Текст книги "Честь"
Автор книги: Гумер Баширов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Когда Зиннат вошел в кабинет, Мансуров стоял у окна, пытаясь открыть форточку.
– Проходите, садитесь! – сказал он и показал Зиннату место за длинным, покрытым зеленой материей столом.
Кабинет секретаря райкома был светлый и просторный. За большими окнами, спускаясь полого вниз, простирался Якты-куль, а дальше виднелась Волга, ее широкие луга и сосновый лес на пригорке по ту сторону ее.
На стене рядом с видом Жигулевских гор висела большая карта с множеством наколотых красных флажков.
Мансуров зачесал волосы и, пряча расческу в карман светло-коричневого френча, приветливо улыбнулся Зиннату. Сегодняшний день принес секретарю сразу две радости: после долгого перерыва пришло письмо с фронта от жены. Это была одна радость. А другая: за выполнение месячного плана хлебосдачи райком получил благодарность «сверху». Мансурову казалось, что сегодня даже самые сложные дела разрешаются легко и быстро.
Он сел не на свое обычное место, а у стены и, облокотившись о спинку соседнего стула, начал расспрашивать:
– Ну, как дела? Что нового в «Чулпане»?
Мансуров поинтересовался и пшеницей бригады Нэфисэ, и работой избы-читальни, и многим другим.
– Так, так... – проговорил он, слушая сбивчивые ответы Зинната, и совершенно неожиданно, глядя на него в упор, спросил: – Значит, на восстановление гибкости пальцев вы уже потеряли всякую надежду?
– Врачи так сказали... – Зиннат остановился в нерешительности, раздумывая, стоит ли говорить об отказе, полученном из музыкального училища: какое дело другим до его страданий? Но не удержался и добавил: – Вчера из училища пришло письмо с отказом.
– Да? Чем же они объясняют отказ?
– Ничем... Мне непонятно одно, товарищ Мансуров. Они ведь прекрасно знают, что человек я музыкальный... В общем, известный там человек.
– Гм... – протянул Мансуров и, встав со стула, подошел к окну. – Известный человек... Известный... – повторил он, как бы разговаривая сам с собой. – Ну, что же вы хотите теперь делать? – повернулся он к Зиннату.
Зиннат поморщился. Уж не пытается ли секретарь райкома вмешаться в его личную жизнь? Примут ли его в училище или нет, не так уж это важно для Мансурова. Это же не задание по хлебозаготовке и не зяблевая вспашка, наконец...
– Кто его знает?.. – пожал он плечами и вдруг неожиданно для самого себя стал выкладывать перед секретарем и обиду на руководителей училища, не сумевших оценить его, и все, что накопилось на душе.
– Мне не привыкать, товарищ Мансуров, – сказал он. – Уж так повелось: жизнь всегда против меня оборачивалась.
Мансуров взглянул на него с любопытством:
– Вот как? И давно это, говорите вы! Постоянно? Как же это получается?
– Еще в детстве никто не догадался вразумить меня, послать на учебу. Мои лучшие годы пропали даром в деревне. Только было нашел я свою линию, начал учиться музыке, – опять... Война! Ну, ладно, решил я, ведь на всю страну обрушилась беда... Стерпел. А тут бомбежка на дороге. И, как назло... левая рука, нужная для скрипки! Как будто нарочно целились в нее. А теперь вот: «Не можем принять». Вечно так! То град, то ливень, то ураган закрутит...
Заметив, что секретарь кому-то поклонился, Зиннат обернулся к двери. В кабинет тихо вошла Айсылу. Она кивнула головой Зиннату и молча села у стены.
Мансуров медленно прошелся по кабинету и остановился перед Зиннатом.
– Вот оно что... – промолвил он. – Градом бьет, ливнем сечет. А некто съежился весь и дрожит, мокнет под дождем. Ураганом закрутило... Слышишь? – повернулся Мансуров к Айсылу. – Не затушил ли тот ураган его костер, а? Что скажешь, Айсылу?
– Повадка такая у ветра, – ответила Айсылу. – Сильный огонь он раздувает ярче, а слабый – задувает совсем... Ты бы, Зиннат, сам съездил в училище...
– Не хочу я кланяться им, Айсылу-апа. Они прекрасно знают, кто я, и, по-моему, этого достаточно.
Между бровями Мансурова выступила резкая складка.
– Гм... Возможно, они и правы, отказывая вам в приеме!
Зиннат вскочил как ужаленный:
– И вы то же говорите? Почему?..
На столе зазвонил телефон. Мансуров, сделав рукой знак Зиннату, взял трубку.
– Да, я слушаю... Сверху? – Он взглянул на желтый циферблат карманных часов. – Через пять минут?
Айсылу явно была смущена тем, что они с Зиннатом отнимают столько времени у Мансурова. А тот спокойно обратился к Зиннату:
– Садитесь, садитесь! – И сел сам напротив, рядом с Айсылу. – Не обижайтесь на меня за резкость. Да, я думаю, что в таком состоянии вас и не следовало бы принимать в училище. «Известный человек», – сказали вы. А град, а ливень? Возможно, они уже смыли ваш талант?.. Ленин говорил, что искусство принадлежит народу. Помните? А слова Глинки: «Музыку творит народ, а мы ее только записываем...» Если то, что называется талантом, не вдохновляется передовыми идеями, которыми живет народ, он, безусловно, высыхает, подобно заброшенному роднику. Безусловно!..
Послышался далекий гул самолета. Мансуров остановился на миг и опять заговорил:
– А если человек полюбил музыку всем сердцем, посвятил свой талант служению народу на этом поприще, он не расстанется с музыкой – все переборет!
Зиннат взглянул на большой портрет Ленина, висевший на стене над головой Мансурова. Ленин сидел, чуть подавшись вперед, опираясь о колено, и смотрел прямо на него. Зиннату стало вдруг не по себе под этим взглядом. Он, кажется, уже начал понимать, что Мансуров имеет право сказать и более суровые слова, и Зиннату даже хотелось этого.
– Я охотно верю, что вы способный человек. Только вам надо уяснить одно: хотите ли вы служить музыке или хотите музыку заставить служить себе?
– Я не очень вас понял, товарищ Мансуров!
– Я хочу сказать: народу – вот кому служит искусство! И тот, кто ступает на этот путь, должен вытравить из себя «ячество», эгоизм и прочие такие болезни, идти по нему с чистой, светлой душой!
Опять зазвонил телефон. Видно, Мансурову что-то сообщили. Он выглянул в окно. На Волгу плавно спускался гидроплан. Мансуров вызвал секретаря.
– Сания! Позвони председателю райисполкома. Пусть зайдет ко мне. – Он снял трубку телефона. – Когда освободится линия, соедините меня с городом. Музыкальное училище. Попросите директора. – Он посмотрел на Зинната, который от удивления и радости не знал, что и делать. – Я поговорю о вас. О результате вам сообщат. Готовьтесь. Вот с товарищами посоветуйтесь.
– Спасибо вам, Джаудат-абый, – сказал взволнованно Зиннат. – За внимание, за совет... Я постараюсь...
Провожая их до двери, Мансуров предупредил Айсылу, чтобы она не торопилась выписывать из больницы старика Тимери:
– Михаил Павлович предлагает повременить немного. Надо послушаться его. А то как бы не пришлось потом раскаиваться.
Айсылу пожаловалась, что не могут до сих пор найти пропавшую пшеницу. Мансуров недовольно покачал головой.
– Вы многого лишаетесь из-за этого. Не тяните!
Он назвал человека, с которым Айсылу следовало встретиться по этому вопросу, и попрощался с ними.
– Ну, кажется, твои дела начинают налаживаться, – сказала Айсылу Зиннату, выходя на улицу. – Поехали в больницу к старику.
5Прошедший недавно ливень едва не погубил Тимери.
В этот день председатель был на совещании в районе и, усталый, только под вечер выехал домой. Увидев, что густые, черные тучи заволакивают небо, он свернул на проселочную дорогу и погнал лошадь к крытому току. Дождь начинал уже накрапывать, и Тимери боялся, что там не успеют перетащить под крышу хлеба и они вымокнут.
Старику казалось, что люди на току двигаются слишком медленно. Он спрыгнул с телеги и, сбрасывая с себя кожух, закричал:
– Вы что же это спите на ходу! Не видите разве, хлеба заливает! Быстрее поворачивайтесь! Быстрее! – И, подхватив сразу чуть ли не полкопны, он бегом снес ее под навес.
Тимери вихрем носился между током и копнами и, только когда был перенесен последний сноп, заметил, что сам он промок до нитки.
По дороге домой Тимери сильно продрог. Ночью у него поднялся жар, и он впал в беспамятство. Врач, которого вызвали из района, определил у старика воспаление легких и увез с собой в больницу.
Болезнь крепко скрутила Тимери, и Хадичэ первые дни не отходила от его постели. Он горел и метался в бреду. Седые брови его мучительно дергались, судорожно сжимались пальцы, а сердце так колотилось, точно хотело вырваться из груди.
Хадичэ видела, с каким упорством ее старик борется со страшной болезнью, и, прислушиваясь к его хриплому дыханию, в ужасе шептала:
– Господи, уж не последний ли это вздох его?..
Лишь спокойствие врача, который делал Тимери уколы, немного подбадривало старуху.
Но Тимери не поддался. К утру пятого дня он, весь мокрый от пота, открыл глаза и, словно человек, выбравшийся после долгих мук из тесной ямы на простор, глубоко вздохнул:
– У-уф...
Тимери страшно исхудал. Его и без того тонкий нос стал почти прозрачным. Глаза глубоко ввалились, резко и некрасиво обозначились скулы на лице.
Но не успел он прийти в себя, как тут же забыл, что едва отбился от смерти. На свою болезнь он смотрел, как на большую оплошность со своей стороны, и укорял себя за то, что в самую горячую пору прохлаждается в больнице.
– Вот ведь связала по рукам и ногам эта вражина! – говорил он с горечью.
К Тимери каждый день заходили то Айсылу, то Мансуров, то Хайдар и доставляли ему огромную радость рассказами о делах в колхозе, о пшенице Нэфисэ, о том, что до праздников собираются закончить хлебосдачу. Однако трудно было утешить беспокойное сердце председателя. Он мысленно обходил свое хозяйство и думал, что все там идет не по нем, что сам бы он многое сделал иначе. То он вспоминал пропавшую пшеницу Нэфисэ, то еще что-нибудь приходило ему в голову, и лежал старик в тихой палате без сна, размышляя ночи напролет.
Он тревожно следил за большими серыми тучами, бродившими по осеннему небу, и ему казалось, что тучи эти только и норовят вылиться дождем на его необмолоченные скирды. И как болел душою Тимери, когда на железную крышу больницы начинал сыпать нудный мелкий дождик! Перед его глазами вставали мокнущие копны пшеницы, упавшие в грязь снопы, зерна, взбухшие от влаги, и он ежился, точно капли дождя падали не на крышу, а на него самого.
Очень тяжело пережил Тимери уход Нэфисэ из его дома. Горько стало старику, когда узнал он, что невестка, которую он полюбил, как родную дочь, ушла от них, оскорбленная грязными наговорами. Было похоже на то, что этот поступок Хадичэ он не сумеет ей простить. У него появилось такое ощущение, что Нэфисэ унесла с собой из дому все, что было живой памятью о Газизе.
6Завидев во дворе больницы гнедую кобылку с подпалиной на лбу, Тимери обрадовался, как ребенок. Он подбил дрожащими руками подушки и, прислонившись к ним спиной, стал с нетерпением поджидать приехавших.
Когда Айсылу вошла в палату, он сразу начал жаловаться:
– Так ведь и не отпускает старик! —Голос у Тимери был бессильный, надломленный. Это, видимо, раздражало его, и он усиленно откашливался. – И зачем он меня здесь держит, шайтан его знает!
Айсылу спрятала гостинцы в тумбочку и, подобрав полы накинутого на плечи длинного халата, потянулась к температурному листку, висевшему у изголовья кровати.
– По утрам-то у тебя температура сносная, а вот к вечеру повышается.
– Хи, нашла чему удивляться! – отмахнулся старик. – Температура, она от каждого чиха подскакивает. Я на нее и внимания не обращаю. Ничего у меня не болит. Сказал бы, что здоров я, как шайтан, да только в суставах еще силы маловато. А это потому, что лежу все время и ем без аппетита. Я вот пройдусь разок по гумну, ежели будет суждено, так наброшусь на еду, как волк...
Тимери все пытался разглядеть в окно, кто остался в тарантасе.
– С кем это ты приехала? Не Хайдар ли часом? Почему не привела с собой?
Услышав имя Зинната, он не выразил особого удовольствия.
– А-а... – протянул он. – Ну, какие новости? Как с заданием? Молотьбу не затягиваете? А зябь не закончили еще? Ну-ка черкни и на моем листке...
Айсылу взяла исписанную цифрами бумагу, которая висела рядом с температурным листком. Глядя на множество закорючек, сделанных рядом с длинной колонкой цифр, Айсылу улыбнулась. Видно, старик делает свои выкладки, что-то продумывает. Недаром он каждый раз дает хорошие советы.
Тимери внимательно следил за движением карандаша в руках Айсылу.
– Михаила Павлыч тоже поглядывает на эту бумажку, – засмеялся он. – Поглядит и скажет: «Больно интересная у тебя температура. Если на этой бумаге повышается – у тебя понижается, а если на ней понижается – у тебя повышается».
Старику совсем не понравилось, что вчера хлеба сдали меньше, чем в другие дни.
– Это почему же назад шагаете?
Айсылу с жалостью смотрела на резко выступившие скулы Тимери, на костлявые его руки и думала: «Все еще не может поправиться!»
– С молотьбой не успеваем, Тимергали-абзы...
– Вот этого я и боялся... – Опираясь слабыми руками о края кровати, Тимери немного приподнялся. – Плохи, значит, наши дела, сестрица Айсылу. Где уж нам теперь догнать «Интернационал»!..
У Айсылу были кое-какие мысли относительно молотьбы, но она ожидала, что скажет председатель.
– Что посоветуешь, Тимергали-абзы?
– Эх, не удалось мне выйти, провались оно совсем! – Он поднял на Айсылу умоляющие глаза. – Айсылу-сестрица, пойди к Михайла Павлычу, замолви за меня словечко. Скажи: «Больно скучает наш председатель. Скажи, Михайла Павлыч, пускай его домой! Здесь лежит – толку не будет». Право слово, поговори с ним так!
А когда Айсылу, вернувшись от главного врача, сказала, что придется ему полежать с недельку, Тимери вовсе закручинился.
– Ну и упрямый старик! – проворчал он и беспокойно заворочался на постели.
– Как думаешь, Тимергали-абзы, – прервала Айсылу наступившее молчанье, – если я попрошу в МТС молотилку с трактором на несколько дней?..
Лицо у Тимери несколько оживилось, но он тут же с сомнением покачал головой:
– Ай-хай, прижимист наш Самарин. Да ему и самому небось нелегко. Вон в скольких колхозах надо работать!
– В трудное время самая крепкая опора у нас – машина МТС.
– Что ж, попробуй. Может, и смягчится, ежели по-хорошему поговоришь. Ты скажи, пусть мимоездом поработают у нас дня два.
– Сейчас же поеду к нему.
– Правильно. А коли упрется, к Мансурову зайди. – Тимери опять заворочался. – Но слово мое – твердо! Все равно скоро выпишусь. До той недели ждать не стану. Выпишусь, ежели будет суждено. Сама видишь: задание не выполнено, хлеб недомолочен. Еще и пшеницу Нэфисэ надо разыскать. Ну как тут душа вытерпит!
Айсылу подбила получше подушку, закутала пуховым платком худые плечи старика.
– Беспокойный ты человек, Тимергали-абзы, – сказала она. – Говорю ведь, все будет сделано по-твоему. Вернешься, сам увидишь, какой будет у нас порядок. А ты никак не уймешься. Тебе поправляться надо, здоровье твое нам дороже! Джаудат-абы тоже не велит торопиться.
– Уж, конечно... Все вы там сговорились...
7Что-то слишком уж долго задержалась Айсылу в конторе МТС. Когда она вышла, Зиннат по радостному оживлению на лице, по ее походке сразу понял, что заезжала она сюда не напрасно.
– Видать, с удачей, Айсылу-апа?
– Обещал дать! – Айсылу вскочила в тарантас и, взяв в руки вожжи, принялась весело рассказывать: – Обещал, ты понимаешь!.. Говорит, трактор с эмкой[41]41
Эмка – сложная молотилка марки «МК-1100».
[Закрыть] завернет к вам по дороге в колхоз «Кызыл-тан» и два дня будет молотить. Дел, говорит, у нас по горло, да за хорошую работу подсоблю. Слышишь? Кто старается, тому не отказывают.
Зиннат искоса взглянул на Айсылу, чувствуя в ее словах какой-то намек:
– Да, что верно, то верно...
Ему показалось, что Айсылу должна знать о том, что случилось с ним вчера. Несомненно знает. Вероятно, она и надоумила мальчишку повести Зинната к себе домой. Иначе откуда бы тому догадаться?
– Я вчера каким-то образом попал к твоей сестре в дом.
Тонкие брови Айсылу чуть дрогнули.
– Да... я слышала, – ответила она и, не заводя больше об этом разговора, вынула из кармана сложенное треугольником письмо.
Зиннат смущенно проговорил опять:
– Нехорошо получилось. Признаться, нескладно прошли у меня эти месяцы, Айсылу-апа. Мансуров прав...
В последнее время Айсылу не раз упрекала себя за излишнюю мягкость, за жалостливость к Зиннату: дескать, руку ему поранило, лишен возможности учиться, одинокий... Правда, есть за что и жалеть... Но какой смысл в пустой жалости? Нет, Айсылу должна была вести себя иначе. Ведь она – доверенное лицо партии. Ей следовало быть более чуткой, более зоркой, предвидеть его будущее.
Она ударила гнедую вожжами.
– Не были бы они нескладными... От тебя самого зависело. Узенькая тропка всегда к трясине приводит. Одумайся, пока не поздно. Мансуров тебе очень дельные вещи говорил.
Зиннат хотел что-то сказать, но не успел. Айсылу протянула ему вожжи:
– Бери-ка, джигит. Письмо своего старика прочитаю. Он ведь тоже раненый...
Она стала разворачивать письмо.
– Разве Хасби-абы ранен? Не очень тяжело?
– Нет, – ответила тихо Айсылу и задумалась. – Нет, сам он не жалуется и надежды не теряет.
– Тогда хорошо! Это большое счастье, ведь у него хорошая специальность...
Айсылу пробежала письмо глазами и стала читать вслух, опуская отдельные места:
– «...Всем родственникам привет. Я все еще лежу в госпитале. Дела мои идут прекрасно. Кто старается – тот найдет и в камень гвоздь вобьет, говорили наши деды. Правильно это. Вот это письмо я от начала до конца сам написал. Здорово написано? Кто догадается, что левой рукой?..»
Зиннат придержал лошадь и потянул Айсылу за рукав.
– Постой, Айсылу-апа, я не понял: почему левой рукой?..
Айсылу сжала в руках письмо и, отвернувшись в сторону, едва слышно ответила:
– Почему? Да ведь оторвало правую...
– Как? Подожди... я, верно, путаю что-нибудь... – Зиннат потер рукою лоб. – Ведь ты только что сказала: надежды не теряет.
– А сам ты разве не слышал? Может ли так писать человек, потерявший надежду? – И она снова прочитала из письма:
– «У меня в голове зародилась замечательная мысль. Не смогу ли я управлять комбайном одной рукой? Как ты смотришь на это? По-моему, должно получиться...»– Айсылу опустила письмо на колени и после долгого молчанья проговорила: – Умница мой! Ведь каждое его слово душу согревает. Послушай, что он еще пишет: «...У меня двенадцатилетний стаж работы, и я смогу теперь готовить молодых комбайнеров. В нашей МТС я буду очень нужным человеком!..»
Письмо Хасби потрясло Зинната. А Айсылу? Ведь она никому не рассказывала о ранении мужа. А он, оказывается, без руки. У Зинната лишь пальцы повреждены, а Хасби совсем безрукий! Какая сила в этой женщине!
Вечно заботилась о других, а свое горе упрятала поглубже. Зиннат с изумлением смотрел на худенькие руки Айсылу, на ее очень моложавое лицо. Глаза Айсылу были ясные, брови тонкие и красивые, а на лбу уже появились неглубокие, но частые морщинки, на висках – белые нити волос.
На развилке дорог у двух сосен Айсылу спрятала письмо в карман и забрала у Зинната вожжи:
– Мне надо проехать на дальний ток, а ты, наверно, домой пойдешь? Загляни завтра ко мне, мы с тобой обо всем потолкуем.
Зиннат постоял, растерянно глядя вслед быстро катившему тарантасу, и повернул в сторону деревни.
8Мелкий осенний дождь, сыпавший и день и ночь, иссяк наконец, и к началу октября установилась ясная погода. Накатанные дороги заблестели, залоснились в колеях; по ним не переставая шли к Волге груженные хлебом обозы. По утрам все вокруг белело от инея, а днем пригревало солнце, и над оголенными полями летела прозрачная паутинка, цеплялась за стерню, путалась в одиноких кустарниках. Полинялое небо стояло высоко над землей, и воздух был совсем прозрачным. Теперь отчетливо видны были, особенно по утрам, самые дальние деревни, с золотыми купами деревьев, со скирдами. И рокот боевых самолетов доносился с такой звонкой силой, будто тысячи винтов буравили сухой воздух.
В один из таких дней Хайдар со школьниками копал на косогоре за речкой ямы для фруктовых деревьев. День этот был для него особенным: после долгой разлуки со школой он дал свой первый урок и был этим безмерно взволнован. Там, на фронте, он не однажды мечтал об этом дне и берег в душе светлые, чистые думы, которые собирался передать детям. И вот наконец исполнилась его мечта! А как сердечно откликнулись ребятишки на его радость! И они стосковались по своему учителю. Вот и сейчас, в минуту передышки, они сгрудились вокруг Хайдара и слушают, не сводя со своего воспитателя восхищенных глаз.
– А может, ребята, этот наш новый сад будет первым в районе фруктовым садом, заложенным руками пионеров?! Может быть, по вашему примеру и другие школьники примутся за насаждение садов! А как было бы замечательно, если бы в нашем краю на берегах рек, на склонах гор зацвели яблони, вишни!..
Хайдар улыбнулся своим мыслям.
– А знаете, ребята, какое прекрасное будущее у этого вот сада?
Дети шумно задвигались:
– А какое?
– Расскажи, Хайдар-абы, расскажи!
– Это будет нескоро. Сад наш разрастется вон до тех кустарников... Отсюда быстроходные машины будут уходить груженные вишней, смородиной, яблоками, виноградом. Да, да к тому времени здесь будет и виноград! А волжские пароходы повезут эти фрукты в дальние холодные края, где вырастить такие сады пока невозможно. Вы все уже будете взрослыми тогда. Одни из вас будут учиться в институтах, другие успеют стать агрономами, инженерами, врачами, а некоторые станут мастерами урожаев, поведут электрические тракторы или комбайны.
И вот в один из таких же ясных осенних дней в этот сад придут школьники со своими учителями, такие же как вы, юные пионеры... Учитель скажет им:
«Смотрите, как широко раскинулся этот сад, как сгибаются ветви под тяжестью плодов! Знаете ли вы, кто посадил эти деревья?»
Дети бросятся к учителю, станут просить:
«Расскажи, абы, расскажи!»
И тогда учитель расскажет им про вас:
«Была война, кровавая, тяжелая война. Вы знаете о ней из истории. Было такое время, когда жадный враг рвался к Волге. Над Волгой, над Сталинградом тучей летали фашистские самолеты. Окутанные черным дымом, тонули в Волге пароходы. В эти дни юные пионеры колхоза «Чулпан» пришли сюда и посадили первые деревья этого сада. Они даже в самое тяжелое время думали не о себе, а о будущем своей родины. Вот кто посадил этот сад!»
Дети долго молчали, озирались кругом, словно они уже видели раскинувшийся далеко вокруг прекрасный сад будущего.
Молчание прервал Фирдавес, тот самый мальчик, который работал летом рассыльным в канцелярии колхоза.
– Абы! А если взаправду так получится? Сад наш станет большим, вон докуда дойдет, – махнул он рукой в сторону леса. – И яблоки везде вырастут большущие, и вишня...
Маленькая курносая девочка в старой материнской телогрейке удивленно взглянула на него:
– Абы ведь сказал, что будет сад, – значит, будет!
У Хайдара почему-то защекотало в горле. Как должен оберегать учитель детей, чтобы горькие вести, идущие с полей войны, не надломили их, еще совсем неокрепших! Какие старания надо приложить, чтобы осветить их душевный мир надеждой будущего, чтобы росли они, озаренные этим светом!
Солнце покрылось закатной желтизной. Хайдар посмотрел на часы, спросил у ребят:
– Ну, отдохнули?.. А может, пойдем по домам? Завтра после уроков еще поработаем.
– Нет! – дети сразу вскочили. – Не устали, еще немножко покопаем.
Они принялись за работу с еще большим рвением. Каждый старался быть поближе к Хайдару. Разве есть еще другой такой учитель, который умел бы рассказывать так, как он! К тому же он офицер и герой! Вот ведь он кто такой, Хайдар-абы!
Каждому хотелось показать свою прыть, каждому хотелось, чтобы учитель видел, как он трудится. То один, то другой обращался к Хайдару с вопросом:
– Абы, правильно я копаю?
– Абы, куда складывать камни?
Но вот Хайдар услышал новый вопрос:
– Абы, когда мы начнем сажать яблони?
Хайдар показал рукой на лес:
– Вон видите, уже листья осыпаются. Значит, скоро. Деревья сбрасывают листья и засыпают. Мы их спящими возьмем из питомника и посадим вот здесь. А весной яблоньки проснутся, раскроют глаза и удивятся: «Что это, скажут, такое? Мы же не здесь росли? Ай-яй, скажут, как долго мы спали!» И примутся расти.
– Ведь вы понарошку, абы, да? – спросила одна девочка, а по глазам ее было видно, что ей очень хочется поверить в это.
И Хайдар и дети весело рассмеялись.
А кое-кто и всерьез размечтался:
– Эх, выросли бы яблоки поскорее, к возвращению наших!..
Из лощины, где кончалась граница будущего сада, с лопатой на плече поднялась Карлыгач.
Девушка давно уже мечтала вырастить в своем колхозе красивый, необыкновенный сад. Хотелось к тому же самой затеять что-то большое, чтобы получилось, как у Нэфисэ. Перечить Карлыгач не стали – доверили ей садоводство, но никого пока выделить ей в помощь не смогли. Вот она теперь и заботилась о своем будущем саде вместе со школьниками.
Карлыгач подошла к Хайдару:
– Я опять к тебе, Хайдар-абы! Нам нельзя медлить с оградой. Нужно достать жерди, колья. Что делать?
Хайдар задумался. Со стороны деревни слышался стук топоров, визг пилы. Только на днях колхозы общими силами принялись за достройку семилетки в Байтираке. Одни прислали плотников, другие нашли гвозди, стекла, паклю.
– Ничего, Карлыгач, – ответил Хайдар. – Жерди найдем. Устроим молодежный субботник. Распилим, сделаем все, как полагается. Вон строители научат, а то и сами помогут. Будет ограда! О субботнике договоримся на комсомольском собрании.
– Замечательно, Хайдар-абы! Но... У нас еще других дел полно!
– Ты не разбрасывайся, Карлыгач. Давай сначала закончим одно. Собрание устроим завтра вечером. А ты начинай разговор с комсомольцами.
