, вожди, старейшины, ученые почтенные и простые люди заключили договор в том, что будут непримиримо сражаться с врагом и не заключат самостоятельно, отдельно друг от друга, с ним ни мира, ни перемирия. К чему и вас, храбрые братья, в письме сем призываем! А также договор и о том, что с этого дня должен быть мир и порядок среди мусульман и что все должны содействовать друг другу в честном поведении и богобоязненности. Что за каждое нарушение этого договора, буде то убийство мусульманина или только обнажение на него шашки или кинжала, безразлично, будет объявлен штраф в двадцать пять туманов русского серебра в пользу войск, дерущихся против неверных. Если кто сопутствовал или содействовал подобному лицу в таком деле, хотя бы и сам не обнажал оружия, или кто торговал водкой или виноградной бузой, а также пьянствовал, с того возьмется штраф один трехгодовалый бык, кто же даст или возьмет имущество у другого в качестве процента, хотя бы гарнец зерна, серебро или иную вещь, будет наказан властью, как за богопротивное дело.

Не такое теперь время, о правоверные, чтобы обижать друг друга и таить свою злобу на острие кинжала.

Сражайтесь доблестно против общего врага.

Эмир Сурхай-хан.

Кадий Сунгур кумухский.

Мулла Магомед-Кадукли».

Гази-Магомед облизнул сухие, запекшиеся губы и, поклонившись собранию, отошел.

Словно дожидавшиеся этого момента, люди ожили, задвигались, шумно вздыхая, кашляя, переговариваясь и перешептываясь между собой. Одни, переступая с ноги на ногу и потирая застывшие онемевшие руки, другие, оттянув своих соседей в сторону и опасливо оглядываясь, зашептались. Иные невозмутимо курили крепкий цудахарский табак, не показывая на лице ничего. Маленький черненький старичок, низко пригнувшись к персиянам, что-то скороговоркой рассказывал им, бия себя в грудь и ударяя ладонью по широкому клинку кинжала. Не понимавшие его речи персияне любезно и степенно улыбались, кивая в ответ головами и односложно повторяя:

– Бяли-бяли… Элбэттэ! [12]12
  Правильно, правильно… Справедливо.


[Закрыть]

Шум возрастал, и в нем тонули отдельные слова, шепот и восклицания совещавшихся людей.

Гази-Магомед взглянул на пригнувшегося к своим людям и что-то настойчиво говорившего аварца, с ненавистью сказал, указывая на чего Шамилю:

– Продает нас, ханская собака, купленный раб!

И, еле сдерживая себя, он отвернулся, чтобы не видеть ненавистного ему лица.

За стеной висела ночь. Темная, звездная, прохладная. Она окутала аул непроницаемой чадрой, в которой дымно горели вонючие, пропитанные курдючным салом и нефтью тряпки.

Большой костер, зажженный на площади, уже догорел, и около него сновали фигуры еще не расходившихся по саклям горцев.

Совещание затянулось. Несмотря на то, что была глубокая ночь и приехавшие издалека послы были утомлены, никто и не помышлял о сне. До ушей толпившихся у входа жителей долетали отдельные слова, а порой даже отрывки речей выступавших. Сейчас говорил Абу-Бекир, богатый и почтенный житель аула Орота, имевший и деньги, и скот и дважды ездивший в Дербент, к русским, откуда он оба раза привез сахару, ситцу, грубого сукна и до сотни фаянсовых тарелок и чаш. О нем во всей округе говорили как о человеке влиятельном, богатом, видевшем жизнь и умеющим ладить с людьми.

Выйдя из обычного степенного равновесия, он горячо и возбужденно говорил и после каждой громко выкрикнутой фразы оборачивался в одну и другую сторону, к слушавшим людям.

– Аллах велик и сила его непомерна! Ни один волос не упадет с чьей-либо головы, если не будет на то его воля! Все написано в книге предположения – такдыр, и не в силах человек изменить судьбы. Не так ли? – повернулся он, поочередно оглядывая слушавших.

– Иншаллах. Это точно! – ответили голоса.

– А если так, то надо тщательно взвесить каждое наше слово и действие, ибо не подобает нам, как слепым щенятам, бросаться вперед на первый же зов. У нас должны быть открытые глаза! – подчеркивая последние слова, выкрикнул он.

– Это несомненно, – закивал головою Ибрагим, ходжал-махинсиий кадий, сидевший около Шамиля.

– Великий шах Персии пишет, – продолжал Абу-Бекир, – чтобы мы готовились к войне, собирали запасы и скот, не продавали русским зерна и что скоро его войска придут к нам и уничтожат русских. Машаллах, но… – тут он порывисто подался вперед и, делая загадочные глаза, развел руками, – в книге судеб темно. Персидские войска далеко, русские уже здесь. Персидский сардар [13]13
  Главнокомандующий.


[Закрыть]в Эривани, Ярмол в Дербенте. Волею аллаха дети русского царя отняли у непобедимых персидских войск Баку, Ганджу и Грузию. И это знаем мы… Я говорю вам, братья, подумайте, взвесьте все и только тогда выносите решение. Я знаю русских. Я, по воле аллаха, был у них…

– Не приплетай напрасно аллаха, Бекир! – прерывая его, выкрикнул Гази-Магомед. – Не по его воле, а из-за звона русских рублей.

Часть слушавших улыбнулась, но большинству, которому воевать не хотелось, осторожная речь влиятельного и богатого человека была по душе.

– Не мешайте, во имя аллаха, – зашумели они, – всякий человек ищет то, чего хочет.

Абу-Бекир с сожалением поглядел на Гази-Магомеда.

– Эх, двоюродный братец, учишься ты, говорят люди, уже давно и у улемов [14]14
  Мусульманские богословы.


[Закрыть], и у муфтиев [15]15
  Ученые богословы у мусульман, толкователи корана.


[Закрыть]и несомненную книгу читаешь, а, видно, того еще не знаешь, что сам пророк разрешил торговать с неверными, если часть дохода отдаешь на мечети и богоугодные дела.

Презрительно отворачиваясь от саркастически улыбавшегося Гази-Магомеда, Абу-Бекир продолжал:

– Силы у русских неисчислимы так же, как их страна. Сильнее войск ак-падишаха [16]16
  Белый царь – так на Востоке называли русских царей.


[Закрыть]нет нигде. Даже в Ференгистане, сам стамбульский хункяр признал это. Пушки русских велики, и если они грянут из них по нашим домам, то ядра посыплются на аулы, как листья осенью в садах. Мы можем напасть на них, уничтожить тысячу или две солдат, срыть их села, а дальше?

И, поднимаясь на носки, жестикулируя руками, он задыхающимся, предостерегающим криком завопил:

– Они придут в горы и без милосердия уничтожат нас!

Глаза его, насупленные и сверкающие, обожгли слушающих.

– Сила, по воле аллаха, у них. Русские будут воевать с нами не одинаковым оружием. Вместо шашек они пустят в ход пушки, которых у нас нет. Они употребят… В эту минуту сквозь накаленную его словами атмосферу сухо, коротко и оскорбительно раздались слова:

– …Подкуп, золото, лесть и измену!

Это, обрывая речь Бекира, проговорил Шамиль, поднявшись с места и в упор глядя на остановившегося Бекира.

Собрание заволновалось. Наиболее степенные, зажиточные и жившие вдоль линии границы делегаты были оскорблены этими словами. Предостережения Бекира были отголосками их собственных дум. Еще до приезда сюда они, обсудив по своим аулам положение вещей, твердо решили не вмешиваться в опасную и, по их мнению, бесполезную борьбу с русскими, пример же кумыкских князей и аксакалов показал им, что тем, кто подчинялся русским, торговля и чины обеспечены. Еще у себя дома они сами приводили слова, которые сейчас говорил Абу-Бекир.

– Незачем оскорблять старого человека – это первый признак кяфира [17]17
  Неверного.


[Закрыть]и хулителя адатов [18]18
  Неписаные законы, обычаи и традиции у мусульманских народов.


[Закрыть]вскормившей его страны, – оправляя седую широкую бороду, поднялся с ковра кумыкский ученый и богослов Диба-хаджи. – Не за тем мы везли сюда свой ум и свои бороды, чтобы мальчишка, сын гимринского пастуха, плевал и издевался над нами. – Он нахмурился. – Неплохие слова сказал Абу-Бекир. Ум его – ум человека, знающего жизнь, а слова его зрелы, как зрелы плоды дерева осенью. Поистине так! Благородный хан Сурхай, да продлит аллах его дни, пишет нам, чтобы мы готовились к великой войне с неверными, а дальше о том, что за всякие ошибки, преступления и проступки он, согласно договору, будет взимать штрафы. С кого? С нас же?

Диба-хаджи недоверчиво улыбнулся и покачал головой.

– С тебя, Умар, штраф, с тебя, Магома, штраф. С него, с того, – быстро указывая рукою на слушавших его людей, не переводя духа, горячо заговорил он. – Со всех! А почему? На каком основании? Разве Сурхай-хан казикумухский наш падишах, или имам, или владетель победы? Нет! Мы его и не знаем! Лет десять назад дрался он с русскими под Кумухом и они разгромили его. Он бежал в Персию к своим херифам [19]19
  Дружкам.


[Закрыть], а весь Кумух из-за него русские предали огню и мечу. И тогда были умные люди. И тогда, – тут он повернулся в сторону все еще стоявшего Шамиля, – не лесть и золото, а ум и опыт старых людей советовали ему прекратить бесполезную войну, примириться с русскими…

– И отдать им веру и могилы отцов на поругание! – крикнул из задних рядов чей-то молодой и обозленный голос.

Все оглянулись. Но богослов так же спокойно и уверенно ответил:

– Ошибаешься! Сам пророк говорил, что всякое состояние преходяще и что да будет проклят тот, кто во вред своим близким поднимет руку на сильного! – И, оглядывая притихшее, внимательно слушающее его собрание, он закончил: – А веру русские не оскверняют. И Казань, и Крым, и Астрахань уже сотни лет живут с ними и молятся по-старому, в мечетях. Имеют мулл, учат детей корану и совершают ежегодный хадж в благословенную Мекку.

Что-то вроде вздоха пробежало по комнате.

В группе тесно стоявших у выхода людей произошло движение и, пробираясь сквозь нее, к Диба-хаджи приблизился худой, оборванный, с острым и мечущимся взглядом человек в лохматой, грязной серой папахе и с обломанными ножнами огромного кинжала. Его сухие и волосатые ноги были босы, а закатанные под черкеску рваные штаны при движении обнажали грязное тело. Поверх папахи был намотан потемневший от пыли и пота зеленый кусок материи. Это был Сеид-Умат, или, как его звали в ауле, Дели-Умат (сумасшедший, бешеный Умат), полуюродивый, полуфанатик, заветной мечтой которого была смерть у стен Мекки. Он остановился около Диба-хаджи и повторил его слова:

– В благословенную Мекку!

Среди собравшихся пробежал смешок.

Все знали, что этот полубезумный, всегда голодный, несуразный человек не мог сказать ничего путного и нового, но все с удовольствием ждали его слов, зная, что независимо от их содержания всем слушающим его представится возможность посмеяться и хоть слегка отвлечься от тех серьезных и ответственных вопросов, которые стоят перед ними.

– Братья дагестанцы! Верно все, что здесь говорили мудрые люди… – размахивая руками, ерзая и оглядываясь, хрипло выговорил Умат. – Воевать надо! – Он вытянул вперед свою руку и, потрясая ею, снова выкрикнул: – Во-е-вать! Смерть неверным, как указует пророк!..

Ни его худая и возбужденная фигура, ни его сверкающие глаза и порывистое дыхание, ни тем более неожиданные и совсем не смешные слова не вызывали смеха. Люди, расположенные при его появлении к улыбкам и иронии, были смущены. То, от чего они убегали даже перед самими собой, вдруг неожиданно и резко сказал тот, от кого они меньше всего этого ожидали.

И все по-разному посмотрели на продолжавшего метаться и что-то выкрикивать У мата.

Во взгляде Шамиля промелькнуло что-то вроде нежности, неожиданно и сразу изменившей серьезное и не по летам солидное выражение его лица. Гази-Магомед, слушая простые и резкие слова Дели-Умата, хлопнул с размаху по коленям ладонями и, не скрывая восторга, закричал:

– Верные слова! Крепись, сын веры, во имя пророка!

Еще несколько человек одобрительно закивали и зашумели в знак сочувствия словам Сеида, но большинство неопределенно молчало, выжидательно поглядывая на Диба-хаджи, Абу-Бекира и на представителей аварцев.

Послы шаха, понимая, что наступил наиболее ответственный и важный момент во всей их поездке, со вниманием следили за говорившим, успевая вслушаться в шепот переводившего им Алибека-муллы.

– Бить надо неверных так, как бил и резал их пророк на холмах и полях благословенной Аравии… – потрясая руками и, видимо, экстазируя себя, с хриплыми выкриками и стенаниями снова заметался по комнате Дели-Умат. – В несомненной книге оказано: «Сражайтесь за дело божие, аллах избрал вас! Он назвал вас мусульманами»… – И чем больше хрипел, бесновался и корчился в экстатическом самогипнозе этот больной, истеричный человек, тем сильней и больше действовал он на окружающих, и все те, кто поначалу улыбками встретил его появление, теперь, заражаясь его полубредовыми, бессвязными бормотаниями, выкриками и огнем дико горящих, фанатических глаз, стали поддаваться экзальтации, вслушиваясь в его слова, искать в них какой-то тайный и особенный смысл.

Шамиль, уловив внезапную перемену настроения толпы, с удивлением и удовлетворением смотрел на загоравшихся, выходивших из выжидательного равнодушия людей. Он видел, как этот ничтожный человек забирал в свои руки и волю, и внимание большинства сидевших здесь людей, каждый из которых был в десяток раз умнее глупого Дели-Умата.

Этот процесс удивил и обрадовал его.

«К этому нужна еще смелость, дерзкая и безграничная», – подумал он, и в ту же минуту услышал громкий, общий, безудержный смех, и с удивлением и горечью увидел, как те же самые лица, на которых секунду назад были написаны экстаз, преклонение и настороженность, сейчас безудержно хохотали, глядя на опешившего, что-то, вероятно, сгоряча сболтнувшего Дели-Умата. И сам Шамиль, хотя и не слышал последних слов возбужденного Умата, не мог удержаться от улыбки, глядя, как, обозленный неудачей и общим смехом, Дели плевался, бранился и, скача посредине комнаты, грозил кулаками всему хохочущему и стонущему от удовольствия собранию.

«…И ни капли глупости, ибо глупость рождает презрение», – пронеслось в голове Шамиля, и он с отвращением отвернулся от хохочущих людей и плевавшегося Дели-Умата.

Причина, вызвавшая неистовый смех народа, была следующая. Пока возбужденный и мечущийся Дели громил неверных и призывал мусульман к войне с ними, собрание, захваченное его фанатическим состоянием, слушало его со страхом и вниманием, но Дели, сделав паузу, остановился взглядом на внимательно за ним наблюдавшим Диба-хаджи. Глаза Дели слегка прояснились и загорелись новым огнем. Он перевел их на персидских послов и снова заговорил:

– Правоверные! Никто из нас не откажется от войны. Война с неверными нужна!

Он изо всех сил выкрикнул последние слова, и, сделав быстрое движение, метнулся вперед всей согнутой, трясущейся и возбужденной фигурой и застыл перед персиянами.

– Но кто неверные? Только ли русские? Только ли царские свиньи и казаки или и они, презренные шии? [20]20
  У мусульман есть два религиозных течения: сунниты и шииты, враждующие между собой. Горцы – сунниты, персы – шииты.


[Закрыть]

Дели-Умат разогнулся и всею пятерней ткнул в лица перепуганных послов.

– Те, что называют себя мусульманами, но не чтят Халифа-Омара, что исковеркали и переврали алкоран, и те, кому так же, как и русским, не видать райской жизни и источника зем-зем?

Ошарашенные послы, отползая на седалищах назад, в страхе заметались взглядами по сторонам. Гази-Магомед и Алибек-мулла вскочили с мест и, что-то крича, кинулись вперед, загораживая собой перепуганных персиян.

Собрание, завороженное страстностью речи Дели-Умата, сбитое с толку его неожиданными словами, растерялось. Но в эту минуту Дели-Умат, подскочив почти вплотную к послам персидского шаха, неожиданно чихнул прямо в их пышные ассирийские бороды и нарядные, дорогие кафтаны.

Стихло все. И только персидские послы, побагровевшие от неожиданной обиды, отирая рукавами забрызганные бороды, шумно и неловко задвигались, поднимаясь с мест, да застывший от удивления Дели-Умат чихнул снова громко и пронзительно.

Затем раздался общий, безудержный, гомерический хохот.

Собрание распалось. Пока старики и почтенные люди умоляли персиян не гневаться на глупые слова и нечаянную обиду юродивого Дели-Умата, пока обозленные послы кричали об оскорблении, нанесенном в их лице самому царю царей, пока льстивый и умный Дингоу-хаджа уговаривал обиженных забыть глупый инцидент, прошло более получаса. Абу-Бекир, Шамиль, Алибек-мулла, окружив разгневанных персиян, просили их не обращать внимания на выходку недостойного человека, которого завтра же на площади мечети, по постановлению стариков, накажут плетьми за глупый и неприличный поступок.

Послы не соглашались. Хватались за поруганные бороды, грозились страшной местью персидских войск, требовали выдачи им Дели-Умата, но и те и другие знали, что этот инцидент не мог и не должен был играть решающей роли, ибо послы не могли вернуться к своему двору с отрицательным ответом, делегаты же общин хорошо понимали, что если оборвут связь с опасной для России Персией, то их удельный вес в глазах русских резко падет.

Всякий враг опасен только тогда, когда он внушает к себе страх и уважение. И, понимая это, обе стороны тем не менее в долгих словах, клятвах и извинениях изживали и заканчивали глупый инцидент, нарушивший деловую обстановку совещания.

После получасовых разговоров смягчившиеся послы дали свое согласие на продолжение совещания, назначенного на завтра.

По уличкам аула заходили огни. На площади загорелись костры и дымные тряпки. Разбуженные шумом, завыли и залились лаем огромные овчарки, и проснувшийся аул слышал, как шумно и возбужденно расходились по саклям делегаты важного маслаата.

Солнце еще только вставало над горами. По серым иззубрившимся вершинам Андийского хребта растекались молочные облачка.

Над саклями вился сизый дым от разжигаемых кизяков и сухого колючего бурьяна, собираемого за околицей женщинами. Голодные псы с настороженным любопытством бродили по дворам, заглядывая в открытые двери саклей на огни разводимых очагов. Редкие фигуры проснувшихся спозаранку стариков виднелись на завалинках. Солнце всходило над горами.

 
Ве-елик бог! Велик бог!
Свидетельствую, что нет бога, кроме единого.
Свидетельствую, что Магомет есть посол божий…
Приходите молиться,
 
 
Приходите к счастью…
Молитва полезнее сна.
Велик бог! Велик бог!
Нет бога, кроме бога…
 

Вместе с поднимающимся солнцем потекли над аулом слова утренней молитвы «ругалилькак» с минарета большой унцукульской мечети.

Из низких сеней просторной сакли, пригибаясь, вышли две женщины, неся большие медные тазы. Поставив их под навес, одна стала раздувать огонь, склонившись над очагом, другая же начала кипятить воду в большом закопченном казане. Над аулом медленно растекались дымки, и заунывное пение будуна смешалось с кукареканьем петухов.

 
Вста-вай-те, правоверные,
И идите молиться, —
Ибо молитва лучше сна…
 

Шамиль вскочил с постели, постланной ему в углу кунацкой, и, набрасывая на себя черкеску, быстро огляделся, ища спавшего в той же комнате Гази-Магомеда. Не найдя его, он выскочил за дверь. Лицом к Мекке, коленопреклоненный, молился Гази-Магомед. Возле него стоял огромный таз и два кувшина с нагретой водой для омовения.

«Праведник!» – подумал Шамиль и с неловким смущением опустился возле молившегося алима.

Хозяин сакли Умар-хан, Шамиль, Гази-Магомед и двое чеченских делегатов, сидя посредине сакли, ели приготовленный женщинами на завтрак хинкал. Несмотря на то, что Умар-хан был зажиточным человеком, имел много скота и хлеба, лишь хинкал – традиционное блюдо горца – дымился перед гостями. Рядом с большой миской, наполненной до краев круто сваренным в похлебке тестом, стояли две поменьше, в которых находился рыдыл-канд и чадол-канц, уксусный и чесночно-виноградный настои, которыми приправлялся хинкал. Ели молча, не спеша погружая пальцы и подкинжальные ножи в миску с кусками теста. Когда гости насытились, стоявшая в сенцах женщина, невестка Умар-хана, прибрала миски и полила из кувшина на руки мужчин.

По кривым уличкам аула, поднимая пыль над саклями, прошло стадо, через плетни и каменные ограды слышались голоса проходивших людей. За саклей негромко переругивались женщины, и горячее дагестанское солнце уже стояло над горами.

Гази-Магомед обтер руки, бороду и усы. Кивнув головой хозяину, коротко сказал «пора», и они пошли к выходу.

Впереди виднелись шедшие к мечети люди. Среди обычных сагулов [21]21
  Тулупов.


[Закрыть]аварцев резко выделялись суконные шубы кумыков, высокие, обшитые галуном папахи чеченцев и длиннополые развевающиеся черкески даргинцев. Обгоняя идущих, проехали, окруженные конвоем из казикумухцев, послы персидского шаха. Обычное утро с его гамом, криками ребят и гомоном женщин вставало над аулом.

На повороте к площади у маленького родника Гази-Магомед, шедший впереди своей группы, резко остановился и, делая движение назад, к идущим за ним людям, крикнул:

– Это что?

У родника, па камнях, сидели три женщины-аварки, расстелив на коленях снятые с себя рубахи. Все три были еще не старые, вполне сохранившиеся женщины. Далекие от дел, которые интересовали мужчин, скинув рубахи и оставшись по пояс голыми, они с увлечением искали в складках своих одежд насекомых. Не обращая внимания на проходивших и проезжавших людей, они внимательно разглядывали и прощупывали рубахи, односложно переговариваясь между собой.

Удивленные окриком Гази-Магомеда, они подняли глаза, в недоумении глядя на остановившегося возле них человека. Шедшие впереди мужчины оглянулись.

– Что это такое? Мусульманки это или свиньи? – еще более возвышая голос, гневно спросил Гази-Магомед, обращаясь к окружавшим его удивленным жителям Унцукуля.

– Где стыд? Где совесть у этих бесхвостых собак? Почему на виду перед всеми сидят эти голые, бесстыжие бабы? Или здесь уже не чтится коран? – размахивая руками, исступленно выкрикнул он. – Или наши женщины приняли закон русских матушек? Или их мужьям не понятен стыд? Прочь, проклятые блудницы, или я разрублю ваши поганые головы!! – хватаясь за шашку и дрожа от гнева, выкрикнул Гази-Магомед, делая стремительное движение к онемевшим женщинам.

– Позор! И этот блуд в стране, которая имеет шариат! – оглядывая пораженных, недоумевающих людей, сказал Гази-Магомед. – Тьфу, будьте вы прокляты! – плюнул он вслед бросившимся от него перепуганным женщинам. – Да будут прокляты ваши отцы, братья и мужья, которые забыли заветы пророка и разрешают своим женщинам открывать и лица, и тела…

И весь, трясясь от негодования, он быстро пошел среди почтительно и со страхом расступившихся перед ним унцукульцев.

Среди растерянно провожавших его взглядом людей послышались робкие пристыженные голоса.

– Во имя аллаха, верно поступил праведник Гази-Магомед. Стыд и позор нам. Стыд и позор!

И когда кто-то неуверенно сказал:

– Да ведь так всегда было и раньше, и теперь… – его сразу оборвали негодующие голоса.

Рыжеволосый аварец, так возмутивший Шамиля, был родственник знаменитого правителя Аварии Умай-хана, в конце XVIII столетия огнем и мечом опустошившего зеленые поля и богатые виноградники Грузии.

Регентша Аварии, жена умершего незадолго перед маслаатом владетеля Султан-Ахмета, ханша Паху-Бике прислала в Унцукуль на совещание с персиянами, чеченцами и Гази-Магомедом своего племянника Умалат-бека, приказав ему во что бы то ни стало воздержаться от участия в предполагавшемся военном союзе против русских. Хитрая и дальновидная Паху-Бике сделала весьма удачный выбор, послав делегацию под начальством своего племянника Умалата, личного врага Гази-Магомеда.

Умалат уже сидел на маслаате, когда подошел Гази-Магомед. Аварцы, окружавшие своего бека, недружелюбно оглядели подошедших. Персидские послы, еще более важные, чем вчера, едва слышно переговаривались между собой. Мулла Алибек, окруженный делегатами даргинцев, что-то с жаром рассказывал им, поминутно взмахивая руками.

– Ас-салам-алейкюм, – делая приветственный жест, сказал Гази-Магомед. И почти все сидевшие, независимо от возраста и положения, приподнялись, отвечая поклоном на приветствия ученого гимринца:

– Алейкюм-салам!

И только аварский делегат промолчал и брезгливо отвернулся от шедшего к старикам Гази-Магомеда.

Шамиль сурово усмехнулся. «Быть свалке», – подумал он и решительно шагнул к Гази-Магомеду.

Схватка не состоялась, не состоялся и джамаат [22]22
  Совет.


[Закрыть].

Едва только расселись делегаты, как представитель аварцев встал и, вынимая из-за пазухи свернутый лист, вышел на середину. Рядом с ним стал и Диба-хаджи. Пошептавшись с ним немного, Умалат-бек сказал:

– Правоверные, слушайте! Утром из Хунзаха от нашей правительницы, уважаемой ханши Паху-Бике, мы получили следующую бумагу. – Он поднял лист над головой.

Молчавший Диба-хаджи, ласково улыбнувшись собранию, мягко и вкрадчиво добавил:

– Такую же бумагу получили и мы.

С места поднялся представитель акушинского общества и громким веселым голосом выкрикнул:

– И мы! И мы, по милости аллаха, получили от наших стариков такое же письмо.

Гази-Магомед удивленно поднял на него глаза, но акушинец, то ли избегая его взгляда, то ли не замечая устремленных на него глаз гимринского алима, быстро сел на свое место. Шамиль, встревоженный суровым молчанием Алибека-муллы, настороженно провел взглядом по всему маслаату, но его внимание отвлек Диба-хаджи, чрезвычайно ласково улыбнувшийся глядевшим на него персидским послам. Он вежливо поклонился собранию, откашлялся и стал читать:

– «Сообщается всем вольным обществам, аулам и отдельным людям мирного Дагестана, что сардар всех русских войск, генерал Ермолов, приказал с сего числа сложить со всех обществ и отдельных аулов дружественного ему Дагестана все долги и недоимки как за текущий год, так и за три предшествующих, для чего русский сардар вызывает в Тарки акушинских, даргинских, хунзахских, кумыкских, казикумухских и прочих желающих мира и покоя кадиев, почетных лиц, старшин и представителей для переговоров. Место сбора назначается в ауле Тарки, у главной мечети. Все съехавшиеся будут гостями русского сардара генерала Ермолова и шамкала Мехти-хана».

Диба-хаджи еще ласковей улыбнулся и продолжал читать, быстро оглядывая слушавших его людей: