Текст книги "Честь"
Автор книги: Гумер Баширов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Уж так повелось исстари – деревенский мальчонка, едва выбравшись из колыбели, ступает одной ногой на пол, другой – на борозду. Вешнее солнце, лаская, красит его нежную кожу в бронзовый цвет, летние грозы, опустившись ливнем, взращивают его, как березку в поле; жгучие осенние ветры безжалостно секут, приучают к стуже.
Отец Хайдара Джихангир работал в колхозе бригадиром. Уходя в поле еще до солнца, он окликал Хайдара, спавшего в клети:
– Эй, малый, поехали!
Дважды он его никогда не окликал: хочешь – вставай, а охота понежиться – ждать не станет, уедет.
Как только Хайдар появлялся на дворе, отец легко подхватывал его на руки и сажал на теплую спину дремавшей у ворот лошадки. Та, от неожиданности вся вздрогнув, дергала головой, позванивала удилами, но затем, глянув искоса назад, быстро успокаивалась, словно говорила: «А, это тот самый егоза!..»
В это время из избы выбегала мать. Мэулихэ надевала на сына бешмет, обувала его босые ноги.
– Смотри не снимай, пока не сойдет роса! – строго наказывала она, завязывая ботинки и надевая ему на голову кепку.
Хайдар краешком глаза смотрел на отца. А тот щурил глаза и улыбался:
– Кутаешь? Кутай, кутай! Не то заиндеевеет, морозом хватит!
– Не говори так, ведь он еще ребенок, – возражала мать, застегивая сыну ворот.
Хайдару вовсе не нравилась эта забота: позорит его перед отцом, кутает, будто девчонку! Ему очень хотелось быть таким же сильным и складным, как отец. Чего только не делал Хайдар, чтобы походить на отца, чтобы услышать от него слово одобрения! На сабантуях он лазил на высокие гладкие столбы, где висели призы; выходил на борьбу с мальчиками старше и сильнее себя; скакал на самых норовистых колхозных конях. А как он восхищался крепкой посадкой отца! Ведь Джихангир был буденновцем! Его торчащие в обе стороны синие галифе и серебряные шпоры со звоном до сих пор хранятся на дне сундука.
Так и рос Хайдар: летом работал с отцом в поле, а зимой учился. Когда он окончил яктыкульскую среднюю школу, отец сказал ему:
– Не суждено нам было учиться в твои годы, сынок. А ты учись!..
Хайдар поехал в город, поступил в педагогический институт. Закончил он его с отличием, и ему предложили остаться в аспирантуре. Но Хайдар отказался. Не согласился он остаться и учителем в городской школе. Были у него свои мечты, свои стремления.
Он представлял себе, как преобразуется в недалеком будущем его родной Байтирак, ярко осветится электричеством... Будут в нем театр, кино, асфальтированные улицы... Этот новый Байтирак будет строить и он.
– Я буду учителем только в своем колхозе, – сказал он товарищам.
Хайдара не стали отговаривать. И он поехал заведующим школой в родной Байтирак.
Еще в годы учебы Хайдар часто задумывался над тем, что культура в деревне растет медленней, чем в городе, что невежество, мрачное наследие старой жизни, еще цепляется за многое в быту да и в сознании людей. И он считал своим долгом стать в угнетенной веками татарской деревне проводником большой культуры, свет которой зажгла над всей страной великая революция.
Не раз приходилось Хайдару и в школе и на конференциях учителей вступать в яростную борьбу с рутинерами, которые не видели разницы между советским педагогом и учителем старой школы...
Однако не успел Хайдар поработать и двух лет, как началась война. Но и за этот короткий срок сумел он оставить по себе добрую память.
Было у него много знаний, он глубоко чувствовал природу и умел подойти к ребенку. Поэтому все, о чем бы он ни рассказывал детям, оживало в их глазах, раскрывалось неведомым до сих пор содержанием, расцветало невиданными красками. При каждом удобном случае Хайдар шел с ребятами в поле, в лес, в луга. И они, затаив дыхание, подолгу слушали его рассказы о жизни вековых деревьев, узнавали тайны сложных узоров на их коре, поражались трудолюбию муравьев и еще многому другому. Учитель казался им всемогущим кудесником, знающим тайны природы, понимающим язык всех тварей. Любовь ребятишек к учителю была так сильна, что они каждый день, желая подольше побыть с ним, всей ватагой провожали его из школы домой.
Хайдар и на фронте не забывал своих учеников, переписывался с ними и несказанно обрадовался, когда, вернувшись из госпиталя, увидел на пристани бегущих к нему ребят.
...Хайдар шел бодро, с жадностью вдыхая разнообразные запахи леса, его трав, и вдруг на память ему пришли стихи:
«Зеленорукая девчонка!» – подумал он и улыбнулся.
4Это было давно. Хайдар перешел тогда на четвертый курс и приехал домой на каникулы. Только было собрался он на рыбалку, как его вызвали в комсомольскую организацию и объявили, что он должен взяться за постановку юбилейного спектакля.
Секретарь пояснил ему:
– Скоро исполняется десятилетие нашего драматического кружка. Вот нам и нужно к юбилею поставить «Галиябану». Да так, чтобы об этом спектакле заговорил весь район!
Это был тот самый кружок, в котором Хайдар играл когда-то. Времени до юбилея оставалось мало, поэтому новоявленный режиссер взялся за порученное дело весьма круто. Была поставлена на ноги вся деревенская молодежь, репетиции затягивались до ночи. Артисты от усталости валились с ног, к концу репетиций у них начинали заплетаться языки.
Размах у режиссера оказался довольно солидный.
– Костюмы должны быть не хуже, чем в академическом театре, – предупредил он. – Делайте, что хотите, но без настоящих костюмов на глаза мне не показывайтесь!
Ни аханья, ни оханья не помогли. Тогда отчаявшиеся кружковцы разбежались по домам и приступили с мольбами к старушкам:
– Бабушка, милая, золотая!..
Сундуки хоть и со скрипом, но раскрылись, и оттуда явились на свет, источая аромат гвоздики, вышитые бархатные тюбетейки, сияющие канителью калфаки[36]36
Калфак – маленькая шапочка из бархата, вышитая канителью или жемчугом, прикрепляется к волосам.
[Закрыть], сохранившиеся с девичьих лет кашемировые платья в двенадцать оборок, цветастые шали, шелковые платки, вышитые сапожки.
Афиши отпечатали в районной типографии и разослали по всем колхозам. В районной газете кружку посвятили целый подвал. Словом, подготовка к юбилею шла бурно, и все с нетерпением ожидали спектакля.
Но одно печальное происшествие чуть не сорвало юбилея: в самый день спектакля девушка, которая исполняла роль Галиябану, порезала ногу косой и слегла. Что было делать?
Хайдар побежал к секретарю комсомольской организации. Секретарем была молодая учительница, лишь недавно приехавшая сюда. Она подумала немного, затем послала в поле за какой-то Нэфисэ.
– Справиться с этим сможет только она... Больше никто.
Вскоре перед ними предстал тоненький загорелый подросток с черными, будто насурьмленными глазами, в платке, завязанном на затылке. Видимо, она прибежала прямо с поля, полола что-то. Не обращая никакого внимания на Хайдара, она вытирала о фартук позеленевшие от травы руки.
Хайдар удивленно осмотрел ее всю – от дешевых сережек в ушах до голых исцарапанных ног – и возмущенно спросил:
– Вот эта девочка? Без репетиции?..
Секретарь улыбнулась:
– Да, эта девочка!
– Ты в своем уме? С ролью Галиябану справится эта... – Хайдар запнулся и вдруг выпалил: – эта... зеленорукая девчонка?
Секретарь комсомола оказалась очень настойчивой девушкой.
– Не будем, дружок, тратить время зря на споры, – ответила она, не обращая внимания на волнение студента. – Не то без спектакля останемся. Принимайся-ка лучше за дело!
Ругая все на свете, Хайдар повел зеленорукую девицу в клуб. Для него было ясно, что спектакль провалится. А девочка шла как ни в чем не бывало и вертела в руке стебелек.
«Ну ни тени миловидности в лице! – думал режиссер, сердито глядя на девочку, словно во всем была виновата именно она. – Ни души, ни трепета в глазах! Кукла какая-то! Куда ей понять тонкие переживания героини! Ну разве донесет она до зрителя пламенную любовь Галиябану?»
Когда они пришли в клуб, Хайдар, стараясь не смотреть на девочку, резко спросил ее:
– Ну, а ты сама считаешь, что справишься с ролью Галиябану?
Видимо, исполнение главной роли в юбилейном спектакле для «зеленорукой девочки» имело не большее значение, чем прополка пшеницы. Она ответила, даже не задумываясь:
– Что же тут особенного? Ведь играют другие! И как будто ни один из них не меченый...
На дерзости студента Нэфисэ решила ответить тем же. Она нарочно не сказала ему, что уже играла Галиябану.
Хайдару показалось, что из-под длинных ресниц этой дикарки блеснул задорный огонек.
– «Не меченые»! Ты насчет других языком не мели! Как вот сама справишься?..
– Ну, не стану я из-за пустяков голову ломать. Хотите что-нибудь сказать, говорите, не то я пойду. Вон и солнце перевалило к закату.
Смелый язык девочки задел Хайдара, но ему начинали нравиться ее прямота и упрямство. Все же, не меняя сердитого выражения лица, он принялся наставлять будущую Галиябану:
– Смотри же, если провалимся, то только из-за тебя! Будет тебе тогда на орехи!
Он уже давно заметил, что Нэфисэ не очень-то считается с ним. А теперь, когда увидел явную насмешку в ее глазах, решил уколоть невоспитанную девчонку и уже собрался было сказать: «Прежде чем браться за эту роль, поди вымой руки!» – но тут же запнулся и даже рот раскрыл от удивления: «Когда же это она успела?»
«Девчонка» сидела, теребя травинку тонкими смуглыми пальцами, и улыбалась.
Нахмурившись, Хайдар продолжал учить ее уму-разуму:
– Слушай, тебе придется изображать на сцене сильную и чистую любовь. Это тебе не хихиканье с ребятами у ворот по вечерам, а настоящая, сильная любовь! Скажем, как в «Ромео и Джульетте», в «Тахире и Зухрэ». Если ты не сможешь передать такую любовь, вся пьеса полетит к черту! Лучше уж ее и не ставить.
Хайдар взглянул на солнце, которое упорно клонилось к закату, и схватился за голову.
– Как же тебе объяснить, что такое любовь? Хоть бы краешком она тебя коснулась! А так... – Хайдар махнул рукой в отчаянии. – Ведь ты... сколько тебе лет?
Девочка замялась и ответила смущенно:
– Скоро семнадцать.
– Как? Скоро семнадцать? – удивился Хайдар. – Ага! Ну, так это уж не так безнадежно... Может, ты уже знаешь, что такое любовь? Ну, понаслышке или по книгам...
Девочка только нахмурилась в ответ.
– В таком случае, – продолжал Хайдар, – сложи воедино любовь всех девушек Байтирака, прибавь к этому все, что ты узнала о любви из книг, тогда, может быть, у тебя получится что-нибудь путное! Понимаешь теперь, какова любовь Галиябану? Ты любишь Халила...
Будущая Галиябану круто оборвала режиссера:
– Не я, а Галиябану...
– Ну ладно, ты, то есть Галиябану, любит Халила совсем не так, как байтиракские девушки: полюбишь, мол, не удивлюсь, а не полюбишь – не надо. Ты готова сорок раз умереть за Халила! Без Халила тебе...
– Не мне, а Галиябану...
– Не все ли равно?! – с досадой вскрикнул Хайдар.
– Нет, не все равно! – упрямо ответила Нэфисэ. – Галиябану – девушка старой деревни, а я комсомолка!
– Гм, смотри-ка! – пробормотал Хайдар и заговорил уже более приветливо: – Хорошо, пусть будет по-твоему! Галиябану готова броситься в огонь и в воду ради Халила. Понятно?
– Даже больше, чем нужно, – проговорила Нэфисэ, теряя терпение. – Теперь все?
– Как будто все... Неужели сумеешь без репетиции?
– Посмотрим... Только мне надо успеть роль выучить. А кто Халила играет?
– Я!
В глазах «девчонки», кажется, опять сверкнул озорной огонек, но она взяла молча свою роль и ушла, не проронив ни слова.
5Народу на спектакль съехалось чуть ли не со всей округи. Зал был битком набит, и даже на окнах гроздьями висели зрители.
Хайдар, загримированный, смотрел из-за кулис в зрительный зал. Настороженная тишина, стоявшая там, еще больше разволновала его. Публика, казалось, ожидала начала спектакля без особого доверия.
«Только бы эта кукла не погубила! – думал Хайдар. – Надо бы хоть теплым словом подбодрить ее. Да теперь уж поздно. Надо начинать».
Вот он, чтобы голос его «доносился с улицы», запел, стоя спиной к сцене:
Багряный поясок
Не держится на стане.
Она зовет и от меня бежит,
Скрывается! Не вышла на свиданье.
Галиябану, милая моя,
Не вышла на свиданье!..
Легкими шагами «девчонка» подошла к окну, и Хайдар не поверил своим глазам: перед ним стояла полная юной радости настоящая Галиябану. Сжигаемая любовью, она, чуть склонив голову, нежно запела:
Мне на речке показалось,
Будто выхухоль плывет...
Не сердись, что я не вышла!
Друг мой милый, ненаглядный,
Вдруг нас кто-то стережет...
«Что с ней случилось? – думал Хайдар. – Неужели это тот самый зеленорукий подросток?! Откуда в ней столько чувства?»
С неменьшим восхищением смотрели на эту стройную и нежную, точно весенний цветок, девушку и зрители, невольно подчиняясь очарованию ее милого голоска.
Нэфисэ пела, стоя у окна, лицом к зрительному залу, однако украдкой она поглядывала на Хайдара, стоявшего за сценой, и словно дразнила его взглядом: «Не верил мне? Смеялся надо мной? Смотри же, какая я!»
Но у Хайдара все перепуталось в голове. Он был и поражен и обрадован этой неожиданностью.
Вот он с песней «прошел по улице» и приблизился к окошку. Его милая протянула ему навстречу руки, и он мгновенно забыл, что совсем недавно смеялся над этой «милой», забыл, что он сейчас не студент Хайдар, а Халил. Не Галиябану из старой татарской деревни, а вот этой хорошей девушке запел он свою песню:
На горные ступаешь кручи,
Где величаво ходят тучи...
Из будки блеснул глазами суфлер и с ухмылкой прошептал: «Целуются!» И тут тугие руки Нэфисэ обвились вокруг шеи Хайдара. Он ощутил на своем лице ее горячее дыхание и, решив про себя: «Будь что будет!» – потянулся к ее губам. Однако Нэфисэ обдала его таким взглядом, что ему показалось, будто его окатили ледяной водой, и он мгновенно превратился снова в сдержанного, скромного Халила.
Спектакль прошел с большим успехом.
С этого вечера Хайдар проникся восхищением к девушке. Не только юностью и красотой, но и какой-то необычной внутренней силой привлекала она его.
Они часто виделись потом в поле или на комсомольских собраниях. Иногда Хайдар провожал ее домой. Они говорили о многом, даже спорили, но стоило ему свернуть с прямого пути дружбы на таинственную тропинку любви, как Нэфисэ очень ловко выводила его обратно на широкую, открытую дорогу.
Подошла осень. Хайдар уехал в свой институт. А когда вновь приехал на каникулы, он узнал, что Нэфисэ полюбила Зинната.
И во время занятий в институте и позже Хайдар не раз встречал красивых и милых девушек. Некоторые нравились ему, некоторым он нравился, но большая любовь, о которой он мечтал, все еще не согрела его сердца. Он был не из тех людей, которые легко женятся и так же легко, будто сменяют одежду, разводятся; не из тех, кто женится только потому, что пришла пора обзавестись семьей. Хайдар не мог представить себе жизни вдвоем без большого, захватывающего чувства. Долго ли может длиться союз по случайному увлечению? Разве не осыплется цвет такой любви уже через несколько недель? Как после этого жить вместе? Нет, для Хайдара такая жизнь была бы крушением его идеалов.
...А теперь он шел по полю с таким ощущением, словно в его судьбе наступила радостная перемена.
– Да, да! – кивал он головой, как бы в подтверждение своих мыслей.
Он думал о фронтовых друзьях, о колхозниках «Чулпана», о недостроенной семилетке в Байтираке... Но одновременно он прислушивался к своему сердцу. Да, он шел не один, вместе с ним в его сердце была и она. Та самая и вместе с тем другая.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1Приезд Хайдара обрадовал в первую очередь Айсылу: в партийной организации деревни прибавился еще один коммунист. Колхозники, жадно ловившие по радио вести с далеких полей сражений, слушали теперь из уст самого участника этих сражений рассказы о жестоких боях советских воинов с вражескими войсками.
Хайдара, как дорогого гостя, возили из бригады в бригаду. Повесив прямо на копне истыканную красными флажками карту, он начинал живую беседу о событиях на фронте. Хайдар искренно радовался, что может передать жар своего сердца женам, детям, матерям фронтовиков, зажечь в них неистребимую ненависть к врагу. Он был горд тем, что вот он, раненый солдат, и здесь, в тылу, остается опасным для врага.
И все же вскоре его начало беспокоить недовольство собой. Ему казалось, что он не делает настоящей работы, как все вокруг. И вот однажды, ближе к вечеру, устроившись на одной из подвод, он вместе с хлебным обозом отправился в Якты-куль.
Они приехали на шумную площадь возле элеватора. Бригадир транспортной бригады коренастая Тэзкирэ, с трудом пробираясь между заполнившими всю площадь подводами, провела свою телегу к маленькому домику рядом с воротами элеватора. Вслед за ней протиснулся и весь ее обоз.
Тэзкирэ немедленно позвала к себе Ильгизара.
– Ты, джигит, быстренько отвези Хайдара-абы к райкому! – И тут же, повернувшись к подвижной, как юла, девочке, она крикнула: – Гюльнур, беги скорее! Скажи, чтобы немедленно брали пробу! А вы скотину покормите, – велела она остальным.
Хайдар решил не занимать лошади и, опираясь на палочку, стал пробираться меж подвод. Тэзкирэ бросила ему вдогонку:
– Хайдар-абы! Я тебя в следующий заезд прихвачу. Не думай, что яктыкульским девушкам оставлю!
Девушки на подводах весело засмеялись.
Вся площадь – от ворот перед элеватором до самой пристани на Волге – была в непрестанном движении. Одни подвозили хлеб, другие, ссыпав зерно, отъезжали. Тут были русские колхозницы в пестрых сарафанах, чувашки, на юбках которых волнами ходили разноцветные оборки, татарки в белых платках и нарядных фартуках. Одни вязали чулки в ожидании очереди, другие кормили своих коров или лошадей, мальчишки лихо щелкали кнутами. Между маленьким домиком и подводами бегали взад и вперед проворные лаборантки с металлическими совками в руках. Из окошка домика то и дело выкликали колхозы.
– «Интернационал», проезжай на ссыпку!
– «Якты-куль», бери документы!
Хайдар шел, вглядываясь в серьезные, деловитые лица людей, радовался кипучей деятельности этой пестрой толпы. Его внимание привлекла группа женщин, сидевших возле амбара. Пожилой человек в очках что-то рассказывал им. Хайдар замедлил шаги.
– Война без жертв не бывает, – говорил человек. – У одних погибают любимые мужья, у других сыновья пропадают без вести... Самое тяжкое горе – это то, что враг попирает землю нашей родины. Подумайте только – враг подошел к самой Волге! Сталинград в огне, родные! Сейчас каждый день может быть равен году... Хочешь быть хозяином своей страны, хочешь быть свободным, не жалей своих сил! А коли нужно, и жизни не жалей! Я верю: мы свой долг выполним!
Хайдар взглянул в сторону низовья Волги, словно мог увидеть отсюда легендарный город. Объятый пламенем, он стоит перед глазами, живет в сердце каждого советского человека. Сталинград ускоряет движение и этих обозов и вон тех барж, бесконечной цепью тянущихся по воде. Тэзкирэ, Гюльнур, Ильгизар – все работают с яростным упорством, чтобы выстоял, чтобы победил Сталинград.
Вдруг Хайдар увидел Мансурова. Показывая на запрудившие весь берег подводы, секретарь райкома хмуро говорил сопровождавшему его высокому человеку в запыленной рубашке с засученными рукавами:
– Повторяю еще раз: чтобы к ночи здесь очереди не было!
– Туговато у нас, товарищ Мансуров! – тянул тот. – Не хватает весовщиков, не поспевает лаборатория...
– Если б дела шли гладко, мы с тобой не нужны были бы здесь... Ну, ладно, договорились! Я тебе на помощь человека пришлю.
Тут Мансуров увидел Хайдара, и лицо его сразу посветлело:
– А, гвардеец, здравствуй! Благополучно ли вернулся?
– Вернулся, товарищ Мансуров! – Хайдар сунул палку под мышку и протянул руку. – Я очень рад вас видеть. Как раз к вам в райком шел.
– Вот и хорошо! Пойдем вместе!
Но тут к секретарю подбежала запыхавшаяся молодка с рожью в переднике.
– Товарищ Мансуров, – закричала она, – что же это за люди! Влажная, говорят, рожь. Да как же это может быть? Когда молотили, не была влажной, потом целый день еще на солнце сушили.
Пока объяснялись с ней, подошел седоусый капитан с буксира, после него – врач в белом халате с ближайшего медпункта.
Хайдар приглядывался к Мансурову. Война изменила и этого энергичного человека. На выпуклом лбу пролегли морщины, сбежал румянец с лица, и волосы сильно посеребрила седина. Лишь каштановые усы, чуть спускающиеся на углы губ, да ясные голубые глаза остались прежними.
Попрощавшись наконец с обступившими его людьми, Мансуров снова обратился к Хайдару:
– Я в первый же день слышал о твоем приезде. Собирался проведать, да видишь, брат, дела! Хлеб!.. По ноге, значит, ударило тебя, хромаешь? Кости не раздробило? Болит сильно?.. Не очень?.. Вот и хорошо!
Секретарь все расспрашивал, а сам испытующе глядел на Хайдара: «Каким вернулся? Как его вышколила война?»
– Нет, Джаудат-абы, ничего опасного, – ответил Хайдар, смущенный вниманием. – Хоть и хромаю, да на своих ногах, как видите!
– Замечательно! А тут, понимаешь, столько горьких известий приходит...
Мансуров рассказал Хайдару о гибели второго секретаря райкома и еще некоторых активистов района.
– Ты ведь сам знаешь, какие это были люди! – с грустью проговорил он. – Вот хотя бы Газиз... Ведь для партии он был не просто Газиз Акбитов, а талантливый агроном, вдохновенный строитель будущего. Да и только ли Газиз? Сколько потеряли мы комбайнеров, трактористов, а может быть, будущих писателей, музыкантов, философов! Если б не война, у нас в районе заработали бы уже электростанция, четыре кинотеатра, консервный завод; мы заложили бы плодовые сады на берегу Волги... – Он как-то внезапно остановился и глубоко вздохнул, – видно, встали перед ним все те, кого он сам проводил на фронт и кто уже не вернется. – Подумать только, – воскликнул он гневно, – каких бесценных людей погубили проклятые фашисты!..
Тут он вспомнил о раненой ноте Хайдара.
– Подожди-ка! Почему мы тут стоим? Ведь у тебя нога больная. Поедем со мной!
Они уселись в тарантас, и беспокойная вороная, фыркая и прядая ушами, легко понесла их к Якты-кулю.
Выехав на луг, Мансуров ослабил вожжи и повернулся к Хайдару.
– Надолго ли вернулся?
– Отпустили на пять месяцев... Только едва ли так долго усижу. События-то вон как разворачиваются...
– Да, да... Раскаты боев доносятся уже до нас... Окрепнуть-то успеешь все-таки. – Мансуров взглянул на вытянутую ногу Хайдара. – Ты еще не рассказал, как тебя ранили...
Хайдар пошевелил ногой и нахмурился. Вероятно, ему не очень хотелось говорить об этом.
– Кажется, ты и в живых-то случайно остался?
– Что ж, война есть война, Джаудат-абы. На войне удивляет не смерть человека, а то, что жив остался.
– Ну, это не очень верно... Во всяком случае, при неизбежных жертвах мы должны так бить врага, чтобы он понял, что уничтожить советский народ нельзя, что сам он, враг, будет уничтожен... Вот ты... Ведь ты сам вызвал огонь на себя!
– Что ж, я был лишь целью, крошили фашистов.
– Крошили фашистов!.. Но ведь ты мог погибнуть! Этого-то фашисты и не понимают.
– Да иначе я поступить не мог.
После своего приказа стрелять по водокачке, на башне которой находился он сам, Хайдар пережил такие минуты, что рассказать о них кому-нибудь был бы не в силах. Даже воспоминания об этом волновали его.
...Начали падать один за другим снаряды. Фашисты в смятении кинулись врассыпную. Снаряды, разрываясь, вздымали вокруг фонтаны огня и камней. Один, другой... еще один... Хайдар прекрасно понимал, что если не этот, так другой снаряд врежется в башню. Он выполнил свой долг командира и солдата. В тот момент он не думал о смерти. Им тогда владела лишь радость истребления врага, и он исступленно стрелял по мечущимся внизу зеленоватым фигурам.
Но Мансурову Хайдар сдержанно рассказал только о том, как он передал по телефону команду, как вскоре осколком снаряда был убит стоявший рядом с ним сержант, как после двух попаданий рухнула башня и он потерял сознание.
Вглядываясь в сильное, мужественное лицо джигита, Мансуров приметил холодные, как льдинки, искры в его глазах и, хотя Хайдар больше ничего не рассказывал о себе, понял, что пережил лейтенант. «Наверное, такое лицо было у него, когда рядом разрывались снаряды!» – подумал он и, не расспрашивая больше, перевел разговор на другое.
Вороная быстро домчала их до Верхней улицы и, словно боясь, что ее погонят дальше, круто свернула с дороги и остановилась у высоких решетчатых ворот. Мансуров слез с тарантаса и ласково взглянул на удивленного Хайдара.
– Добро пожаловать! Будешь гостем в моем доме. Посидим, поговорим...
– Спасибо... Если не помешаю...
– Разве желанный гость может быть помехой? Давай заходи.
