Текст книги "Честь"
Автор книги: Гумер Баширов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Обойдя все бригады, Тимери отправился домой, решив поднять на ноги всю деревню, хотя ясно и не представлял себе, как он это сделает. Ведь в деревне никого уже не осталось.
Он шагал, устало опустив плечи, заложив по привычке руки за спину.
Было еще раннее утро. Роса не успела испариться и переливалась на траве всеми цветами радуги. Над изжелта-зелеными волнами яровых хлебов стоял легкий запах меда. К нему примешивались ароматы спелого клевера и перестоявшей земляники, притаившейся в некошеной траве.
Тимери снял с головы войлочную шляпу и расстегнул ворот короткого тонкого казакина. С какой-то особенной нежностью разглядывал он окружающий его мир.
Ему были сейчас дороги и купавшийся в дорожной пыли воробышек, и шмель на лиловом цветке клевера, и жаворонок в небе, и все эти звенящие под ветром поля и пригорки. Сердце у Тимери сжалось от грустного волнения. Густые волны пшеницы, вон те дальние луга и блестевшая меж кустарниками речка, где он мальчишкой удил рыбу, сосны, задумчиво взирающие со склона горы на деревню, – весь этот родной мир будил в нем острое чувство любви, и под горло подкатывал комок.
Через леса и поля, облитые оранжевым сияньем, донесся глухой гудок парохода.
Тимери до боли сжал огромный кулак:
– Нет, не отдадим! Не отдадим Волги!..
Войдя в деревню, Тимери направился прямо в правление колхоза. Дверь канцелярии была раскрыта настежь, со стены во всю мочь хрипел репродуктор, а посреди комнаты, видимо пораженная этим гамом, стояла коза.
– Ах ты, безбожница!..
Коза вытаращила на Тимери огненно-желтые глаза, но затем, видимо сообразив, что сейчас по ее спине пойдет гулять линейка, прыгнула на скамью, а оттуда через раскрытое окно на улицу.
Тимери хотел позвонить на станцию. Но из телефонной трубки доносился невообразимый шум. Басовитые мужские, визгливые женские и даже детские голоса кричали одновременно на русском, татарском и чувашском языках; этот разноголосый гам покрывался страшным треском и свистом. Потом из общего шума вырывалось:
– Таугильде! Это Таугильде?.. Сжато двести семь, заскирдовано пятьдесят девять... Нынче отправим красный обоз... Станция! Дайте райком, Мансурова! Его самого, срочно!.. Таугильде! Безобразие, почему не отвечаете?
Тимери уже хотел бросить трубку, когда различил в этом хаосе знакомый голос – ровный и сильный:
– Что же это такое? Ни в жатве нет у тебя толку, ни в вывозе хлеба! Чего ты ждешь? Думаешь, за тебя кто-нибудь другой поработает?
Тимери вздрогнул. Постой, не к нему ли обращается Мансуров?..
Голос вновь повысился:
– Повторяю: сегодня хлеб—это победа! Боец ждет от тебя хлеба! Ты слышал, что творится на Дону? Понимаешь, что сейчас не до пустых разговоров! Речь идет о судьбе всей страны. Ты сегодня отвечаешь за хлеб перед своей совестью, совестью коммуниста! Перед родиной, перед бойцом отвечаешь!..
В комнату ворвался загорелый мальчонка в одних трусах. Увидев Тимери, он спрятал за спину надкусанный огурец и растерянно огляделся по сторонам, словно желая найти причину, которая оправдала бы самовольную его отлучку из канцелярии. Однако, быстро смекнув, что председателю не до него, он, осмелев, подошел к столу:
– Тимери-абзы, может, кого позвать надо?
Тимери поднял голову.
– Иди позови Гюльзэбэр, да живее!
– Она пошла в третью бригаду, сказала, что будет газету выпускать и не вернется до вечера.
– Тогда позови Шамсутдина и Сайфи.
– Так ведь Шамсутдин-абзы на выгоне.
– Все равно зови, подпасок один справится. Потом надо бы найти Айсылу.
– У-у, Айсылу-апа давно вернулась! Она там, в верхнем конце деревни...
– Вернулась? – оживился Тимери. – Тогда беги скорее к ней, скажи – Тимери-абзы ждет...
Рассыльный кивнул головой и, с хрустом откусив чуть не пол-огурца, кинулся вон. Вслед за ним вышел и Тимери. Ему было тесно в помещении, и он стал нетерпеливо шагать перед домом. Услышанные в телефоне слова Мансурова не выходили у него из головы.
– Как же мы не сообразили вчера организовать отправку хлеба? – шептал он. – Скажем, я в срок не вывезу, другие не вывезут... Что же тогда получится?! – сокрушенно качал он головой.
3То, что «Чулпан» в первые же дни уборки выбился из колеи, мучило не одного только Тимери. И Айсылу не находила себе места. Но все эти дни ей пришлось пробыть в соседнем колхозе до тех пор, пока она не наладила там работу. Дождавшись приезда Гюльсум и комбайнера, она, несмотря на ночную пору, заторопилась в Байтирак.
От усталости кружилась голова, глаза слипались. Она шла, еле передвигая ноги, и посматривала то в сторону своей деревни, то на огромные кучи соломы с краю дороги.
«А что, если прилечь до рассвета?» – мелькнуло у нее в голове. Но тут, раздвинув кусты, перед ней появилась Гюльзэбэр.
Айсылу удивленно спросила ее:
– Что это ты, Гюльзэбэр, по ночам одна ходишь?
– А ты?
– Ну, я уж... я, мне приходится. Ко дню ночь пристегиваю – и то не хватает.
– Так ведь я – тоже я, —улыбнулась Гюльзэбэр. – Комсомольский секретарь как-никак! – Лицо ее опять стало серьезным, и она протянула Айсылу сложенный вчетверо листок. – вот принесли недавно, я и пошла к тебе в Алмалы. Как заснешь в такое время?
Записка, торопливо написанная на вырванном из блокнота листочке, наверное возле какой-нибудь скирды б поле, сразу отогнала сон. Секретарь райкома Мансуров писал:
«Айсылу! Что же это, родная, случилось с вами? Или ваш колхоз уже не называется «Чулпаном»? Понимаете ли вы, куда катитесь? Где же ваши обещания? Где твое усердие, Айсылу? Не забываешь ли ты, какое сейчас время? Будь твердой, подними на ноги весь колхоз!»
Айсылу постояла немного, попыталась собраться с мыслями: что же делать?.. Она перебрала в памяти всех – от десятилетних подростков до белобородых стариков. Чуть не по пальцам пересчитала всех лошадей. Нет, все, кто могли работать, были уже на уборке.
Айсылу, задумавшись, складывала записку так долго, что та превратилась в крохотный комок.
– Ну, Гюльзэбэр, – заговорила она наконец, пряча комок в кармашек фуфайки, – отвечать нам с тобой! Хоть трое нас, коммунистов, а соберемся, посоветуемся. Ты сможешь привести бригадиров?
– Сейчас же?
– Да, вот сейчас!
– А куда прийти?
Айсылу огляделась по сторонам и показала на темнеющую поодаль кучку деревьев.
– Вон, на пасеке соберемся. А я вернусь в Алмалы, приведу Гюльсум.
Перед рассветом из-за обильной росы комбайн был вынужден ненадолго остановиться. Гюльсум только что вытянулась на постели, ощущая всем телом блаженство отдыха, как отворилась дверь будки и послышался шепот Айсылу:
– Гюльсум! Ты не спишь?
– Нет еще, Айсылу-апа. Что случилось?
Чтобы не разбудить других, Гюльсум схватила комбинезон и вышла к Айсылу.
Пока они добрались до пасеки, Гюльзэбэр уже привела туда Нэфисэ и Юзлебикэ. Юзлебикэ даже успела соснуть, свернувшись под деревом. Бикмулла, оказывается, пошел ночевать домой к своей старухе. Тимери тоже был в деревне.
Женщины уселись в кружок под огромным дубом. Айсылу, не затягивая, открыла собрание, объяснила, почему созвала их в такой неурочный час, и спросила бригадиров: что они думают делать? Как выйти из этого затруднительного положения?
Первой взяла слово Юзлебикэ. Она пообещала закончить жатву ржи в пять дней. Однако это заявление не удовлетворило Айсылу.
– Голые обещания ничего не стоят. Ты расскажи, как сделаешь это.
Юзлебикэ сорвала травинку и начала мять ее в пальцах.
– Я думала, мы это потом обсудим.
– Потом будет поздно, надо сейчас... Ну, думай, покуда! Нэфисэ, что ты скажешь?
Бригада Нэфисэ намеревалась закончить уборку ржи в три дня.
– Не дожидаясь вопроса «как», отвечу, – пояснила Нэфисэ, – соревнуясь. Правда, мы еще не наладили работу, как в бригаде Наташи... Но мои девушки вчера так разъярились, что все нормы перекрыли. На это я и надеюсь.
Гюльзэбэр давно уже раскрыла тетрадь на коленях, чтобы писать протокол, но было еще темно. В предрассветной мгле даже лица женщин виднелись лишь белыми пятнами.
– Мы очень нуждаемся в помощи МТС, – обратилась Айсылу к Гюльсум. – Не сможете ли вы комбайном сжать нам пятьдесят – шестьдесят га?
– Не договорных?.. Сверх плана?..
– Ну да. Если вы в Алмалы сожнете хлеба не в шесть, а в четыре дня, то два дня сможете поработать у нас. По-моему, директор МТС возражать не будет.
Гюльсум ответила не сразу. Они и сейчас работают от зари до зари. Вот если вести трактор на предельной скорости да сократить время на смазку и на заправку и не отдыхать днем...
– Мы поговорим с комбайнером, может, и придумаем что-нибудь.
– Ладно, мы верим тебе, Гюльсум. Выкрой дня два...
Сказала свое слово Гюльзэбэр – агитатор бригады Бикмуллы. Додумала наконец и Юзлебикэ:
– Я надеюсь на своих девушек, авось не опозорят.
– Опять слова! О соцсоревновании что скажешь?
– Соревнование... Да мы и так соревнуемся с Бикмуллой-абзы. Придется, значит, организовать это самое... и в бригаде, между девушками.
Айсылу кинула взгляд на светлеющий восток. Нужно было заканчивать собрание. Сама она взялась переговорить с МТС о дополнительной помощи, обещала привлечь стариков и старух да младших школьников.
– Но все дело в нас самих, – сказала она, заключая собрание. – В умении разжечь соревнование, возглавить его. А для этого надо найти ключ к сердцу колхозника. Я это прежде всего говорю тебе, Юзлебикэ! Колхозный бригадир – не десятник, который только поручает людям работу! Он одновременно – и организатор, и учитель, и воспитатель! Да, да! Ты не жди никого, сама возглавь, сама организуй! Поработай хорошенько и через четыре дня расскажешь на правлении, как ты окончила уборку ржи в четыре дня.
Юзлебикэ оставила в покое стебелек и удивленно уставилась на Айсылу.
– Насчет четырех дней я ничего не говорила... не думала...
– Не думала, так подумай! В этом тебя и твои девушки поддержат.
Так закончилось это совещание. Наступало утро.
4Хозяйки только еще гнали скотину со двора, а Айсылу уже деловито ходила по Байтираку. Вишневое платье, розовый батистовый платок, повязанный на затылке вроспуск, то и дело мелькали в переулочках, во дворах, у чьих-то крылечек. То тут, то там открывались ворота, и старик или старуха, вышедшие проводить ее, с доброй улыбкой смотрели, как уверенно шагает по улице эта маленькая неугомонная женщина.
Вот она подошла к избе Айтугана. Старик не слышал скрипа калитки. В черном камзоле и в калошах на босу ногу он быстро семенил дрожащими ногами и, помахивая длинной метлой, кричал:
– Кыш-шу, проклятый! Кыш-шу!
По двору с отчаянным квохтаньем металась рябая клушка, стараясь собрать под крылья разбежавшихся цыплят. А над ними повис, распластав крылья, огромный коршун. На крик деда из избы выбралась маленькая сгорбленная Джамилэ. При виде Айсылу она вся заулыбалась, и ее морщинистое личико неожиданно осветилось рядом ровных белых зубов.
– А, заходи, Айсылу, заходи! – вскрикнула она и, глядя в сторону старика, добавила: – Просила за цыплятами последить, пока занята в доме... Пойдем, доченька, в избу!
– Нет, бабушка Джамилэ, некогда мне. Я так... мимоходом зашла, – ответила Айсылу и потянулась к стоявшей в сенях кадке с водой. – Чаю не успела выпить, во рту пересохло.
– Ах, бедняжка, и почаевничать-то тебе некогда. Погоди, не пей! У меня тут катык прямо с погреба, айрану[28]28
Айран – кислое молоко, разбавленное холодной водой. Утоляет жажду.
[Закрыть] намешаю тебе... – И, по-старушечьи растопырив локти, она заторопилась в избу.
Блеклые глаза Джамилэ, ее сухие прозрачные руки заставили Айсылу с сомнением покачать головой: «Ну как тут звать ее на работу?»
Подошел дед Айтуган. Он поздоровался степенно и, опершись о метлу темными жилистыми руками, опустился рядом с Айсылу на чисто вымытую ступеньку.
– Ну, дочка, какие там новости? – кивнул он головой на запад. – Наши-то пошли в наступление? Нет, говоришь? Чего это они тянут! А мой старший писал: «Собираемся двинуться...» А те... фашисты – все лезут? Выходит, правда, что к Волге идут? Ну, большие тогда заварились дела! Гм! Не годится это, не годится!
Старик насупился и сердито стукнул метлой.
– Одни против шести государств стоим, дедушка Айтуган, конечно, тяжело...
– Что и говорить, не легко, если на одного человека набросятся шестеро матерых волков!.. Только нам, дочка, и тяжелое надо перебороть!
Он задумчиво смотрел на густую листву деревьев в саду и, словно отвечая собственным мыслям, кивал время от времени головой. Потом он неожиданно спросил Айсылу:
– А что в Москве говорят? Обнадеживают?
– Говорят, что мы сейчас стали сильней, чем в начале войны. Если, мол, станем всем миром против врага, обязательно победим! Только надо, чтобы и колхозы работали хорошо, больше хлеба давали.
Айтуган сразу оживился. На изборожденном частыми морщинами лице заиграла улыбка.
– Так-так! Выдюжим, значит. Оно так и должно быть! Ведь это – сама-а Россия! Кто ж побьет Гитлера, как не мы!
Айсылу с уважением посмотрела на старика, собираясь ему что-то сказать, но в это время Джамилэ вынесла айран и уселась рядом на крылечке.
Пока Айсылу потягивала студеный айран, старики ласково смотрели на ее маленькое загорелое лицо, на крепкие руки. Айсылу чувствовала себя с ними очень легко, словно сидела она возле отца и матери. Айсылу рассказывала старикам о далеких сражениях, о труде советских людей в тылу. Она уже и не думала о том, чтобы звать их на помощь колхозу, – что могли сделать в поле восьмидесятилетний старик и немощная старуха? Ей хотелось лишь успокоить их, развеять немного их печали, вселить надежду в их старые сердца.
Однако Айсылу и сама не заметила, как от дел фронтовых перешла к тому, что так сильно тревожило всех колхозников.
– Уборка очень туго идет у нас, дедушка Айтуган. Не умеем мы работать, как от нас фронт требует. Ячмень, того гляди, колос сбросит, горох поспел, да и хлеб надо вывозить, а людей не хватает, рабочих рук нету...
– Вот как? Гм, да... Не хватает, говоришь?.. А как аланбашцы? Они впереди нас или отстают?
– Они нас позади оставили.
– Неужто обогнали? Гляди-ка! А ведь прежде наш «Чулпан» никогда маху не давал!..
Метла еще разок гневно стукнула о крыльцо. Дед вскочил и, отойдя к ограде, постоял возле нее, задумавшись и пошевеливая плечами, словно пробуя свои силы. Потом он круто повернулся к крыльцу.
– Нет, дочка, нынче так нельзя! Не такой это год. Не гоже от Аланбаша отставать! Что это такое?..
Айтуган глянул, что-то соображая, на свою старуху, затем, прислонив метлу к ограде, скрылся в клети. Ушла куда-то и Джамилэ. Вскоре старуха вернулась в вышитых нарукавниках. В руке у нее, будто молодой месяц, сверкнул старинный серп, макарьевский[29]29
Макарьевский серп – то есть купленный на Макарьевской ярмарке в Нижнем Новгороде.
[Закрыть], как его когда-то называли. Бабушка потрогала пальцем зубья серпа и, должно быть вспомнив свои молодые годы, задумчиво сказала:
– Ничего, еще острые... Коли так суждено, выйду и я, дочка. Отмеришь мне делянку за гумном, я и буду потихонечку стричь, – улыбнулась она, заморгав белесыми глазами. – Буду себе жать да приговаривать: это за моего Хасбиуллу, а это за средненького Гарифуллу, а вот это – за меньшенького Валиуллу... Пускай вот так головы фашистов валятся под руками моих сыновей. По капельке и море полнится, – говорили деды. Хоть пятьдесят снопов сожну – и то подмога будет!
Из клети вышел дед Айтуган.
– Ты, мать, своих цыплят девай куда хочешь. Не о них теперь забота... Ну, дочка, – обернулся он к Айсылу, – скирдовать меня поставишь или какую другую работу дашь?
Дед был обут в новенькие лапти, глаза его задорно щурились. Видно, окрылила его мысль о труде. Даже спина его вроде распрямилась.
Айсылу ласково провела рукой по плечу Айтугана:
– Что мне вам сказать, дедушка! Вам бы сидеть в избе, в почетном углу. Да ведь время такое...
– В почетном углу, дочка, посидим, когда фашистов побьем, когда сыновья вернутся...
Они все вместе вышли на улицу. К правлению колхоза из разных концов небольшими группами сходились старики и старухи.
«Нет, товарищ Мансуров, напрасно сомневаешься, – подумала Айсылу, увидев их. – «Чулпан» был и останется «Чулпаном»!
5Подняв на ноги всю транспортную бригаду и конюхов, Тимери пошел было в правление колхоза, да заметил Бикбулата, который возился с кольями за своим огородом, и повернул к нему.
Бикбулат явно расширял приусадебный участок. Отхватив изрядный кусок колхозной земли, он, покряхтывая, вбивал колья большой деревянной кувалдой. Не прекращая стучать, старик повел краешком глаза на председателя, поднимавшегося по переулку.
«В самую страду занялся личным делом, да еще каким делом! Видно, думает: председатель не станет перечить своему свату».
Едва сдерживая негодование, Тимери подошел к Бикбулату:
– Здоров ли, сват?
– Ничего пока, – буркнул тот, стукнув по колу.
Тимери, чтобы немного успокоиться, медленно прошелся вдоль изгороди.
– Послушай, сват, – сдержанно сказал он наконец, – смотрю я на тебя и дивлюсь. Как же это получается? Без спроса, без разрешения... Да еще вдобавок в такую горячую пору?..
Маленькие, притаившиеся под нависшими бровями глаза злобно укололи Тимери, презрительно шевельнулись усы.
– Вот еще! Чего спрашивать-то? Испокон веков моя земля, дедов и прадедов моих!
– Бикбулат-абзы, ты ведь не ребенок. Сам знаешь, земля эта уже двенадцать лет принадлежит колхозу. Мы здесь осенью, бог даст, озимую пшеницу посеем.
Бикбулат с сердцем стукнул еще раз по колу. Клочкастые брови его задрожали. Однако он понял, что дело может обернуться плохо для него, и не давал воли своей ярости.
– И чего зря шум подымать?.. – проворчал он. – Ржицы хочу немного посеять. Лошади у колхоза не попрошу, лопатой...
– Да ведь ты достаточно хлеба от колхоза получаешь! У тебя много трудодней!..
– А ежели еще и свой будет, думаешь, пузо лопнет? Или боишься, что разбогатею, кулаком стану?
Упрямство свата вывело Тимери из терпения. Но он все еще старался говорить спокойно.
– Закон нарушаешь, сват, к старому тянешь. Добром тебе говорю. А ежели не хочешь слушать – не обижайся, буду разговаривать с тобой не как сват, а как председатель.
После гибели зятя Бикбулат только и искал повода, чтобы взять Нэфисэ обратно к себе в дом.
– Да, были когда-то сватьями... – ехидно усмехнулся он и нарочно, чтобы показать пренебрежение к Тимери, еще усерднее стал бить кувалдой.
У Тимери было огромное желание вырвать эту кувалду и стукнуть старика. Но надо было стерпеть ради Нэфисэ, хоть и больно было слышать такие разговоры. Понимая, что сейчас необдуманное слово может стать последним между ними, Тимери проговорил глухо, но спокойно:
– Подумай еще раз, сват, не пришлось бы тебе раскаиваться. Весь народ работает для фронта, а ты на прежнюю тропку хочешь свернуть, заразить колхоз старинкой? И откуда в тебе столько корысти? Ведь и Сарьян отвернулся от тебя из-за этого, а теперь дочь позоришь... Вырви колья, пока добром говорят!
Бикбулат сжал кулаки и застонал, словно ощутил нестерпимую боль.
– И-их, эти Акбиты! Уведу! Ни одного дня ждать не стану... Уведу дочку!..
– Неизвестно еще, что дочка скажет... Хоть она и твоя, да теперь по старинке не впряжешь ее в оглобли.
– А-а-а! – Бикбулат весь съежился и кинулся к Тимери. – Разбогатеть вздумал на моей дочери! Триста пятьдесят трудодней по нраву пришлись? Не будет этого!
Перед носом Тимери мелькнул крепкий загорелый кулак, и Тимери невольно приготовился к отпору. Ему ничего не стоило одним ударом свалить расходившегося тщедушного старикашку. Однако перекошенное от злобы лицо, горящие ненавистью жадные глаза отрезвили Тимери. Его поразило, как сумел этот человек, проживший в колхозе целых двенадцать лет, сохранить в себе столько злобы и жадности собственника?! Ему захотелось уйти скорее, оставить его.
Но тут послышался оживленный говор, и он обернулся. Прямо к ним направлялась пестрая толпа стариков и старух с косами и серпами. Впереди, рядом с Айсылу, торжественно вышагивал дед Айтуган. На нем был черный татарский казакин, а на голове – бархатная тюбетейка.
Тимери радостно бросился к ним навстречу:
– Ха, Айтуган-абзы, Джамилэ-апа. Мэрфуга-апа!.. Значит, и вы тронулись? Ай, спасибо! Твоя небось затея, Айсылу? Ничего не скажешь, молодчина!
Айсылу кинула взгляд на стоявшего в стороне хмурого Бикбулата и заговорила спокойно:
– Мы тебя ищем. Принимай старых гвардейцев колхоза: шесть дедов, пять бабушек!
Тимери засмеялся, позабыв сразу и усталость, и бессонные ночи, и ссору с Бикбулатом.
– Шесть дедов и пять бабушек! Да ты все печи в Байтираке очистила!
Принаряженные старухи с нарукавничками, как у настоящих жниц, старики, подпоясанные широкими кушаками, в белых войлочных шляпах, заговорили все разом.
– Ты, Тимергали, нас этак не сбрасывай со счетов!
– Вспомнили бы о нас раньше, так мы с первого же дня вышли бы в поле...
– Хлеба-то нужно убрать!..
– Добро пожаловать, родные! Работа всем найдется. Вон пшеница поспевает... Надо молотить... Косить горох. Никак не управимся.
Айтуган осторожно снял с плеча косу, поправил на голове тюбетейку. Он, видно, истомился, сидя дома, и ему захотелось вволю поговорить:
– Вот и Айсылу рассказывала, что народу не хватает... А я уже лет пять на печи лежу. Мальцы не пускали. Говорили – ты, отец, на своем веку немало потрудился, не тревожь свои старые кости. А теперь шайтан с ней, со старостью! Вон какие времена-то! – он оперся о косу и махнул головой в сторону Волги. – Фашисты-то шевелятся! Хвастают, до Сталинграда дойдут, до Волги...
Старики зашумели:
– Ну, этому не бывать! Еще в девятнадцатом году Царицын отстояли!
– Да разве мыслимо пустить врага до Идели?
– Верно, ровесники! – крикнул Айтуган. – Волга – она в нашем сердце! И нету в мире такой силы, чтобы наше сердце взять!.. Давай, Тимергали, показывай, с чего начинать. На фронте у меня три сына – три льва сражаются. И мы постоим тут... Пошли, ровесники! Тронулись!
Тут Тимери вспомнил о Бикбулате и оглянулся. Старик, сгорбившись, медленно шагал к избе.
В это время в переулок, подняв столб пыли, въехала телега и остановилась у изгороди. С телеги соскочила Нэфисэ, и бросив вожжи, строго и удивленно смотрела на отца.
Бикбулат остановился, тяжело двигая губами, переступал с ноги на ногу, но не мог никуда двинуться, словно суровые взгляды собравшихся пригвоздили его к месту.
Айсылу потянула Тимери за рукав:
– Пошли. Нэфисэ сама с ним поговорит...
– Да, похоже, что и без нас здесь обойдется...
Спустя некоторое время, идя вместе с Айсылу к крытому току, Тимери взглянул на усадьбу свата и усмехнулся. Бикбулат выдернул все колья.
– Разобрал-таки изгородь! – проговорил он. Но на душе у него был тяжелый осадок. – Вот ведь как: «свой хлеб»! А колхозный хлеб, чей он?..
Хотя Айсылу и была намного моложе, Тимери привык прислушиваться к ее мнению и советам. Айсылу же исподволь, незаметно помогала ему разбираться и в малых и в больших делах.
– Все это – пережитки старого, – раздумчиво сказала Айсылу. – Ты ведь и сам, Тимергали-абзы, хорошо знаешь. Жизнь была прежде такая: манила крестьянина богатством. Он гонялся за ним, гнул спину, да так голым и босым оставался до самого гроба. У иных и сейчас это не выветрилось из головы...
– Верно, Айсылу-сестрица! – закивал Тимери. – В такие вот времена и прорывается... будто скрытый недуг, как у Бикбулата.
– Да. Если война поднимает девяносто девять колхозников на подвиг, то сотого, может случиться, начнет точить червь сомнения. «Как бы чего не вышло?» – думает он. Ему и прошлогодний хлеб, оставшийся в поле, вспомнится. Вот тут старое и зашевелит кривыми пальцами.
– А если мы девяносто девятью руками по этим пальцам ударим?
– Не выдержит! – улыбнулась Айсылу.
– То-то и оно!
Некоторое время они шли молча.
– А знаешь, Тимергали-абзы, – прервал молчание взволнованный голос Айсылу, – меняется ведь народ, на глазах меняется.
– Меняется, говоришь? В какую же сторону? В хорошую, наверное?
– В хорошую! Ты посмотри, как сегодня большинство работает. Не только потому, что им самим хлеб нужен, не потому, что бригадир велит, – а работают они от души для своего колхоза, для народа!
– Да, да! – подтвердил Тимери. – Много у нас таких есть. Перво-наперво так работают у нас коммунисты, за ними идут передовики наши, вроде моей снохи...
– Это – наша опора. А там остаются еще и средние. Они выполняют задания, бывает, и по две нормы вырабатывают. Но стараются они, как мне кажется, прежде всего ради трудодней... Иногда ради славы...
Тимери раскатисто засмеялся:
– Ну, прямо в точку попала! Это уж такие, как Хаерниса... Сами-то они ничего себе, да вот огня настоящего в них нету.
– Нельзя сказать, что у нас нет и тех, кто печется только о себе. Они при случае не стыдятся и колхозное добро присвоить.
– Да, – вздохнул председатель. – Ты еще прибавь к ним лодырей... Да... Всех их нужно уметь распознать...
– Вот и я думаю, Тимергали-абзы. Мы должны стараться поднять колхозников. Если Хаерниса до сих пор не тянется за Нэфисэ, в этом и мы с тобой виноваты. Может, кое-кого мы и не замечаем...
Тимери шел быстрым, размашистым шагом, заложив за спину одну руку, а другой, чтобы спастись от жары, нетерпеливо сдвигал шляпу то низко на лоб, то обратно – на затылок. Увлекшись своими мыслями, он иногда уходил вперед, а потом поджидал Айсылу.
– Подумаем, сестрица Айсылу, подумаем. Верно, пусть растут люди!.. Знаешь, о чем я думал? Придется нам днями жать, а ночами молотить, – сказал он вдруг. – А хлеб отправлять четыре раза в день. Как ты думаешь?..
– Так и будем делать, Тимергали-абзы. А первый хлеб отправим красным обозом, как до войны бывало.
