Текст книги "Сумерки Европы"

Автор книги: Григорий Ландау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Но развѣ могутъ быть признаны обезпеченными въ своей достижимости какія бы то ни было военныя цѣли, хотя бы и далеко не максимальныя? А если нѣтъ, то приносимыя на войнѣ жертвы не являются ли недопустимой азартной ставкой, какая бы съ ихъ помощью задача ни подлежала осуществленію?

Въ нѣкоторой степени это такъ и есть. Но если каждая война, представляя великій моральный рискъ, возлагаетъ величайшую отвѣтственность за ея необоснованность, сверхсильность, за возможную историческую неоправдываемость, – то въ какой мѣрѣ возрастаетъ эта отвѣтственность по мѣрѣ увеличенія, преувеличенія, максимализаціи цѣлей войны; и не ясно ли, что она возрастаетъ настолько, что должна бы подавить, задавить всякую живую человѣческую совѣсть. И если люди, гнавшіе общественное сознаніе къ масимальнымъ Государственнымъ, а въ особенности вѣчнымъ міровымъ и мировымъ цѣлямъ, до сихъ поръ еще не раздавлены собственной совѣстью или мнѣніемъ окружающихъ, если они до сихъ поръ – послѣ того, что произошло, все еще гарцуютъ на поверхности общественной жизни, куда то ведутъ, чѣмъ то руководятъ, что-то проповѣдуютъ и истолковываютъ, если они до сихъ поръ не изъяли себя изъ общественной жизни, то поистинѣ приходится признать: толстокожа человѣческая совѣсть и растяжима, невзыскательно человѣческое долготерпѣніе и забывчиво.

Именно потому, что каждая война возлагаетъ величайшую отвѣтственность, она можетъ быть оправдываема лишь въ мѣру крайней необходимости ея веденія, неизбывности для ведущаго ея государства, поколѣнія, культуры – ея цѣлей и задачъ; посколько безъ примѣненія этого крайняго средства нарушается самая основа общественнаго и культурнаго бытія. Война оправдана въ жизни народа, посколько жизнь народа безъ нея подрывается, посколько за насущное, за необходимое, за то, безъ чего нельзя существовать, за самую основу своего существованія ставитъ народъ на карту свою и чужую жизнь.

Пусть на это не дѣлаютъ возраженій конкретной казуистики: гдѣ, молъ, кончается необходимое и начинается то, безъ чего можно обойтись; въ чемъ насущный интересъ и въ чемъ интересъ уже не насущный, гдѣ граница той мѣры, которая обосновываетъ войну, и за предѣлами которой война становится неоправдываемой. Разумѣется, этихъ предѣловъ съ точностью указать нельзя, и легко субъективно относительно нихъ ошибаться. Но только еще безъ мѣры наивный или сверхъ мѣры лукавый возражатель можетъ подобными отводами удовлетвориться. Подъ формулы общаго порядка никогда безъ остатка неподводима живая плоть бытія, но это отнюдь не значитъ, чтобы слѣдовало отказываться отъ общихъ мыслей въ обсужденіи конкретнаго. Это только означаетъ, что формула не какую нибудь точную мѣру предназначена установить, а намѣчаетъ лишь направленіе, въ какомъ слѣдуетъ искать искомыхъ рѣшеній. Это не значитъ, что оправданію подлежитъ война, которая ведется только за такія то опредѣленныя цѣли, это значитъ, что оправдываема война, цѣли которой подлежатъ суженію къ наименьшимъ, сведенію на необходимѣйшія, насущнѣйшія. Это – въ общемъ итогѣ – значитъ, что въ дѣлѣ войны оправданнымъ можетъ быть не максимализмъ цѣлей, а ихъ минимализмъу что священна не та война, которая ведется, или посколько ведется за величайшія задачи человѣчества, а лишь та, которая ведется за наиболѣе узкія, неотъемлемыя, необходимѣйшія условія народной жизни. Войну оправдываютъ не предѣльныя задачи, а лишь предѣльная необходимость. И поистинѣ поразительно, какъ столь простое положеніе не было въ нашу эпоху признано безспорнымъ, какъ могла произойти та роковая аберрація великой войны, при которой, разгоняя ее къ наиболѣе тягостнымъ напряженіямъ, кичились мнимой святостью ея облыжныхъ задачъ, – какъ въ оправданіе войны выставляли то самое, что именно и должно было служить ея безпощадному осужденію.

* * *

Съ полной ясностью сказались намѣченныя отношенія на великой войнѣ. Война должна быть доведена до конца – во имя максимально поставленныхъ задачъ; не въ устремленіи къ минимально неизбѣжному самообезпеченію, что въ разныхъ стадіяхъ войны могло склонить къ заключенію на тѣхъ или иныхъ основаніяхъ мира согласительнаго; нѣтъ – до полной конечной побѣды. Конечно, еслибы внѣ войны оставались сильныя державы, слѣд., если бы использованіе войны подлежало ограниченію съ ихъ стороны, то тѣмъ самымъ этотъ лозунгъ потерялъ бы значительную долю своей цѣнности. Но этого не было и побѣдившая сторона могла расчитывать на реализацію побѣды въ полную свою волю, могла разсчитывать переложить на противника всѣ бѣдствія и потери, – не отдавая себѣ отчета въ обманчивости самой задачи. Прекратить войну на какомъ нибудь согласительномъ мирѣ – значило бы даже для той стороны, которая оставалась сравнительно въ наиболѣе благопріятномъ положеніи, взять на себя, на свой народъ, на свое будущее – часть великихъ потерь, неоплаченными врагомъ. А между тѣмъ цѣной дальнѣйшихъ напряженій, цѣной дальнѣйшихъ потерь можно, достигнувъ наибольшихъ результатовъ, и самыя эти потери возложить на поверженнаго врага.

И вотъ потери, бѣдствія, уничтоженіе людей, цѣнностей, культуры возрастали и возрастали какъ у стороны побѣдившей, такъ и у противной стороны. Съ обѣихъ сторонъ уничтожались цѣнности, люди, культура; такимъ образомъ одновременно столь же непримиримо возрасталъ и счетъ побѣдителей, сколь умалялась способность возмѣщенія у побѣжденныхъ. Дѣло неизбѣжно шло къ тому, что – выражаясь для наглядности упрощенно арифметически – должна была настать минута, когда погубленное превысило бы сохраненное; и тогда сколько ни побѣждай до конца – возмѣщеніе исключалось самой объективностью. И ясно, что задолго до этого момента уже наступалъ – если еще не уничтоженіе, то во всякомъ случаѣ – разгромъ обѣихъ сторонъ.

На болѣе слабой государственности – на Россіи – упадокъ сказался всего ранѣе. Другіе держались; и именно благодаря культурно-государственной мощи и стойкости обреченной стороны – къ упадку общему дѣло шло и должно было прійти.

Максимализмъ все заслонялъ вызванными имъ аффектами, страстями и самообманомъ. Впрочемъ, не слѣдуетъ забывать, что не всѣ государства въ міровой коалиціи (въ отличіе отъ коалиціи европейской) были въ этомъ отношеніи въ одинаковомъ отношеніи, не всѣ государства несли одинаковыя потери, и слѣд. не для всѣхъ дѣйствовала эта непререкаемая арифметика. Внѣевропейскія государства всецѣло были внѣея желѣзной діалектики. Полуевропейское государство – Англія – точно такъ же лишь отчасти было ей подвержено. Естественно, что тѣмъ самымъ они были въ этомъ отношеніи свободны въ преслѣдованіи максимальныхъ военныхъ задачъ. Въ первую голову подлежала ей европейская коалиція (германская) и европейская часть коалиціи міровой (Франція, Италія), – т. е. Европа. На нихъ она и сказалась.

Въ средѣ побѣдителей въ первую голову падала эта уничтожающая діалектика максимализма, войны до конца – на Францію. Въ общей экономіи народныхъ силъ и возможностей война безъ «до-конечной» побѣды, но и безъ безпредѣльныхъ ц потому невознаградимыхъ потерь, – была бы исторически государственно несравненно менѣе зловредна. Можно считать человѣчески естественнымъ, что именно Франція не могла итти на согласительный миръ, – Франція, которая была поприщемъ войны, непосредственнымъ предметомъ нападенія. Естественно, что идея побѣды до конца оказалась здѣсь продуктомъ непреоборимой эмоціональной реакціи (какъ въ Англіи она была продуктомъ спокойнаго расчета наполовину внѣевропейской страны, свою выгоду искавшей главнымъ образомъ внѣ Европы); что непреклонность руководившаго Франціей Клемансо оказалась выраженіемъ всенароднаго порыва; и что люди, глубже и яснѣе понимавшіе положеніе, оказались отстраненными или даже – подъ рискомъ прослыть измѣнниками – самоустранившимися отъ руководства ея судьбой. Франціи, всего больше пострадавшей въ составѣ міровой коалиціи, было предупредительно предоставлено компенсировать себя за счетъ европейской коалиціи – разоренному побѣдителю за счетъ обнищавшаго врага, обезкровленному побѣдителю за счетъ обезкровленнаго побѣжденнаго.

Такъ, вызванный максимализмомъ разгромъ Европы, продолжается въ ея разгромѣ мирномъ. Всѣ тѣ, кто въ разные моменты войны отказывались итти навстрѣчу согласительному миру, будь то Антанта или нѣмцы въ эпоху ихъ торжества, – виновны въ этомъ результатѣ; виновны въ немъ всѣ, кто ставили войнѣ максимальныя цѣли. Но все же не слѣдуетъ забывать, что вредоноснѣйшій (ибо наиболѣе безпочвенный) гуманитарно-идеалистическій максимализмъ, безчеловѣчно-гуманитарный, иллюзорно-идеалистическій и военно-пацифистскій, – былъ Антантою задуманъ, провозглашенъ, освященъ и внѣдренъ въ сознаніе современности во имя своихъ интересовъ и своей побѣды.

3. ГОРДЫНЯ НЕОГРАНИЧЕННЫХЪ ПРЕОДОЛЕНІЙ

Былъ ли военный максимализмъ случайностью или онъ былъ основанъ въ существѣ современнаго міра и слѣд. вытекалъ изъ него, какъ его неотъемлемое послѣдствіе; было ли случайностью то, что не война 70 г. напр., а именно послѣдняя величайшая война вызвала эту идеологію и ея мотивировку?

Есть, дѣйствительно, въ новоевропейской культурѣ, своей высшей точки достигшей въ послѣднія передъ войной десятилѣтія, свойства, вызвавшія, или во всякомъ случаѣ облегчившія максималистическую горячку; это то чувство увѣренности въ себѣ, въ человѣческомъ могуществѣ, во всепреодолѣвающей мощи человѣческаго творчества, которое такъ характерно для повышеннаго общественнаго самочувствія и побѣдоноснаго культурнаго созиданія начала вѣка. Все преодолѣваетъ человѣческое творчество, всего оно способно достичь, всякій свой замыселъ довести до осуществленія, – таково чувство, воспитывавшееся достиженіями этихъ десятилѣтій. Пространство преодолѣвается, – и вотъ уже рѣчь человѣческая передается мгновенно въ далекіе края; материки разсѣкаются, чтобы дать проходъ левіаѳанамъ морского плаванія. Строеніе вещества раскрывается чудесно вооруженному взору и, казалось бы, отрѣшенному отъ всякаго соприкосновенія съ дѣйствительностью мышленію; человѣческій организмъ постепенно выявляетъ свои тайны. Тьма преодолѣвается потоками свѣта; невоспринимаемыя явленія природы претворяются въ сказочныя по мощи послушныя человѣку силы. Не только опираясь на природу, стали превозмогать величайшія ея сопротивленія, – превозмогается и самая безопорностъ въ природѣ; и тамъ, гдѣ еще недавно человѣчество проваливалось въ пустоту, оно живетъ и работаетъ увѣренно и спокойно. Поставивъ подъ вопросъ самыя предпосылки своего мышленія, какъ бы въ рѣшимости обойтись безъ нихъ, – человѣкъ поставилъ себѣ задачей самому построить и опору и основу своего бытія и дѣйствія. Полеты становятся дѣломъ повседневной сутолоки; вознесшись подъ небеса, человѣкъ на землю низвелъ вѣковѣчные миѳы. Приподымаются завѣсы надъ канувшимъ въ вѣчность, – и къ созидаемому настоящимъ днемъ пріобщаются непредвидѣнныя богатства человѣческаго прошлаго на разныхъ материкахъ. Не было въ исторіи эпохи большаго богатства и размаха. Съ восторгомъ и благоговѣніемъ будутъ будущія поколѣнія вчитываться въ лѣтописи совершавшагося въ наши дни, и проникновенныя души будутъ затрачивать драгоцѣнныя жизни на то, чтобы въ себѣ возсоздать и передать другимъ – духовное состояніе поколѣнія, дерзнувшаго въ безопорной средѣ опереться на себя – одинаково и въ духовномъ и въ матеріальномъ смыслѣ. Героическая эпоха новаго самоутвержденія не въ отрицаніи, не въ бунтарствѣ противъ Бога й природы, а въ строительствѣ; когда дерзновенные замыслы творятъ уже не безплотные образы и мысли, а дѣйствія и жизнь; когда все предданное оказывается низведеннымъ до безразличнаго матеріала для творимаго согласно свободно ставимымъ человѣкомъ заданіямъ.

Въ этомъ самоощущеніи, когда все кажется возможнымъ и достижимымъ, когда человѣкъ чувствуетъ себя въ уровень со всякой задачей, когда поставить проблему для него уже значитъ – и разрѣшить ее, – хотя бы и не сейчасъ, не сразу, а только рядомъ послѣдовательныхъ приближеній, въ этомъ ощущеніи уже и заложена тяга къ максимализму передовыхъ по культурѣ народовъ и людей. Эту тягу – по отношенію къ максимализму военному – добавочно питали тѣ попутныя достиженія военнаго времени, въ подводномъ и надводномъ плаваніи, въ артиллеріи и фортификаціи, въ снабженіи и транспортѣ, въ организаціи хозяйственной и военной, благодаря которымъ война только и могла быть ведомой, и которыя были плотью отъ плоти мирной культуры современности.

Я не хочу сказать, чтобы такой переносъ культурнаго самоощущенія эпохи на задачи войны, или, иначе говоря, переносъ самоощущенія, выработаннаго на духовно-предметномъ строительствѣ, на строительство соціальное – былъ неизбѣженъ, неотвратимъ. Я только хочу отмѣтитъ зарождающуюся въ первомъ тягу къ максимализму и въ области второго. Неизбѣжно ли было движеніе въ этомъ направленіи; была ли исключена возможность найти силы и разумъ для самообузданія, нащупать въ своей душѣ и въ своемъ окружающемъ то своеобразіе, которымъ соціальная среда отличается отъ космической, и въ этомъ своеобразіи обрѣсти опору для необходимаго самопознанія и самоограниченія? Отъ культурныхъ народовъ, отъ тѣхъ, именно, кто великія достиженія современности осуществлялъ, – законно было ожидать и этого достиженія – различенія, самопознанія и самоограниченія. Законность такого ожиданія всецѣло вѣдь подтверждается самообузданіемъ европейскихъ народовъ въ области максимализма соціальнаго. Почему же оно не оправдалось въ идеологіи военной?

Не сама по себѣ опасна гордыня неограниченныхъ преодолѣній, и не сама по себѣ ведетъ она къ разрушительному максимализму. Героическое сознаніе своей готовностью осуществить всякую поставленную цѣль подымаетъ духъ, окрыляетъ эту способность у тѣхъ людей, круговъ, – которые ею обладаютъ. Да и въ самомъ умѣніи преодолѣвать заключена уже и поправка на чрезмѣрность притязаній, ибо это умѣніе предполагаетъ прежде всего даръ проникнуть въ суть препятствія, духовно овладѣть имъ, чтобы преодолѣтъ его и на дѣлѣ. Великія преодолѣнія немыслимы безъ глубокаго реализма, – иначе они и не были бы осуществлены; и потому чѣмъ выше успѣшный захватъ, тѣмъ больше гарантій, что онъ, превосходя всѣ видимыя возможности, все же не перейдетъ за черту – или будетъ къ ней возвращенъ – достижимаго объективно. Опасность возникаетъ, когда гордыня неограниченныхъ преодолѣній переходитъ отъ тѣхъ, кто ихъ осуществляетъ, къ тѣмъ, кто ихъ созерцаетъ, отъ творцовъ и героевъ къ дестинатарамъ и спутникамъ. Ибо если у героя сверхмѣрная увѣренность въ своихъ возможностяхъ вырастаетъ благодаря ощущенію мощи, то у толпы она вырастаетъ благодаря неощущенію препятствій. Одинъ увѣренъ – потому что знаетъ задачу, другой – потому что ея не знаетъ. Одинъ – потому что умѣетъ плавать, другой – потому что ему море по колѣна. Отсюда грозная опасность гордыни преодолѣній, – при переходѣ ея отъ героевъ и творцовъ къ спутникамъ, къ публикѣ, къ толпѣ, при переходѣ отъ высококультурныхъ и испытанныхъ круговъ – къ безкультурнымъ и безопытнымъ. Въ области предметнаго и духовнаго творчества такого перехода собственно и не бываетъ, ибо тамъ зритель, спутникъ, человѣкъ безъ компетенціи, непосредственно и не участвуетъ въ дерзновеннѣйшихъ устремленіяхъ. Неспособный на полярное изслѣдованіе, прорытіе материка или построеніе теоріи квантъ за эти дѣла и не возьмется, – только и всего. Но тѣмъ легче происходитъ зараженіе гордыней дерзновенія въ области соціальной, гдѣ всѣ являются участниками дѣяній, гдѣ дерзость незамѣчающихъ препятствій легко перерастаетъ дерзновеніе сознающихъ свою силу ихъ преодолѣть, гдѣ къ тому же интересы и алканія подстегиваютъ и ослѣпляютъ въ бѣгѣ къ желанному. Вотъ почему именно здѣсь вѣра во вседостижимость, приводящая къ максимализму, становится столь заразительной.

Но и здѣсь еще возможны внутреннія противодѣйствія. Тѣ самые люди или слои, которые, располагая способностью къ соціальному творчеству, вмѣстѣ съ тѣмъ видятъ препятствія и понимаютъ свойства подлежащаго претворенію матеріала, тѣмъ самымъ – оказываются способными не только себя удержать на роковой чертѣ, но и оказать противодѣйствіе тому, чтобы ее преступили другіе. Горе, когда нѣтъ внутренняго противодѣйствія. Его можетъ не быть, когда нѣтъ достаточно культурныхъ и творческихъ, а потому сознающихъ реальность, слоевъ, – такой случай мы имѣли въ Россіи, и видѣли, къ чему привелъ почти повальный максимализмъ при отсуствіи сопротивленія со стороны соціальноруководящихъ группъ. Этого сопротивленія можетъ не быть не только въ силу неумѣнія, но и благодаря нежеланію руководящихъ группъ оказывать обуздывающее вліяніе. Такой случай мы имѣли въ странахъ Антанты примѣнительно къ максимализму военному. Руководящіе, духовно-господствующіе круги не только не хотѣли воздѣйствовать въ смыслѣ его обузданія, но, наоборотъ, въ стремленіи разжечь въ массахъ, въ народѣ паѳосъ войны, страсть къ окончательной побѣдѣ, – поддерживали и всячески разъяряли максималистическую духовность. На нихъ и падаетъ главная отвѣтственность за послѣдствія охватившаго массы максимализма. Силу же свою онъ получилъ благодаря тѣмъ массамъ, которыя охватилъ, благодаря ихъ вліянію въ современной государственности, другими словами – благодаря ея демократическому строю.

4. СЛАБОСТИ ДЕМОКРАТІИ

Много недоразумѣній происходитъ съ понятіемъ демократіи; естественно, что въ странахъ, недавно только пріобщившихся къ европейской культурѣ, вниманіе сосредоточивается преимущественно или даже исключительно на наиболѣе наглядной, внѣшней сторонѣ демократической государственности, на политической оболочкѣ народнаго самоуправленія, на системѣ всеобщаго избирательнаго права, парламентаризма, республиканскаго или республикански-подобнаго строя. Впрочемъ, во время войны и со стороны Антанты значительная доля идеологіи, пропаганды самовосхваленія и полемики была построена на томъ же пониманіи демократіи; страны Антанты противопоставляли себя, въ качествѣ государствъ демократическихъ – государствамъ средне-европейской коалиціи, какъ государствамъ недемократическимъ, антидемократическимъ, отсталымъ, реакціоннымъ.

Не трудно вскрыть недоразумѣнія, заложенныя въ подобномъ взглядѣ. Не стоитъ останавливаться на томъ, что и въ Германіи имѣли примѣненіе иныя изъ упомянутыхъ учрежденій (какъ то всеобщее избирательно право въ парламентъ); что другія учрежденія, точно также находящіяся въ глубокомъ соотвѣтствіи съ идеей политическаго демократизма, являются въ Германіи – такъ сказать – туземными въ силу своеобразно сложившейся ея исторіи (какъ то федералистическій строй или исконная культура вольныхъ городовъ). Важнѣе отмѣтить, что и вообще въ томъ демократизмѣ, который характеризуетъ современную культурную государственность, – существенную роль играетъ какъ наличность опредѣленнаго культурнаго уровня и распространенность культурнаго творчества, безъ которыхъ не можетъ быть и народнаго самоуправленія обширныхъ государствъ при сложныхъ условіяхъ современности, такъ и высокая степень культурной свободы, свободы духовной работы, совѣсти, убѣжденій, каковыми Германія обладала никакъ не въ меньшей степени, нежели ея враги. Но даже и этими – формально правовой и духовно-культурной – сторонами не исчерпывается строеніе современной демократіи; быть можетъ, болѣе глубокая ея сторона заключается въ томъ, что можно бы назвать демократизмомъ соціальнымъ, трудовымъ; въ томъ, что совокупная государственная, хозяйственная, культурная жизнь страны опредѣляется самостоятельной работой, иниціативнымъ строительствомъ всевозможныхъ, многоразличныхъ, всяческихъ ея составныхъ частей, лицъ и группъ. Иниціатива и даже руководство отдѣльными составными процессами, совокупно составляющими народную жизнь, исходятъ не только отъ государственно и соціально руководящихъ круговъ, а изъ разныхъ угловъ народнаго цѣлаго: народъ является не подневольнымъ, въ своей цѣльности – пассивнымъ исполнителемъ, а самостоятельнымъ строителемъ; строителемъ отнюдь не въ однихъ только формахъ избирательнаго процесса, создающаго руководителей, а строителемъ самой жизненной ткани, – самихъ учрежденій, самихъ цѣнностей, самого культурнаго, хозяйственнаго, соціальнаго содержанія – разумѣется, является строителемъ не въ полномъ своемъ составѣ, а въ разныхъ областяхъ и въ различныхъ, но не предустановленныхъ своихъ частяхъ. И еще другая черта современнаго демократизма – его индивидуалистическій моментъ: все большая общность для всѣхъ, или во всякомъ случаѣ для все большихъ круговъ, отдѣльныхъ правъ или обязанностей, впечатлѣній или дѣятельностей, возможностей или неизбѣжностей. Это относится отнюдь не къ одному избирательному праву, или ко всеобщей обязанности присяжнаго засѣдателя, или къ равенству передъ закономъ, но относится и ко всеобщему обученію, всеобщей воинской повинности; это относится въ болѣе тонкомъ и менѣе отчетливо-опредѣленномъ смыслѣ – къ всеобщему охвату уличной жизни міровыхъ городовъ, къ трамваю, не различающему классовъ и состояній, къ музею, кинематографу или парку, открытому для всѣхъ, если и не всѣми посѣщаемому и пр., и пр. Въ безчисленныхъ сплетеніяхъ проявляется и созидается демократическій строй – не только политическій, формально правовой, но и культурно-духовный, соціальный, хозяйственный. Онъ и до сихъ поръ далеко не доосуществился даже и въ странахъ полнаго, всеобщаго избирательнаго права; и вмѣстѣ съ тѣмъ давно уже въ различныхъ своихъ разновидностяхъ пробивался къ осуществленію въ разныхъ иныхъ странахъ, въ соотвѣтствіи съ ихъ исторіей, соціальными условіями и традиціями – то болѣе по однимъ, то по другимъ путямъ. Въ сущности этотъ демократизмъ совпадаетъ – или доводитъ до наибольшаго выявленія то, что называется буржуазнымъ строемъ, гражданско-государственнымъ объединеніемъ самоцѣнныхъ, свободно-подвижныхъ въ народномъ организхмѣ лицъ. Безспорно, эта разновидность человѣческаго общежитія имѣетъ имманентную тягу и къ внѣшнему оформленію въ демократію по-литическую въ тѣсномъ смыслѣ слова. Но не въ ней онъ заключается и уже во всякомъ случаѣ не ею ограничивается; и потому глубоко неосновательно измѣрять демократизмъ народа одною лишь его политической оболочкой. И вѣдь именно эта всераспространенность въ современномъ мірѣ большаго или меньшаго демократизма и была однимъ изъ основаній объема и глубины военныхъ бѣдствій и разгрома, захватившихъ болѣе широкіе слои, болѣе глубоко задѣвшихъ народную жизнь, чѣмъ это могло бы имѣть мѣсто въ какую либо иную эпоху; всеобщее участіе въ борьбѣ усилило ее и углубило всеобщую задѣтость страданіями.

Но при всемъ томъ безспорно, что чисто политическія формы демократіи и непосредственно съ ними связанныя общественныя явленія (какъ то – вліяніе общественнаго мнѣнія и т. п.) значительно полнѣе и шире развиты были въ странахъ Антанты, чѣмъ у ея враговъ. И вмѣстѣ съ тѣмъ эти именно формы имѣютъ и особо важное значеніе въ томъ максималистическомъ опьяненіи, о которомъ выше была рѣчь.

Слабая сторона политической домократіи – и грозная для нея опасность – заключается въ томъ, что въ ней единство цѣлаго является функціей отъ безчисленнаго множества самодовлѣющихъ и формально независимыхъ индивидуальныхъ воль. Каждая личность влечется по своимъ (конечно, для большихъ множествъ болѣе или менѣе схожимъ) путямъ; и изъ этого множества самодовлѣющихъ движеній, изъ этого, такъ сказать, принципіальнаго хаоса – должно получиться единое движеніе цѣлаго, непрерывное и послѣдовательное. Этихъ опасностей нѣтъ въ тѣхъ обществахъ, чье единство и непрерывность существованія связаны съ какой либо соціальной единственностью – личной, групповой, идейной; въ непрерывности этой непрекращающейся частной, именованной воли, интереса, идеи – обосновано уже и непрерывное единство цѣлаго. Иныя части цѣлаго могутъ отъ этого страдать, угнетаемыя той конкретно-частной волей, которая служитъ непрерывною опорою цѣлаго, но самое цѣлое получаетъ въ ней твердость и устойчивость, а слѣд. и всѣ его части, по-сколько основою ихъ существованія, даже и ущербленнаго, служитъ цѣлое. Въ политической демократіи цѣлое всегда находится подъ угрозой распада на многочисленныя самодовлѣющія индивидуальныя или частно-групповыя воли, изъ которыхъ оно строится. Поэтому для сохраненія своей устойчивости демократія неизбѣжно требуетъ сильной активной власти – чрезвычайно сильной власти. Слабой можетъ быть безъ чрезмѣрнаго ущерба для государства, для общества власть въ абсолютной монархіи, въ сословномъ государствѣ, въ теократическомъ обществѣ. Свѣтская политическая демократія погибла бы въ анархіи, въ распадѣ тамъ, гдѣ слабая власть недемократическая могла бы болѣе или менѣе спокойно справиться съ положеніемъ.

Поправками на эту структурную слабость политической демократіи могутъ явиться двѣ – соціальная и психологическая – особенности. Съ одной стороны, фактическая общность интересовъ, рѣшающихъ для обширныхъ слоевъ, даетъ опору для собиранія формально самодовлѣющихъ лицъ въ фактически объединенныя группы, однако, еще далеко не предопредѣляя ихъ устойчивости; съ другой стороны, психическая тяга демократіи къ сильной власти, точнѣе – готовность ей подчиниться, за нею слѣдовать, когда она имѣется и проявляетъ себя таковой, вытекаетъ изъ глубинныхъ основъ психологіи массоваго общенія и взаимодѣйствія.

Наивное мышленіе политически некультурнаго общества (каковымъ напр. являлась значительная часть русской, преимущественно соціалистической, интеллигенціи) думаетъ, что демократія – это такой приблизительно строй, при которомъ каждый можетъ, а въ качествѣ гражданина и обязанъ, во все вмѣшиваться. На самомъ дѣлѣ подобный строй былъ бы хаотическимъ анархизмомъ и въ него вырождается лишь подорванный въ своей жизненности народъ. Въ здоровомъ обществѣ людямъ и неохота и недосугъ во все вмѣшиваться; каждый занятъ своимъ дѣломъ, мыслью, интересомъ, развлеченіемъ, заботой, и требуетъ, чтобы съ политическими задачами справлялись тѣ, кому эту работу довѣрили, – за собой оставляя право провѣрять, смѣщать, вмѣшиваться въ рѣшающія минуты. Интересъ гражданина въ демократіи заключается въ томъ, чтобы политическіе вожди умѣло вели государственное дѣло въ общемъ соотвѣтствіи съ его, гражданина, пожеланіями. Онъ требуетъ самостоятельной власти, согласованной съ его интересомъ. Но мало того, – чѣмъ самостоятельнѣе и сильнѣе власть, тѣмъ легче ему за ней идти и тѣмъ охотнѣе онъ это дѣлаетъ. Легче – потому что сильная власть снимаетъ съ него заботы, самостоятельно подготавливаетъ и ведетъ государственное дѣло, предоставляя ему его опредѣлять и устанавливать въ узловыхъ точкахъ, заранѣе подготовленныхъ для яснаго и простого рѣшенія (и соотвѣтственно выбирать вождей для проведенія въ жизнь принятыхъ рѣшеній). Охотно – потому что ясность воли, опредѣленность дѣйствія и въ особенности успѣхъ, внушая довѣріе и спокойствіе, подчиняютъ себѣ массы. Чѣмъ меньше загвоздокъ, поводовъ для недоумѣній, сомнѣній, колебаній и остановокъ, чѣмъ больше уже оправданнаго довѣрія у вождя, подтвердившагося умѣнія, тѣмъ спокойнѣе и охотнѣе за нимъ пойдутъ массы. Онѣ побѣгутъ за нимъ, когда онъ имъ импонируетъ рѣшимостью брать на себя отвѣтственность и умѣніемъ справляться съ нею. Наивная демагогія побуждаетъ предоставлять и рѣшеніе и отвѣтственность (точнѣе сказать – видимость рѣшенія и отвѣтственности) массамъ, – какъ, молъ, вы постановите, такъ и сдѣлаемъ. Но массы только и ждутъ, чтобы вожди за своей отвѣтственностью предложили имъ опредѣленное рѣшеніе. Демократія и то и другое предоставляетъ руководителямъ, за собой сохраняя въ основномъ – власть предоставленія и лишенія власти. Въ сильной демократіи ведутъ государственное дѣло сильные вожди, рукополагаемые на власть народомъ, ему подотчетные. Только при этомъ условіи можетъ демократія быть сильной; но это условіе и заставляетъ вождей, ведя самостоятельно государственное дѣло, непрерывно заботиться о массовомъ къ нимъ сочувствіи, о массовой санкціи. Масса не осуществляетъ государственныхъ задачъ, но она санкціонируетъ ихъ осуществленіе вождями; вожди борятся за государственное дѣло и за сочувствіе массъ. Отсюда – умѣніе снискать сочувствіе людей, способность увлекать ихъ становится одной изъ существенныхъ особенностей демократическаго вождя; отсюда неизбѣжный склонъ и опасность демагогіи.

5. МАССЫ, КАКЪ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

Политическая некультурность, усматривающая прежде всего и главнымъ образомъ внѣшнее, – во всей демократіи видитъ только ея политическую форму, а въ этой политической формѣ видитъ лишь демагогію, и ее то и примѣняетъ, думая что тѣмъ осуществляетъ демократію. Въ этомъ, конечно, сказывается только политическое варварство; но вѣрно, что и подлинная политическая демократія непрерывно обнаруживаетъ опасность демагогіи, коренящуюся въ необходимости потребность государственнаго цѣлаго размѣнять на желанія множества входящихъ въ его составъ индивидуальностей. Въ мирное, нормально протекающее время, – въ этомъ можетъ еще и не заключаться сугубыхъ трудностей. Государственная задача можетъ временно приблизительно совпадать съ интересами, симпатіями, убѣжденіями опредѣленныхъ круговъ, на которые власть и можетъ опираться; во всякомъ случаѣ трудности могутъ здѣсь проявляться не слишкомъ наглядно. Въ особо напряженныя времена, напр. въ эпоху великой войны, обостряется и самая трудность и во всякомъ случаѣ проявляется какъ въ увеличительномъ стеклѣ.

Государственная необходимость идетъ въ разрѣзъ съ личнымъ интересомъ тѣмъ рѣзче, чѣмъ больше лицъ ввергается въ непосредственныя опасности и бѣдствія войны. Поэтому всенародный характеръ послѣдней войны особенно рѣзко противопоставилъ государственную необходимость и личный интересъ. Между тѣмъ осуществляется государственная задача совокупностью частныхъ воль. Частью, конечно, этому содѣйствуетъ уже одно выявленіе этой задачи передъ цѣнящими ее и готовыми на жертвы ради нея людьми; но только частью, – ибо сознаніе коллективнаго запроса подлежитъ истолкованію и перетолковыванію, возгорается и блекнетъ, – личная же заинтересованность и переживаніе есть фактъ непрерывно дѣйствующій, элементарный, неустранимо навязчивый, – стихійный. И потому необходимымъ становится путемъ транспонировки коллективнаго интереса въ личный – вызвать въ личности на поддержку интереса коллектива тоже силы стихійныя, но индивидуальныя, – первичные аффекты, массово-повторную индивидуальную стихію, какъ пружину для осуществленія общегосударственнаго единаго движенія. Отсюда – разжиганіе страстей, ненависти, презрѣнія къ врагу, взвинчиваніе непримиримо враждебныхъ чувствъ, направленныхъ на его уничтоженіе, разъяреніе атавистическихъ инстинктовъ; отсюда задача ослѣпить и сбить съ толку неумѣющія самостоятельно мыслить толпы, взвинтить упоеніе собою, собственной правотой, святостью преслѣдуемой задачи, непогрѣшимостью избираемыхъ путей; обольстить величіемъ подлежащихъ достиженію цѣлей, ихъ запредѣльностью, ихъ завершающей выгодностью и неотмѣнимой благостью, – отсюда словомъ, культура обольщенія и лжи военной эпохи. Я не хочу сказать, чтобы господство политической демократіи при-водило къ ней; я только утверждаю, что задача вести народъ въ формахъ политической демократіи – т. е. обосновывая единую коллективную цѣль множествомъ индивидуальныхъ воль – къ осуществленію государственной цѣли, рѣзко нарушающей индивидуальные интересы, создаетъ тягу и соблазнъ подобной культуры лжи и обольщенія, которая бы облегчала эти массово-повторныя индивидуальныя воли сдѣлать орудіемъ единой государственной задачи. Ловкіе и умѣлые вожди и осуществили дѣло всенародной духовной отравы, чтобы въ потокѣ безчисленныхъ индивидуальныхъ устремленій найти дѣйственную силу для желательной имъ работы государственнаго механизма.