Текст книги "Честь"
Автор книги: Гумер Баширов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)
Впереди засветились огоньки, и вскоре из темноты вынырнул казавшийся странно высоким, дотянувшимся до самых туч навес крытого тока. Послышалось шуршанье соломы, возбужденные голоса людей.
– Кто там сноп под самые ноги кинул? Уберите сейчас же! – крикнула, кажется, Юзлебикэ.
– Гей-гей-гей! Дайте дорогу! Сторонись!
– Не волочи сноп по земле! – шумел кто-то. – Подними на плечо!
Нэфисэ поспешила на левую сторону тока, где стояли копны с их участка. Здесь ли девушки из ее бригады? Успели ли перетаскать снопы до дождя? Копен на месте не оказалось.
– Зэйнэпбану! Карлыгач! – позвала она тревожно.
Шум на току стих. Кто-то шутливо сказал:
– Дети, вас мамка кличет! Бегите скорей!
Из глубины тока выбежало несколько девушек. Впереди мчалась Сумбюль.
– Мы так ждали тебя, так ждали! – крикнула она, намереваясь повиснуть на шее у Нэфисэ-апа, но, увидев, что руки ее заняты, остановилась.
– Успели убрать? Давно? – спросила Нэфисэ, и голос ее прозвучал непривычно сурово.
– Давно уже! Взялись, как только тучи начали сгущаться.
– Не замочило, значит? Хорошо, покажите...
Зэйнэпбану и Карлыгач провели ее к копнам, сложенным внутри тока. Нэфисэ провела рукой по крайним, пальцы ее стали влажными: со стороны поля снопы забило дождем.
– Надо будет разобрать их и просушить.
– Ладно, просушим... вот солнце взойдет... – не сразу ответила Зэйнэпбану.
Нэфисэ бросила свои вещи под копну и начала утирать мокрые щеки. Девушки стояли вокруг нее молча, не решаясь заговорить. Зачем она принесла сюда пальто? Что это за узелок?
Нэфисэ видела тревогу на лицах подруг. Ей хотелось быть ласковее с ними, но пересилить горечь было нелегко.
– Все ли здесь?
– Здесь, – раздалось со всех сторон. – Только нет Апипэ... Мэулихэ-апа задержалась.
Опять Апипэ!.. Но стоило ли кипятиться из-за этой женщины?!
Нэфисэ прислушалась к гулу приближающегося трактора.
– Вы ведь слышали, что наша пшеница вытянула только восемьдесят два пуда с гектара. Верите ли вы этому?
– Нет, не верим! – закричали все в один голос. – Это ложь!
– Тогда будем сами молотить.
– Чем? Неужели думаешь, что этот сухорукий даст нам машину?
– А мы и не будем ему кланяться. – Нэфисэ показала рукой на светящиеся в темноте фары. – Вон, молотилка сама к нам спешит! Давайте будем готовиться!
Все мгновенно принялись за работу: кто сгребал солому, кто собирал вилы, лопаты.
Гюльсум встретили с большой радостью.
– Все в порядке, девушки, молотим! – заявила она, слезая с трактора. – Директор разрешил задержаться у вас на полдня. А ну, пошевеливайтесь! Быстрее! Быстрее!
Вместе со своей помощницей, такой же, как и она, крепкой девушкой, Гюльсум приладила приводной ремень, и скоро ток засветился бледно-голубым светом.
Удивленный шумом и ярким освещением, откуда-то выполз Сайфи. В петле его старого пиджака висела шахтерская лампочка.
– Гюльсум-сестричка, – закружился он сразу вокруг трактора, – ты, видно, по ошибке остановилась здесь. Тебе ведь рожь надо молотить, а она – вон на том конце гумна...
Гюльсум даже не обернулась:
– Ничего, пока пшеницу обмолотим. Ведь ее все равно молотить.
Сайфи, видно, стал догадываться.
– Что это значит? – обрушился он на Нэфисэ. – Интересно, кто здесь хозяин? Я или ты?
Нэфисэ словно и не слышала его:
– Давайте скорее! Разбирайте копны! Мокрые снопы откладывайте в сторону. – Потом она повернулась к Сайфи, который зудел, как назойливая муха. – Не мешай нам, Сайфи-абы! Если уж на то пошло, то сейчас я здесь хозяйка. Я отвечаю за эту пшеницу со дня сева до засыпки в амбар. Сколько твердила тебе: молоти отдельно, взвешивай отдельно, береги до зернышка, не теряй! А ты что сделал?..
– Интересно! У нее пшеницы не хватает, а я виноват... Ишь, привязалась!.. Что же я с твоей пшеницей сделал?
– А вот сейчас узнаем, что ты сделал!
Сайфи сразу присмирел и, спотыкаясь, подошел к Нэфисэ.
– Вот, ей-богу, сестрица, зря болтаешь! Обещаю тебе: подоспеет моя бригада, отдельно будем молотить, сам за всем прослежу!
– Ладно, хватит, – оборвала его Нэфисэ. – Как отоспится твоя бригада, на той вон машине будете молотить. А мы – фронтовая бригада, нам некогда нежиться в постели до восхода солнца.
Из-за молотилки, засучив рукава, вышла Зэйнэпбану.
– Нэфисэ, – сказала она озабоченно, – у нас одного человека не хватает. Как быть?
Нэфисэ задумалась, потом повернулась и крикнула куда-то:
– Шамсутдин-абы!
– Я! – донесся голос из темноты.
Разгребая большими валенками солому и пряча руки в длинные рукава дубленой шубы, из-за копен вышел Шамсутдин. Он, видно, вздремнул в ожидании бригады Сайфи; к его усам и мохнатой ушанке пристала мякина, глаза щурились от яркого света.
– Шамсутдин-абы, поработаешь с нами?
Шамсутдин потоптался на месте, поглядывая то на Сайфи, то на Нэфисэ.
– Я что? Я готов! Раз Нэфисэ сказала – сделаю! Сниму шубу и примусь...
– Ну-ну! Погоди-ка! – вмешался Сайфи. – Ведь Шамсутдин – веяльщик в моей бригаде.
– Когда твоя бригада проснется, тогда видно будет!
Девушки расхохотались. Нэфисэ засучила рукава и подошла к молотилке.
– Ну, начали! Сумбюль, умница моя, ты вместе с Юлдуз становись справа от меня. Будете подавать снопы. Карлыгач! Ты с подружкой – за машину! Зэйнэпбану, тебе, наверно, придется стать со мной у барабана.
Зэйнэпбану только рукой махнула:
– Куда хочешь ставь, охать не буду! Лишь бы с пшеницей все было ладно.
Сайфи, ворча, скрылся в темноте. Шамсутдин встопорщил длинные усы и важно прошагал мимо девушек к машине. С другого конца тока на помощь Нэфисэ шло несколько женщин и мальчиков.
Нэфисэ только было собралась подняться на мостик молотилки, как со стороны деревни послышался конский топот. Кто бы это мог быть? Не с худой ли вестью? Стук копыт все приближался. Вот всадник остановился за копнами и спрыгнул с коня. Было слышно, как конь позвякивал уздечкой. Под навес вбежал Ильгизар.
– Джинги, ты здесь! – бросился он к Нэфисэ.
– Где же мне быть?.. – как-то нехотя ответила Нэфисэ.
– А я тебя везде ищу! – Ильгизар задыхался от волнения, он говорил торопливо, и речь его была бессвязной. – Мама все плачет... Пусть не обижается, говорит, пусть вернется... Папа, наверное, уже дома, и он будет сердиться. Пойдем домой, джинги! Без тебя дома так скучно! Маму тоже жалко. Все плачет и плачет... Пойдем, джинги!
Увидев, что Нэфисэ опустила голову и молчит, Ильгизар смутился. Он понял, что произошло нечто гораздо более серьезное, чем ему казалось. И подруги Нэфисэ стояли безмолвно, глядя себе под ноги.
Мальчик тихо коснулся плеча Нэфисэ:
– Может, тебя обидели, джинги? Или сказали что нехорошее? Кто? Назови только... Я его...
Вокруг слышалось только шуршанье соломы да глубокие вздохи: «Вот оно как обернулись дела! Почему же ушла Нэфисэ от свекрови?»
Ильгизар заговорил снова:
– Или ты разлюбила нас, джинги? Может, не смогла привыкнуть к нашему дому? Ведь ты мне дороже родной сестры. Ты мне как Газиз-абы... А мама плачет и плачет... Кто же, кроме тебя, утешит ее? Пойдем домой, джинги! Пойдем!
Нэфисэ за день устала и от горя и от обид. У нее кружилась голова.
– Не могу, братец, – покачала она головой. – Не могу вернуться!
Ильгизар, вскрикнув, выбежал, и почти в то же мгновение раздался глухой стук копыт.
Все тихо стояли на своих местах.
– Ну, что вы?.. Пора начинать! – раздался суровый голос Нэфисэ.
6Это была их последняя надежда, последнее упование. Нэфисэ, волнуясь, положила перед барабаном развязанный сноп и, словно желая подбодрить всех, ласково сказала:
– Начали, голубки! Гюльсум, заводи машину!
– В добрый час! – промолвил кто-то.
Мотор трактора чихнул раза два и ровно застучал. Басовито загудела машина, быстро завертелся барабан, сверкая стальными зубьями. Нэфисэ, потрясывая первый сноп, подала его в барабан. За лето она так полюбила свою пшеницу, что даже почувствовала какую-то жалость, когда острые зубья начали беспощадно кромсать колосья.
На току сразу все задвигалось. Снопы переходили через проворные руки Сумбюль к Нэфисэ и исчезали в гудящей пасти барабана. Нескончаемым потоком шла из машины солома. Быстрые грабли Карлыгач и ее помощниц отгребали солому в сторону, а мальчики, ловко зацепив волоком огромные вороха, покрикивая на коней, отвозили ее к скирдам. Над машиной кружилось густое облако пыли.
В самый разгар работы Нэфисэ вдруг почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки. Она обернулась: позади нее стояла Мэулихэ.
– Ох, Нэфисэ, – прокричала она ей в ухо. – Слава богу, ты здесь. Чего только не приходило мне в голову! – Старуха махнула рукой и хотела отойти, но тут же добавила: – А Хадичэ очень мучается...
Нэфисэ ничего не ответила.
– Понапрасну, говорит, обидела, теперь она вовек мне не простит. А еще, говорит, как бы от расстройства своей пшеницы не забросила... Всему колхозу повредит... А я ей говорю: в уме ты? Почему она так поступит?
Нэфисэ молча вскинула голову и неожиданно увидела стоявшего совсем недалеко Хайдара. Его добрый участливый взгляд смутил ее.
«Что же это я? – спросила она себя, прислушиваясь к учащенному биению сердца. – Нет, это невозможно... Это от одиночества... Пройдет... Не может не пройти... Разве он не найдет равную себе?»
Когда она снова взглянула на то же место, Хайдара уже там не было; он подметал в сторонке ток, видимо готовя место для провеянного зерна.
Вскоре по самому краю неба скользнул светлый луч. С Волги потянуло свежим утренним ветерком. Казалось, то не дуновение ветра, а первый вздох пробудившейся земли.
Мимо молотилки, поглядывая по сторонам бегающими глазками, прошел Сайфи. Нэфисэ вспомнила его слова, и у нее сердце сжалось: «А если он окажется прав? Если она ошиблась в расчетах?»
Тысячи сомнений вкрались в душу Нэфисэ. Не выбирали ли для пробного обмолота самую урожайную пшеницу? Тогда почему совпали результаты трех обмолотов? Но, с другой стороны, ведь Сайфи сам взвешивал, и весовщик подтвердил его счет. Ну, а если они обманули, куда бы делась пшеница? Разве смогли бы они запрятать столько зерна?
Нэфисэ глубоко вздохнула: «Нет! Должно быть по-моему!» – упрямо подумала она.
Она прислушалась к шуму, с каким падала пшеница за молотилкой, она ощущала вес снопа, видела, как тяжело ударялись в лоток барабана налитые колосья. «Нет! Вот она какая тяжелая наша пшеница!»
Солнце уже коснулось лучами синеющих вдали приволжских лесов. Золотым светом зажглась одна сторона скирды, высившейся у тока.
Нэфисэ бросила нетерпеливый взгляд в ту сторону, где должно было лежать намолоченное зерно, но, ничего не разглядев, послала Сумбюль к весам.
– Поди, моя умница, узнай, сколько намолотили, – крикнула она девочке.
Сумбюль помчалась вприпрыжку и вскоре же появилась из-за молотилки.
– Двести шестьдесят!
– Не ошиблись ли?..
– Нет, Хайдар-абы сам сказал. Он все записывает.
На один миг вдали мелькнуло улыбающееся лицо Хайдара. Он, подняв руку, показал ей что-то на пальцах и начал засыпать вторую кучу зерна.
«Уже сейчас приближается к девяноста пудам с гектара», – посчитала Нэфисэ. Она кинула взгляд направо и едва не закричала от радости: из девяти огромных копен четыре еще были нетронуты.
Нэфисэ начало казаться, что молотилка работает слишком медленно.
– Гюля-ай, давай быстрее! – крикнула она весело Гюльсум, стоявшей у трактора и вытиравшей пот с лица.
Гюльсум кивнула головой и подкрутила что-то в тракторе. Машина завертелась быстрее. Теперь она уже не гудела, а яростно выла. Блестящие зубцы барабана в бешеном вращении захватывали снопы и с ненасытностью хищника вгрызались в колосья. Снопы, как птицы, летали в руках девушек. Глаз не мог уследить за движением грабель Карлыгач. Мальчики, возившие солому, неслись вскачь, перегоняя собственные тени.
Карлыгач со смехом сбросила с себя фуфайку. Вслед за ней посбрасывали телогрейки, шали, варежки и другие девушки. Пыль над током стала еще гуще.
Сквозь большие очки, закрывавшие почти все лицо, Нэфисэ видела, как один за другим, словно курицы с насеста, слетали с копен снопы, золотым потоком лилась пшеница, мелькали зубья грабель и вил. Она забыла, что не смыкала глаз более суток. Ей казалось, что силы в ней все прибывают и прибывают. Чувство власти над этим воющим зубастым зверем, чувство жаркого ритма труда, в котором, словно подчиняясь необычной музыке, двигалось ее собственное тело, доставляло ей огромное наслаждение.
7Хайдар совершенно забыл о боли в ноге, о том, что врач запретил ему выходить из дому. Ворот его гимнастерки был расстегнут, в кудрявых волосах застряла мякина, на потном лице, черном от пыли, сверкали только зубы и белки глаз. Он почти бегом переносил провеянное зерно на весы. Хайдар ощущал себя в каком-то волшебном круговороте, где все радостно и прекрасно, даже облако пыли, вздымавшееся вокруг Нэфисэ.
– Какая ловкая! Какая умелая! – шептал он, глядя, как Нэфисэ, чуть наклонившись вперед, плавно, будто играя на каком-то большом инструменте, подает в барабан снопы. И ему хотелось немедленно подбежать к Нэфисэ и расцеловать ее в пыльные щеки.
Это была безудержная, страстная работа. Девушки работали, будто играючи, будто они и не были изнурены тяжелым трудом, бессонными ночами.
Многие из них были молоды, наверное, никогда не любили. Но юная, стыдливая любовь, казалось, витает над ними, слышна в их скромной девичьей песне. Увы, любовь не ждет их ни за кружевной занавеской, ни за светлым пологом невесты! Их любовь еще ходит по далеким и опасным дорогам войны. Но она вернется к ним, обязательно вернется, как после темной ночи пришла вот эта нежная утренняя заря.
И Хайдару очень захотелось сказать своим друзьям-комсомолкам ласковое, хорошее слово.
– Замечательно работаете, девушки! Замечательно! – крикнул он, сверкнув издали белыми зубами.
Вес обмолоченной пшеницы уже давно перевалил за ту цифру, которую назвал Сайфи. Когда начала расти третья куча зерна, Хайдар подошел к столбу, на котором висел длинный лист бумаги, быстро подсчитал цифры и кинулся к молотилке.
– Поздравляю! Триста восемьдесят! – крикнул он Нэфисэ.
За стеклами очков радостно сверкнули большие глаза:
– Правда?
– Ура! – запрыгала Сумбюль. – Мы даже перевыполнили! Правда, Нэфисэ-апа? Перевыполнили?
Нэфисэ, улыбаясь, закивала головой. Теперь уж никто не сможет отнять у них победу. Теперь ее совесть перед родиной чиста. Она с честью выполнила то, что обещала, и смело может сказать: «Нет, не забыла я братьев-бойцов, не забыла!»
Ей хотелось бы увидеть своими глазами, как взращенная в их колхозе пшеница белым пышным караваем дойдет до переднего края, дойдет до самого города Ленина, стойко переносящего муки голодной блокады...
Пять тысяч пудов пшеницы! Мощный паровоз, тревожно гудя, день и ночь без остановок будет мчать через поля и леса вагоны, груженные их пшеницей. Мягкий белый хлеб, выпеченный из этой муки, разрежут на тонкие ломтики и, как самое драгоценное лекарство, понесут по домам, по заводским цехам, по палатам больниц. Перед глазами Нэфисэ встали исхудалые голодные дети, старухи, изнуренные работницы... Фашисты хотят победить их голодом! Нет, не удастся! Нет, не позволим!
Их пшеницу, конечно, повезут и в Сталинград. Хлеб там нужен так же, как гранаты и патроны. Темной ночью по развороченным улицам понесут его вместе с патронами в зеленом солдатском мешке к бойцам, которые бьют по фашистам, хоронясь в подвалах разбитых домов.
«Ну и хлеб! – скажет боец. – Такой же пышный, какой пекла мать!»
«Кушайте, родные, кушайте! – ответила бы Нэфисэ, если бы она могла очутиться там. – Это хлеб из пшеницы нашего колхоза, мы его для вас вырастили!»
Конечно, нельзя и предполагать, что она окажется на фронте только потому, что ей хочется угощать бойцов своим хлебом. Но все же так приятно думать об этом...
А куча намолоченного зерна все росла и росла, и все радостнее становились лица у подруг.
Нэфисэ взглянула на Сумбюль, которая волчком вертелась среди снопов. Ей бы спать сейчас под теплым одеялом, а она со вчерашней зари на ногах. Последнее время ее пробовали не будить, когда уходили на ночную работу, но она все равно поспевала за ними и еще обижалась.
А кто превзойдет в красоте и стройности милую Карлыгач! Нэфисэ с любовью смотрела, как она, чуть наклонив голову, идет мелкими, танцующими шажками, легко откидывая солому. Сколько ловкости в ее манере держать грабли, в ее поступи!
А вот Зэйнэпбану совсем другая. Она может работать, как лошадь, но чуть голова коснется снопа, заснет богатырским сном и проспит хоть трое суток. Зэйнэпбану наивна и проста, как малый ребенок. Зато в труде нет, равных ей во всем колхозе.
«Какие они все милые, славные! – думала Нэфисэ, глядя на девушек, словно впервые видела их. – Что бы я сделала без вас, хорошие мои?»
Ей стало вдруг казаться, что она раньше не ценила подруг. Может быть, даже бывала резкой. Возможно, они иной раз падали духом, когда после усердной работы не слышали от нее ободряющего слова. А ведь сколько ночей они недосыпали, сколько отдали сил! Даже в самые тяжкие дни они не говорили: «Ай-хай, у меня полно и своих печалей». Нет, забота о хлебе, об отчизне была сильнее всего. Каждая из них стояла на своей борозде, как солдат на боевом посту. «Пошлем больше хлеба нашим воинам!» – говорили они, забывая даже про сон. «Мы здесь обойдемся, пусть братья, мужья будут сыты там!» – говорили они, отказывая себе во многом.
Нэфисэ захотелось сделать что-нибудь очень хорошее для своих девушек, порадовать их. Она заметила, как блеснули глазки Зэйнэпбану, когда та увидела проходившего мимо Хайдара, и усмехнулась своей мысли: «Где бы найти для этой Зэйнэпбану жениха?»
А девушке этой давно уже пора выйти замуж. Хотя ее мать Салиха и говаривает: «Моей Зэйнэпбану нынче в жатву исполнится двадцать один год», но кто ей поверит? Ведь с той поры, как был объявлен этот возраст, прошли года три.
Сама Зэйнэпбану и с лица недурна, и в работе всегда первая. Нельзя сказать, чтобы женихи обходили ее дом, В прежние годы к ней и сватов засылали, да старуха Салиха сама их отвадила. Один жених из-за родословной пришелся ей не по душе, другой не понравился с лица, у третьего семья показалась слишком большой: а вдруг молодожены вздумают отделиться, а им и ломаной лучины не перепадет, да еще, не приведи бог, и собственное добро дочки там сгинет! А когда сваты и заглядывать к ним перестали, обеспокоенная Салиха пустила слушок, что не прочь и в дом взять хорошего человека. А там уж стала поговаривать, что жених может быть и вдовым и разведенным, лишь бы не привел за собой детей. Для «хорошего человека» рачительная старуха приготовила и исподнюю и верхнюю одежду и кожаные сапоги. На случай, если зять окажется заморенным, вроде Зинната, купила прошлой весной козу, чтобы поить его целебным молочком. Сейчас в доме Зэйнэпбану были и корова, и коза, и костюмная пара, не было только самого жениха.
Виды на дополнительную оплату с нынешнего урожая вселили в старуху новую надежду. Она решила и дочке и будущему зятю непременно купить по хорошему пальто, кроме того, сшить ему тулуп да сложить новую печку в бане. Тогда уж безусловно можно быть спокойной!
Нэфисэ мягко улыбнулась. Да, надо бы нынче выдать Зэйнэпбану.
Но тут Зэйнэпбану толкнула ее локтем в бок и кивнула в сторону весов. Нэфисэ увидела, как Сайфи с очень деловым видом помогает Хайдару взвешивать пшеницу.
«Ага, заплясал! – подумала Нэфисэ. – Ты еще у нас запрыгаешь!»
Тяжелые сомнения, мучившие ее со вчерашнего дня, рассеивались, как рассеивается серая пелена тумана, когда восходит солнце.
8Из-за скирды соломы показалась плетенка, запряженная вороным жеребцом. В ней сидели Наталья Осиповна и Айсылу.
Бригадир из «Интернационала», откинув полевую сумку, надетую через плечо поверх черной фуфайки, легко ступая сапожками с короткими голенищами, направилась прямо к молотилке. Увидев огромные кучи обмолоченного зерна, она остановилась в радостном изумлении:
– Ай-яй-яй! Уродится же столько!
Последний сноп!
Ток, непрерывно гудевший с самой полуночи, сразу стих. Не успела еще молотилка остановиться, как Карлыгач, Сумбюль и другие девушки ринулись к весам:
– Сколько, Хайдар-абы? Сколько пудов?..
Нэфисэ сняла очки, скинула пропыленный холщовый халат и поздоровалась с Наташей.
– Вот спасибо, Наташа, что приехала. Побудь здесь минутку, я сейчас! – сказала она и подошла к Айсылу.
Озабоченная Айсылу, теребя в пальцах соломинку, нетерпеливо слушала Сайфи. Она молча пожала Нэфисэ руку:
– Нет, ты отвечаешь за пшеницу! – резко прервала она Сайфи. – Мы заставим тебя найти ее... Подумай-ка сам: выбрали тебя председателем – ты чуть с ног не свалил колхоз; как члена правления, как опытного человека поставили на ток – и здесь, гляди, чего натворил! Понимаешь ли, что можешь кончить очень плохо?
Сайфи, кажется, растерялся не на шутку.
– Говорю тебе, Айсылу, родненькая, наверняка перепутали, смешали с другими. Действительно, работа у меня тяжелая. Как тут поспеешь? Ведь я один. Где уж тут доглядеть? А может, тогда пшеница легкая попалась? Действительно, бывает она и с легким колосом. А то куда бы ей деваться?
Айсылу махнула на него рукой и подозвала Шамсутдина.
– Шамсутдин-абы! Правление решило с сегодняшнего дня поручить ток тебе. Будешь здесь бригадиром! Принимай все с проверкой, по счету, по весу. Не беспокойся, в помощь тебе Хайдар даст комсомольца. Вдвоем и будете работать.
Шамсутдин не стал возражать. Он, видно, был доволен назначением.
– Я что? Я согласен. Правление решило, значит все!
– Сайфи-абы, сейчас же сдай ток!
Сайфи ничего не ответил. Он с издевкой посмотрел на Шамсутдина и, заложив за спину руки, пошел к клети.
Айсылу покачала вслед ему головой:
– Он! Его это дело! Гнусный, темный человек!
Айсылу не переставала себя ругать за то, что согласилась на предложение Тимери назначить Сайфи бригадиром. Ведь она всегда сомневалась в Сайфи. «Пусть будет тебе уроком на всю жизнь! Заруби себе на носу: в партийной работе никогда нельзя примиряться с тем, что не принимаешь сердцем! Тимери-абзы – простой, доверчивый человек. И за него в первую очередь отвечаешь ты! Ты!»
Она сняла с фуфайки Нэфисэ колосок.
– Ну, погоревали? Очень? Кто же мог думать, что так получится?
Нэфисэ с горечью вспомнила пережитое вчера.
– Я заждалась тебя, Айсылу-апа. Да и отца дома не было. Хорошо еще, что Гюльсум по дороге встретилась!
– Я и сама жалею, что с вечера не вернулась. Может быть, тогда и не случилось бы ничего... – Она хотела было сказать, что ночью ей пришлось вызывать врача к Тимери и что сейчас только проводила его в больницу, но почему-то сдержалась. – Пойдем проводим Гюльсум!
Гюльсум торопливо готовилась к отъезду. Забравшись на трактор, она взглянула на часы:
– Если через полчаса будем в Алмалы, приказ директора будет выполнен. Нэфисэ, я так и не узнала, сколько вышло пшеницы? Ты уж извини меня, ладно?
– Ты опять выручила нас, Гюльсум, – сказала Айсылу, пожимая ей руку. – Желаю тебе счастья. Пусть отец выдаст тебя за красивого джигита!
Гюльсум усмехнулась:
– Только бы красивые джигиты вернулись, а за отцом дело не станет...
